Вмешательство запада в дела России в смутное время

 

Когда Генрих IV или, скорее, его советник герцог де Сюлли намечали в общих чертах устройство Европы, они отводили Центрально‑Восточной Европе, представленной Польшей, важное место на границе европейской христианской общности, из которой были исключены не только Османская империя, но и православная Россия. Тем не менее политика обеих этих держав сильно влияла на европейскую государственную систему и ее шаткое равновесие. Сама Франция пользовалась этим, сотрудничая с Турцией в борьбе с Габсбургами начиная с 1535–1536 гг., а последние начали взаимодействовать с Россией против возможных союзников Франции в Центральной Европе даже еще раньше. Время от времени аналогичные союзы случались в XVII в. Но в самом его начале открылась другая возможность – возможность установления постоянных политических и культурных отношений между восточноевропейской Россией и ее соседями в Центральной Европе.

Такая ситуация возникла в период Смутного времени в России. Как гласит само название, это был в первую очередь внутренний кризис на явно династической основе, но также и по более глубоким общественным причинам, которые в то же время давали искушающую возможность для иностранного вторжения. В этом отношении первым таким случаем было появление знаменитого претендента на престол – Лжедмитрия, который утверждал, что является сыном Ивана IV Грозного. Он хотел возвратить себе трон своего отца, который с 1598 г. занимал Борис Годунов. Его завораживающая история началась на самом деле в Польше, где он нашел для себя убежище в 1603 г. и преуспел в том, что разбудил к себе интерес и короля, и папского нунция, так как обещал сотрудничество с Польшей и религиозное объединение с Римом, если ему будет оказана помощь в осуществлении его целей. Он действительно внушил к себе достаточно доверия, чтобы получить любую официальную помощь. Когда на следующий год Лжедмитрий вторгся в Россию, это произошло лишь с ограниченным участием отдельных польских магнатов, включая некатоликов и противников королевской власти, а также некоторого числа украинских казаков, взволнованных такой авантюрой и последовавших примеру русских донских казаков, которые тоже восстали против Москвы.

Внезапная смерть Бориса Годунова в 1605 г. способствовала победе претендента на трон. Новый царь Дмитрий (Лжедмитрий) I не сдержал никаких обещаний, данных Польше или католической церкви, но даже при этом его брак с полькой, а также польское и западное влияние при его дворе способствовали началу на следующий год восстания, в ходе которого он был убит, не успев установить более тесные отношения между Россией и ее соседями. Помощь Польши, оказанная другому Лжедмитрию – очевидному самозванцу, который выдавал себя за сына царя Ивана, тоже была абсолютно неофициальной и лишь создала проблемы для короля Сигизмунда III, когда в 1609 г. он наконец решил воспользоваться хаосом, царившим в России.

Непосредственной причиной вторжения Польши был союз, который новый царь Василий Шуйский заключил в предыдущем году со Швецией. Попросив помощи у Швеции, ему пришлось заплатить двойную цену: шведы, вступив в гражданскую войну в России, оккупировали довольно большую и важную часть страны, включая город Новгород и весь этот регион, и, более того, Василий обещал, в свою очередь, сотрудничать с ними в борьбе против Польши. Это был, конечно, открытый вызов Сигизмунду III, потому что с 1600 г. он находился в состоянии войны со своим дядей – королем Швеции Карлом IX. Соперничество внутри династии Ваза теперь объединилось со старым соперничеством двух стран на землях Балтики, где поляки надеялись получить Эстонию, а шведы, несмотря на впечатляющие польско‑литовские победы, проникли вглубь Ливонии.

Видя шведско‑русский альянс, содружество должно было выбирать между двумя различными военными целями и программами. Станислав Жолкевский – племянник Яна Замойского и продолжатель его политической и военной деятельности, разгромив войско Василия Шуйского при Клушине в 1610 г. и позже взяв его в плен вместе с его братьями, склонялся к мысли заключить какой‑нибудь союз между Польшей и Россией в духе примирения и культурной и конституционной ассимиляции. Ему удалось заключить официальное соглашение с сильной группой влиятельных бояр на основе избрания сына короля, Сигизмунда III, Владислава, царем России. Молодой принц должен был стать православным, и, следуя примеру Польши, царское самодержавие должно было бы быть ограничено в пользу бояр.

