От Стефана Батория до Сигизмунда Вазы

 

Так как содружество, созданное по Люблинской унии, теперь являлось единственным независимым государством в Центрально‑Восточной Европе, проблема престолонаследия после смерти последнего Ягеллона представляла огромную важность для всего континента. А так как ни один местный кандидат не имел шансов быть избранным, то легко было предвидеть, что Польско‑Литовская федерация вступит в союз, по крайней мере династического характера, с какой‑нибудь европейской страной, тем самым влияя на равновесие сил.

В период междуцарствия после смерти Сигизмунда II Августа 7 июля 1572 г. было решено, что общие выборы короля Польши и великого князя Литовского, оговоренные в Люблинском договоре, будут осуществлены посредством viritim, то есть голосами всех представителей шляхты, которые приедут на избирательный сейм в Варшаве. В то же время был составлен проект новых ограничений королевской власти в форме статей, которые любой кандидат должен будет принять в будущем, в добавление к особым условиям, составлявшим pacta conventa каждых отдельно взятых выборов. Тем не менее практически все соседи стремились получить корону одной из крупнейших стран Европы, и, помимо Габсбургов, которые выступали кандидатами на всех трех польских выборах во второй половине XVI в., даже Иван IV Грозный сделал попытку заполучить если не все содружество, то, по крайней мере, Великое княжество Литовское для себя или своего сына и, возможно, оставить королевство Польшу Габсбургу.

Такое решение было, конечно, даже еще менее приемлемым для выборщиков, чем была передача престола в Австрии, и все такие проекты встречали негативную реакцию самого Сигизмунда II Августа, когда, предчувствуя, что он умрет бездетным, он обдумывал будущее своей страны. Решение, к которому он склонялся и которое готовил в тайных переговорах, было привлекательно для большинства тех, которые участвовали в выборах в 1573 г., и наконец был выбран Генрих Валуа – младший брат короля Франции Карла IX. Династические связи с Францией не представляли опасности независимости Польши, и они, казалось, открывали многообещающие возможности сотрудничества между ведущими державами Западной и Центрально‑Восточной Европы, гарантируя их безопасность от империалистических поползновений Габсбургов и русской экспансии. Генрих принял все условия, включая обещание религиозной свободы, воплощенной в решениях Варшавской конфедерации, но, пробыв в Польше всего четыре месяца, он немедленно вернулся во Францию, когда в 1574 г. умер его брат. И снова трон Польши пришлось объявить вакантным.

На следующий год выборы создали опасное разделение. На этот раз сторонники Габсбургов избрали самого императора Максимилиана II, в то время как большинство мелкопоместного дворянства под предводительством выдающегося государственного деятеля Яна Замойского официально избрало сестру последнего Ягеллона Анну вместе с ее будущим мужем Стефаном Баторием, который после смерти Максимилиана в 1576 г. стал бесспорным королем. Его избрание было довольно неожиданным, так как он был всего лишь князем Трансильвании. Но, помимо Польши, эта сравнительно незначительная территория была единственной свободной страной в Центрально‑Восточной Европе[40]. Баторий – венгерский аристократ, обладавший огромным военным талантом, защищал Трансильванию от Габсбургов с расчетом освободить от них всю Венгрию. В то же время он пытался уменьшить власть Османской империи до фикции и добиться мира с турками до того момента, когда он станет достаточно сильным, чтобы повернуть оружие против них.

В Польше он оказался замечательным правителем. Стефан Баторий уважал конституцию и дополнил реформы своих предшественников, создав Верховный апелляционный суд, а в сотрудничестве с Замойским укрепил власть своей короны. В самом начале своего правления ему пришлось столкнуться с серьезными проблемами в Гданьске. Поддержав австрийского кандидата, этот город хотел воспользоваться внутренним расколом, чтобы расширить особые привилегии города. После военной победы король был удовлетворен разумным компромиссом, который оставил Гданьск независимой, но с той поры лояльной частью содружества. Баторий прекрасно понимал, что положение Польши на Балтийском море, равно как и ее безопасность в целом, зависят главным образом от решения конфликта с Иваном IV Грозным.

