Якобинцы у власти (2 июня 1793 - 27 июля 1794 гг.). дехристианизация

 

31 мая - 2 июня к власти пришли якобинцы. Высший этап революции ознаменовался решительной реформой религии - дехристианизацией. Однако не следует представлять себе наступление на христианство как следствие сознательной враждебности к католицизму. Дехристианизация была следствием логического хода событий и выросла в процессе революции из борьбы с контрреволюционным духовенством. Проявилась же она в момент, когда Франция отбивалась от врагов, когда республика вела войну за существование, когда был сорван декрет о гражданском устройстве клира.

Что же послужило причиной дехристианизации? Многие историки утверждают, что толчок был дан Вандеей, где католицизм выступил в своем кровавом обличье. Более трех лет церковь ожесточенно сопротивлялась революции. Были испробованы все средства усмирения бунтовщического духовенства, сделавшего фанатизм орудием своей борьбы. Недаром временная исполнительная комиссия Лиона имела основания для вывода: "Когда исчезнет фанатизм, тогда не будет больше и контрреволюционеров". Однако результаты были неутешительны. После Вандеи даже многих рядовых участников событий не мог взволновать вопрос о том, какова же истинная роль церкви, если последняя приносит Франции столько несчастий? Что представляет собой христианство, если им прикрывают национальное предательство. [56, с.176]

Огромную роль сыграло конституционное духовенство. Когда при Жиронде борьба с клерикалами переросла в борьбу с католицизмом, а в революции движущей силой стали санкюлоты и плебеи, конституционная церковь постепенно перешла в оппозицию. Не надо забывать, что основная масса духовенства была из дворянских семей, и они были далеки от народа. И сперва робко, а потом в открытую, конституционное духовенство отказались подчиняться властям.

января 1793 г. правительство отмечало, что многие епископы, предложили кюре по-прежнему вести регистрацию рождений, браков и смертей и запретили венчать тех, кто не прибег к церковному оглашению брака. Комиссар Дартигоейт сообщал из Тулузы, что у одного арестованного кюре было найдено обращение к неприсягнувшим священникам, которые приглашались соединиться с присягнувшими, "чье дело является теперь нашим общим делом". [94, с.572-573] Санкюлоты смотрели на все конституционное духовенство как на врага, а народ прямо находил, что это духовенство не лучше прежнего, что присягнувшие священники так же опасны для отечества, как и неприсягнувшие, сообщники короля и эмигрантов. Католическая религия была дискредитирована в умах воинствующих патриотов. К лету 1793 г. почти все служители католической церкви были скомпрометированы как враги республики. Уже политические деятели не делали различия между двумя церквами, когда речь заходила о контрреволюции. Газета "Революционны Париж" писала: "Большинство присягнувших попов причинило революции больше зла, нежели неприсягнувшие", так как последние, по крайней мере, и в начале не скрывали своей враждебности. [64, с.161]

Естественно, что слова "христианство", "католицизм" все чаще произносились рядом со словами "предательство" и "измена". Католицизм стал символом контрреволюции, феодальной реакции.

Огромную роль в "дехристианизации общественного сознания", оказали демократические газеты, пропаганда. С самого начала революции демократическая пресса громко приветствовала реформы церкви. Камилл Демулен 13 февраля 1790 г. был в восторге от того, что была распущена "вся монашеская армия: бородатые и бритые, завитые и подстриженные, белые и черные, круглые и остроконечные капюшоны, большие и маленькие рукава, ладанки и часовенки, туфли и сандалии, все полчища святого Франсуа, святого Августина, святого Клера, святого Бернара, святого Бруно. [30, - 1789, N.13] Газета "Революционный Париж" приветствовала закрытие монастырей, ибо "монахи составляли государство в государстве, они не имели, да и не могли иметь родины. Следовательно, они могли в любую минуту превратиться в орудие беспорядков". [30, - 1790, N.32] Демократические журналисты сознавали, что определенные слои населения могут под влиянием папских булл стать орудием фанатизма, поэтому сознательно стремились развенчать Пия VI, снять с него ореол святости. Священников сравнивали с "египетской саранчой", их деятельности приписывались все человеческие несчастья.