Однако Сигизмунд III сомневался, утверждать ли это соглашение. Он не хотел, чтобы его сын ехал в Москву или менял свое вероисповедание, и пытался сделать так, чтобы он сам оказался там царем. Такой союз на личном уровне двух стран под властью правителя, известного своими прочными католическими убеждениями, имел, конечно, даже меньше шансов на успех, чем инициатива Жолкевского. Вскоре стало очевидно, что содружество и царство столь далеки и в основе своей так отличаются друг от друга, что вопрос о повторении эксперимента с федерацией, который имел успех в польско‑литовских отношениях, даже не стоял. Никакой польский кандидат на трон не был приемлем для большинства русских, как и все русские кандидатуры на польский трон потерпели и в прошлом, и потерпели бы в будущем полный провал. Московская Русь, будучи уже обширной евразийской державой, которая вскоре простерлась до Тихого океана, просто не могла присоединиться к Польско‑Литовскому содружеству и влиться в западное сообщество, к которому к этому времени определенно принадлежала Центрально‑Восточная Европа.

Конкретная программа короля и его ближайших советников поэтому была строго ограниченной. Король хотел возвратить себе пограничные земли, которые Москва завоевала 100 лет назад. В той ситуации Смоленскую провинцию со стратегически важным городом, который был взято штурмом в 1611 г. после долгой осады, потребовала себе назад Литва, чтобы присоединить ее к другим белорусским провинциям Великого княжества. Северщина с Черниговом, утраченная Литвой в 1500 г., теперь должна была отойти под королевское управление Польши вместе с другими украинскими землями.

Этот результат действительно был достигнут по условиям перемирия, заключенного наконец в Деулине в 1618 г., но лишь после долгой войны, истощившей обе стороны. По приглашению своих сторонников среди русских бояр польско‑литовское войско в 1610 г. вошло в Москву и там оборонялось в Кремле более двух лет. Но само присутствие захватчиков в русской столице вызвало сильную реакцию – мощное стремление к национальной независимости, которое в 1613 г. привело к выбору новой царской династии – династии Романовых, которые объединили русский народ против всех иностранных захватчиков. Владислав Польский не был еще готов отказаться от своего царского титула, полученного на выборах 161 1 г., но он уже не имел никакого значения, как и шведский королевский титул его отца.

Обращение к Швеции тоже привело к территориальным потерям для России. Шведы покинули традиционно русские территории, но по договору 1617 г. новый царь Михаил Романов должен был возвратить им часть балтийского побережья между Эстонией и Финляндией, захваченную шведами в 1583 г., которая была возвращена России в ходе войны 1590–1593 гг. (по Тявзинскому мирному договору 1595 г.) в царствование царя Федора Ивановича (р. 1557, правил в 1584–1598 гг.), сына Ивана IV Грозного, при котором фактическим главой правительства был брат жены царя Федора Борис Годунов. Поэтому после такого опасного кризиса в России сохранилось сильное возмущение по отношению к западным державам, которые так или иначе извлекли из него пользу, и новая граница России продолжала быть границей между двумя различными регионами континента. К западу от этой границы все белорусские и украинские земли теперь снова стали частью Польско‑Литовской федерации, связанной с Западом, и достижения Москвы в предыдущем веке были утрачены.

Однако Россия не была готова принять эту ситуацию. После разочарования союзом со шведами она больше никогда не возвращалась к нему, несмотря на продолжающуюся вражду между двумя королевствами династии Ваза, которая причинила столько вреда Центрально‑Восточной Европе. Романовы, особенно отец и соправитель царя Михаила Филарет, возвратившийся из польского плена и теперь ставший патриархом Московским, были склонны сотрудничать скорее с Османской империей в борьбе против Польши, в чем и был посредником Константинопольский патриархат, особенно при Кирилле Лукарисе. Однако, когда турки в 1620 г. напали на Польшу, Россия еще не оправилась от Смутного времени. Поэтому лишь после смерти Сигизмунда III в 1632 г. она впервые попыталась взять реванш, в частности отобрать Смоленск. Но Владислав IV, единогласно избранный королем после своего отца, окружил русскую армию, осаждавшую Смоленск, и, несмотря на одновременное нападение турок, Польша сделала такие успехи в этой новой войне, что мирный Поляновский договор в 1634 г. просто сделал окончательными положения перемирия 1618 г. В конце концов Владислав отказался от царского титула.

