Кровная месть в условиях феодализма

 

Конфликты в Пакистане бывают межличностные или безличностно политические. Для большинства людей насилие чаще всего связано с семейной кровной местью. Чтение пакистанских газет – процесс печальный и вызывающий недоумение. Каждый день можно прочитать репортажи об убийствах, о вооруженных бандах, взрывающих целые семьи, о похищении людей и изнасилованиях, и во всех случаях приводится один и тот же мотив – «старая вражда». Оборотная сторона персонализированной защиты, которую патрон должен обеспечить, заключается в том, что у него нет ни минуты покоя. Любое неуважение, любая обида должны быть отомщены, или общественное влияние патрона, а следовательно всего его клана, пострадает. Каждый акт мщения вызывает ответный взрыв насилия, и замкнутый круг смерти и разрушения повторяется снова и снова. Кровная месть между семьями и кланами, сопровождающаяся насилием, может тянуться на протяжении поколений. Один человек сказал мне абсолютно серьезно: «Мужчина должен иметь много сыновей, потому что они всегда погибают в ходе кровной мести». Если бы враждующие стороны рубились мечами и ножами, как в старые времена, возможно уровень смертности был бы ниже. Но война в Афганистане наводнила страну оружием, автомат Калашникова стоит около $100 в любом магазине оружия. Автоматическое оружие и пикапы Тойота способствуют быстрым схваткам со смертельным исходом. Когда я уезжал из Пакистана, парламент обсуждал закон, предписывающий всем пассажирам мотоциклов ездить боком, как в дамском седле, чтобы снизить число наемных убийств, осуществляемых мчащимися мотоциклистами. Одним из наиболее ужасных последствий этой вендетты является высокий уровень изнасилований и пыток, совершаемых над женщинами. Гарантированный способ отплатить за обиду и унизить своего обидчика – похитить и изнасиловать женщину из его семьи. Рядом с репортажами об убийствах в ежедневных газетах помещаются репортажи о девушках и женщинах, похищенных и изнасилованных группами мужчин. Хотя пресса обычно не связывает это со «старой враждой», меня уверяли, что эти нападения – следствие кровной мести.

Где же социальные институты, работающие, чтобы разорвать этот круг насилия? К сожалению, они тоже ведут свою маленькую войну. В этой исламской республике, где государственная религия обладает огромным влиянием, религиозные лидеры не проявляют особого интереса к совместной работе с целью достижения согласия. Существуя параллельно с кровной местью и тесно сплетаясь с ней, в стране постоянно происходят войны между направлениями и сектами внутри ислама. В некоторых районах мечети с различной интерпретацией Корана соревнуются при помощи громкоговорителей, укрепленных на минаретах. День и ночь работающие на полную мощность звуковые системы оглушают молящихся и проповедников, черня своих оппонентов и призывая «верных» избегать их или даже нападать на них. В 1996 году в отчете о правах человека в Пакистане сообщалось о значительном прорыве: «В 1996 году не сообщалось ни об одном случае сожжения или забивания камнями до смерти еретиков фанатичной толпой»[82]. Но подтверждалось, что, судя по другим показателям, религиозная нетерпимость и насилие остаются высокими. В схватках между суннитами и шиитами ежегодно погибают примерно 400 человек. В одной сельской местности в 1996 году ряд оскорблений, написанных на стене, привел к десятидневной битве. Связь с остальными районами страны была прервана, поскольку враждующие стороны использовали друг против друга минометы и ракетные комплексы. По сообщениям правительства, потери составили 97 убитыми и 89 раненными, правозащитные организации полагают, что погибло более 200 человек[83].

Такие крупные схватки – лишь вершина сектантского айсберга. Постоянный поток заказных убийств не прекращается, поскольку каждая группировка «целится» в лидера враждебной группировки. В 1996 году только шииты потеряли убитыми 22 лидера и официальных лица. В ответ на эти убийства вооруженная банда провела атаки, направляя огонь автоматов на молящихся или на религиозные шествия, не особо разбираясь, кто оказался под огнем. В 1997 году три подобных инцидента за два месяца оставили 53 человека убитыми и 312 раненными. В шесть‑семь мечетей каждый год закладываются бомбы. Одна суннитская группа, арестованная в Лахоре, призналась в совершении 21 убийства в течение двух лет. При таком высоком уровне потерь различным исламским сектам необходимо найти способы увеличить число новых сторонников. Поскольку в Пакистане нет эффективной государственной системы образования, воинствующие группы сектантов организовали свои собственные школы. Только в одном штате Пенджаб существует более 2500 школ‑медресе или религиозных семинарий. По правительственным оценкам, в этих школах обучается 219 000 детей, преимущественно мальчиков. В стране, где половина населения не достигла восемнадцатилетнего возраста, нет недостатка в молодых мальчиках, которых можно наполнить самоубийственным религиозным пылом.