Царь извлек выгоду из данцигского кризиса, чтобы возобновить военные действия, прерванные в 1570 г. Он начал с того, что напал на ту часть Ливонии, которая оставалась под польско‑литовским владычеством, но Баторий и Замойский (последний был не только великим канцлером, но и великим гетманом, то есть главнокомандующим польским войском) ответили на его агрессию, попытавшись отвоевать белорусские пограничные территории Великого княжества, которые Москва оккупировала в предыдущих войнах. В трех военных кампаниях польско‑литовские армии благодаря необычно возросшим налогам, за которые проголосовал сейм, добились значительных успехов. В 1579 г. был возвращен Полоцк, и этот важный город теперь стал на два века аванпостом западной культуры. Здесь Баторий вскоре после основания университета в Вильно открыл иезуитский колледж. В 1580 г. была взята еще одна давно утраченная крепость – Великие Луки. В 1581 г. войска вступили на традиционно русские территории. Внезапный налет кавалерии почти достиг Москвы[41], а город Псков был осажден.

В этой критической ситуации Иван Грозный совершил искусный дипломатический шаг. Он попросил о посредничестве Святой престол, заставив Рим поверить, как это делали его предшественники в разных случаях, что Москва будет готова к религиозному союзу с католической церковью. Антонио Поссевино – член ордена иезуитов, который был особенно заинтересован в этом проекте, – был послан папой Григорием XIII для ведения переговоров. Но он вскоре убедился, что надежды, поданные царем, были не чем иным, как обманчивыми иллюзиями. В ходе бесконечных богословских дискуссий с Иваном IV стало очевидно, что нет никаких шансов прийти к соглашению между Римом и Москвой, которая в религиозной сфере, как и в политической философии, столь типично представленной первым царем, определенно была вне западного сообщества. Поэтому оставалось только установить восточные границы этого сообщества, совпадавшие с границами Польско‑Литовского содружества.

Устав от напряжения, вызванного тянувшейся более пяти месяцев осадой Пскова, Баторий тоже был готов заключить мир. Но так как Москва отказывалась возвращать Литве Смоленск, в Запольском Яме перемирие было заключено лишь в начале 1582 г. В добавление к Полоцку Иван вынужден был отказаться от всех своих завоеваний в Ливонии, и эта провинция теперь была в безопасности, оказавшись в руках Польши и Литвы. При Батории ее управление было хорошо организовано; помимо Гданьска, Рига превращалась во второй крупный балтийский порт содружества, а польские иезуиты, которые пытались пропагандировать католичество в регионе, ставшем почти полностью лютеранским благодаря немецкому дворянству, проявили неподдельный интерес к забытому местному населению – латышам и эстонцам и их языкам.

Швеция, которая продолжала удерживать основную северную часть Эстонии с портами Ревель (Таллин) и Нарва, была союзницей Батория в войне с Иваном IV Грозным. Заключив с ним мир в следующем году (1583), король Швеции Иоанн (Юхан) III получил часть побережья в низинной части Финского залива, которое соединяло Эстляндию и Финляндию, тем самым полностью отрезав Россию от Балтийского моря[42]. Взаимодействие в борьбе против главного врага обеих стран и нарастание могущества Швеции на Балтике должны были стать важными факторами в определении выбора преемника Батория.

Несмотря на внутренние трудности к концу своего царствования, когда королю Стефану Баторию необходимо было сокрушить оппозицию могущественного клана Зборовских, он обдумывал далекоидущие планы создания антиосманского союза, возможно в сотрудничестве с Россией после смерти Ивана IV Грозного, когда он сам внезапно умер два года спустя в 1586 г., не оставив после себя детей. Его верный помощник Замойский снова выступил против австрийского кандидата на корону – архиепископа Максимилиана, и междуцарствие 1587 г. в результате привело к двойным выборам: кандидатом от большинства был Сигизмунд, сын шведского короля и Екатерины, старшей сестры Сигизмунда‑Августа.

