Рассмотреть картины. Подготовить описание картин, сообщение-презентацию об их авторах, подготовить историческую легенду картины. Соотнести текст источников, учебный текст с иллюстративным материалом.

Файзуллин, Ильяс. “У Казанской царицы Сююмбике“ (2000 г.).
 

Культурно-просветительная газета «Казанские истории»
http://history-kazan.ru/kazan-vchera-segodnya-zavtra/istoriya-v-litsakh/zhzl-kazanskaya-seriya/13397-1528

Сююмбике, дочь правителя Большой Ногайской Орды Юсуфа, потомка знаменитого Идегея, родилась около 1516 года. В 1533 году она была выдана замуж за 17-летнего казанского хана Джан-Али.

В то время фактическими правителями в Казанском ханстве были карачи-бек Булат Ширин и царица Гаухаршад (Ковгоршад). В первый же год замужества стало ясно, что между молодоженами нет ни согласия, ни любви.

В 1535 году Джан-Али был низложен казанскими феодалами во главе с Булат Ширином и сослан в город Иске-Казань, где и умер в том же году. Что же ожидало оставшуюся вдовой Сююмбике? Историк Михаил Худяков писал: «После смерти ханов-мужей их вдов брали в жены братья и преемники последних. Мы знаем, что ханшам приходилось при этом переживать немало личных трагедий».

Но судьба была благожелательна к Сююмбике. Казанский престол в 1535 году занял хан Сафа-Гирей, который, женившись на вдове хана, получил в приданое «ханский очаг». Судя по сохранившимся сведениям, Сююмбике очень любила его. Как пишет неизвестный автор «казанского летописца», Сююмбике была для Сафа-Гирея не только женой, но и соратницей, единомышленником.

Крымский историк XVII века Мустафа аль-Дженаби писал, что «Сафа-Гирей был одним из величайших и могущественных государей… в его время государство благоденствовало и под защитою его победоносного оружия владения процветали». Между Казанским ханством и русским правительством восстановились добрососедские отношения.

В 1546 году хан был изгнан из Казани вследствие народного восстания, но вернулся вскоре с помощью крымских и ногайских войск. В марте 1549 году хан Сафа-Гирей в результате несчастного случая скончался. Тогда ему было всего 42 года, он был в расцвете сил и здоровья.

Сююмбике долго оплакивала кончину любимого мужа. Единственным утешением для нее стал их двухлетний сын Утямыш-Гирей. В том же 1549 году ханом был провозглашен сын царицы Сююмбике, маленький Утямыш. Царица была объявлена регентшей.

При жизни Сафа-Гирея в Казань было привлечено немало крымских татар, даже ханская гвардия состояла из крымских татар. Поэтому и правительство при Сююмбике было сформировано в прежнем составе – из крымских татар, во главе которого стал оглан Кучак (Кощак) – начальник гвардии при хане Сафа-Гирее. «Муж зело величав и свиреп», – так пишет об этом военачальнике «Русский летописец».

То обстоятельство, что правительство имело военный характер, вполне оправдывалось опасностью, угрожавшей государству. Казанцы имели основания ожидать нападения со стороны русских, и в этот момент было особенно необходимым возрождение военной мощи Казанского ханства.

Сююмбике оказалась во главе Казанского ханства в самый трудный момент его истории: молодой московский князь Иван IV был настроен покончить со строптивым Казанским ханством. На его стороне была влиятельная «московская партия» татарских феодалов. Еще в последний год жизни и через год после смерти хана Сафа-Гирея русские пытались нападать на Казанское ханство, но оба этих похода окончились неудачей.

Правительство Сююмбике и оглана Кучака спокойно управляло страной в течение года. Кризис наступил в 1551 году. Русское правительство, наученное неудачей двух последних походов, избрало новую стратегию: оккупацией водных путей русские парализовали всю жизнь страны. Казань оказалась в блокаде. Прекратился торговый обмен, нарушился подвоз продуктов, волжская торговля была уничтожена. В Казани увеличилось число недовольных правительством оглана Кучака. Происходили волнения, и со дня на день можно было ждать переворота.

Оглан Кучак и весь крымский гарнизон бежали из города и вскоре были уничтожены. В городе было создано временное правительство, которое 11 августа 1551 года выдало русским хана Утямыша и царицу Сююмбике.

Скорбным был отъезд Сююмбике с сыном из столицы ханства в Москву. Временное правительство Казани, делая этот шаг, понимало, что это залог мира между двумя государствами.

В Москве Сююмбике жила в царских палатах и к ней благоволила русская царица. Но это был плен. В это время у русского правительства созрел план выдать Сююмбике за Шах-Али, касимовского хана, о чем был поставлен в известность ногайский правитель Юсуф: «Хотим ее дать за Шигалея царя того для, чтобы вы о том порадовались».