Ниже уровня той полномасштабной войны, которую ведут сунниты и шииты, – акты насилия, осуществляющиеся этими основными сектами ислама по отношению к более мелким, неконформистским религиозным группам, таким, как ахмадийцы, которые воспринимаются как еретики. Вместе с христианами и индусами они терпят и насилие, и постоянную дискриминацию. Законы против богохульства и нетрадиционных религиозных практик, хотя и противоречат пакистанской Конституции, являются эффективным оружием в руках фанатиков. В 1996 году 2467 ахмадийцев и христиан были арестованы согласно этим законам и обвинены в таких преступлениях, как «проповедование» или «выдавание себя за мусульман». По всей стране ахмадийцы и христиане подвергаются постоянной дискриминации, им отказывают в работе, займе денег, проживании и даже в доставке почты. Толпы «правоверных» мусульман атакуют христианские церкви и ахмадийские мечети, избивая молящихся, разрушая здания и оскверняя кладбища. Одна из мусульманских семей отказалась принять переход их сына в Ахмадие и пошла напролом, обручив его с кузиной, мусульманской девушкой. Когда через два месяца он не изменил свои взгляды, родители невесты обвинили его в хитрости и обмане, а кроме того, в адюльтере[84] – преступлении, которое в Пакистане карается смертной казнью.

Смерть находит также правительственных чиновников и политических лидеров, часть которых противостоит религиозным сектам. Практически все политические партии имеют вооруженные подразделения и часто атакуют друг друга, так же, как и правительство. Каждый год около 300 человек погибают в нападениях на политических деятелей. В самом большом городе, Карачи, летом 1997 года волна насилия вышла из‑под контроля, когда вооруженные нападения и расправы в стиле гангстеров происходили каждый день. За день до того, как я уехал из Пакистана, бомба в Карачи разрушила штаб‑квартиру одной из политических партий, убив более 20 человек. Уровень насилия вынуждает правительство очень осторожно касаться спорных вопросов. Конституционные гарантии свободы веры или прав рабочих просто игнорируются чиновниками, которые боятся возмездия со стороны фундаменталистов. Убийства юристов и судей парализовали систему правосудия: когда решение по разбираемому в суде случаю может вызвать гнев фундаменталистов, судьи просто «принимают дело к рассмотрению», которое тянется на протяжении долгих лет. Юрист, специалист по правам человека, которая вела дела рабочих на печах по обжигу кирпичей, обвинена в «призыве молодых людей к бунту против веры». Религиозные деятели постановили, что она «заслуживает побивания камнями», давая фанатикам право напасть на нее. Возможно, лишь благодаря вооруженной охране в ее офисе этого пока не произошло.

Произвол внутри и вокруг системы законодательства помогает разрушать любое решение по поводу всепроникающего насилия. Как и в Мавритании, в Пакистане – шизофреническая правовая система, разделенная между государственным законодательством (трактующим гражданские и уголовные правонарушения) и исламским законом шариатских судов. Эта двойная система правосудия ведет к постоянным баталиям по поводу юрисдикции и прецедентов. Поскольку обе системы законов считаются официально имеющими силу, хотя они иногда противоречат друг другу, давление фундаменталистов или политических групп часто определяет результаты правосудия. Возьмем для примера два случая, имевших место в 1996 году и касавшихся права женщины выбирать себе мужа. Две взрослые мусульманки, которые сами выбрали себе мужей, вышли за них и заявляли о своих правах действовать как независимые личности согласно пакистанской Конституции, обвинялись в адюльтере их собственными родителями. Суд, следуя законам Корана и под сильнейшим давлением фундаменталистских групп постановил, что браки, заключенные хотя и взрослыми женщинами, но без родительского согласия, являются недействительными. Более того, они постановили, что «полиция должна расследовать эти случаи и довести их до логического конца», что означает обвинение мужей в адюльтере, который влечет за собой смертную казнь[85].