Идея союза на личностном уровне со Швецией, в которой корона передавалась по наследству и где Сигизмунд III (как его называли в качестве короля Польши) стал преемником Иоанна Юхана III Вазы после его смерти в 1592 г., казалось, была в интересах обеих стран. Теперь они могли соединить свои силы, чтобы остановить исходившую от русских опасность контролировать Балтику[43]и наконец урегулировать свои разногласия по поводу Эстонии. Когда Замойский разгромил Максимилиана и его сторонников в битве при Бычине, правление короля Вазы, теперь признанного всеми, началось с благоприятного знака. Однако вскоре он разочаровал и поляков, и шведов. Вопреки ожиданиям Замойского, с которым он так и не установил дружеских отношений, Сигизмунд III стал проводить политику уступок Габсбургам. Его даже заподозрили в ведении тайных переговоров с императором Рудольфом II в расчете на уступку польской короны другому архиепископу, так как его собственные интересы были главным образом в Швеции. Но в своей родной стране он был даже еще менее популярен, так как, будучи рьяным католиком, он хотел возродить традиционную веру в народе, который давно уже перешел почти полностью в лютеранскую веру.

Швеция была определенно потеряна для него, когда ему не удалось завоевать доверие ее народа во время своего первого визита туда в 1503 г. и когда силы, верные королю, потерпели поражение у Стокгольма пятью годами позже. Его собственный дядя – принц Карл Зюдерманландский был лидером оппозиции и первым названным регентом вместо свергнутого Сигизмунда III; сам он в конечном счете стал королем Карлом IX. В результате возник долговременный конфликт между двумя ветвями рода Ваза, который уничтожил все перспективы польско‑шведского сотрудничества и привел к совершенно ненужным войнам между двумя королевствами. Но прежде чем в начале века началась эта продолжительная война, Сигизмунду III, который так и не отказался от своего шведского титула, пришлось столкнуться с серьезными проблемами как королю Польши. Ситуация внутри страны улучшилась после инквизиционного сейма 1592 г., который, очевидно, снял с короля все подозрения, но два новых вопроса приобрели первостепенную важность для положения Польши в Центрально‑Восточной Европе.

 

Брестская уния

 

Такого твердого католика, как король Сигизмунд III, конечно, сильно интересовал вопрос религиозного единства в пределах Польско‑Литовского содружества. Когда он был избран в 1587 г., протестантизм уже отступил. Хотя Стефан Баторий очень уважительно относился к свободе вероисповедания, он во многом способствовал мирному возрождению католицизма. Это началось уже в конце правления Сигизмунда II Августа и нашло свое самое явное проявление в принятии декретов Трентского собора синодом польских церковных иерархов, собравшимся в Пиотркове в 1579 г. При Сигизмунде III также не было преследований остатков когда‑то влиятельного протестантского меньшинства. Новый король даже продолжал назначать некоторых его лидеров на высокие должности, а произвол в отношении протестантских церквей был единичными действиями неуправляемой черни. Но симпатии Сигизмунда III были на стороне католиков, и его волновала проблема приверженцев греко‑православной веры, которые составляли не маленькое меньшинство, а основную массу населения на белорусских и украинских землях содружества.

Временные успехи, которых протестантизм добился в этих регионах, также способствовали распаду православной церкви, которая хотя и была практически свободной при католической власти и Польши, и Литвы, находилась в явном упадке, так как ее глава, патриарх Константинопольский, был подконтролен туркам, в то время как отношения с православной Москвой были постоянно плохими. Однако память о Флорентийской унии никогда полностью не исчезала в этих регионах, и посредством их политического союза с Польшей они находились в постоянном контакте с католическим Западом.