В следующем году Сююмбике была выдана замуж за Шах-Али, и в городе Касимове провела остаток своей жизни. Это был брак по политическому расчету: своего рода устранение Сююмбике от Казанского престола. Эта задача была решена.

В это время и Москвы писали ее отцу, князю Юсуфу: «Сына ее Утямыш Кирея царя ей же кормити дали. А Утямыш Кирей царь как подрастет, и мы его хотим тогда юртом устроити», т.е. дать ему удел. Но после того, как Сююмбике вышла замуж за Шах-Али, ее малолетний ребенок был разлучен с матерью. 8 января 1553 года он был крещен в Пудовом монастыре с именем Александр – «и царь благоверный пожаловал царя Александра Сафакиреевича, повеле его учити грамоте, понеже юну ему сущу, да навыкнет страху божию и научится закону христианскому. В конце 1553 года Иван IV сообщил князю Юсуфу, что «внука его у себя держит за сына место».

Шах-Али – весьма выразительная фигура в татарской истории. Весьма колоритно его описывают современники. «Русский летописец» так изображает его: «Оный Шеяль зело был взору страшного и мерзкого лица и корпуса, имел уши долгие, на плечах висящие, лицо женское, толстое и надменное, чрево, короткие ноги, ступени долгие, скотское седалище».

А посол Римского императора барон Сигизмунд да Герберштейн, только раз видевший его, так описал наружность хана в нелестных словах: «Великую ненависть к нему подданных умножали безобразие и слабость его тела, ибо это был человек с выпятившимся вперед животом, с редкою бородою, с лицом почти женским». Эти же слова подтверждает крымский историк XVII века Мустафа аль-Дженнаби о Шах-Али: «Он был человек жестокий, крутой и кровожадный».

Сам Шах-Али едва ли любил Сююмбике. До родного ей отца Юсуфа доходили тревожные слухи о ее проживании в Касимове: будто Шах-Али по приказанию Ивана IV замучил Сююмбике до смерти, отрезал ей нос и т.п.

По этому поводу между русским правительством и Юсуфом возникла целая переписка. Иван IV писал при этом Шах-Али: «…будто бы ты Сююмбик царицу казнил, нос ей срезал и поруганье великое ужня убил ее до смерти».

Русское правительство решило отправить ногайских послов в Касимов, где они лично убедились бы в невредимости Сююмбике. Но, как известно, нет дыма без огня. Бывшая казанская царица до последних своих дней испытывала огромную внутреннюю драму – отлученная от сына, она жила в одиночестве, не имея возможности общаться с родными. Как писал историк Михаил Пинегин в своей книге «Казань в ее прошлом и настоящем», «Народная молва создала из нее поэтический образ очаровательной женщины в блестящей царской обстановке, испытывавшей в своей жизни много страданий и горя».

Точной даты смерти Сююмбике история не сохранила. В «Татарском энциклопедическом словаре» написано, что она умерла после 1554 года. Историк Риза Фахретдин писал, что Сююмбике скончалась в 1667 году в возрасте 38 лет.

Зато точно известно, что ее сын Утямыш-Александр прожил недолго и умер в Москве в 1556 году, в возрасте 20 лет. Эпитафия над его могилой в Архангельском соборе Московского Кремля гласит: «В лето 7074 (1566 год) июня в 11 день… представился царь Казанский, а в крещении Александр Сафа Гиреевич, сын царя Казанского».

© «Сфера искусств»
http://sfart.ru/archiv/image/195/1/1663/price/0/

Картина «У Казанской царицы Сююмбике» написана по заказу Президента Республики Татарстан М.Ш. Шаймиева и находится в Казанском Кремле.

Сюжет картины. Действие происходит в период август-сентябрь 1549 года. В центре на троне – Сююмбике, очаровательная женщина. Печать неутешного горя на ее лице (несколько месяцев назад она потеряла своего любимого мужа Сафа-гирея). Некоторое время спустя Казань вновь подвергнется осадам со стороны войск русского царя Ивана IV Грозного. А сейчас?… Она еще продолжает принимать гостей, вести переговоры. Сююмбике красива, умна, величественна. Она не может показать свою печаль: она царица, мать малолетнего хана. Слева от Сююмбике сын известного улу-карача Булат-Ширина карач-бий Нурали-Ширин (руки за спиной). Рядом (с саблей) глава ее правительства военачальник оглан Кучак (Кощак). За ними (руки сложены на груди) Худай-кул – будущий глава правительства после пленения Сююмбике и гибели оглана Кучака. Слуга уводит ее уставшего сына Утямыша. Справа от Сююмбике (с четками) глава духовенства сеид Кул-шариф беседует с поэтом Мухамадьяром. Далее: Сююмбике по тем временам была очень образованна. По ее велению была построена большая библиотека, в которую выписывались книги из многих стран Европы и Азии. Она принимала гостей из Фландрии, Флоренции, Германии, вела дела с Персией, Турцией, Арменией и т.д. Перед троном: послы из Самарканда (первый склонился в почтительном поклоне, второй (со свитком) слушает их беседу). За ними посольство Сулеймана Ка-нуни Великолепного (турецкий султанат в то время имел огромное влияние и на политику Казанского ханства); гости из Москвы, Средней Азии, Западной Европы.