Правовая путаница и нарушение закона – важный пункт в нашем исследовании, поскольку они создают контекст, в котором рабство может процветать. Если выполняются только те законы, которые проталкиваются группами влияния, если закон работает только для тех, у кого есть власть, тогда для людей, не находящихся у власти, права не существует. Рабочие на печах или другие кабальные работники не имеют влияния, политической власти или экономической силы. В разделении, задаваемом религией и кастами, они находятся не на той стороне. Законы, регулирующие долговое закабаление, не выполняются, более того, искажаются в целях поддержания рабства. Когда вооруженные банды могут отодвинуть правовую систему в сторону, закон теряет всякий смысл. Пакистан балансирует на краю падения в бездну, где правит сила. Специальный представитель ООН Нигель Родли утверждает, что «пытки людей в застенках полиции и вооруженных формирований свойственны Пакистану, широко распространены и систематичны. Пытки применяются, чтобы получить информацию, для наказания, унижения, запугивания, в качестве мести или с целью получения денег от задержанных или их семей»[86]. Далее Родли приводит жуткий ряд специальных пыток, включающий изнасилование, электрошок гениталий, использование электродрели. Когда полиция превращается в преступников, рабство имеет шанс укорениться.

Насильственная поддержка долгового закабаления со стороны полиции – ключевой момент нового рабства. В старой рабовладельческой системе официальные законы поддерживали факт владения одного человека другим, но в новом рабстве, когда рабство существует вопреки писанному праву, силовые структуры превращаются в преступников и обеспечивают не официальное владение, а контроль. Предполагается, что правительство сохраняет монополию на использование силы и насилия в рамках правовой системы и только в качестве крайнего средства. Когда использование силы децентрализовано и принадлежит тем группам, у которых под контролем максимальная огневая мощь (обычно это полиция), то рабство процветает. Эта важнейшая тема возникает вновь и вновь с распространением нового рабства. В Таиланде, Бразилии, а теперь в Пакистане мы видим правительство, которое запрещает рабство, в то время как полиция поощряет его и наживается на нем. История, рассказанная мне рабочим по имени Атолла на печи по обжигу кирпичей, проясняет, как полиция участвует в контроле над закабаленными рабочими.

 

Примерно 5 лет назад часть моей семьи ушла на работу на кирпичную печь в Равалпинди [это примерно в 200 милях от их дома в Пенджабе]. Они туда нанялись, потому что мы все думали, что там платят 100 рупий [$2] за тысячу кирпичей. В Пенджабе мы получали только 80 рупий [$1,6] за тысячу, поэтому они думали, что смогут там жить лучше. Всего ушло примерно 20 человек, в том числе и дети: мой отец и мать, мой брат и его семья, моя сестра, ее муж и четверо их детей. В Пенджабе их долг владельцу печи составлял 70 000 рупий [$1400] на десять или одиннадцать работающих. Я с моей семьей остался в Пенджабе.

Они были рады, что владелец печи в Равалпинди согласился взять на себя их долг, они туда уехали и начали работу. Они сразу же стали понимать, что попали в ловушку. Действительно, сдельная оплата была выше, но глина была другая, из нее было тяжелее формовать кирпичи, и были настоящие проблемы с водой, которая им была нужна, чтобы делать кирпичи. Они в результате получали даже меньше, чем в Пенджабе! Что еще хуже, печь была, как тюрьма. Вооруженные охранники смотрели, чтоб никто не ушел, а управляющий был очень груб с ними. В моей семье некоторые умели читать и писать, скоро они стали подозревать, а потом уверились, что их обжуливают.

Ситуация достигла предела, когда двое детей моей сестры заболели. Мой зять попросил у управляющего немного денег [которые были бы добавлены к их долгу], чтобы купить лекарства. Управляющий отказал и велел ему возвращаться к работе. Мой зять был очень расстроен этим и очень волновался о детях, поэтому он стал думать, как бы им убежать.

Через несколько дней, закончив утреннюю работу, он сказал охраннику, что идет за лекарствами, взял двух детей и направился в ближайшую деревню. Немного погодя моя сестра взяла двух оставшихся детей и узел с одеждой и направилась к источнику, сказав, что хочет постирать одежду. Когда она уходила, она попросила охранника последить за их домом и оставила его открытым со всеми пожитками, а сама с детьми пошла, чтобы встретиться с мужем возле деревни. После этого все они быстро пошли к шоссе, где могли бы сесть в автобус, идущий в Пенджаб.