Польские иезуиты первыми увидели возможность возрождения Флорентийской унии в этой единственной части православного христианского мира, где такой план имел какие‑то шансы на успех. Знаменитый проповедник, писатель и просветитель отец Петр Скарга проявлял особую активность в этом отношении. В 1578 г., когда он стал первым ректором университета в Вильно, вышло первое издание его трактата «Про единство церкви Божией». Находясь под впечатлением от отчетов папских нунциев в Польше, Святой престол также заинтересовался этой идеей в годы правления Стефана Батория. Если у иностранных лидеров католицизма иногда и возникала иллюзия, что такое региональное воссоединение в конечном счете приведет к обращению в католичество всей России, то они, включая самого Поссевино, поняли, что единственной компенсацией, которую католическая церковь может найти взамен своих огромных потерь в Западной Европе, является религиозный союз, дополняющий политическую федерацию в Центрально‑Восточной Европе.

Однако даже здесь никакой долговременный успех не был возможен без сотрудничества и добровольной инициативы самих православных лидеров. Что касалось мирян, то самым выдающимся из их предводителей был князь Константин Острожский – могущественный киевский чиновник и богатейший землевладелец на Украине. Серьезно озабоченный критической ситуацией в русской церкви, он основал академию в своем родном городе Остроге. В это учебное заведение он пригласил замечательных преподавателей, выбирая их, однако, без особого разбора даже из числа богословов, имевших явно кальвинистский уклон. С папскими нунциями и членами католической иерархии он в годы правления Батория уже обсуждал возможность воссоединения с Римом. Но лишь в 1590 г. некоторые православные епископы тоже высказались за такое решение.

Последовал ряд встреч этих епископов, на которых был тщательно разработан план такого воссоединения, хотя не все из них были искренними в своих устремлениях. Так, Гедеон Балабан – православный епископ Львова – города, в котором когда‑то было основано католическое архиепископство, присоединился к движению воссоединения просто по причине личного конфликта с православным братством своего города – одной из групп мирян, которая пыталась возродить православные традиции. Гораздо более искренним был интерес к воссоединению, проявленный русским епископом Луцка Кириллом Терлецким, позиция которого имела особое значение. Он стал экзархом, или личным представителем, патриархата Константинопольского, когда в 1589 г. патриарх Иеремия посетил Украину по дороге в Москву и обратно, когда он поднял митрополита Московского до ранга патриарха. Опасность верховенства Москвы над всеми православными Северо‑Восточной Европы была еще одним аргументом в пользу союза с Римом для Восточной церкви на русских землях, где вмешательство Иеремии привело лишь к росту смуты. Обратиться к Риму Терлецкого побудил латинский епископ того же города Луцка – будущий кардинал Бернард Мациевский. Однако решающую роль сыграл другой православный Ипатий Поцей – епископ Брестский и Владимиро‑Волынский, бывший мирянин‑сановник, который вступил в церковную жизнь из огромного желания добиться лучшего будущего для православной церкви.

Как только он убедился, что возврат к Флорентийской унии – это единственное решение, он попытался заручиться поддержкой митрополита Киевского Михаила Рогозы, который действительно присоединился к этому движению, хотя и не без колебаний, а также князя Острожского, с которым он вел интересную переписку в 1593 г. Однако оказалось, что гордый магнат, обиженный тем, что с ним не советовались с самого начала обсуждения, проходившего среди церковных иерархов, является сторонником другого подхода к этой проблеме. Он хотел объединить Флорентийскую унию с некоторыми базовыми изменениями в духе протестантизма и выдвинул невыполнимое условие – включить в нее православные церкви Москвы и Валахии. По недостаточно объяснимым причинам он постепенно стал ярым противником этой унии, и возникла ситуация, сильно встревожившая короля и польские власти, когда наконец в 1595 г. русские епископы, очевидно единогласно, обратились к ним за официальной помощью. Их план казался столь желанным, что после совещания в Кракове, в котором участвовал папский нунций, было решено, что Поцей и Терлецкий должны немедленно ехать в Рим и изложить свое желание воссоединиться Клименту VIII.