Но следует заметить, что и сами демократические круги в начале революции, нападая на клерикалов, не затрагивали при этом основы католической религии. Здесь я хотела бы полностью согласиться с мнением Домнича, что постепенно, незаметно для самих ее участников эта борьба от борьбы с неприсягнувшим духовенством переросла в борьбу против католической церкви и католической религии вообще. [64, с.166] Многие историки видят в этой эволюции воздействие одной только атеистической философии XVIII в., в действительности же антихристианские взгляды, почерпнутые демократической интеллигенцией в литературе, могли проявиться лишь в определенных условиях, а именно, когда церковь стала мешать освободительному движению. События показали, что католицизм сделался программой феодальной реставрации. Как же можно было бороться с врагом, не задевая в то же время его идейную опору? Поэтому все чаще в памфлетах Эбера, в статьях Лустало уже в 1791 г. встречались выпады против духовенства, которое прибегает к обману, а то и к мошенничеству для удержания народа в невежестве и духовном угнетении. Эбер насмехался над предложением папы созвать церковный собор: "Соберите откупщиков налогов и вы увидите, что они потребуют восстановить пошлины на товары при въезде в столицу, соберите тюремщиков и вы увидите, реформируют ли они казематы". [110, с.155] Нередко уже тогда темой их выступлений была не враждебная деятельность духовенства, а сама церковь как религиозное учреждение. Отсюда легче было перейти к нападкам на католицизм и христианство, который совершился под влиянием условий военного времени. В эту трудную минуту вся жизнь народа определялась одним страстным желанием, одной несокрушимой мыслью - стремлением победить и довести до конца революцию. И все, что стояло на пути, подлежало устранению. Поскольку католицизм стал поперек дороги, естественно, казалось, что его следовало убрать.

Однако не все якобинцы в своих воззрениях зашли столь далеко. Иных взглядов придерживались признанные якобинские авторитеты Робеспьер и Дантон. В 1791 г. под влиянием событий они энергично поддерживали предложения о репрессиях против клерикальной контрреволюции, но в выступлениях Робеспьера и Дантона не было ничего, что ущемляло бы церковь и религию. Ни один из них за эти годы не высказали непочтения к церкви.

Кто же были инициаторами и проводниками дехристианизации?

Фельяны и жирондисты, выражавшие интересы крупной буржуазии, ценили религию за то, что она освящает социальное неравенство и эксплуатацию, и редки были случаи, когда политики во время революции не подчеркивали свое глубокое почитание "истинной веры". Они желали только одного: подчинить себе церковь; сделать ее своей сторонницей. Даже после того как большая часть духовенства отказалось признать "новый порядок", отношение буржуазии к религии нисколько не изменилось. Именно в ходе революции, когда угрожающе выросла народная инициатива, новый правящий класс должен был искать опоры в католицизме.

Принято считать, что первыми дехристианизаторами были атеистически настроенные комиссары Конвента. Для этого есть известные основания. Но разве осмелились бы они напасть на католицизм, если бы не было подготовленной почвы в виде распространенного среди демократии взгляда о необходимости отвергнуть католическую религию, непримиримо враждебную делу свободы? Дехристианизацию нельзя считать делом только двух десятков вольнодумных комиссаров и деятелей Парижской Коммуны.

В это время самой передовой партией в революции сделалась якобинская. Им передавался революционный пыл плебейства, его боевая решимость. А в демократических слоях населения антиклерикализм был распространен. И многие представители демократической буржуазной интеллигенции, которые с детских лет увлекались материалистической литературой, теперь сделались наиболее последовательными борцами с католической контрреволюцией.

Дехристианизация зародилась в провинции, где больше всего неистовствовала клерикальная контрреволюция. 1 октября 1793 г. Андре Дюмон писал из Аббевилля, что он объявил перед народом: что священники "не что иное, как паяцы и арлекины, одетые в черное и разыгрывающие перед народом кукольную cкомедию", и выразил надежду, что в скором времени "все исповедальни будут пылать на кострах". В Ньевре Шометт, устроил праздник по поводу установления бюста Брута, древнеримского республиканца. Празднество происходило 22 сентября в кафедральном соборе. [53, с.368]

Из провинций движение перекинулось в другие департаменты. Но всюду инициатива исходила от комиссаров, а они в своем административном рвении опирались на революционно-демократические круги, которым по душе было это "наступление на католицизм". Комиссары Леньелр и Лекиньо писали из Рошфора: "Мы разрушили здесь ядовитое дерево религиозных предрассудков, которое в течение многих веков покрывало людей своей смертоносной тенью", население поклялось иметь только одну религию, "религию истины", католики и протестанты объединились в этой религии и вместо священника и пастора решили иметь одного общего "проповедника морали". А в церквах все прежние "нелепые картины, символы и изречения" решено заменить текстами Декларации прав и республиканской конституции 1793 г. [64, с.168]

Начатая, в провинциях дехристианизация, приняла широкие размеры в столице, где ее подхватили и углубили деятели Коммуны, единомышленники Эбера и Шометта.

Что же было сделано в это время?

В стране происходило массовое переименование улиц и площадей, сел и местечек. Все названия, в которых содержалось упоминание о монархии и религии, заменялись новыми. Чаще всего фигурировали Свобода, Разум, Гора, Конституция, Руссо и тому подобное. Люди отрекались от старых имен и брали новые, вроде Брута, Марата, Руссо, Сократа, Разума и др. На дорогах, улицах, площадях, в общественных местах разрушали знаки католического культа. Особенно развернулась антихристианизаторская активность Парижской Коммуны. В Париже 13 октября закрыли часовню при городской ратуше, 14 октября торговцам было объявлено о запрещении закрывать в воскресенье магазины "под страхом прослыть подозрительными". [103, с.320] Им запрещалось продавать предметы "суеверного фокусничества", как-то: молитвенники, иконы, четки, книги и комедию", и выразил надежду, что в скором времени "все исповедальни будут пылать на кострах". В Ньевре Шометт, устроил праздник по поводу установления бюста Брута, древнеримского республиканца. Празднество происходило 22 сентября в кафедральном соборе. [53, с.368]

Из провинций движение перекинулось в другие департаменты. Но всюду инициатива исходила от комиссаров, а они в своем административном рвении опирались на революционно-демократические круги, которым по душе было это "наступление на католицизм". Комиссары Леньелр и Лекиньо писали из Рошфора: "Мы разрушили здесь ядовитое дерево религиозных предрассудков, которое в течение многих веков покрывало людей своей смертоносной тенью", население поклялось иметь только одну религию, "религию истины", католики и протестанты объединились в этой религии и вместо священника и пастора решили иметь одного общего "проповедника морали". А в церквах все прежние "нелепые картины, символы и изречения" решено заменить текстами Декларации прав и республиканской конституции 1793 г. [64, с.168]

Начатая, в провинциях дехристианизация, приняла широкие размеры в столице, где ее подхватили и углубили деятели Коммуны, единомышленники Эбера и Шометта.

Что же было сделано в это время?

В стране происходило массовое переименование улиц и площадей, сел и местечек. Все названия, в которых содержалось упоминание о монархии и религии, заменялись новыми. Чаще всего фигурировали Свобода, Разум, Гора, Конституция, Руссо и тому подобное. Люди отрекались от старых имен и брали новые, вроде Брута, Марата, Руссо, Сократа, Разума и др. На дорогах, улицах, площадях, в общественных местах разрушали знаки католического культа. Особенно развернулась антихристианизаторская активность Парижской Коммуны. В Париже 13 октября закрыли часовню при городской ратуше, 14 октября торговцам было объявлено о запрещении закрывать в воскресенье магазины "под страхом прослыть подозрительными". [103, с.320] Им запрещалось продавать предметы "суеверного фокусничества", как-то: молитвенники, иконы, четки, книги и тому подобное.20 октября было решено увековечить на общественных зданиях события Варфоломеевской ночи специальными изображениями, "предающими проклятию Карла IX, Медичи, кардинала Лотарингского, священников и королей". 25 октября Коммуна постановила уничтожить все символы религии и монархии, начиная с портретов королей у входов в собор Парижской богоматери. 20 и 21 октября 1793 г. были приняты декреты о высылке непокорных священников в Африку.

Шометт организовал перевод антицерковных постановлений на итальянский язык для передачи их папе, дабы "излечить его от заблуждений". Важным антиклерикальным актом явилось принятие нового республиканского календаря. Несомненно, новый календарь лишал католицизм известной доли авторитета, он ломал летоисчисление рождества Христова и устанавливал новое - от рождения республики, его вытесняли из быта, церковные праздники заменялись революционными, а святые просто устранялись из жизни народа, поскольку в новом календаре они не упоминались.

Удар по католицизму был нанесен и нарушением целибата. Первым, кто стал требовать от священников, чтобы они женились, был комиссар Фуше. 25 сентября в Невере он распорядился, чтобы каждый священник в течение месяца либо вступил в брак, либо усыновил ребенка, либо взял на свое иждивение неимущего старика. Вступление в брак было равносильно отказу от правил и норм католической религии. Тем не менее, в 1793 - 1794 гг. женилось более 2 тысяч священников и 13 епископов. Конвент поощрял эти браки; в ноябре 1793 г. было декретировано, что вступившие в брак "не подвергнутся ни высылке, ни заключению, даже если они и не принесли присяги". [65, с.319] Это был большой удар по нравственным основам католицизма.

Тем временем в дехристианизации начали проявляться и антирелигиозные элементы. Устраивались антирелигиозные карнавалы, массовые действия с участием ряженых, в которых участвовали толпы граждан и пели антирелигиозные песни.

Почти во всех соборах были воздвигнуты бюсты Брута, Руссо, Марата. Тот же Фуше поднял вопрос о сносе колоколен, возвышающихся над другими зданиями и тем самым "нарушающих принцип равенства".23 июня 1793 г. Конвент предписывал сохранить по одному колоколу в каждом приходе. На место колоколен воздвигались статуи Свободы. Кульминацией этой политики явилось постановление, принятое Парижской коммуной 23 ноября 1793 г. (3 фримера) о закрытии церквей. Из Армантьера уже 17 ноября сообщали, что там "нет церквей". В Сен-Омере были закрыты все церкви 20 ноября. В Париже Коммуной было решено закрыть храмы 23 ноября. По словам Жореса, закрытие церквей означало "конец всех культов". В связи с этим изъятие церковных ценностей приняло всеобщий характер. Однако изъятие ценностей имело не только политическое назначение дехристианизации, оно было вызвано и потребностями обороны. Вот что говорил один оратор, обращаясь к образам: "Вы, некогда бывшие орудием фанатизма, святые отцы. блаженные всякого рода, покажите себя, наконец, патриотами; восстаньте всей массой, отправляйтесь на монетный двор. И да будет нам дано, с вашей помощью, получить в этой жизни то счастье, которое вы сулили нам за фобом". [110, с. 163]

Декреты сентября - ноября 1793 г. разрешали использовать помещения храмов для гражданских нужд. В Бовэ монастырь урсулинок был превращен в военный госпиталь, монастырь Сен-Этьена - в склад фуража, церковь Сен-Лоран стала конюшней, Сен-Мартен - тюрьмой. Церкви использовались под бойни, для интернирования военнопленных, хранения оружия. Уже готовился законопроект о передаче церквей для нужд просвещения и для устройства в них больниц. Якобинский клуб предлагал Конвенту открыть театры для постановки пьес, "чувствительных в духе революции" - никаких расходов это не потребует, ибо всюду имеются пустующие церкви. [88, с.367]

Остается добавить, что Конвент отстранил духовенство от народного образования. Все дело просвещения было передано в руки государства. Служителей культа запрещалось назначать учителями.

Сложение с себя сана парижским епископом Гобелем и его отказ от выполнения церковных функций (под давлением эбертистов) повлекли массовое отречение священников в Париже и в провинциях. Можно допустить, что отдельные священники были увлечены антихристианской агитацией. Но очевидно, и современники это понимали, что в массе своей отречение было не искренним раскаянием, а лишь результатом административных мер, угроз дехристианизаторов и попытка конституционных священников оградить себя от репрессий. Мало кто из них хотел стать "мучеником".

ноября (20 брюмера) 1794 г. прошел праздник Свободы и Разума.

Что же представлял собой культ Разума? В отдельных случаях в празднествах встречались антирелигиозные элементы. Но проявления атеизма были все же редки. Да откуда им было взяться, если зачинщики дехристианизации, как правило, вовсе не были последовательными атеистами. Им не был Эбер, ожесточенней других нападавшей на католицизм. Он направлял свои стрелы не против религии вообще, а против современного ему христианства, против тех, кто извратил учение, завещанное, по его словам, "славным санкюлотом Иисусом" против попов, шарлатанов и фокусников, которые из Христа, "этого лучшего из якобинцев, какие когда-либо существовали на свете", сделали бога и его именем "передушили половину человеческого рода". [88. с. 371] Не был последовательным атеистом и Шометт, признававший дехристианизацию лишь как крайнее средство борьбы с мятежным духовенством. Он был пантеистом, то есть обожествлял природу. Пантеистом, а не атеистом, в конечном счете, был даже Анахарсис Клоотс. Он, например, утверждал, что после смерти человек возрождается в растениях. Даже Фуше не может считаться последовательным атеистом. Его толкование смерти оставляло лазейку для суеверия.

Дехристианизация не имела в виду помочь трудящимся избавиться от религии - таких задач революционная буржуазия себе практически не ставила, хотя некоторым из них атеизм и не был чужд. Дехристианизация была направлена против христианской религии, которая сделалась опорой реставрации феодализма. Но разве может государство обойтись без церкви, а народ без церемоний культа, думали дехристианизаторы. И тогда на смену старому, скомпрометировавшему себя культу пришел новый революционный культ со своими "мучениками" - Маратом, Лепеллетье, Шалье; со своими церемониями, впервые появившимися во время празднования Дня федерации 14 июля 1790 г. Дехристианизаторы не допускали и мысли о том, что можно обойтись без культа, храмов, церемоний. Не кто иной, как Эбер, писал: "Существо, создавшее нас требует от нас культа, а ему может быть приятен один культ Разума". Отвергался лишь христианский культ, его церемонии, в первую очередь его духовенство. Вот содержание песни, пропетой в одной из церквей Парижа: "Что является нашим евангелием? - Природа. А нашим культом? - Добродетель". Французский народ любим небом и обязан делать подношения Верховному существу. [103, с.320]

Таким образом, идея Верховного существа, творца вселенной, постоянно присутствовала. И взгляды дехристианизаторов были не атеистическими вовсе, а деистическими.

В Парижской церкви Сен-Рок некий Монвиль обратился к Верховному существу: "О ты, высшая мудрость, душа природы, а быть может, сама природа. ты обнаруживаешь перед нами. бога, столь давно неведомого нам". В Бовэ прославляли "вечного двигателя миров", "верховного творца". Так во всей стране новый культ означал поклонение высшему существу, Разуму, Природе. В нем причудливо переплетались деизм с пантеизмом, христианство было заменено "естественной религией", культом Родины и "общественных добродетелей".

Следовательно, главным, содержанием дехристианизации была не борьба с религией вообще, а попытка основать новую буржуазную религию взамен существующей. Делались даже попытки установить некое единообразие обрядовых форм культа Разума, даже ввести должности священнослужителей Разума.

Таким образом, буржуазия призвана была заменить одну религию другой. Ведь совершенно независимо от личных намерений и взглядов отдельных творцов революции на деле объективно под знаменем Свободы и Равенства утверждался буржуазный строй, а для его освящения нужен был культ, нужны были храмы. Вожди революции были озабочены тем, как бы внушить массам чувство уважения и религиозного трепета перед частной собственностью и законом, который ограждает ее от покушения. "Закон, - говорил якобинец Ромм, - есть религия государства". Ему вторил жирондист Инар: "Закон - мой бог, и я не знаю никакого другого". [88, с.375] С первых дней буржуазные политики стремились окружить революцию ореолом святости, чтобы ее установления почитались низам. Уже тогда начали вырабатываться символика и церемониалы, вроде присяг, алтарей отечества, пучков, символизирующих единство страны, множество празднеств, обставленных с торжественностью поистине религиозной. Так складывались элементы будущего культа.

А между тем, несмотря на то, что католицизм был объявлен "ликвидированным", он в действительности продолжал существовать. Жорес был прав: "Воистину, христианство не держалось бы XVIII веков, если бы достаточно было одного эбертизма, чтобы его опрокинуть" [68, т. З, с.188]

Многие тысячи неприсягнувших священников продолжали, особенно в деревне, втайне отправлять службу, скрываясь от террора. Даже в самой столице богослужение так и не прерывалось - молились в часовнях Оратории на улице Анфер и женского монастыря на улице Сен-Оноре.

Нельзя забывать, что крестьянство, оставшееся неграмотным, веками находившееся под влиянием церкви и религии, было верующим. Самым ярким подтверждением этого является донесение агента Кайава: "Я проезжал через один поселок, все жители которого стояли на коленях у своих дверей. На мой вопрос, что произошло, они отвечали: на расстоянии одного лье отсюда служат вечерню".

Дехристианизация, проведенная административными методами, нажимом сверху, не могла найти поддержку масс. Напротив, она вызывала их недовольство. В департаменте Сены крестьяне взялись за оружие, чтобы требовать открытия запертых церквей. Имели место случаи, когда рядом с протестами против дехристианизации ставились контрреволюционные требования. Так, в Жюи-сюр-Морэн сотни вооруженных крестьян угрожающе заявили комиссару Мориссону: "Мы хотим, чтобы была восстановлена католическая религия и чтобы не было якобинцев". Даже в городах, промышленных центрах нередко проходили манифестации с лозунгами: "Да здравствует религия", жалобами рабочих на то, что с исчезновением праздников не стало выходных дней. Из коммуны Сен-Мартен-дю-Вьо-Беллем в Конвент поступил адрес, подписанный 87 гражданами. Считая себя верными республиканцами, подавшие петицию, предупреждали, что "бессмысленно хоронить католический культ, раз он живет в сердцах французов: это - феникс, который возродится из пепла".

Волнениями воспользовались и священники, для которых отречение от сана было не более чем уловкой. Поддавшись их подстрекательской политике, многие приходы требовали возвращения своих кюре. Комиссар Жанбон-Сен-Андрэ, предупреждая об опасности волнений на религиозной почве, связывал их именно с дехристианизацией. Он указывал, что "недоброжелатели злоупотребляют" движением и распространяют "обвинения в атеизме". [68, т. З, с.301]

Но дехристианизацию отвергли и атеисты как новый вид религии.