Когда они вернулись в Пенджаб, они пришли ко мне и жили вместе с моей семьей возле печи, надеясь, что им удастся вернуться к работе на прежнего хозяина. Примерно через неделю владелец печи в Равалпинди явился в сопровождении 5 или б человек и приказал моему зятю возвращаться вместе с ним. Мой зять отказался, а когда владелец печи в Равалпинди попытался заставить его силой, все рабочие, живущие поблизости, за него заступились и не позволили хозяину увести моего зятя силой.

Через 10 дней, в одиннадцать часов вечера, когда мы все спали, полицейский отряд ворвался в наш дом. Они арестовали меня, моего брата и зятя, сказав, что мы воры и нелегально прячем оружие (конечно, у нас не было никакого оружия, у нас никогда не хватило бы денег, чтобы его купить, да оно нам было и не нужно). На всех нас надели наручники и избили, а затем бросили в кузов грузовика и четыре часа везли обратно в Равалпинди. Эта полиция была с участка, расположенного примерно в двадцати милях от печи в Равалпинди, и не имела права действовать в Пенджабе, но они были на жаловании у владельца печи, и он заплатил полиции в Пенджабе, чтобы те поехали с ними, когда они устроили облаву на мой дом.

Мой зять был арестован, но ни я, ни мой брат не были арестованы официально, просто на нас надели наручники, избили и бросили в камеру. Через несколько дней, проведенных в тюрьме, полиция доставила моего зятя в магистрат и получила разрешение содержать его 15 дней в заключении, пока ведется «расследование». Мой брат и я все еще были под замком, и нам не разрешали ни с кем разговаривать. В тюрьме нас морили голодом и обращались жестоко. Через пятнадцать дней нас всех доставили в магистрат, и мой зять был освобожден, после того как наш родственник приехал из Пенджаба и поговорил с судьей. Меня и брата отправили обратно в тюрьму, пока полиция продолжала «расследование». Еще через 8 дней нас привезли обратно в магистрат, где нас освободили, потому что полиция не завела дело. Мы просидели в тюрьме месяц.

Из суда нас выбросили на улицу без копейки денег, в той одежде, которая на нас была. Один из полицейских в суде спросил, есть ли у нас деньги, чтобы добраться домой, когда мы сказали, что нет, он предложил довезти нас до станции и одолжить нам денег на билеты. Мы не могли поверить нашей удаче, и не надо бы нам верить, потому что, когда мы сели в его машину, он показал нам пистолет и отвез прямо в другой полицейский участок. Здесь нас ждал владелец печи из Равалпинди, попивая чай с начальником полиции. Они нас заперли опять и через несколько часов, после того как владелец печи закончил свои дела с начальником полиции, они отвезли нас на печь в Равалпинди.

Это был просто сумасшедший дом! Я никогда в жизни не был на этой печи, я никогда там не работал, я не одалживал у этого человека никаких денег, я не имею ко всему этому никакого отношения. Владелец печи сказал, что удерживает моего брата и меня в залог за долг моего зятя. Они заставили меня работать на печи и сказали, что если я попытаюсь сбежать, они меня изобьют и застрелят. На ночь меня и брата запирали в комнате без окон, где жара была просто ужасная. В конце концов мы упросили их разрешить нам спать снаружи, но они приковывали нас цепями к кроватям, на которых мы спали. Остальные рабочие жили за оградой, ворота которой запирались на ночь, а днем вооруженные охранники наблюдали за всеми и угрожали любому, кто нарушал правила.

Через три недели из Пенджаба кто‑то приехал. Моя семья убедила тамошнего землевладельца заплатить долг моего зятя, и он начал работать на этого землевладельца. Мой брат и я были освобождены и смогли добраться до печи в Пенджабе. Нас держали как заключенных почти месяц, морили голодом, заковывали, избивали. Моя семья не была в таких долгах с того момента, как я стал зарабатывать деньги, они вынуждены были тратить деньги, всячески пытаясь нас освободить. Полиция и владелец печи в Равалпинди причинили нам все это зло, но мы знали, что искать справедливость бесполезно. Владелец печи в Равалпинди заставил нас работать на себя и не заплатил нам ни копейки, а после этого получил еще и весь свой аванс. Я думаю, ему действительно нужно было хорошо заплатить полиции.

