Задавание себе слов партнера

На этюде — молодой человек лет 30‑ти и пожилая актриса лет 50‑ти.

— Ты сегодня больше никуда не пойдешь?

— Никуда.

— Свободен?

— Свободен.

— И дома?

— Да, дома.

{399} — Вот и хорошо, что дома. Наконец-то. А в каком восторге будет Маруся! Ее и спать не уложишь.

При самом повторении текста актер уже сделал ошибку. Нетрудно предсказать ее последствия.

Может быть, остановить? Заставить задать себе текст правильно?.. Нет, ничего, пускай: пускай ошибется — на ошибке и сам лучше научится и других научит.

«Мамаша» — и возраст, и ее вид, и общее отношение к ней молодых товарищей сразу поставили ее в это положение. Это было ясно для всех так же, как и для самого актера. Мамаша довольно неприветливо и в то же время с какой-то озабоченностью и беспокойством следила за «сынком», пока тот удовлетворенно сладко потягивался на своем кресле, очевидно, рассчитывая понежиться и отдохнуть.

Понаблюдав его достаточно и желая проверить свои впечатления, ворчливо и как бы между прочим она спросила: «Ты сегодня больше никуда не пойдешь?»

Он еще весь был в состоянии довольства усталого человека, предчувствующего наслаждение отдыхом, и, не вслушиваясь в слова и не вглядываясь в мамашу, ответил: «Никуда», т. е.: я буду отдыхать и… ни о чем не хочу думать.

Она не поверила. Посмотрела на него, покачала головой…

«Свободен?», — спросила.

Он встретился с ее недоверчивыми глазами и чуть было не обиделся, но, вглядевшись, понял, что беспокоится она за общее семейное счастье, — улыбнулся…

«Свободен» (т. е., не беспокойся, напрасно ты подозреваешь всякие глупости).

Она несколько поуспокоилась… А на его улыбку даже и не посмотрела — пускай, дескать, его, лишь бы свободен-то был.

«И… дома?» (т. е. неужели дома? Даже не верится!)

Ему стало, как видно, и смешно это соглядатайство и в то же время старуха показалась ему наивно-трогательной.

«Да, дома» (т. е. не беспокойся, милая мамаша. Сегодня я буду у вас на глазах и семейное счастье не пострадает).

{400} Она несколько удивилась его неожиданному тону. Но в это время он что-то взгрустнул… задумался…

Она подошла сзади кресла. Осторожно, ласково положила ему на голову руку…

«Вот и хорошо, что дома… Наконец-то!» (А то совсем, мол, ты замотал себя — нельзя так…)

На него не производила впечатления ее рука — пускай!.. Старуха, в конце концов, неплохая, пусть ее… Ну вот, как следовало ожидать, теперь заводит речь о Марусе… Маруся такая же сентиментальная да наивная, как и она — мамина дочка…

— Скажите, кто она вам — ваша партнерша?

— Она мать моей жены.

— Что же, она следит что ли за вами?

— Да, оберегает мою нравственность и бережет счастье своей Маруси.

— А Маруся?

— Она милая, добрая…

— Но не понимает вас?

— Да, что-то между нами не совсем так, как надо.

— Вы что? Занятой человек?

— Да, я все время в лаборатории.

— А сегодня?

— А сегодня я счастлив — там у меня опыты… и очень удачно… Теперь я могу и передохнуть… большой этап работы пройден…

— И проведете вечер втроем: с Марусей и ее мамашей?

— Как видно, так…

— Ну, а вы? — спрашиваю я мамашу, которая во время всего нашего разговора нервничала, вскакивала со стула, пожимала плечами. Видно, что она едва-едва сдерживается, чтобы не вмешаться.

— Какая я ему теща! Откуда он еще взял жену Марусю? Как это можно было?

— Как же откуда, — не понимает он, там же в тексте есть: «Маруся будет в восторге».

— Там в тексте, молодой человек, есть кое-что и другое, — не может она успокоиться и все возмущается, — там: «А в каком восторге будет Маруся! Ее и спать не уложишь». Что же, по-вашему, вашу жену я укладываю {401} каждый день спать? Да сказки ей на сон рассказываю?..

Он видит, что действительно вышла какая-то путаница…

— Ну, расскажите нам, как сложилось все у вас, — спросишь ее.