 Файзуллин, Ильяс. “Оборона Казани от войск Ивана Грозного. Апофеоз“ (2002 г.). http://www.painterilya.com/Defence.htm

На картине показаны разные этапы из истории Казанского ханства. Основное событие – взятие Казани войсками Ивана IV Грозного.

Событие происходит 2 октября 1552 года. Композиция состоит из двух основных групп. Слева: русские воины во главе с одним из военачальников. Справа: люди из казанского дворца (женщины, старики, дети), одетые в лучшие «преиспещреннейшие» одежды. Вышли навстречу русским воинам «ибо прельстися те на красоту их и живы они будут».

Повсюду на картине видны россыпи драгоценностей. «Когда войска русские ворвались в город, он был полон самой драгоценной добычи: злата, серебра, камней драгоценных, кипел соболями и иным великим богатством. Так, что все сбежались в крепость не для бранного боя, а за обильной добычей». Казанцы же тем временем воспользовались этим и, подтянув свои силы, пробовали возобновить бой и стали теснить русских. Русские, побросав добычу, бежали с криками: «Секут! Секут!». Но на помощь им был выслан резерв в 20 тыс. воинов. Казанцы были вынуждены отступить.

На среднем плане в центре происходит сражение, охватывающее длительный период взятия Казани: рушатся стены, слышны возгласы и крики, сплелись в схватке воины русские и казанские. Гибнут люди, падают замертво лошади. В небе – образ Ивана Грозного. Он распростер руки над городом. По его приказу происходит уничтожение людей и города.

Внизу в центре: царица Сююмбике и ее малолетний сын Утямыш-гирей. Они как бы взирают из московских палат на происходящий в Казани ужас. Будучи малоопытной в управлении государством, она поверила, что московский царь не станет вводить войска в Казань в случае пленения ее и сына и возведения на казанский престол его ставленника Шах-али. Она приносит себя и сына в жертву ради спасения государства. Ее увозят в так называемый «почетный плен». Решение это с ее стороны можно было бы назвать исключительно мудрым, имей она дело с нормальным цивилизованным противником. Увы! Она обманута. Вопреки своим обещаниям, через год после ее пленения, Иван Грозный завоевывает и уничтожает Казань.

Внизу слева – священник, благословляющий русских на бой. Ему противостоит казанский священнослужитель с Кораном в руках (внизу справа). Надо отметить. Что в лицах на картине нет ненависти. Есть усталость. Отрешенность. Горе осознанных потерь. Война всегда чудовищна. Война – всегда горе и для мусульманского народа и для христиан.

Таково решение автора.

Глазунов, Илья Сергеевич. “Иван Грозный“ (1974 г.).

Глазунов, Илья Сергеевич. “Русский Икар“ (1964 г.).

Васнецов, Виктор Михайлович. “Царь Иван Васильевич Грозный“ (1897 г.).
 

Музеи Европы о художниках и картинах.
http://www.nearyou.ru/vvasnetsov/tivan97.html

Эта картина была написана вскоре после окончания работы во Владимирском соборе в Киеве. По словам Васнецова, образ Ивана Грозного завладел им ещё в 1878 году, когда он переехал в Москву.

«Не знаю отчего, – рассказывал он, – но при осмотрах памятников старины, которой мы, художники, поселясь в древней столице интересовались, перед нами всегда вставала тень Ивана Грозного. Бродя по Кремлю, я как бы видел Грозного. в узких лестничных переходах и коридорах храма Василия Блаженного слыхал поступь его шагов, удары посоха, его властный гoлoc».

Царь у Васнецова – умный и коварный, грозный и мудрый, одинокий и величественный одновременно.
Художник опирался в своей характеристике царя на суждения о нём современников и на психологический портрет Ивана Грозного историка Василия Ключевского. Им убедительно представлен крупный характер, сильная личность, что соответствовало как правде истории, так и поэтическим преданиям о грозном царе.

На портрете, слева, художник изобразил окно в царских палатах, из узкого закруглённого проёма которого видна слободская улица Москвы с шатровой колоколенкой и островерхими крышами деревянных домов. Эмоционально-лирическая нота, звучащая в этом пейзаже, оживляет общее гретущее настроение картины.
«Окно в реальный мир» переносит наше воображение в точно обозначенное историческое время, служит дополнительным фактором для его характеристики.