 

История Атоллы – длинная и сложная, но типичная. Связи, соединяющие семейные группы и сделавшие людей марионетками в манипуляциях владельца печи, соответствуют тем сплетениям обстоятельств, которые приводят к кровной мести и конфликтам. Если бы семья Атоллы не была безземельной и слабой, принадлежащей к мусульманам‑«шейхам», давно оставившей всякую надежду на возмездие, то они бы обдумывали, как отомстить за себя владельцу печи. Они не пытаются отомстить еще и потому, что ответный удар нанесла бы полиция, которая рада выполнить любую грязную работу для владельца печи. Поскольку существуют другие вооруженные группировки, у полиции нет монополии на насилие, но она – единственная группа, которая может использовать насилие абсолютно безнаказанно.

Вероятно, было бы легче понять притеснение, которое испытывают рабочие, производящие кирпичи, там, где окружающая среда сурова и борьба направляется отчаянием. Но в Пенджабе, где я изучал жизнь рабочих‑формовщиков, богатые природные условия, которых вполне достаточно, чтобы обеспечить всех.

 

Земля Пенджаба

 

Во многих отношениях Пенджаб не похож на место, где можно встретить такое принуждение и закабаление. Это земля удивительного плодородия и цветущей сочной красоты. Жаркое лето и муссонные дожди обеспечивают два урожая в год, и на протяжении долгого времени регион является житницей всего субконтинента. Основной урожай составляют рис, пшеница, соя, чечевица, кукуруза, сахарный тростник, хлопок, горчица. На полях также растут лимоны, лаймы и апельсины. На крестьянских огородах растут любые овощи, которые только можно вообразить: дыни, кабачки, гомбо, помидоры, картофель, лук, чеснок, табак. Имея люцерну для корма и пространство для выпаса скота, Пенджаб в состоянии обеспечить безбедную жизнь своим фермерам.

Именно потому, что он так плодороден и легко достижим, Пенджаб был ареной войн на протяжении тысячелетий. Сегодня бóльшая часть земли находится в частном владении, но продолжающееся деление земли между сыновьями в каждом поколении и последствия земельной реформы уменьшили размеры индивидуальных наделов. До недавнего прошлого большинство людей в Пенджабе было привязано, как феодальные вилланы, к земле. Британия в период своего долгого правления не видела никаких резонов менять этот порядок. Когда страна стала независимой в 1947 году, Пенджаб был поделен между Индией и Пакистаном, и это разделение принесло много страданий людям. Огромное число сикхов спасалось бегством на восток, в Индию, тогда как мусульмане перемещались на запад, в Пакистан. Этот двухсторонний исход был отмечен резней, насилием и экспроприацией земли и собственности.

Время, прошедшее после раздела, принесло много перемен в Пенджаб. Пятьдесят лет назад кастовая сегрегация была очень сильна. Крестьяне, принадлежавшие к мусульманам‑«шейхам», жили в жестокой, непрекращающейся нужде, никогда не владея землей, на которой они работали, и часто обслуживая одних и тех же помещиков на протяжении многих поколений. Низшие касты терпели крайнюю дискриминацию. Людям, принадлежащим к этим кастам, включая крестьян, не разрешалось касаться еды и даже сидеть на тех же скамейках, что людям из высших каст (отсюда название этих каст – «неприкасаемые»). Сегодня им доступна практически любая работа. Уменьшилось также дискриминация в сфере социальных взаимодействий: мусульмане‑«шейхи» теперь сидят на любых скамейках, пьют чай вместе с людьми из высших каст и обмениваются с ними рукопожатиями. Частично эти перемены связаны с крушением прежнего рынка труда. Феодальная система изменилась с механизацией сельского хозяйства, в фермерство стали вкладываться сторонние деньги. В то же время низшие касты больше узнали о своих правах. Некоторые политические группы работали над образованием низших каст и включением их в политическую систему. На кирпичных печах большинство рабочих, с которыми я разговаривал, начали голосовать в 70‑е или 80‑е годы, хотя многие теперь этого не делают, потому что не верят, что политики чем‑нибудь им помогут.

