Роль «подсказа» в воспитании непроизвольности и свободы на сцене

Огромную роль играет «подсказ» в деле воспитания актера. Он ускоряет во много-много раз эту работу. При его помощи уже в конце первого урока ученик практически ощущает на себе: что значит не мешать себе, что значит жить на сцене, как это легко, просто и приятно… Он уже чувствует, что если пойти дальше, то почти помимо его будут делаться очень трудные вещи… Остается только укрепиться в этом. Тренироваться…

Но мало этого. При помощи «подсказа» удается вводить в верное состояние на сцене людей, которые безнадежно далеки от этого, — испорченных, «заштампованных» актеров, для которых фальшивое состояние стало нормальным, и они иначе уж и не могут себя чувствовать на сцене; совсем не одаренных сценическими способностями оперных певцов, поступивших в оперу только потому, что природа наделила их хорошими голосами, циркистов, которые {202} прекрасно кувыркаются, перекидывают друг друга и скачут на лошади, но которые недоумевают — зачем им быть еще и актерами, и, наконец, некоторых участников самодеятельных кружков, которые вступили сюда только для развлечения или чтобы пофигурять перед своими товарищами и публикой.

Ни один из этих трудных экземпляров не увернется у опытного педагога, и, хочет не хочет, через несколько минут на практике испытывает удивительное состояние свободного творческого самочувствия на сцене.

Говорить о каждом из этих случаев было бы долго, лучше взять какой-нибудь один из наиболее трудных.

Аудитория состоит из нескольких десятков режиссеров самодеятельных кружков. Они на курсах «повышения квалификации». Состав чрезвычайно пестрый: тут и молодые актеры из театров, жаждущие услыхать какое-нибудь новое слово: опыт показал, что им многого не хватает; и девушки, занимающиеся с детскими кружками, и старые актрисы, покинувшие свое сценическое поприще под давлением обстоятельств; и опытные старые провинциальные актеры, перебравшиеся на менее блестящую, но более спокойную стезю; и провинциальные премьеры, которым не повезло, и они временно пристали к берегу самодеятельности, чтобы при первом удобном случае отчалить и опять понестись по волнам капризного театрального моря. Есть тут, конечно, 2 – 3 человека и истинных энтузиастов и разбирающихся в деле.

Легче всего было бы пригласить на сцену для опыта какого-нибудь из тех, которые понимают суть и с которыми «не сорвется»: из молодежи, или тех, которые только что были названы истинными энтузиастами…

Но для большей убедительности идешь прямо к быку на рога: выбираешь такого, с которым, казалось бы, заведомо ничего не должно выйти.

Прекрасно видишь, как многие зло улыбаются, ожидая скандального провала и очень интересного зрелища: как преподаватель обломает об актера все зубы и все-таки ничего не сделает…

Прекрасно все это видишь, но… только на таком-то трудном случае и выступит бесспорность и могущество метода.

{203} Старичок, которого хочешь вызвать, смущается, отнекивается: он никак не ожидал, что ему придется «выступать», да еще перед такой трудной публикой, как свой брат — режиссеры. Ведь никого они так не боятся, как друг друга — все конкуренты, все критиканы…

Когда-то он сам был актером в провинции… таланта, должно быть, особенного не было, играл больше опытностью… Годы ушли, а вместе с ними и силы… Перебрался в Москву… взял два клуба на заводе и, не мудрствуя лукаво, ставит себе там потихоньку пьесы с кружковцами.

Предложили ему, как одному из старейших, в знак внимания, посещать курсы «повышения квалификации» — почему не пойти. Учиться, конечно, уже поздновато, а переучиваться — тем паче… Послушать все же интересно… Раньше играли попросту, без затей, а теперь появились «системы», то да се…

Послушал одного, другого, третьего «специалиста»… интересно. Только трудно. Надо, оказывается, внимание развивать, отыскивать «логику» в чувствах и действиях, в «круг» входить, знать свою «задачу», найти «приспособление», ощутить «публичное одиночество», «ослаблять мышцы», заботиться о «правдоподобии чувств в предлагаемых обстоятельствах», быть «я — есмь» и, наконец, все свои «задачи» пронизать «сквозным действием»… Много и другого чего…

Все, конечно, верно. Сомнений нет. Все по последнему слову театральной науки, только… устарел, должно быть: трудно… не входит в голову.

И вот такого старичка преподаватель вытаскивает на этюд. Он краснеет, бледнеет… ноги идти отказываются, но преподаватель так ласково улыбается, ждет… далее упираться просто неприлично, и, подавив в своем сердце страх и отчаяние, он идет… на конфуз и на провал.

Преподаватель, как будто ни в чем не бывало, поощрительно смотрит и говорит: «Пожалуйста, пожалуйста… не смущайтесь… Ну, что бы нам сделать». Оглядывается по сторонам, ищет…

— Вот видите, на окне в цветочном горшке маленькая полузасохшая пальма. Вы подойдете к ней, посмотрите на нее и скажете: «Да». Вот и все упражнение. Понятно? — {204} Понятно… — Если вам захочется сделать что-нибудь еще, — делайте. Ничего не задерживайте, все позволяйте себе. Пусть у вас все делается само собой.