 Рыженко, Павел Викторович. “Царёво молчание“ (2005 г.).
 

http://павел-рыженко.рф/52-carevo-molchanie.html

Молчит и молится Великий Государь Всея Руси Иван Васильевич Грозный. Грозный – для предателей святой монархической идеи, объединившей гигантское, накопленное в пространство Царство. Молчит и как христианин не защищается, не оправдывается, а в спокойном величии исполненного долга, со смирением и силой, мысленно подводит итог своей жизни. Тихо, без суеты. В глубине своей душевной кельи.

Можем ли мы, каждый из нас вспомнить и оценить свой путь так, как умели это наши великие Отцы, государи русские, соединив в себе всю тяжесть царского служения с монашеским деланием.

 

 Неврев, Николай Васильевич. “Василиса Мелентьевна и Иван Грозный“ (1880-е гг.).
 http://clubs.ya.ru/4611686018427432697/replies.xml?item_no=163451

Василиса Мелентьева – шестая жена или, по выражению современников, «женище» царя Ивана IV Васильевича Грозного.

Названа она так потому, что царь не венчался в церкви с Василисой Мелентьевой, она взята им была для соития по одной молитве. Поговаривали, что он венчался с Василисой тайно, но доподлинно это неизвестно.

Впервые увидев Василису, Иван IV был так поражен ее красотой, что тут же приказал заколоть ее мужа, стремянного Никиту Мелентьева.

Уже через несколько дней «прекрасная вдова» появилась в царском дворце и заняла в нем главенствующее положение.

Иван IV очень изменился, почти прекратились казни. но продолжалось это недолго. Заподозрив (по другим сведениям, уличив) ее в измене, царь насильно постриг ее в монахини в 1577 году.

Неврев, Николай Васильевич. “Опричники“.
 

На картине Николая Неврева “Опричники“ изображено убийство И.Фёдорова-Челяднина, которого Грозный заставил одеться в царские одежды и сесть на трон, поклонился ему, а затем ударил ножом со словами: “Ты хотел занять моё место, и вот ныне ты, великий князь, наслаждайся владычеством, которого жаждал!“

Неврев, Николай Васильевич. “Последние минуты митрополита Филиппа“ (1898 г.).
 

Карамзин Николай Михайлович. История государства Российского.
(http://www.bibliotekar.ru/karamzin/70.htm)

Том 9. Глава 3.

В Декабре 1569 года он с Царевичем Иваном, со всем Двором, со всею любимою дружиною выступил из Слободы Александровской, миновал Москву и пришел в Клин, первый город бывшего Тверского Великого Княжения. Думая, вероятно, что все жители сей области, покоренной его дедом, суть тайные враги Московского Самодержавия, Иван велел смертоносному легиону своему начать войну, убийства, грабеж, там, где никто не мыслил о неприятеле, никто не знал вины за собою; где мирные подданные встречали Государя как отца и защитника. Домы, улицы наполнились трупами; не щадили ни жен, ни младенцев. От Клина до Городни и далее истребители шли с обнаженными мечами, обагряя их кровию бедных жителей, до самой Твери, где в уединенной тесной келии Отроча-монастыря еще дышал Св. старец Филипп, молясь (без услышания!) Господу о смягчении Иванова сердца: тиран не забыл сего сверженного им Митрополита и послал к нему своего любимца Малюту Скуратова будто бы для того, чтобы взять у него благословение. Старец ответствовал, что благословляют только добрых и на доброе. Угадывая вину Посольства, он с кротостию примолвил: «Я давно ожидаю смерти: да исполнится воля Государева!» Она исполнилась: гнусный Скуратов задушил Св. мужа; но, желая скрыть убийство, объявил Игумену и братии, что Филипп умер от несносного жара в его келии. Устрашенные Иноки вырыли могилу за олтарем и в присутствии убийцы погребли сего великого иерарха Церкви Российской, украшенного венцем Мученика и славы: ибо умереть за добродетель есть верх человеческой добродетели, и ни новая, ни древняя История не представляют нам Героя знаменитейшего. Чрез несколько лет (в 1584 году) Святые Мощи его были пренесены в обитель Соловецкую, а после (в 1652 году) в Москву, в храм Успения Богоматери, где мы и ныне с умилением им поклоняемся.

 

 Вилков, Николай Михайлович. “Крылья холопа“ (1947 г.).

В ансамбле Александровского кремля выделяется шедевр каменного шатрового зодчества XVI века – Распятская церковь-колокольня. С ней связана одна из самых романтичных и суровых легенд о первом полете человека на деревянных крыльях.