Быстрый рост населения также имел серьезные последствия. Улучшения в системе здравоохранения и увеличение количества продукции современного земледелия привело к резкому росту населения в сельских районах. Результаты впечатляют: в Пакистане более высокий уровень рождаемости и семьи больше, чем в Индии; наиболее красноречив тот факт, что в Пакистане половина населения не достигла 17‑ти лет. Как можно ожидать, дети – повсюду, и Пенджаб не исключение. Дети работают или играют везде, куда ни посмотришь, но они редко ходят в школу, система образования в Пакистане в значительной мере перестала работать в сельских районах. Это постыдный факт – в то время как население Пакистана молодеет, образование становится все менее и менее доступным. Огромное число детей в Пакистане означает, что душевой доход очень низок, примерно $400 в год. Это даже ниже, чем в Мавритании, но условия жизни бедняков в этих двух странах разительно различаются. Расползающаяся пустыня в Мавритании означает, что за каждую крошку продовольствия надо биться, уровень рождаемости снижается из‑за плохого питания и истощения. В Пенджабе, если не случаются засухи или серьезные наводнения, еда присутствует в достаточном количестве, если не сказать в изобилии. Рацион питания можно разнообразить, и даже есть какое‑то время для отдыха.

Несмотря на беспорядки, связанные с разделом между Индией и Пакистаном, и потрясения социальных перемен, Пенджаб остается плодородным и плодоносящим. Постройка больших каналов в конце XIX – начале XX века только увеличили плодородие земли. Это регион, который может удовлетворить практически каждую потребность человека, включая приют. Богатые почвы Пенджаба имеют еще одно свойство – большая их часть годится для производства кирпича, который получается тяжелым, плотным и долговечным. Практически каждый дом, овин или сарай в Пенджабе сделаны из кирпича, так же как и стены загонов для скота, мостовые тротуаров, полы многих домов, ограды вокруг улиц и садов. Кирпич повсюду, он используется для духовок, желобов для стока воды, платформ, выступов, скамеек и лестниц. Дерево используется очень мало: для дверей и окон, потолочных балок и перекрытий. Специальный тонкий и плоский кирпич используется для кровель на большинстве зданий. Это очень соответствует климату: толстые кирпичные стены остаются прохладными в угнетающую жару, и я слышал, как пакистанцы жалуются на жару, от которой можно поджариться, в новых бетонных зданиях с металлическими крышами. Как универсальный материал для строительства, кирпич является серьезным бизнесом, хотя он и производится традиционным способом, основанным на использовании рабочих рук тысяч мусульман – «шейхов» и христианских семей.

В конце 80‑х эти семьи оказались в центре ряда событий, которые ввергли целую отрасль в беспорядки и вынудили владельцев некоторых печей полностью прекратить свое дело. Не только в Пенджабе, но и во всем Пакистане система предварительных выплат пришла в полную непригодность, и казалось, что жизнь рабочих, производящих кирпич, должна измениться к лучшему. Конец этой истории, как и многих других в Пакистане, не однозначен и полон персонажей, которые, выглядят то «хорошими парнями», то «плохими», в зависимости от того, кто эту историю рассказывает. Мы можем назвать ее историей революции производства кирпича 1988 года.

 

Революция 1988 года

 

В конце 1988 года Ремат Масих столкнулся с серьезной проблемой. Ремат, рабочий по производству кирпичей, принадлежал к нуждающейся семье христианского вероисповедания, которая была освобождена от работы на печи, где они терпели грубые унижения. Трое членов этой семьи были вновь схвачены владельцем печи, и вся семья чувствовала себя в опасности, понимая, что за ними ведется охота. Они перебрались в город Лахор, но у них не было ни еды, ни крыши над головой. В конце концов найдя убежище у местных активистов и работников профсоюза, Ремат обратился к юристу правозащитной организации Асме Джанхангир и предпринял смелый шаг, послав телеграмму следующего содержания:

 

Председателю Верховного суда Пакистана

Мы умоляем Вас о защите и куске хлеба для нашей семьи. Мы – попавшие в кабалу рабочие одной из печей. Мы получили свободу по решению суда. А теперь трое из нас снова похищены нашим бывшим владельцем. Наши дети и женщины находятся в опасности. Мы подали жалобу. Никаких действий не последовало. Мы скрываемся, как животные, не имея ни защиты, ни еды. Мы боимся и голодаем. Пожалуйста, помогите нам. С нами можно связаться через советника Асму Джанхангир. Вы можете проверить правдивость наших слов. Мы хотим жить как люди. Закон не дает нам никакой защиты.

Даршан Масих и еще 20 подписей, в том числе женщин и детей.

 

Председатель Верховного суда Мухаммад Афзал Зулах был тронут обращением рабочих и послал курьера к начальнику полиции в Пенджабе, приказывая ему лично расследовать случай и немедленно доложить. То, что начальник полиции проигнорировал приказ, многое говорит об отношениях между судом и полицией в Пакистане. Начальник полиции передал приказ своему заместителю, который передал его руководителю районной полиции, который спустил приказ в местный полицейский участок, где его в конце концов вручили полицейскому. Полицейский, вооруженный приказом председателя Верховного суда Пакистана, отправился прямо к владельцу печи и вручил этот приказ ему. Предупрежденные, полиция и владелец печи немедленно возбудили дело против освободившихся рабочих, обвиняя их в том, что они получили в качестве аванса 400 000 рупий ($8000), а затем сбежали с деньгами. Полиция нашла и арестовала 14 из обвиняемых рабочих.

Когда председатель Верховного суда спустя две недели начал расследование, ситуация усложнилась еще больше. Трое рабочих, которых удерживали как заложников в обеспечение долга, просто исчезли. Некоторые рабочие, которые пришли в суд, казались запуганными полицией и едва отвечали на вопросы, которые им задавал судья. Многие очень беспокоились о родственниках, которые все еще содержались полицией в заключении. Двое рабочих, которые казались наиболее испуганными, были осмотрены председателем Верховного суда, на их телах были обнаружены шрамы и кровоподтеки, полученные во время пребывания в заключении. Несмотря на это, они отказались подавать жалобу. Один из них, согласно записи судебных заседаний, был «запуган и практически ничего не сказал, когда его спрашивали об обстоятельствах, в которых он был, как утверждают, лишен свободы и получил физический ущерб»[87].

В ходе дачи показаний председателю Верховного суда полицейский, который передал приказ суда владельцу печи, сознался и подтвердил, что рабочие были заперты и избиты полицией, которая получила за это деньги от владельца печи. На следующей день в суде появилось больше заложников, которые под присягой показали, что были запуганы и прятались. В конце дня все заложники, чье насильственное задержание первоначально породило расследование, дали показания. Председатель Верховного суда, тем не менее, продолжил слушания, чтобы дать возможность рабочим, владельцам печей, местным религиозным лидерам, чиновникам, отвечающим за социальное благосостояние, вместе выработать долговременные меры, которые предотвращали бы долговое рабство на кирпичных печах. Некоторые из социальных работников и рабочих подтвердили в своих показаниях, что полиция работает на владельцев печей и практикует «противоправное задержание, пытки и возбуждение ложных расследований». После этого группы ринулись в атаку друг на друга. Рабочие жаловались на принудительный труд и унижения, в то время как владельцы упрекали их и профсоюз «в жульничестве, должностных преступлениях и угрозах».

Через неделю после всего этого председатель Верховного суда прекратил слушания и издал судебное постановление. Кроме прочего, в нем декларировалось, что:

 

● система предварительных выплат должна быть прекращена, кроме случаев, когда аванс ограничивается размером недельных заработков;

● все невозвращенные долги остаются в силе, но их выплата приостанавливается на 6 месяцев, в течение которых суд рассмотрит, как функционирует производство;

● запрещалось насильственное использование труда женщин и детей на печах;

● сдельная плата должна выплачиваться в полном объеме.

 

Все стороны согласились с этим постановлением, и суд приступил к рассмотрению того, какие новые законы следует принять на эту тему. Но то, что казалось победой в зале суда, разбилось вдребезги через неделю о реалии жизни.

Через несколько дней после постановления Верховного суда рабочие по всему Пакистану стали массами покидать печи. К замешательству управляющих и владельцев печей рабочие предъявляли официальный мандат, освобождающий их от долгов по постановлению Верховного суда. Некоторые из владельцев печей реагировали яростно, пытаясь силой вернуть рабочих на печи, но пользы от этого было мало: ушли практически все рабочие, их оставалось слишком мало для того, чтобы поддерживать работу печи. Неожиданно рухнула вся отрасль по производству кирпичей. Запасы быстро исчерпались, некоторые печи обанкротились и вынуждены были закрыться. Все владельцы печей, подвергали они своих рабочих жестокому обращению или нет, потеряли деньги, которые они выплатили рабочим в качестве аванса. Нынешний руководитель профсоюза рабочих‑кирпичников Инайат Масих объяснил мне, что после того как постановление Верховного суда было опубликовано в газетах, многие рабочие поверили, что правительство аннулировало их долги. Рабочие собирались вместе и окружали владельцев печей, размахивая газетами с опубликованным постановлением. Поскольку рабочие многократно превосходили по численности владельцев печей и действовали сообща, то мало что можно было сделать, чтобы остановить их. Предполагается, что примерно 500 000 семей покинуло печи в то время.