Теперь польско‑русские отношения, казалось, стабилизировались, но на самом деле Россия лишь выжидала удобного случая отплатить за польское вторжение в 1659 г. и вмешаться во внутреннюю ситуацию в Польше, если и когда в этой стране, в свою очередь, начнутся проблемы. Однако это случилось не раньше 1648 г. – критического года в европейской истории, когда нерешенная проблема украинских казаков привела к трагическому исходу. До этого года польско‑литовское содружество процветало, чему не помешали даже большие потери в войне со Швецией (1621–1629). Эту войну едва ли можно сравнить с ужасами шедшей в то время в западной части Центральной Европы Тридцатилетней войны – конфликта, которого Польша счастливо избежала, зато пострадала от его последствий.

 

Последствия Тридцатилетней войны для Центрально‑Восточной Европы

 

Тридцатилетняя война – главное событие в европейской истории в первой половине XVII в. – была, главным образом, «смутным временем» для Священной Римской империи, которая все больше и больше отождествлялась с Германией. Поэтому война напрямую затрагивала лишь западную часть Центральной Европы, и иностранная интервенция исходила исключительно из Скандинавского Севера и с Запада. Однако были моменты, когда казалось, что Польша тоже может оказаться вовлеченной в эту войну, и в любом случае на ее западную политику неизбежно влияли события, происходившие в ее «немецком» окружении. Более того, во владениях Габсбургов за пределами империи, особенно в Венгрии, начались беспорядки, последствия которых достигли Трансильвании и той части Центральной Европы, которая была оккупирована турками. Наконец случилось так, что гражданская война началась в той части империи, в которой преобладало славянское население и которая была традиционно связана с Центрально‑Восточной Европой, – в Чехии. Эта страна, которая в прошлом занимала привилегированное положение в империи и успешно защищала свою автономию на протяжении первого века правления Габсбургов, сильнее всех пострадала от последствий Тридцатилетней войны, которая сначала проходила в Чехии, что можно считать трагическим поворотным пунктом в развитии чешского народа.

Напряженная ситуация в Чехии, которая быстро развивалась с начала правления императора Матвея (1612–1619), снова, как и в период Гуситских войн, носила религиозный, национальный и конституционный характер одновременно – хотя на этот раз едва ли социальный. Так называемая дефенестрация, произошедшая 23 мая 1618 г., когда двое влиятельных католических придворных были выброшены из окна королевского замка в Праге, стала сигналом для начала революции с целью защиты религиозной свободы протестантов и государственных прав Чехии от насильственной централизации. Лидер немецких протестантов – кальвинист курфюрст пфальцграф Фридрих был избран королем Чехии на следующий год после смерти императора Матвея и свержения в Чехии его преемника – Фердинанда III. Однако сокрушительное поражение чешского войска Фридриха Пфальцского («короля одной зимы») в сражении на Белой горе в окрестностях Праги 8 ноября 1620 г. тоже имело катастрофические последствия для национального развития чехов.

За подавлением восстания последовала отмена старой конституции и привилегий для сословий (им осталось только право голосовать по налогам, а власть короля, проживавшего в Вене, стала практически абсолютной); протестанты были поставлены вне закона и высланы; началась германизация страны. Немецкий язык теперь стал государственным наравне с чешским, а вскоре и превалирующим; состав аристократии – ведущего класса в данных обстоятельствах – совершенно изменился. Те аристократы, которые были казнены или сосланы и чьи земли были конфискованы, были в основном чехами, приверженными национальным традициям, в то время как сменившие их землевладельцы и сановники представляли собой многонациональную группу свободных от национальных чувств людей, которые приехали со всех земель Габсбургов, но большинство из них были немцами по происхождению или культуре.