Исторические источники утверждают, что «смерд Никита, боярского сына Лупатова холоп», смастерив деревянные крылья, обмазал их воском, обвалял в пухе и в присутствии царя, «аки птица», полетел с Распятской колокольни. Полет оказался удачным. Перелетев крепостную стену, Никита приземлился на берегу реки Серой.

Но царь не одобрил подобного. В царском указе об этом было сказано: «Человек не птица – крыльев не имать, а коли кто выдумку бесовскую к рукам приставит противу естества творит. И за сие содружество с нечистой силой отрубить выдумщику голову. Тело бросить свиньям на съеденье, а выдумку после священные литургии огнем сжечь».

Опочинин Евгений
Бесовский летатель

Сохранена орфография оригинального издания, за исключением: буква “ЯТЬ“ – заменена на “Е“ и буква “ЕР“ (твердый знак) в конце существительных мужеского рода – удалена.

(Сказание)

Радостно и ясно всходило солнышко, когда смерд Никитка сбежал с Москвы от своего осударя, боярского сына Лупатова, и навострил свои холопский лыжи к Александровской слободе. Не с тайным изветом на господина, как то часто бывало тогда, не с челобитьем в обиде али неправде, – за великим делом шел в страшную слободу холоп: стать перед очи самого царя и сказать ему слово о нестаточном доселе и неслыханном, чего человеку и вместити не мочно…

И темной, непроглядной ночью стояло перед Никиткой будущее: имет веру Грозный его словам – будет ему великое жалованье, избудет он неволи-холопства, будет жить в чести и богатстве, не имет – застенок и плаха… А жалко помирать в молодых летах! Хорошо на белом свете, на земле, особливо весной…

Шел Никитка, осматривался и дивился. Словно он не мало годов живет на свете, – будет десятка два с лишним, – а никогда до того не видывал такой красоты. Всякая былинка у места, всякая веточка на деревах под-стать одна другой… Ручейки, светлые и студеные, бегут по овражкам, прямо по мурове, блестят на солнышке, отливают местами зеленью, будто кто горстями насыпал в них дорогих измарагдов. И все радуется и светит кругом. Дерева не клонятся к земле, а подняли вверх сучья, и стоят довольныя, радостныя, что настало тепло. На ветках уже набухают почки… Всякая тварь копошится и суетится на только-что оттаявшей земле: тащутся с ношами мураши, жуки какие-то ползут через тропку, торопливо шмыгают ящерицы в сухой летошней некоси-траве. Не сидят без дела и люди: вон, на взгорье неогляднаго поля, виднеются оратаи. Согнувшись, тяжело идут они за своими сохами, а за ними, словно вытягивающийся черный змей, ползет глубокая борозда. А вверху, словно несметное серебро разсыпают на звонкое железо, заливаются переливчатой песнью жаворонки, и светится голубая бездонная глубь неба. Так и мерещится, что вот-вот замелькают в нем белыя крылья ангелов, и раздастся их клир во славу Господа…

Шел смерд Никитка, смотрел в голубое небо и думал: “Хорошо на земле, благолепно, а наверху еще лучше: ни тебе там людей, ни бояр, ни холопей всякому вольно, словно птице, лихо-бы досягнуть”.

Стайка журавлей с курлыканьем протянула в вышине. Холоп смотрел им вслед и говорил себе, что будет время, и человек поднимется вот так же в небо и полетит, куда захочет, вольною птицей, а он, Никитка, – прежде всех. Может, не минет и месяца, лишь бы царь его пожаловал, послушал… Станется такое дело не страшен ему будет и господин его, боярский сын Лупатов: улетит он от его батогов туда, где его не достать не только-что боярскому сыну, а и самому Малюте.

Так весь день, наедине с своими думами, шел Никитка, подвигаясь к слободе. Переночевал он у мужика в попутной деревеньке, покормился Христа-ради и опять ударился в ход. Только на другой день к вечеру миновала дорога, и из-за лесу засверкали кресты слободских церквей. Прошел еще – и вся слобода выступила словно на ладони. Запестрили верхи теремов, засветили на солнышке слюдяныя окна, поднялись темныя вышки, стены и кованыя ворота. Сжалось сердце у смерда от смутнаго страха, похолодели руки и ноги.

Темен сегодня Грозный, ничего его не тешит. Звал-было шутов-потешников, скоморохов, да сам же указал проводить их плетьми, и те выскочили от него негорюхой. Сказочникам указал прийти, да не стал их слушать… Чего! В застенок не пошел на пытки, – даром заплечные мастера прождали во всем наряде… Один-одинешенек ходил он из палаты в палату, метался, будто зверь по клетке. Сунулся было к нему Малюта, и на него царь замахнулся палкой, и тот еле унес ноги.