Опираясь на общественный резонанс этого дела, профсоюз рабочих‑кирпичников извлек все, что мог, из постановления суда, превратив его в прямые действия. Через 4 недели после постановления председатель Верховного суда снова вызвал всех для расследования. Смущенный массовым исходом рабочих, председатель Верховного суда начал понимать происходящее, когда, как зафиксировано в записях суда, произошло следующее.

 

Новый поворот делу был случайно дан жалобой, поданной рабочими кирпичной печи, которые заявили, что вопреки тому, что суд освободил их от всех обязательств в отношении их части контракта, а также обязательство возврата денег было приостановлено Верховным судом, рабочие имеют право воздерживаться от работы, тогда как владелец печи настаивает на своем праве по контракту. Были представлены копии сообщения, довольно искаженного, которое было ими получено. (Всепакистанские судебные постановления, 1990, XLII. С. 534‑535).

 

В это время, весной 1989 года, начинался новый сезон производства кирпича, и рабочие стали возвращаться на печи. Поскольку никто из них ничего не зарабатывал в течение трех зимних месяцев, то и рабочие, и владельцы печей стремились начать работу. Председатель Верховного суда издал новое постановление, поясняющее ранее сформулированные требования и добавлявшее два важных пункта:

 

● прошлые займы, выплаченные владельцами печей на такие расходы, как свадьба или медицинское лечение, аннулировались, и их следовало рассматривать как «денежное пожертвование»;

● все владельцы печей должны были предоставить возвращающимся рабочим письменное обязательство не применять насилие или нелегально использовать против них полицию.

 

«Денежные пожертвования» плюс долги, которые рабочие по‑прежнему отказывались выплачивать, означали переход сумм в миллионы рупий от владельцев печей к рабочим, причем в большем выигрыше оказались семьи с большими долгами.

Массовый уход с печей и эффективное списывание долгов стало невероятным прорывом для рабочих. Председатель Верховного суда назвал его «революцией», заявив, что, хотя это было несправедливо по отношению к владельцам печей, не было никакого другого внятного пути разрешить проблему, не требуя невозможного: выплаты долгов сотнями тысяч бедняков‑рабочих, у которых не было ни средств, ни желания это сделать. С начала сезона по производству кирпича в 1989 году отношения между владельцами и рабочими строились временно на новой основе. Владельцы, привыкшие прибегать к насилию, вынуждены были себя сдерживать, другие стали вести более точную и открытую бухгалтерию, и по всей стране сдельная оплата формовщиков почти удвоилась, потому что владельцы печей вели настоящее сражение за рабочих (многие семьи воспользовались своим нежданным освобождение от долгов, чтобы прекратить заниматься производством кирпича). Если бы профсоюз рабочих‑кирпичников сосредоточился на том, чтобы постановление суда исполнялось, с долговым закабалением могло бы быть покончено. К сожалению, этого не произошло. Нынешний руководитель союза вспоминает:

 

После того как кирпичники избавились от своих долгов, в профсоюз стали обращаться люди из тех отраслей, где тоже использовалась система предварительных выплат, таких, как сельское хозяйство или производство ковров. Они тоже хотели освободиться от своих долгов.

 

Неожиданный рост запросов из других секторов экономики породил серьезное напряжение в профсоюзе кирпичников. Так как они пытались организовать другие программы для рабочих, такие, как школы для детей, они оказались в центре международной кампании. Именно тогда, когда рабочие‑кирпичники больше всего нуждались в руководстве, чтобы закрепить достигнутую победу, их руководство оказалось подавлено, с одной стороны, выполняемым объемом работы, а с другой стороны, враждебностью со стороны правительства. Одним из истинных сторонников профсоюза кирпичников был президент Ассоциации здравоохранения Пакистана профессор М. Асламхан, специалист по генетике. Во время нашего разговора профессор рассказал, как он <