Глава I. Категориальные и семиотические характеристики фразеологического интенсификатора

Становление знаковых функций и характеристик ФИ

Фразеологическое значение ФИ в когнитивном аспекте      

ВЫВОДЫ  ПО  ПЕРВОЙ  ГЛАВЕ

1. Корпус ФИ можно условно поделить на две группы. Первая группа, более многочисленная, включает ФИ наивысшего уровня фразеологической абстракции. У данных ФИ наличествует разрыв связи между значением идиомы и значением ее компонентов. Такие ФИ заведомо формируются с развитием их классических знаковых функций, достигая высокой мобильности в плане снтаксиса. Вторая группа состоит из ФИ с менее высоким уровнем фразеологической абстракции. Буквальные значения компонентов частично изоморфны переносным значениям. Случаи ремотивации ФИ этой группы показывают, что их знание связано с обоими мирами переживания – метафорическим и прототипическим.

2. В системно – языковом описании ФИ представлены как знаки вторичной предикации, определяющие признаки материи, обслуживающих имена событий, фактов, действий и состояний, т.е. в тех сферах, где предицируются свойства, состояния, события, интерпретируемые через свойства лица.

3. ФИ представляют собой языковые знаки особого рода и наделены целым рядом особенностей, отличающих их от других языковых знаков, таких, например, как слово и свободные сочетания слов (часто неполный компаративный оборот). Эти особенности в основном сводятся к следующим:

1) ФИ в отличие от лексического интенсификатора является сложным

раздельнооформленным языковым образованием;

2) в отличие от свободного словесного комплекса ФИ обладают максимальной степенью фразеологической устойчивости, основными показателями которой являются: устойчивость употребления; устойчивость лексического состава, допускающая подмену компонентов ФИ только в пределах фразеологической вариантности; морфологическая устойчивость, проявляющаяся в наличии у ФИ компонентов с нулевой или неполной парадигмой;

3) от свободных сочетаний слов ФИ отличает их воспроизводимость в готовом виде.

4. ФИ и их лексические синонимы по-разному выражают интенсифицирующее значение. Лексические интенсификаторы употребляются в своих буквальных значениях, в то время как компоненты ФИ полностью утрачивают свои буквальные значения и приобретают целостное интенсифицирующее значение в результате экспрессивного переосмысления, которое у некоторой группы ФИ протекает как процесс метафоризации значения прототипа ФИ.

5. Как и любой языковой знак, ФИ с необходимостью отражает определенные аспекты концептуальной картины миры, или знания о мире, которые, в свою очередь, структурированы в сознании носителя языка в виде прототипов и фреймов. Обозначение некоторого фрагмента действительности происходит в ФИ путем установления подобия и сходства между новым содержанием и свойствами прототипа ФИ или между новым содержанием и той типизированной ситуацией, закрепленной в языковой картине мира, которая выражается внутренней формой ФИ в виде фрейма. Следовательно, процесс образования интенсифицирующего значения представляет собой концептуализацию и вербализацию окружающей действительности, а ФИ – знаки для обиходно-бытовой наивной картины мира, в которых отражены знания и опыт народа.

6. ФИ не описывают мир, а интерпретируют его и создаются для того, чтобы выражать субъективное и, как правило, эмоционально окрашенное отношение говорящего к миру. Таким образом, можно считать, что ФИ - знаки антропометрические.

К определению понятия “дискурс”: различные подходы к его трактовке

Определение такого понятия, как “дискурс”, уже предполагает некоторую идеологическую ориентацию, собственную точку зрения на анализ языкового общения. В этой связи интересно проследить становление научной мысли относительно данного понятия.

Мишель Фуко рассматривает дискурс в самом широком смысле и считает дискурс не лингвистическим, а общекультурным понятием. Он пишет: “…Безусловно, дискурс – событие знака, но то, что он делает, есть нечто большее, нежели просто использование знаков для обозначения вещей. Именно это нечто большее позволяет ему быть несводимым к языку и речи” (Фуко 1996: 50). Единицей или “атомом” дискурса в понимании М.Фуко является высказывание. Совокупности высказываний образуют дискурсивные формации. Фуко относит к формациям такие стороны жизни человеческого общества, как экономика, политика, медицина, науки о живых существах, что позволяет ему говорить, например, о климатическом дискурсе, дискурсе экономическом, дискурсе естественной истории, психиатрии и т.д. Таким образом, все области человеческого знания являются в его представлении совокупностями дискурсов. При этом Фуко признает, что такое употребление понятия “дискурс” не считается общепринятым, а лингвисты придают ему совсем иной смысл.

В лингвистических исследованиях понятие “дискурс” трактуется как “связный текст в совокупности с экстралингвистическими, прагматическими, социокультурными, психологическими и др. факторами; текст, взятый в событийном аспекте, речь рассматриваемая как целеноправленное социальное действие, как компонент, участвующий во взаимодействии людей и механизмах их сознания. Дискурс – это речь, погруженная в жизнь” (ЛЭС 1990:136).

Ю.С.Степанов считает лучшим определение, данное дискурсу В.З.Демьянковым: “Discourse– дискурс, произвольный фрагмент текста, состоящий более чем из одного предложения или независимой части предложения. Часто, но не всегда, концентрируется вокруг некоторого опорного концепта; создает общий контекст, описывающий действующие лица, объекты, обстоятельства, времена, поступки и т.п., определяясь не столько последовательностью предложений, сколько тем общим для создающего дискурс и его интерпретатора миром, который “строится” по ходу развертывания дискурса”. Следует заметить, что в этой части определения В.З.Демьянков выражает интенциональную структуру дискурса, поскольку речь в ней идет о мире интерпретатора, т.е. об интенциональном горизонте и контексте интерпретации. Вместе с тем, дискурс, как считает автор данного определения, имеет логическую структуру и продолжает: “Исходная структура

для дискурса имеет вид последовательности элементарных пропозиций, связанных между собой логическими отношениями конъюнкции, дизъюнкции и т.п. Элементы дискурса: излагаемые события, их участники, перформативная информация и “не-события”, т.е. а) обстоятельства, сопровождающие события; б) фон, поясняющий события; в) оценка участников событий; г) информация, соотносящая дискурс с событиями” (цит. по Степанов 1995: 37-38).

 Как следует из обоих определений, дискурс необходимо понимать как текст или речь в действии, в совокупности со всеми экстралингвистическими факторами, включая знания о мире, мнения, установки, оценки, цели адресанта. Таким образом, дискурс – более широкое и открытое понятие.

Интересна точка зрения Ю.С.Степанова, связывающего дискурс с понятиями альтернативного мира, факта и причинности. Ю.С.Степанов также дает широкую лингво – философскую трактовку дискурса как “языка в языке”, представленного в виде особой социальной данности (Степанов 1998). При этом дискурс не может быть сведен к стилю, грамматике или лексикону как просто язык. Он “существует, прежде всего, и главным образом в текстах, но таких, за которыми встает особая грамматика, особый лексикон, особые правила словоупотребления и синтаксиса, особая семантика, - в конечном счете – особый мир” (Степанов 1998: 676). Хотя Ю.С.Степанов также говорит о существовании дискурса в текстах, его видение дискурса как особого, возможного мира выводит дискурс далеко за рамки текста.

Рассмотрим теперь, как некоторые зарубежные лингвисты, внесшие значительный вклад в разработку теории дискурса, определяют это понятие. Дебора Шифрин видит три подхода к определению понятия “дискурс”. Первый подход, осуществляемый с позиций формально ориентированной лингвистики, определяет дискурс просто как язык выше уровня предложений или словосочетания – “language above the sentences or above the clause”(цит. по Макаров 1998:69). Второй подход дает функциональное определение дискурса как “всякого употребления языка”: the study of discourse is the study of any aspect of language use”(указ.соч.:69.). Этот подход предполагает обусловленность анализа функций дискурса изучением функций языка в широком социокультурном контексте. Третий подход к определению “дискурса” подчеркивает взаимодействие формы и функции: “дискурс как высказывания” – “discourse as utterances” (указ.соч.:70). Это определение подразумевает, что дискурс является не примитивным набором изолированных единиц языковой структуры “больше предложения”, а целостной совокупностью функционально организованных, контекстуализованных единиц употребления языка.

Несомненный интерес к рассматриваемому понятию вызывает подход Роберта де Богранда. Ученый трактует данное понятие под несколько иным углом зрения и, позволим себе заметить, в совершенно оригинальном контексте. Принимая во внимание тот факт, что наука о языке XX века долго изучала лишь язык как таковой, Богранд подчеркивает, что в реальном мире язык не существует сам по себе: “Вы не найдете голландский язык, прогуливающимся вдоль каналов, английский язык, наслаждающимся чашкой чая, а немецкий, бешено несущимся по автобану. Вы обнаружите лишь дискурсы, т.е. реальные коммуникативные события” (Beaugrande 1997:36).

Подобную точку зрения высказывает один из ведущих разработчиков теории дискурса голландский лингвист Т.ван Дейк. Он также определяет дискурс как коммуникативное событие, при этом люди используют язык для передачи своих идей и мыслей, что, в свою очередь является частью более сложных социальных действий (Dijk 1997). Таким образом, в понимании Т. ван Дейка, дискурс – это использование языка, передача мыслей и убеждений, речевое воздействие. При рассмотрении понятия “дискурс” краткого комментария требует соотношение понятий “дискурс” и “текст”.

Дискурс versus Текст

 Рассматривая соотношение этих двух понятий, В.Г. Борботько утверждает, что текст - более общее понятие, чем дискурс, поскольку текст - есть последовательность единиц любого порядка. Дискурс, по мнению ученого, тоже текст, но такой, который состоит из коммуникативных единиц языка – предложений и их объединений в более крупные единства, находящиеся в непрерывной внутренней смысловой связи, что позволяет воспринимать его как цельное образование. Дискурсами можно считать например, тексты, рассказы, статьи, выступления, стихотворения (Борботько 1981). Вместе с тем, В.Г.Борботько не отрицает статус дискурса как “высшей по рангу коммуникативной единицы языка” (Борботько 1981: 104).

Некоторые лингвисты соотносят понятия “дискурс” и “текст”, предпринимая попытки дифференцировать категории текст и дискурс, до этого бывшие нередко взаимозаменяемыми, с помощью фактора ситуации. Дискурс предлагают трактовать как “ текст плюс ситуация”, а текст, соответственно, определяется как “дискурс минус ситуация” (Оstman, Virtanen 1995:240).

Иногда разграничение данных категорий происходит по линии письменный текст vs. устный дискурс. Так, у И.Р.Гальперина находим следующее понимание текста, согласно которому: “текст – это фиксированное на письме речетворческое произведение” (Гальперин 1981:18). Вслед за И.Р.Гальпериным З.Я.Тураева принимает столь узкое определение текста, которое исключает из рассмотрения устную речь и согласно которому “текст является произведением речетворческого процесса, обладающим завершенностью, объективированным в виде письменного документа …» (Тураева 1986: 11). Данный подход, весьма характерный для сторонников формального изучения языка и речи, неоправданно сужает объем данных категорий, сводя их только к двум формам языковой действительности – использующей и не использующей письмо. На основании этой дихотомии ряд лингвистов предпочитают разграничивать анализ дискурса, объектом которого, по их мнению, должна быть устная речь и лингвистику письменного текста (Hoey 1983/4). Такой подход иногда не срабатывает, например, доклад можно рассматривать одновременно как письменный текст и выступление (коммуникативное событие), хотя и монологическое по своей природе, но тем не менее отражающее всю специфику языкового общения в данном типе деятельности.

В весьма многих функционально ориентированных исследованиях прослеживается тенденция к противопоставлению дискурса и текста по ряду оппозитивных критериев: функциональность- структурность, процесс- продукт. Соответственно, различаются структурный текст-как-продукт и функциональный дискурс-как-процесс  (Макаров 1998).

Некоторые лингвисты трактуют дискурс как подчеркнуто интерактивный способ речевого взаимодействия, в противовес тексту, обычно принадлежащему одному автору, что сближает данное противопоставление с традиционной оппозицией диалог vs. монолог. Само по себе это разграничение довольно условно, о диалогичности всего языка, речи и мышления писали Л.С.Выготский, М.М.Бахтин и др. (Выготский 1999, Бахтин 1979). На неадекватность такого строгого разграничения дискурса и текста указывает Т.А.ван Дейк. Рассматривая дискурс как форму вербального взаимодействия, вовлекающего таких пользователей языка, как говорящий и реципиент, ученый подчеркивает, что “ текст является скорее продуктом вербальных актов нежели формой взаимодействия” и далее “…однако, несмотря на это, тексты также имеют своих “пользователей”, а именно автора и читателя” (Dijk 1997:3). Очевидно, мы можем говорить о письменном взаимодействии.

Таким образом, несмотря на существенные различия между дискурсом и текстом, между ними существуют некоторое сходство, достаточное для того, чтобы, как считает Т.А.ван Дейк, включить в понятие “дискурс” текст как абстрактный теоретический конструкт, реализующийся в дискурсе (Dijk 1985) так же, как предложение актуализируется в высказывании. По выражению Дж. Лича, текст реализуется в сообщении, посредством которого осуществляется дискурс (Leech 1983: 59).

Как видим, современная лингвистика богата разнообразными подходами к определению понятия “дискурс”. В данной связи обращает на себя внимание точка зрения  А.М.Каплуненко, который весьма точно выражает соотношение понятий “дискурс” и “текст”. Согласно точке зрения ученого, “дискурс является более широким и универсальным лингвистическим объектом, охватывающим не только самое языковую структуру речевого произведения, но также типовые параметры коммуникативной ситуации, особенности коммуникантов, стратегию построения коммуникации. В отличие от дискурса, текст представляет собой более специфическое и узкое явление, не выходящее за рамки собственно структурно-смысловых параметров речевого произведения (Каплуненко 1991). Такое широкое понимание дискурса сегодня все чаще встречается в лингвистической литературе, затрагивающей этот вопрос. Конечно, всю ее мы не сможем исчерпать, поэтому в качестве основной примем точку зрения Т.ван Дейка, согласно которой, дискурс –это сложное коммуникативное явление, включающее, кроме текста, еще и экстралингвистические факторы (знания о мире, мнения, установки, цели адресата, необходимые для понимания текста). Вслед за ученым мы рассматриваем дискурс в трех его аспектах: 1) использование языка, 2) передача идей и убеждений (коммуникация), 3) взаимодействие в социально-обусловленных ситуациях.

Очевидно, интеграционный подход к изучению всех трех аспектов дает полное представление о том, как использование языка влияет на способ передачи идей и убеждений, и наоборот, а также как аспекты взаимодействия

влияют на то, как люди говорят и как убеждения контролируют использование языка и взаимодействие в ходе коммуникации.

Напомним, что объектом настоящего исследования являются ФИ, поэтому не следует упускать из поля зрения тот факт, что интенсивность – это не просто “довесок” к семантике предиката, а прежде всего часть целого смысла, характеризующего интенциональность автора речи. Этим объясняется наше столь пристальное внимание к анализу дискурса как методу исследования прагматико – коммуникативных параметров ФИ. В настоящее время в теоретической лингвистике существуют различные модели анализа дискурса. Обращение к дискурсивному анализу при исследовании ФИ в контекстно – дискурсивных условиях предполагает обоснование выбора одной из них.

Когерентность дискурса и ФИ

Когерентность представляет собой определенную организацию высказываний в дискурсе. