Там помянут кремлевского горца.

Нет сомнения, что в плане художественном произведение на порядок ниже многих, поэтом созданных, – и нет необходимости приводить стихотворение целиком. Знаменитая эпиграмма на Сталина, за которую жестоко поплатится поэт - ссылка, арест, смерть                         в пересыльном лагере…

«Мы живем, под собою не чуя страны» - потому что над каждым навис дамоклов меч НКВД – и жизнь человеческая обесценилась…

Пройдёт немало лет - и выйдет на экраны фильм, потрясающий ужасом происходящего.                 А ещё более потрясающий, ужасающий тем, что всё показанное – бьющая наотмашь правда, почти каждой семьи коснувшаяся. «Утомлённые солнцем»! Думаю, все помнят, как после ареста главного героя, словно зловещая тень, вырастает и поднимается                       над землёю огромный портрет вождя. Словно зримое воплощение великим поэтом сказанного в те зловещие годы, когда жили, «под собою не чуя страны»…

Но всё же мы говорим о глубоком видении О.Э.Мандельштама – видении того, что               в конце двадцатого века назовут «русским апокалипсисом» - а значит, - вместе                         со страданиями явленным «откровением».  

А потому обратимся к этим прекрасным и преисполненным трагизма строкам:

Небо вечери в стену влюбилось -

Все изрублено светом рубцов -

Провалилось в нее, отразилось,

Превратилось в тринадцать голов.

Bот оно, мое небо ночное,

Пред которым как мальчик стою, -

Холодеет спина, очи ноют,

Стенобитную твердь я ловлю.

И под каждым ударом тарана

Осыпаются звезды без глаз, -

Той же вечери новые раны,

Неоконченной росписи мгла.

Конечно, гораздо более глубокое отражение не только сути всего, со страной происходящего, но и сути самого поэта. Повторю одну только мысль ранее написанного исследования – многие стихи О.Э. Мандельштама подобны картинам, которые вблизи выглядят, как беспорядочно наложенные мазки красок, – а полностью увидеть, понять, оценить можно, лишь отойдя на некоторое расстояние. (См. «От любомудрия к Истинному Христианству»).

  Тайная Вечеря, на стене храма написанная. В честь этого Судьбоносного для всего человечества События и назвал поэт одно из лучших и самых трагических творений своих.

Наверное, многим сразу вспоминается Великое Творение Леонардо да Винчи. Но образ сей и в большинстве православных храмов есть.

Разумеется, в этих почти «кричащих от боли» строках речь идёт о варварстве, святотатстве, которое в те годы окаянные совершалось повсеместно, став «нормой» жизни. И сам поэт оказался невольным свидетелем убийства одной из петербургских святынь. Да сколько их было, по всей Руси мятежной убитых!  

 Оттого и возникает страшный образ «изрубленной» стены храма, образ «тарана», словно по каждому верующему сердцу ударяющего… 

 Но хотелось бы ещё и высказать предположение, почему именно Тайная Вечеря,                                а  не Рождество Христово или Благословение Дмитрия Донского Преподобным Сергием, например.

Изображённое Судьбоносное Событие - преддверие Крестных Мук Спасителя, и, конечно, – предательства Иуды. 

Эти строки не только о «зримом» ужасе, новой властью сотворённого, - попрании святынь, богохульных, богомерзких лозунгах, откровенном кощунстве, предательстве.

  «Новоявленные иуды», как скажет через много лет один из русских поэтов, «срубали головы церквям» и «славили нового царя». Нового «ирода», конечно...   

О.Э.Мандельштам глубоким «зрением» истинно христианской души видит «повторение», «продолжение» самых скорбных евангельских событий. «Той же вечери новые раны» - горький, трагический и глубоко осмысленный «вывод». И неважно, что               в отличие от Н.С.Гумилёва или А.А.Ахматовой, не был поэт с детства воспитан в вере православной – он к Кресту через страдания пришёл. И духовно прозрел, и суть с Россией происходящего увидел…

«Неоконченной росписи мгла» - когда умер Сын Божий на Кресте, тьма покрыла землю.

«Неоконченной росписи мгла» - скорбь учеников, скорбь пришедших ко гробу                         жен-мироносиц, не знающих ещё, что Христос Воскрес.