Вдобавок ко всему Чехия продолжала оставаться сильно разоренным полем боя в течение всего времени ведения Тридцатилетней войны и переживала культурный и экономический упадок, который особенно затронул чешское население. Его духовные лидеры, такие как знаменитый просветитель Ян Амос Коменский, вынуждены были жить и работать за границей, и в годы этого мрачного периода чешской национальной культуры, который продлился до ее великого возрождения в XIX в., история Чехии более, чем когда‑либо, была связана с историей Германии и Габсбургской династии. Уничтожение большей части чешской знати в 1620 г., как и последующая германизация ее оставшейся части, оказало долговременное воздействие на социальную структуру чешского народа, так что восстание 1618 г. достигло целей совершенно противоположных тем, какие ставились.

Еще до начала открытого восстания беспорядки в Силезии, главным образом на религиозной почве, привлекли внимание Польши, заронив надежду на то, что бывшая польская земля будет возвращена при этом удобном случае. Сам король увидел эту возможность, когда епископ Вроцлава, его зять эрцгерцог Карл, во время лютеранского восстания в 1616 г. попросил помощи у польских войск и назначил сына Сигизмунда III своим преемником. Однако позднее интерес к Силезии сохранялся скорее у тех поляков, которые, сочувствуя чехам, были готовы повернуть против Габсбургов, в то время как король, женившийся по очереди на двух австрийских эрцгерцогинях, оставался верен своей прогабсбургской ориентации и оказал им ценную услугу в переломный 1619 г.

Именно тогда венгерская оппозиция Габсбургам, состоявшая в основном из протестантов, как и в Чехии, попыталась воспользоваться идущей там гражданской войной и помочь мятежникам, осадив Вену. У них был выдающийся предводитель в лице Габора Бетлена, который в 1613 г. стал князем Трансильвании. Будучи кальвинистом, как и большинство его предшественников, как особенно Иштван Бочкаи в начале века, Бетлен ставил себе целью объединение Венгрии и ее освобождение от власти Австрии. Видя угрозу с двух сторон, Фердинанд попросил помощи у Польши, и, в то время как сейм отказал в ней, Сигизмунд III частным образом набрал наемников – так называемых «лисовчиков», которые вместе с казаками выступили против Бетлена и заставили его снять осаду с Вены. Но так как большая часть Венгрии продолжала оставаться под властью турок, которые всегда враждебно относились к Габсбургам, в то время как Бетлен тщательно старался избегать всяких открытых конфликтов с ними, даже такое неофициальное вмешательство поляков вовлекло Польшу в войну с Турцией.

Несмотря на постоянные набеги казаков на турецкие владения, Жолкевский пытался избежать ее, но теперь он решил помочь дружественному князю Молдавии, свергнутому турками, и польская армия дошла до Цецоры. Не получая достаточной помощи ни от молдаван, ни от казаков, Жолкевский вынужден был отступить и был убит в бою в декабре 1620 г. И хотя император отказал в какой‑либо помощи, радуясь тому, что Польша отвлеклась от его проблем в Чехии, быстро мобилизованная польско‑литовская армия на этот раз с участием большого количества казаков под командованием Петра Конашевича‑Сагайдачного (умер в 1622 г. от последствий ран, полученных при Хотине) остановила турецкое вторжение во главе с султаном Османом II в Хотинской битве и получила почетные условия мира в 1621 г.

Но даже теперь Польша не могла занять никакую позицию в немецкой Тридцатилетней войне, которая вскоре вступила в свою вторую (датскую) фазу, потому что, до того как Христиан IV Датский вторгся в Германию, более великий скандинавский воитель Густав II Адольф начал еще одно шведское вторжение в Польшу. Уже во время перемирия в 1618–1620 гг. он установил близкие отношения с Гогенцоллернами Бранденбургскими, которые со времени угасания Ансбахской ветви в 1618 г. владели польскими землями в Восточной Пруссии. И в те самые сентябрьские дни 1621 г., когда войска содружества останавливали турок под Хотином, шведы заняли Ригу и большую часть Ливонии.