Папа римский – бывший легат в Польше – с огромной радостью принял их в Ватикане, где 23 декабря 1595 г. на впечатляющей церемонии была заключена уния. Два представителя русской церковной иерархии совершили подобающие действия в полном соответствии с католической доктриной и декретами Трентского собора, а папа римский гарантировал им, что русской церкви будет позволено сохранить восточные обряды, признанные Флорентийским собором. Однако все согласились с тем, что уния должна быть утверждена на местном синоде русской церкви. Этот синод был в конце концов созван в Бресте у польско‑литовской границы в начале октября следующего 1596 г.

Несмотря на присутствие трех делегатов королевской крови, которые пытались выступать посредниками между сторонниками и противниками унии, этот синод закончился расколом среди украинцев. Большинство их иерархов, включая митрополита Киевского, архиепископа Полоцкого и еще четырех епископов, высказались в пользу унии, которая была торжественно провозглашена в Брестском кафедральном соборе 9 октября. Но два епископа – Львова и Перемышля, где католическое и польское влияние должно было бы быть самым сильным, – присоединились к оппозиции, возглавляемой князем Острожским. Вопреки запрету короля он привел в Брест не только свое личное войско, но и иностранцев. Ими были два грека, которые претендовали на роль представителей Константинопольской патриархии, вакантной на тот момент, и их заподозрили в том, что они турецкие шпионы. Одним из них был знаменитый Кирилл Лукарис – бывший преподаватель Острожской академии, а позднее патриарх Константинопольский.

В XVII в. враждебное отношение Константинополя и Москвы к Брестской унии время от времени влияло на отношения Польши с другими странами. Но внутренние трудности начались сразу после синода 1596 г. Оппозиция, которая провела свой антисинод в Бресте, создала общий фронт с протестантами, с которыми Острожский уже установил контакты годом раньше и заключил официальное соглашение в 1599 г. В последующие годы на сеймах те украинцы, которые отвергли унию и в противоположность униатам получили название «автокефалы», получили поддержку всех «инакомыслящих» (общее название некатоликов), когда они стали претендовать на права и собственность Восточной церкви. Власти считали униатов законными представителями этой церкви, но колебались в принятии каких‑либо действий, которые создали бы угрозу религиозному миру. В противовес сделанным обещаниям епископам‑униатам не были выделены места в сенате, так что они испытывали огромные трудности при защите своего дела, даже когда энергичный Поцей стал митрополитом после смерти Рогозы в 1600 г.

Тем не менее Брестская уния имела два в равной степени важных, хотя и явно противоречивых последствия. Первое: большая часть белорусского и украинского населения содружества, численность которого постепенно росла, с того момента стала католиками, как поляки и литовцы. И хотя они были приверженцами обрядов Восточной церкви, теперь они были гораздо ближе к западному сообществу, чем раньше, и больше не были подвержены влиянию, исходившему из Москвы или Османского Востока. С другой стороны, культурное развитие и большая жизнестойкость части населения Рутении (то есть русских земель под властью поляков и литовцев) в результате унии не ограничивались теми, кто присоединился к движению, а еще и стимулировали тех, кто был его противником. Вскоре появилась обширная полемическая литература, в которой обсуждались связанные с унией все противоречивые проблемы (богословская, историческая и юридическая), как выражение того духовного возрождения, и даже критика решений, принятых в Бресте, была вкладом в установление более тесных интеллектуальных отношений между далекими русскими землями и западным миром, будь он католическим или протестантским.

Поэтому не будет преувеличением считать Брестскую унию последним великим достижением не только духа федерализма, который политический союз Ягеллонов развил в Центрально‑Восточной Европе, но и гуманистической культуры Возрождения, которая посредством этой унии достигла этих пограничных регионов европейского сообщества. Но все зависело от того, будут ли религиозные разногласия продолжаться лишь как вопрос культуры в атмосфере социального и политического мира внутри и снаружи, особенно необходимого в таких регионах. Однако в них возникли серьезные проблемы в сам год заключения Брестской унии из‑за революционного движения местного происхождения, которое повлияло на всю жизнь на Украине.