Весть о том, что Грозный незауряд гневен, мигом облетела слободу, и все затихло, будто вымерло разом. Ни песни, ни говора нигде не стало слышно, малые ребята – и те не смели плакать. На что безстрашная опричня, и она разобралась по избам.

Еще пуще замерли все в страхе, когда с колокольни прокатился удар колокола, зовущаго к молитве, и царь, в смирной одежде, появился на высоком теремном крыльце. Кругом его, словно крылья нетопырей, взвивались от набегов предзакатнаго ветра черныя мантии опричных иноков, и последние лучи солнца ложились на них багряными пятнами крови…

И вдруг в тишине, когда замолк призывный звон с колокольни, от ворот по улице раздался и поплыл в вечернем воздухе громкий говор и шум. Царь, уже сходивший по ступеням крыльца, остановился и загоревшимся взором обвел ряды своих людей.

– Тако ли блюдете мя? – с грозящей скорбью выронил он укоризненный вопрос.

И вмиг Иоанн остался один на ступенях крыльца. Мнимые иноки, звеня ножами и саблями под полами ряс и мантий, бросились с крыльца и толпой черной нежити замелькали по улице слободы. Теперь не было скорби на лице царя, – глаза его светились огнем, и в них было нетерпеливое ожиданье.

Шум вдали затих. Замер и топот ног пронесшейся опрични. Царь, опершись на посох, стоял и ждал… Затаив дыхание, замершие недвижно на своих местах, словно истуканы, стояли по сторонам крыльца сторожевые пищальники.

Но вот снова послышался вдали шум и человечий говор. Приливной волной прокатился он по улице, ближе и ближе, и вдруг как-то разом вырос в медленно двигавшуюся толпу. В ней мельтешили черныя мантии лжеиноков и сермяги слободской челяди, а в самой середине бился, вырываясь из рук опричников, какой-то человек в простом холопьем кафтане и овчинной шапке. Человек этот, не покрывая рта, блажил на всю слободу одни и те же слова:

– Царь-осударь! Смилуйся, пожалуй, вели видеть твои светлыя очи! Перед крыльцом толпа остановилась и разом, как один человек, упала на колени. И мигом все затихло. Даже человек в холопьем кафтане сунулся лбом в землю и перестал выкрикивать свое челобитье.

– В чем изловили? – кинул царь тихим голосом в толпу.

В ответ загалдели-было сразу, перебивая один другого, многие голоса, но Иоанн гневно махнул посохом, – и все опять стихло. Тогда Василий Грязной, бывший ближе других к крыльцу, не поднимаясь с колен, сказал:

– Вора и умышленника на твое, великий осударь, здоровье, сторожа твои в воротах изловили… Шел-де до тебя, великий осударь… Сказывал-к тебе слово, а как спрашивали, молвил несбыточное: хочу-де сделать крылья деревяны и летать по воздуху, что птица, для государевой потехи… А станется, не с тем безумством шел он, вор и изменник и на твое здоровье вымышленник! Знать, земщина не дремлет, – не инако – от нея послан… От этих слов, будто угли от ветра, разгорелись царския очи. Иоанн выслушал и, не в силах сказать слово, задыхаясь, подал какой-то знак дрожащей десницей. Но его поняли люди и, мигом сорвав кафтан с пришлаго холопа, за плечи, волоком потащили к крыльцу.

– Чей ты? Кто твои подсыльщики, человече? – через силу спросил царь.

Холоп, стоя на коленях и все еще удерживаемый за руки, безстрашно поднял голову и сказал:

– Из холопей я Лупатова, боярскаго сына, великий царь-осударь! Без подсыльщиков, своей волей, пришел я к тебе с великим делом. Смилуйся, пожалуй, – вели мне сделать крылья деревяны! Хочу аки птица, возлететь для твоей потехи… А станется, не сделаю, что обещаюсь,– укажи казнить меня смертью…

Безбоязненно, словно своей ровне, говорил смерд Никитка, стоя на коленях перед царем в одной домотканной набойчатой рубахе, и смотрел ему прямо в очи. Царь слушал, и гнев, горевший в его глазах, потухал, и рука, державшая посох, перестала дрожать.

– Благо ти, человече! – наконец, тихо выронил Иоанн. – Несбыточно дело, о нем же сказываешь… Но да будет! Узрим, како возлетиши ты, аки птичище крылато, узри… И жалован будеши, аще сотворишь по слову своему…

И с этими словами царь махнул рукой. Разступились люди, державшие Никитку, и он встал с колен.

– Узриши, великий осударь! – смело сказал он царю.