У Сигизмунда III все еще были иллюзии относительно возвращения себе шведской короны с помощью Габсбургов, но именно потому, что поляки не хотели быть втянутыми в Тридцатилетнюю войну, сеймы голосовали только за налоги на оборону содружества. Даже эту оборону оказалось чрезвычайно трудно обеспечить, когда в 1625 г. Густав II Адольф возобновил свою агрессию с попустительства курфюрста Бранденбургского и оккупировал не только герцогство Восточную Пруссию, но и все польское побережье Королевской Пруссии за единственным исключением – Гданьском, который оказал сильное сопротивление. В последующие годы, особенно в 1627 и 1629 гг., польская армия под командованием Станислава Конецпольского и молодой и еще небольшой польский флот добились важных побед. Вопреки попыткам императора, который хотел, чтобы польско‑шведская война продолжалась, чтобы предотвратить вторжение Густава II Адольфа в Германию, в Альтмарке было подписано шестилетнее перемирие. Однако Ливония осталась в руках шведов, которые также продолжали оккупировать большинство значимых портов обеих Пруссий, в то время как некоторые города Королевской Пруссии удерживались курфюрстом Бранденбурга.

Посредничество Франции с участием английского дипломата Томаса Роу, который проявлял необычный интерес к делам в Восточной Европе, способствовало заключению этого перемирия, которое сделало возможным вторжение Швеции в Германию. И опять Франция Ришелье при посредничестве голландцев и англичан помогла вести переговоры о еще одном перемирии в 1635 г. в Штумсдорфе. На этот раз оно было заключено на гораздо более долгий период – 26 лет и на более удовлетворительных для Польши условиях, так как шведы отказались от польско‑прусских портов и контроля тамошних таможен. Такое соглашение могло наконец погасить польско‑шведский конфликт из‑за гибели Густава II Адольфа в выигранном его армией сражении при Лютцене (1632) – в том же году, в котором его польский кузен и противник Сигизмунд III умер после почти полувекового царствования, и это сильно изменило ситуацию. Пока королева Кристина – последняя из династии шведских Ваза – была несовершеннолетней, Швеция терпела временные неудачи в Германии и больше не могла продолжать свою имперскую политику, в то время как новый король Польши Владислав IV после своих успехов на Восточном фронте в войне с Россией и Турцией надеялся сыграть ведущую роль в переговорах, которые должны были положить конец войне в Германии.

Фактически, эта война на тот момент вступила в свою последнюю фазу, для которой было характерно вмешательство Франции, пытавшейся в тот момент больше, чем когда‑либо, привлечь Польшу на свою сторону. Владислав IV колебался. Его первый брак в 1637 г. с сестрой нового императора Фердинанда III привел к такой напряженности во французско‑польских отношениях, что брат короля Ян Казимир, находившийся на пути в Испанию, где он планировал занять пост адмирала, был арестован во Франции и помещен в тюрьму почти на два года – до 1640 г. И лишь три года спустя Владислав IV снова начал переговоры с Мазарини. Его второй брак с принцессой Луизой Марией Гонзага де Невер, приехавшей в Польшу в 1646 г., стал окончательным поворотом в его политике. Однако он едва мог повлиять на ход Тридцатилетней войны, которая шла к концу, и, не разрывая отношений с императором, король Польши в последние годы своей жизни сосредоточился на своем плане создания антитурецкого союза.

Этот план казался вполне оправданным и ввиду усиления опасности со стороны Османской империи, которой западный христианский мир сильно пренебрегал в годы Тридцатилетней войны, и ввиду острой необходимости найти какую‑то созидательную роль для украинских казаков, недовольство которых было уже невозможно сдерживать.

 

Надвигается буря

 

12 лет до кризиса 1648 г. были мирным периодом в Центрально‑Восточной Европе, особенно по контрасту с ситуацией на Западе во время последнего этапа Тридцатилетней войны. Такое временное затишье было, однако, лишь иллюзорным спокойствием перед началом большого пожара, необычного даже в разрываемой войнами истории этого региона Европы. Все началось еще с одного восстания казаков против польских властей на Украине, но на этот раз конфликт не остался локализованным там, как это было в предыдущих случаях. Наоборот, в него постепенно оказались втянутыми все соседние страны, что сильно повлияло на баланс сил во всей Европе. Так как до конца века не воцарился общий мир, можно сказать, что сразу же после Тридцатилетней войны в Западной Европе началась менее известная, но такая же значимая Пятидесятилетняя война в Восточной Европе, разделенная, как и предыдущая, на различные этапы и приведшая к большой Северной войне в начале XVIII в. Так как эти войны не были исключительно военной и дипломатической проблемой, они привели к глубокому конституционному и общественному кризису.