— Итак: что вы будете делать?

— Подойду к окну, посмотрю на цветок и скажу: «Да».

— Очень хорошо. Не спешите. Когда захочется, тогда и делайте.

— Легко сказать: когда захочется, — думает несчастный старичок, — разве захочется? Зачем я только вышел!

— Так, так, верно, все верно, — вдруг говорит совершенно убежденно преподаватель.

— Верно… — старичок опешил, — чего же тут верного? Но раздумывать некогда, говорят «верно», значит, еще не провалился, держусь, значит, надо пользоваться, хвататься, не терять и дальше так действовать… А что «действовать», как «действовать»?

Через 2 – 3 секунды он смутится, собьется и окончательно потеряется. А преподаватель ему тихо, спокойно, шепотом: «Верно, верно. Вы чем-то недовольны, вот и хорошо, вот и продолжайте, не боритесь с этим, продолжайте…»

— Ах, недоволен? — догадывается старичок, — да, да… конечно, ведь я же недоволен: зачем я вышел?..

— Так, так, верно! — не дает ему опомниться преподаватель. Это «верно» как будто толкает его… и он очертя голову кидается в свое «недовольство».

— Зачем вышел! — думает он, — сидел бы да сидел, а они вон все рады, довольны, смеются, — он раздражительно смотрит на аудиторию.

— Верно, верно, так, молодец, — подкидывает преподаватель.

— «Верно»… сам знаю, что верно, — проносится в голове у старичка.

Ну‑ка, спросим себя: верно все-таки или не верно? Да, теперь верно. Безусловно, верно. Его собственное бытовое, живое самочувствие странным образом соединилось с сознанием, или, вернее, с чувством того, что он актер и что он что-то «играет». Они соединились и не вытесняли друг друга, а наоборот: укрепляли друг друга… Он посмотрел с неудовольствием на сидящих товарищей… отвернулся, окинул взглядом всю комнату, она ему тоже {205} показалась неприятной… посмотрел в окно… что-то там увидал интересное…

— Так, так, — подкидывает преподаватель. — Верно. — И… окно потянуло его к себе. Не скажи ничего преподаватель, промолчи, — может быть, он и не пошел бы к окну, удержал себя, а тут, как будто кто снял с него всякие сомнения и даже подтолкнул, помог ему, — и ноги понесли его. А раз он осмелился ходить по сцене — он уже почувствовал себя совсем хорошо, а тут еще:

— Молодец! Молодец!.. Хорошо.

Старичок обрадовался, заволновался от успеха. «Не торопитесь, не торопитесь… — размеренно и спокойно нашептывает преподаватель, — да, да, так, не торопитесь». Стало спокойно, уверенно… и опять вернулось только что было улетевшее настроение недовольства, на какое пустил себя старичок в самом начале. По улице люди ходят… парочка какая-то… напротив школа, ребятишки высыпали — перемена, бегают, прыгают. Простудятся только — холодно и сыро, а они не одеты… Ничего интересного нет там на улице. Одно расстройство. Это еще что! Вот так цветок!

Едва заметное непроизвольное движение рук к цветочному горшку, а преподаватель ловит: — Да, да! можно, все можно. Рука от этого толчка смелее продолжает свое движение… одной руки мало — за ней тянется и другая… «Верно, верно, молодец», — слышится поощрение… Руки берут горшок, подымают его… все эти движения совершенно непроизвольны… Раньше такая анархия, такое самоуправство смутили бы старичка, они показались бы вредными, не идущими к делу, он испугался бы их (они — «без задачи»), стал бы их удерживать, а теперь вдруг слышит поощрение: «Так, так, верно! Молодец!» Он дает им волю… слышит одобрения… видит, что получается неплохо. В нем пробуждается его непроизвольная жизнь и устанавливается совершенно иное отношение к ней: она-то, оказывается, и нужна! В ней-то и есть спасение. Он почему-то пошел с горшком к столу (вот‑вот сейчас испугается своей смелости и все испортит).

— Молодец, молодец, верно! Не торопитесь… не торопитесь, — шепчет уверенно преподаватель. Этот шепот {206} окончательно утверждает старичка, он спокойно ставит горшочек с пальмой на стол… ковыряет пальцем совершенно сухую землю (а он, видимо, любитель цветов!), неодобрительно качает головой и сокрушенно испускает:

«Д‑д‑аа!»

— Ну, вот и все, — обрывает преподаватель. — Видите, как все легко и просто. Вы ничего не придумывали, ничего не старались, а все прекраснейшим образом сделалось само собой.

Старичок счастлив, старичок чувствует себя героем, он так разошелся, что и уходить уж не собирается. Он хочет рассказать, как это все случилось… И мы слышим от него приблизительно только что приведенный рассказ…

Аудитория несколько обескуражена — произошла полная неожиданность. Смотрят с удивлением на преподавателя: как это он сделал? Когда сделал?

Теперь перед вами раскрыта вся механика этого приема. Каждый может при некотором опыте производить такие превращения. Было бы доброе желание. Для начала, однако, не советую пробовать свои силы на таких трудных случаях, как этот.