— Он мой сын, единственный сын. Неудачник он… Жена его умерла, замечательная была, и вот умерла… осталась дочь Маруся. Такая милая, хрупкая девочка… Вот и живем втроем. А он… совсем не жалеет себя — извелся на работе… Мы и не видим его никогда… Забежит на минутку и опять вон — только его и видели…

Как же так? В чем дело? Отчего случилась вся эта «неувязка»?

Только оттого, что при повторении себе текста мало стараться понять и запомнить свои слова, — необходимо хорошо слушать и слова партнера.

Как от пропущенного своего слова, так одинаково и от пропущенного слова партнера этюд может пойти совсем неверно.

Дело, конечно, совсем не в том, что актер должен учесть или принять во внимание, или придумать в связи с теми или иными словами текста, как ему лучше построить этюд, — это все случится само собой: учет будет произведен без него — мгновенно и непроизвольно.

Подобное же небрежное отношение к словам партнера приходится наблюдать и в повседневной театральной работе. Там эта небрежность приводит к таким же досадным и нелепым ошибкам.

Кроме того, сколько репетиционных часов уходит на то, чтобы разъяснить актеру его роль и его место в пьесе! Будто сам он этого и не мог сделать! Да и делать не нужно было. Достаточно было хорошо и толково прочитать пьесу.

Актер ее часто и не читает — он читает и зубрит только слова своей роли. А на что он отвечает? На какие слова? Этим он мало интересуется.

Кто он и что он — легче всего он мог бы узнать из слов о нем других действующих лиц, там-то он и нашел бы истинную разгадку своей личности. Но этим он не дорожит — считает лишним.

{402} Задавание себе затишения («сурдинки» и «интима»)

В главе «Сценичность» говорилось о разного рода несценичных проявлениях актера. Среди прочих случаев был упомянут также случай, заключающийся в том, что актеры слишком тихо говорят свои слова. Настолько тихо, что зритель их не слышит. И частенько в таких случаях до актера из задних рядов доносятся неприятные крики: громче! Не слышно!!

Есть немало всяких причин, приводящих к такого рода неуместному на сцене затишению речи. Среди них в нашей школьной практике не последнее место занимает неверное задавание.

Первый вид неправильности задавания заключается в том, что при повторении себе текста, т. е. при задавании его себе, говорят его так тихо, что присутствующие с трудом его слышат. Это затишение при задавании переходит и на исполнение самого этюда.

Объясняется это очень просто: говоря себе данные ему слова, ученик — актер этим самым задает себе: «Вот какие слова я буду говорить», но так как он произносил их тихо и только для себя, то невольно этим самым он задал себе также: «Вот как я буду говорить их».

И под влиянием этого задания, при исполнении этюда ему хочется говорить их тихо. Так тихо, как он и задавал их себе. И, слушаясь своего задания, он шепчет себе под нос слова так, что его едва-едва слышишь.

Для уничтожения этого неприятного явления иногда бывает достаточно очень простого средства: достаточно предложить при задавании произносить слова текста не тихо, не только для себя, а громко и внятно. Тогда, очевидно, задается и громкость: «Вот как, вот с какой громкостью и отчетливостью я буду произносить их».

По-видимому, это так, потому что в большинстве случаев этот прием немедленно оказывает свое благотворное действие, и речь актера становится без всякого с его стороны усилия громкой и внятной.

Не желая выходить из рамок задач этой книги, не будем {403} разбирать вопрос о том, как развивать и культивировать голос и дикцию.

Надо только сказать, что сила, выразительность, задушевность голоса, богатство его оттенков, гибкость — это то, без чего не удастся сыграть ни одной крупной драматической роли.

Каким ни будь скрипачом — но на простой игрушечной детской скрипке вы не сможете ничего сыграть из вашего артистического репертуара. А голоса наши нередко бывают подобны таким скрипкам. Недаром все крупные мировые актеры отличались исключительными голосами. А Саль-вини на вопрос, что нужно, чтобы играть трагедии, кратко ответил: «Голос, голос и голос». Конечно, не «жирный», зычный, специфически актерский голос, а музыкальный, гибкий, отзывчивый на все сложные чувства богатой человеческой души.