«Неоконченной росписи мгла» - мгла, в которую погрузили, сбросили Россию                    от Христа отрекшиеся и требующие отречения народа, угрожая тюрьмой и расстрелами.

Распята, во мглу погружена некогда Великая Россия – рушатся Святыни её, втаптываются в грязь души людей...

 Невольно вспоминается и созданный почти «вслед» «Реквием» великой  А.А.Ахматовой – прежде всего, глава «Распятие», потому что, как мы уже сказали, Тайная Вечеря - преддверие Крестных Мук.

А ещё «чёрные сукна», страдания народа русского «покрывшие» - наверное, чтобы                   не видеть, не задумываться. И «оплывшая свеча», которой больше уже никогда                      не возгореться. И, конечно, «звёзды смерти», Небо Живое от русских людей закрыть пытающиеся. (См. «Реквием по России»)...   

 Много веков назад обожествлявшие себя римские императоры со звериной жестокостью уничтожали всех, что во Христа уверовали и от веры под пытками не отреклись.

И «обожествившая себя» власть «неоязыческая» - власть «иуд, «иродов» и «валтасаров» физически истребляет всех инакомыслящих, «инаковерующих»...

И вот воцарилась над сияющей ещё недавно золотом куполов Россией «неоконченной росписи мгла» - мгла безбожия, мгла отречения, мгла святотатства...

Но Христос Воскрес – и Россия Воскреснет! Возродится подобно Фениксу из пепла поруганных святынь! … 

Мы же пока поговорим ещё о нескольких в окаянные годы рождённых трагических произведениях великого О.Э.Мандельштама, мятежную Родину не покинувшего                           и крестный путь России многострадальной разделившего…

  Глава третья «Как волкодав явился на Руси».

 За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей,
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.

Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых кровей в колесе,
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе,

Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звезды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.

Вот и снова трагический «вальс». И снова, как в знаменитом «Реквиеме» А.А.Ахматовой, Сибирь. Быть может, образ этот - напоминание о великом множестве                  в ссылку угнанных; но, возможно, и удалённость от ужаса, в Ленинграде, в Москве происходящего.

Но главный образ – конечно же, «волкодав», что «на плечи кидается», чтобы «загрызть», уничтожить. Только не волков, а людей, «волками» не ставших, – потому что такие новым «царям» России «не ко двору» пришлись.

  «Не волк… по крови своей» и лирический герой – потому, наверное, и стремится он подальше от «труса», «хлипкой грязцы», «кровавых кровей в колесе».

«Чтоб не видеть» всего ужаса, в двадцатом веке сотворённого.

 Во время чтения этих строк невольно приходят мысли об образах иконописных –                       не конкретных, конечно, а как самой идеи. На иконе самые жуткие страдания, самые бесчеловечные казни лишены западного натурализма. Не может быть на иконе «кровавых костей в колесе». Это так – заодно…

Образ зверя… В русской литературе зверь чаще всего не животное, кроме, наверное, «человек и зверь, и пташка» у Л.Н.Моздалевского или «первого зверя»                              у Н.С.Гумилёва.    

 Зверь – образ антихриста, к власти стремящегося и жалости не знающего. Зверя, святыни разрушающего и желающего всех кровью «повязать».

А лирический герой «не волк», а великий русский поэт, через заблуждения, сомнения, страдания к Кресту пришедший и Родину не покинувший - впрочем, об этом уже говорили.

Только убили его вовсе «не равные», как и многих, новым «царям» неугодных... 

Он идет, великий Хам,

Многорукий, многоногий,

Многоглазый, но без-богий

Беззаконный, чуждый нам.

Слышим, слышим - это он

С грубой наглостью смеется;

Это он галдит, плюется

И смердит со всех сторон

Посмотри - он на глазах

Топчет розы, рушит зданья,

Вековые изваянья

Повергая дерзко в прах.

Видишь - он уж здесь и там,

Возле нас и вместе с нами;

Мы стоим пред ним рабами,

Шепчем: "Сжалься, грозный Хам"

"Шапки к черту предо мной!

Я пришел, стихийно-дикий!