Даже не все якобинцы поддержали дехристианизацию. С резким осуждением выступил Робеспьер. Он не был атеистом и в его планах будущего общества религии отводилось почетное место, он стремился доказать, что религия - необходимый элемент государственной жизни и ее должны исповедовать все. Атеизм, по убеждению Робеспьера, безнравственен и страдает отсутствием добродетели. Это были взгляды Руссо, который в своих представлениях об идеально построенном обществе предусмотрел "гражданскую религию" для всех. "Государство важно, - писал Руссо, - чтобы каждый гражданин имел религию, которая заставила бы его любить свои обязанности". [49, с.96] Но это была не главная причина отрицательного отношения Робеспьера к религии. Непризнание дехристианизации было вызвано, прежде всего, политическими мотивами. В стране, где большинство населения было верующим, принудительная дехристианизация должна была возбудить недовольство народа. Робеспьер справедливо опасался, что пропаганда, оскорбляющая религиозные чувства верующих, способна породить среди деревенского населения новые мятежи под религиозным флагом и ухудшить международное положение Франции.

Внешнеполитические мотивы также занимали видное место в определении позиции Робеспьера. Он опасался, что насильственная дехристианизация и в тех областях, которые занимали французские войска, повлияет на позиции нейтральных держав, так как даст в ряды Франции новое оружие в виде обвинений революции в богохульстве.

Эти причины дали Робеспьеру основание обвинить дехристианизаторов в том, что они возбуждают фанатиков против революции, что из-за них пламя мятежа в Вандее никогда не погаснет, что против "святотатственного правительства" пойдет вся Европа.

Тем не менее, казалось совершенно невозможным сразу обрушиться на движение, все же рожденное патриотическими чувствами, да еще в тот момент, когда плебеи и санкюлоты навязывали правительству свои методы расправы с врагом, свою социальную политику. На время Робеспьер решил воздержаться от выступлений против движения, из которого вырос культ Разума. Но он его не одобрял, более того - отвергал. После смерти у Робеспьера была найдена рукопись, в которой сказано: "Нет! Смерть не есть вечный сон. Граждане, вычеркните с могильных плит это изречение. Замените его другим: "Смерть есть начало бессмертия"". [46, с.57].

Не слышно было протестов Робеспьера ни 10 ноября, когда в Конвенте совершались церемонии в честь Разума, ни в дни, когда читались заявления об отречении от сана, об отказе от католического культа, ни тогда, когда в Конвенте прозвучала откровенно атеистическая речь Анахарсиса Клоотса, предложившего Конвенту принять в дар его многолетний труд под названием "Достоверность доказательств магометанства".

Только 21 ноября 1793 г. Робеспьер в якобинском клубе произнес знаменательную речь. Итак, антихристианская пропаганда, атеизм были решительно осуждены. Политические соображения Робеспьера, всеми признанного авторитетного вождя революции, увлекли за собой Конвент, и судьба культа Разума была предрешена. 5 декабря, в ответ на опубликованный антифранцузский манифест европейских монархов Конвент принял составленный Робеспьером манифест к народам Европы. В нем говорилось: "Ваши повелители обманывают вас, говоря, что французская нация преследует все религии, что мы заменили, культ божества культом нескольких людей. Они рисуют нас в ваших глазах идолопоклонниками или безумцами. Это неправда. Французский народ и его представители уважают свободу всех культов и не подвергают гонению ни один из них". [93, с.212]

Теперь оставалось официально осудить дехристианизацию, и это сделал декрет 5-8 декабря 1793 г.

Таким образом, и в период проведения политики дехристианизации в стране по-прежнему оставалось большое количество верующих людей, даже сами дехристианизаторы не были атеистами, а наоборот стремились к еще большему распространению религии. Но так как католическое духовенство отказалось поддержать новое правительство и стало на борьбу с ним, то якобинцам нечего не оставалось делать, как запретить католичество и начать утверждение новой религии, со своими догматами, культами, священнослужителями, которые поддерживали новое правительство, новый строй.

Не были, на мой взгляд, атеистами санкюлоты и плебеи. Свой гнев они направили против всего того, что ассоциировалось с предательской католической религией. Но приняв деятельное участие в празднике Разума и других мероприятиях они доказали свою предрасположенность к принятию новой религии.

Единственный класс, который фактически весь остался верен католицизму, были крестьяне, которые не только не поддержали дехристианизацию, но и выступили ярыми ее противниками.