Но Иоанн уже не слушал. Тихо смеясь, он поднимался по ступеням крыльца. Следом за ним, распахнув мантии и рясы, повалила назад в палаты вся опричня. Тщетно звал колокол: не будет нынче покаянной молитвы, – великий пир уготован на ея место…

Прямо от крыльца Никитку отвели теремные прислужники в «черную» поварню и там накормили. На Другой день к нему пришел какой-то человек и сказал ему указ царя, чтобы спрашивал он, смерд Никитка, все, что для дела его надобь, а работал чтобы в собинной избе, других бы изб не поганил.

И по тому указу, беглый холоп Лупатова перебрался в большую избу, очищенную про него на конце слободы. По первому его слову, ему принесли «древ всяких, и досок, и холстов, и гвоздя железнаго, и всякой иной снасти, и резаков, и ножей, и скоблей, и всего, еже для того дела надобь», и Никитка принялся за работу. Времени терять было нельзя: от царя ему указано было: «делать не более яко бы ден с десять, а на одиннадцатый ту птицу деревяну сделать и на ней летать». И работал смерд свою дивную птицу денно и нощно, снимая подобие с «малаго птичища» хитраго дела, которое сделал еще на Москве и которое принес с собою. «А то птичище, егда пущено, летало само, яко-бы суще живо»… Тесал и строгал смерд, выгибал брусья, натягивал на рамы холсты, расписывал их «розными краски», одно к другому пригонял хитрыя колеса, а сам думал: как пожалует его царь за его великое дело, когда возлетит он пред ним превыше облак? Даст ли ему в жалованье пригоршни серебра, камки, сукна алаго цвета, али пожалует в честь-боярство? И того ему, смерду, не надо: лихо бы дал ему осударь на избу, да велел избыть кабалы у Лупатова и отпустил на свою сторону на Шохну… Там не чета Москве: никто тебя не изобидит. Тиунов царских по иной год и не увидишь,– всякому там человеку вольно. Там есть чем и прокормиться, – в лесах зверья, а в Шохне рыбы и не оберешься!

На десятый день доделал смерд свою диковинную птицу, а перед тем в ночи пускал в ход колеса и махал на месте крылами. И такой был от того шум, что сторожа, приставленные к Никиткиной избе, со страху разбежались.

В одиннадцатый день ясное и погожее встало утро. Радостно играющее солнышко слепило глаза. Вся слобода, от мала до велика, высыпала на улицы и слушала бирючей, что скликали людишек идти о-полдень на край слободы к полю и смотреть, как выдумщик некий будет летать на деревянной птице. И спозаранку бежал народ туда, на взгорье, откуда начиналось неоглядное слободское поле. Провезли о дву-конь, на полозьях, хоть уж и давно не было снегу, и диковинную птицу, покрытую «от призора» холстами. Про царя на холму поставили на ковер столец с высокой спинкой, крытый сукном алым, а рядом раскинули шатер: на случай, не было бы дождя. Тут стал у своей птицы и сам «летатель» Никитка, а кругом все холмы и великое поле, пока окинет глаз, залились народом. И пестрели при ярком солнышке многоцветным узором кафтаны слобожан и охотных смотрильщиков из ближних починков и деревень, и сверкали золототканныя ферязи женок, искрились цветными огнями высокие кораблики на их головах.

Говор переливался в народе, слышался смех… Многие указывали на летателя Никитку, а он стоял недвижно на своем месте и, не отрываясь, смотрел горящими глазами назад, в сторону слободы. Лицо его было белее холста, покрывавшаго его невиданную птицу…

Вдруг говор и смех разом стихли. В наступившей мертвой тишине стало слышно, как жужжат, пролетая, проснувшияся от тепла мухи, как где-то вдали бормочет неугомонный ручей… Царский поезд показался из ворот слободы. В золотной шубе, в шапке с окопом из самоцветных камней, ехал на коне Грозный среди своих опричных слуг. А они красовались на статных конях, и горели золотом дорогие чепраки. Бок-о-бок с царем ехал Скуратов-Бельский, по прозванию Малюта. Ласковый, игривый ветерок, набегая, трепал рыжие клочья его бороды.

Подъехав, Иван Васильевич легко спрыгнул с коня прямо на руки кого-то из опрични. Народ всполошился и закричал:

– Здравствуй, царь-осударь! Здрав буди, Иване!

Грозный сел на уготованное место и махнул рукой. И опять все стало тихо. Тут вышел из стоявших кругом царя человек, ударил челом трижды и стал перед ним недвижно. Царь подал знак. Тогда человек подошел к Никитке и сказал:

– Указал тебе великий царь лететь, как ты обещался…

Смерд поклонился, и тут же из-за шатра выскочили двое каких-то людишек, в зипунах, мигом стащили с птицы покрывало, и ахнул несчетный народ, увидав невиданное диво… Широкия холщевыя крылья показались из-под покрывала, хвост как у павлина, впереди - долгая шея и голова птичья с ястребиным носом, а внизу, где туловище, – всякия колеса…

Двое людей подсадили Никитку. Влез он на свою чудную птицу, ухватился за веревки, задвигал ногами, и вдруг, не успели все еще ахнуть, как зашумели, забились крылья, и она начала подниматься. Вот чудная птица сравнялась с молодой березкой, а вот уж и высоко над нею и пошла выше и дале, шумя своими крыльями…

Не отрывая глаз, смотрел народ, волнами переливался с места на место и дивился без конца. Смотрел и царь, поднимая вверх голову, и на устах его была неразгадываемая усмешка. А смерд Никитка на дивной птице пропал из вида, скрывшись за слободой. Долго его ждали, а пока-что, к царю подошел чернопоп некий и стал сказывать, что тот смерд Никитка и дело его – «от нечистой силы: человек-бо не птица, крыльев не имать… Аще ли же приставить себе аки крыле деревяны, противу естества творить»…

Царь слушал, и усмешка не сходила с его уст. Но вот опять, теперь с другой стороны, показался летатель. Он летел, подобен страшной, невиданной птице, на своей «выдумке», и люди шарахались в страхе, когда она шумела у них над головами. А вот он стал и опускаться. Реже машут крылья, тише и ниже полет. Вот летатель скользнул к земле с своей птицей, взрыла она колесами мягкую талую землю и остановилась…

Никитка подошел к царскому месту и упал на колени в ожидании жалованья за свое великое дело. И поднялся Грозный и сказал:

– Благо ти, человече! Истинно несбыточное соделал, и несть тебе жалованья на земли… Гей, Малюта! – крикнул вдруг царь и захрипел, и затряс бородою…

– И охнул весь несчетный народ единым вздохом… А Малюта уж тут как тут. По-волчьи схватил он «бесовского выдумщика» за горло…

И отрубили голову на плахе смерду Никитке за то, что «творил противу естества, от нечистой силы». Лежа под топором, он все порывался оборотиться лицом к небу. А там, в голубой бездонной вышине, летели журавли и курлыкали свою вольную песню…

«Бесовскую выдумку» тут же, на поле, спалили огнем.

Дейнека, Александр Александрович. “Никитка – первый русский летун“ (1940 г.).

Мясоедов, Григорий Григорьевич. “Иван Грозный в келье псковского старца Николы“ (1899 г.)

 

В 1570 году после страшнейшего разорения Новгорода, который Иоанн IV Грозный обвинил в измене, царь с опричниками остановился на погосте Любятово близ Пскова, где располагался Никольский монастырь. Видя злую судьбу Новгорода, псковичане трепелали от страха. Чтобы как-то умилостивить царя, псковский князь Юрий Токмаков приказал на пути Иоанна Грозного выставить столы с угощениями, а наряженные новгородцы встречали царя с хлебом и солью.

Когда государь проезжал по улице из толпы выскочил юродивый Никола Салос, словно ребенок оседлавший палочку, и обратился к царю со словами: «Иванушка, покушай хлеба-соли, а не человеческой крови!».

Приближенные царя не успели схватить юродивого, он скрылся в толпе.

В этот же день Иоанн IV слушал литургию в Свято-Троицком соборе. Обуреваемый гневом он приказал снять главный колокол колокольни, как вдруг вновь появился Никола и стал звать царя за собой. Царь последовал за юродивым в его каморку у основания колокольни. Там на столе лежал кусок сырого мяса. «Иванушка, покушай» – сказал юродивый. «Я христианин и мяса в пост не ем!» – сердито ответил царь. «Ты делаешь хуже, питаешься плотью человеческой», – ответил юродивый и добавил: «Ступай отсюда, прохожий человек! А то скоро не на чем будет тебе ехать!». В тот же вечер у царя пал любимый конь.

И царь покинул Псков не нанеся ему вреда.

Блаженный юродивый Никола скончался в 1576 году и был похоронен в Свято-Троицком соборе, где и находятся его мощи.

 

 Пукирев, Василий Владимирович. “Митрополит Филипп утказывается благословить Ивана Грозного (фрагмент)“ (1875 г.)

 

Монастыри России (http://www.ipatievsky.ru/books/mgolovkov/ivan-groznyi-i-mitropoli)

Иван IV, прозванный Грозным, – одна из самых противоречивых личностей в истории России. Это был талантливый политик, писатель, церковный гимнограф и композитор. Иван не раз думал об отречении от престола и принятии монашества. Сама опричнина была задумана Грозным по образу иноческого братства. Все опричники вместе с царём должны были ежедневно посещать церковные службы, которые длились порой до 8-ми часов. По свидетельству современников «царь сам читал и пел на клиросе и клал такие земные поклоны, что со лба его не сходили кровоподтёки».

И в то же время все эти в