Для Польши – единственной державы, оставшейся полностью независимой после предыдущих кризисов в Центрально‑Восточной Европе, Потоп, как назван в национальной истории кризис, начавшийся после 1648 г., был поистине «смутным временем», таким же долгим и тяжелым, как и в России несколькими десятилетиями раньше. Поэтому было легко предвидеть, что теперь‑то и состоится долгожданный реванш России за вмешательство Польши в ее дела ранее. Но не только у Москвы украинские казаки нашли поддержку, которая в конечном итоге едва ли оказалась полезной для их интересов. Еще до принятия русским царем решения об открытой интервенции революция была поддержана традиционным врагом Украины – Крымским ханством, и такое сотрудничество с вассальным государством Османской империи неизбежно привело к вторжению самих турок. Все это сделало волнения на Украине частью большого конфликта между христианской Европой и исламом, возобновившегося в XVII в.

Серия новых нападений мусульман, которые в этом веке представляли угрозу для больших территорий континента, стала довольно неожиданной. После смерти Сулеймана I Кануни Великолепного в 1566 г. и его последнего великого визиря Мехмеда Соколлу в 1579 г. в Османской империи не было достойных лидеров даже в военной области. Даже после Ситваторокского мира, заключенного с Австрией в 1606 г., Османская империя была все еще достаточно сильна, чтобы удерживать все свои более ранние завоевания. Ничто не изменилось в отчаянном положении христианских народов Балкан, где лишь в изолированных горных районах Черногории и Албании в этот период продолжалось какое‑то сопротивление и существовало местное самоуправление. Сократившиеся дальние форпосты все еще могущественной Венецианской республики не были безопасными и не были поддержкой христианскому населению на Востоке, которое обнаружило, что власть венецианцев едва ли предпочтительнее власти турок, и никогда не обращалось за освобождением к Италии или Германии. Крошечная республика Дубровник (Рагуза) – эта необычная славянская община, созданная по образцу Венецианской республики, – все еще была гаванью относительной свободы, но уже не имела того удивительного могущества на море, которое было у нее в предыдущем веке.

Не произошло основополагающих изменений и в положении разделенной Венгрии. Ее основная часть, находившаяся непосредственно под властью Турции, была почти в таком же плачевном положении, как и Балканские страны. Северо‑западный пограничный регион Венгрии, который удалось сохранить под своей властью Габсбургам, немного развивался благодаря тому, что Контрреформация, носившая, как и в Чехии, централизующий и германизирующий характер, оказалась связанной с истинным прогрессом венгерской культуры. Архиепископ Петер Пазмань, действовавший мирными методами, объединил католическую пропаганду с конструктивной реформой образования. В 1635 г. после неудачных попыток, сделанных в предыдущие века, он основал в Венгрии первый университет, который существует и по сей день. Прежде чем этот университет был перенесен в освобожденную от турок Буду, его главное здание находилось в городе Надьсомбате.

Поэтому венгры‑католики предпочитали власть Габсбургов османскому игу, от которого сердце их страны могла освободить только помощь Австрии. Некоторые их вожди, вроде Миклоша Эстерхази, который занимал высший пост пфальцграфа с 1625 по 1645 г., были даже против существования княжества Трансильвания, которое поддерживало свой полунезависимый статус только путем умиротворения Турции и, как оплот кальвинизма, настойчиво проводило антигабсбургскую политику Иштвана Бочкаи и Габора Бетлена. За родом Бетленов после 1630 г. трон занял клан Ракоци, один из представителей которого уже был князем Трансильвании с 1606 по 1608 г. Этот клан хотел не только защитить свободу Трансильвании, но и объединить всю Венгрию под своим руководством и сыграть свою роль в общеевропейских делах в сотрудничестве с западноевропейским протестантизмом и другими врагами Габсбургов.

Именно в переломный 1648 г. Дьёрдь II Ракоци стал преемником своего отца Дьёрдя I. Его вмешательство в дела Польши, где он надеялся, как и до него Бетлен, получить королевскую корону, закончилось катастрофой. Не только Австрия, но и Турция воспротивились такому подъему Трансильвании в регионе, где Османская империя сама искала новую область для экспансии.

Эту турецкую экспансионистскую политику проводила главным образом династия Кёпрюлю, члены которой занимали должность великого визиря на протяжении больше полувека. Пока ни один султан в XVII в. не мог сравняться со своими великими предшественниками, эти визири полностью контролировали империю и надеялись остановить ее упадок, еще невидимый внешнему миру, с помощью новых ярких побед. Они понимали, во‑первых, что отсутствие единства среди христианских государств давало им последний шанс на успех, а также они пришли к убеждению, что будет сравнительно легко выступить против Польши – отсюда и неоднократные нападения на эту страну, начиная со времен Цецоры и Хотина при Сигизмунде III и до эпохи Яна Собеского – правнука Жолкевского.

Польша была ближайшим соседом не собственно Османской империи, а ее вассалов в Трансильвании, Молдавии и Крыму на протяженной переходной территории, где постоянно случались всякие трения. Эффективное сопротивление мусульманам потребовало бы сотрудничества всех трех христианских государств, заинтересованных в этом регионе, – Австрии, Польши и России. Католическая вера в Австрии и Польше, равно как и отсутствие каких‑либо реальных конфликтов между этими двумя странами, благоприятствовала налаживанию взаимодействия по крайней мере этих двух стран. Именно такого мнения придерживался Сигизмунд III, и это было одной из причин, по которой Владислав IV тоже колебался, нужно ли порвать с Габсбургами. Но имперские устремления этой династии, недоверие польской знати к политике Габсбургов, которая была основана на интересах Германии и абсолютистской форме правления, солидарность Польши с антигабсбургскими движениями в Чехии и Венгрии и – последнее, но не менее важное – желание иметь дружеские отношения с Францией – главным противником Габсбургов – все это делало тесный союз с ними совершенно невозможным.

Владислав IV сам чувствовал себя достаточно сильным, чтобы возглавить антитурецкую акцию без Габсбургов, ослабленных Тридцатилетней войной. А Польша находилась достаточно далеко, чтобы не возбуждать никакого страха перед ее превосходством среди народов, которые должны были быть освобождены от власти османов. Поэтому именно на ее короля, носившего имя героя Варны, даже население Балканского полуострова смотрело как на христианского монарха, который придет освободить их. И лишь после смерти Владислава IV и побед России над Польшей даже католический хорватский священник Юрий Крижанич обратился с аналогичными надеждами к царю, стоявшему во главе другой славянской державы. Россия теперь была в состоянии воевать с мусульманами и помочь угнетенным балканским народам, православным в своем большинстве, как и она сама.

Но чего эти народы Юго‑Восточной Европы не видели, так это, во‑первых, агрессивную политику Москвы в отношении своих соседей в северной части Центрально‑Восточной Европы и, во‑вторых, ее желание избежать любого конфликта с Османской империей, пока эти соседи не потерпят поражение. Напротив, раз поляки и литовцы были католиками, то православная Россия была скорее склонна сотрудничать против их содружества с мусульманской Турцией на общем фронте при поддержке патриарха Константинопольского. При Кирилле Лукарисе эта программа действий была преждевременной, но не случайно, когда его представитель, патриарх Иерусалимский, вернулся в 1620 г. из Москвы, он тайно посвятил в духовный сан нового православного митрополита Киевского, тем самым восстановив антиуниатскую иерархию на землях Рутении.

И вот тогда впервые украинские казаки и даже их атаман Петр Конашевич‑Сагайдачный, лояльный во всех остальных отношениях, заинтересовались религиозными вопросами, поднятыми Брестской унией, и были использованы для помощи тем жителям Рутении (то есть древнерусских земель под властью Речи Посполитой), которые оставались в греко‑православной вере. Новый король Владислав IV, более терпимый, чем его отец, попытался уступками умиротворить их после своего избрания в 1632 г. Он поделил епархии Рутении среди униатов и антиуниатов и, помимо униатского митрополита, признал и православного в лице Петра Могилы. Этот выдающийся человек был румыном по происхождению, потомком семьи, которая правила Молдавией под протекторатом Польши. Петр Могила сам был верным сторонником содружества, и, когда он основал православную академию в Киеве, это первое учреждение высшего образования среди восточных славян стало аванпостом западной, хотя и некатолической культуры.

Принимая все это во внимание, Владислав IV также надеялся, что его православные подданные, особенно казаки, набравшиеся опыта в войнах с турками и татарами, добровольно присоединятся к его походу против османов и что даже Москва, возможно, изменит свою традиционную политику. Наступление русских на крымских татар, от набегов которых Москве приходилось страдать так же, как и Польше, было запланировано как согласованная операция на восточном фланге фронта, в которой Венеция должна была выступить в качестве западного союзника. В то время как эта республика действительно вступила в войну с Турцией, чтобы защитить свою отдаленную колонию – остров Крит, оказывавший сопротивление туркам на протяжении 30 лет, участие России осталось иллюзией. А когда королю пришлось отказаться от своего плана, который никогда не одобрял Польский сейм, казаки вскоре заключили с крымскими татарами соглашение, и этот антипольский союз получил полную поддержку и от России, и от Турции.

 

Большое казацкое восстание

 

Ни провал антитурецкого плана короля, ни личная обида, нанесенная Богдану Хмельницкому, выдающемуся казацкому атаману благородного происхождения, другим представителем мелкопоместного дворянства, не могут в полной мере объяснить причины казацкого восстания в 1648 г., а еще меньше – его необычную жестокость. Причины его вспышки и удивительного успеха Хмельницкого лежали гораздо глубже. Проблема казаков, волновавшая Украину в течение предыдущих 50 лет, так и не нашла удовлетворительного решения. В последние годы правления Сигизмунда III и снова в 1638 г. всякий раз, когда казаков не использовали массово в зарубежных войнах, происходили восстания тех, кто не был включен в официальный реестр и кому угрожало превращение в крепостных, а репрессии, которые были особенно суровы в последнем случае, только создавали еще большее напряжение. Такую неудовлетворенность масс казаков легко мог использовать какой‑нибудь честолюбивый предводитель, которому удалось бы придать ему одновременно религиозный и национальный характер, обратившись тем самым к большой части православного населения Рутении. Имел или не имел Хмельницкий такие намерения с самого начала, трудно определить. Его восстание не было восстанием против короля, который, как говорили, поощрял казаков защищать свои права, а лишь против богатых магнатов, которые находились на вершине власти и владели большей частью земель на Украине. Однако союз, который он сразу же заключил с крымским ханом, приславшим ему подкрепление, превратил гражданскую войну в международную проблему и реальную угрозу содружеству.

Не понимая этого в полной мере, польские войска, которые в недостаточном количестве были посланы на подавление восставших, потерпели ряд унизительных поражений. В разгар этого хаоса умер Владислав IV и был единогласно выбран один из двоих его братьев – Ян II Казимир, бывший иезуит и кардинал, который пользовался большей популярностью среди казаков. Вместе с великим канцлером Георгием Осолинским – главным советником его предшественника – он попробовал применить политику умиротворения в противовес мнению князя Иеремии Вишневецкого, который хотел разгромить восставших с той же безжалостностью, которую казаки вместе со своими союзниками‑татарами обрушили на головы своих врагов, особенно знати, евреев и униатов. Однако, когда переговоры не удались ввиду притязаний Хмельницкого на власть во всей Украине, новый король оказался отличным военачальником и дипломатом. В 1649 г. он выступил на помощь Збаражскому замку, в котором маленькая армия под командованием Вишневецкого отчаянно защищалась от превосходящих сил противника. И хотя сражение под Збаражем (Зборовом) ничего не решило, Яну II Казимиру удалось заключить сепаратный мир с татарами. В результате с казацким атаманом был достигнут компромисс, согласно которому было увеличено число реестровых казаков до 40 тысяч, и им вместе с семьями была гарантирована полная автономия в трех украинских провинциях, где должна была быть отменена Брестская уния и все должности должны были быть оставлены для православных.