Синявский «Что такое социалистический реализм»

 

Андрей Синявский в своей статье «Что такое социалистический реализм» приводит определение социалистического реализма, данное в Уставе Союза Советских писателей: «Социалистический реализм, являясь основным методом советской художественной литературы и литературной критики, требует от художника правдивого, исторически-конкретного изображения действительности в ее революционном развитии. При этом правдивость и историческая конкретность художественного изображения действительности должны сочетаться с задачей идейной переделки и воспитания трудящихся в духе социализма».

Преобладающее в советскую эпоху второе направление «социалистической целесообразности» препятствует естественному развитию литературы в стране. Однако помимо возникающей в таком контексте свободы художника существует и другое проблемное поле: жизнь как целое существенно шире, чем «социалистическая целесообразность», и поэтому литература, написанная в данном ключе, не может никаким образом претендовать на изображение человека. В отличие от нее русская классическая литература XIX века, «занимая, подобно всякой цели, пассивно-ожидательную позицию,... способна своей красотой, своим манящим, загадочным и не слишком конкретным содержанием изображать нечто в высшей степени идеальное, заменяя собой отсутствующую и желанную Цель». Это сообщает словесности прошедшего века ее жизненность, писателям - возможность вместить в свою душу любого героя произведения, героям - диалектику души, а читателям - возможность вступать в диалог с героями.

Опять-таки основным мерилом бытования произведения и, шире, стилистического направления является для Синявского литературный процесс. В его русле социалистический реализм оказывается генетически связан с нормативной эстетикой русского классицизма XVIII века. «По своему герою, содержанию, духу социалистический реализм гораздо ближе к русскому XVIII веку, чем к XIX. Сами того не подозревая, мы перепрыгиваем через голову отцов и развиваем традиции дедов. "Осьмнадцатое столетие" родственно нам идеей государственной целесообразности, чувством собственного превосходства». Далее о литературном герое: «Литература XVIII столетия создала положительного героя, во многом похожего на героя нашей литературы: "Друг он общего добра", "Душой всех превзойти он тщится" - т. е. неустанно повышает свой морально-политический уровень, он обладает всеми добродетелями, всех поучает». Таким образом, сдвигаются границы между понятиями «реальный» и «идеальный», и социалистический реализм оказывается порождением идеалистического взгляда на жизнь: «Социалистический реализм исходит из идеального образца, которому он уподобляет реальную действительность. Наше требование - правдиво изображать жизнь в ее революционном развитии - ничего другого не означает, как призыв изображать правду в идеальном освещении, давать идеальную интерпретацию реальному, писать должное как действительное. Ведь под "революционным развитием" мы имеем в виду неизбежное движение к коммунизму, к нашему идеалу, в преображающем свете которого и предстаёт перед нами реальность. Мы изображаем жизнь такой, какой нам хочется её видеть и какой она обязана стать, повинуясь логике марксизма. Поэтому социалистический реализм, пожалуй, имело бы смысл назвать социалистическим классицизмом».

Синявский противопоставляет нормативной эстетике соцреализма или, в его терминологии, социалистического классицизма романтические тенденции, которые он усматривает в литературе и особенно поэзии послереволюционных лет. Главным носителем романтического начала является для него В. В. Маяковский. Показатель романтической стилистики и, следовательно, «жизненности» Маяковского - язык его поэзии, который не «склонен к штампу, к педантичному соблюдению определённых норм и канонов и консервативности формы».

Меж тем главным недостатком социалистического реализма автор статьи полагает не его близость к нормативной эстетике, а его эклектизм, хаотичность. «Персонажи мучаются почти по Достоевскому, грустят почти по Чехову, строят семейное счастье почти по Льву Толстому и в то же время, спохватившись, гаркают зычными голосами прописные истины, вычитанные из советских газет: "Да здравствует мир во всём мире!", "Долой поджигателей войны"». Это не классицизм и не реализм. Это полуклассицистическоеполуискусство не слишком социалистического совсем не реализма. Таким образом, проанализировав идеологию и историю развития соцреализма, а также черты его типичных произведений в литературе, он сделал собственный вывод, что этот стиль на самом деле не имеет отношения к настоящему реализму, а является советским вариантом классицизма с примесями романтизма. Также в этой работе он утверждал, что из-за ошибочной ориентации советских деятелей искусства на реалистические произведения XIX века (в особенности на критический реализм), глубоко чуждые классицистической природе соцреализма, — и следовательно из-за недопустимого и курьезного синтеза классицизма и реализма в одном произведении — создание выдающихся произведений искусства в этом стиле немыслимо:

Искусство не боится ни диктатуры, ни строгости, ни репрессий, ни даже консерватизма и штампа. Когда это требуется, искусство бывает узкорелигиозным, тупо-государственным, безындивидуальным и, тем не менее, великим. Мы восхищаемся штампами Древнего Египта, русской иконописи, фольклора. Искусство достаточно текуче, чтобы улечься в любое прокрустово ложе, которое ему предлагает история. Оно не терпит одного — эклектики. Нельзя, не впадая в пародию, создать положительного героя (в полном соцреалистическом качестве) и наделить его при этом человеческой психологией. Ни психологии настоящей не получится, ни героя. По-видимому, в самом названии «социалистический реализм» содержится непреодолимое противоречие. Социалистическое, т. е. целенаправленное, религиозное искусство не может быть создано средствами литературы XIX века, именуемыми «реализмом». А совершенно правдоподобная картина жизни (с подробностями быта, психологии, пейзажа, портрета и т.д.) не поддается описанию на языке телеологическихумопостроений. Для социалистического реализма, если он действительно хочет подняться до уровня больших мировых культур и создать свою «Коммуниаду», есть только один выход — покончить с «реализмом», отказаться от жалких и все равно бесплодных попыток создать социалистическую «Анну Каренину» и социалистический «Вишневый сад». Когда он потеряет несущественное для него правдоподобие, он сумеет передать величественный и неправдоподобный смысл нашей эпохи.

Но у Синявского была своя стилистическая установка: понимание того, что гротескная советская жизнь не может быть литературно подана в старой доброй реалистической манере. Выход из создавшегося положения Синявский видит в развитии стилистики, отличной от господствующей и строящейся на основе гиперболы, фантастики, отсылающей к эстетике уже упомянутого барокко: «В данном случае я возлагаю надежду на искусство фантасмагорическое, с гипотезами вместо цели и гротеском взамен бытописания».

Брюсов «Свобода слова»

В 1905 г. выходит статья Брюсова «Свобода слова», на­правленная против работы Ленина «Партийная организа­ция и партийная литература». Выступая в ней не только от своего имени, но и как глава группы литераторов-символис­тов, объединившихся вокруг журнала «Весы» и издатель­ства «Скорпион».

Процитировав Ленинские слова о подчинении литературного дела партийному контролю, Брюсов восклицает: "Вот, по крайней мере, откровенные признанья. Г-ну Ленину нельзя отказать в смелости: он идет до крайних выводов из своей мысли; но меньше всего в его словах истинной любви к свободе".

Брюсов не понимает, почему называет Ленин литературу, "открыто связанную с пролетариатом" - "действительно свободной". Чем она свободней буржуазной? По Брюсову: "обе литературы не свободны. Одна тайно связана с буржуазией, другая открыто с пролетариатом. Преимущество второй можно видеть в более откровенном признании своего рабства, а не в большей свободе.

Если мы и согласимся, что общепролетарское дело - дело справедливое, а денежный мешок - нечто постыдное, разве это изменит степень зависимости. Раб мудрого Платона все-таки был рабом, а не свободным человеком".

Цензурный устав, вводимый в социал-демократической партии, мало чем отличается от старого царского устава. "Утверждаются основоположения социал-демократической доктрины, как заповеди, против которых не позволены (членам партии) никакие возражения".

"Есть слова, которые воспрещено говорить. Есть взгляды, высказывать которые воспрещено... Членам социал-демократической партии дозволяется лишь критика частных случаев, отдельных сторон доктрины, но они не могут критически относиться к самым устоям доктрины". "Отсюда", заключает Брюсов, "один шаг до заявления халифа Омара: книги, содержащие то же, что Коран, лишние, содержащие иное, - вредны".

Каждый добровольный союз людей вправе устраиваться так, как ему заблагорассудится. Брюсов и говорит: "разумеется, пока несогласным с такой тиранией представляется возможность перейти в другие партии".

Однако, - и в этом все дело, - "как у каждого солдата в ранце есть маршальский жезл, так каждая политическая партия мечтает стать единственной в стране, отождествить себя с народом. Более, чем другая, надеется на это партия социал-демократическая. Таким образом, угроза изгнанья из партии является, в сущности, угрозой извержением из народа".

Может случиться, что пролетариат захватит государственную власть, - тогда социал-демократический устав станет уставом всенародным. Надо в предвиденьи этого "катастрофического" случая заранее обеспечить себе и себе подобным свободу творчества, свободу слова.

"В нашем представлении", указывает Брюсов, "свобода слова неразрывно связана со свободой суждения и с уважением к чужому убеждению". Потому что, - "для нас дороже всего свобода исканий, хотя бы она и привела нас к крушению всех наших верований и идеалов".

Ленин утверждает, что вся буржуазная литература в рабстве у буржуазии. Брюсов протестует: "По-видимому, г. Ленин судит по тем образчикам писателей - ремесленников, которых, он, быть может, встречал в редакциях либеральных журналов.

Ему должно узнать, что рядом встала целая школа, выросло новое, иное поколение писателей-художников... Для этих писателей - поверьте,
г. Ленин, - склад буржуазного общества более ненавистен, чем вам... Всю свою задачу они поставили в том, чтобы и в буржуазном обществе добиться "абсолютной" свободы творчества".

Брюсов подразумевает, по-видимому, писателей символистов и расценивает их как подлинных борцов за свободу в отличие от Ленина, который намеревается только сменить одну тиранию на другую.

Брюсов протестовал против «утилитариз­ма» искусства и его связей с классовой борьбой, проповедуя призыв к независимому, свободному искусству. Брюсов говорит, что "социал-демократы добивались свободы исключительно для себя", более того, против их заповедей "не позволены (членам партии) никакие возражения" (выделено автором). От лица художников, противопоставляя свое "мы" В. И. Ленину и его единомышленникам. Свобода убеж­дений оставалась для него превыше всего: «...пока вы и ваши идете походом против существующего «неправого» и «некрасивого» строя, мы готовы быть с вами, мы ваши союз­ники. Но как только вы заносите руку на самую свободу убеждений, так тотчас мы покидаем ваши знамена. «Коран социал-демократии» столь же чужд нам, как и «коран само­державия».

Брюсов утверждал, что в буржуазном обществе «свобода» художника существует, и приводил в качестве примера Артура Рембо, Поля Гогена и других, которые, пренебрегая вкусами буржуазной публики, «должны были терпеть и голод и бесприютность».

И добавляет: "У социал-демократической доктрины нет более опасного врага, как те, которые восстают против столь любезной ей идеи "архе". Вот почему мы, искатели абсолютной свободы считаемся у социал-демократов такими же врагами, как буржуазия. И, конечно, если бы осуществилась жизнь социального, внеклассового, будто бы истинно "свободного" общества, мы оказались бы в ней такими же отверженцами, каковы мы в обществе буржуазном".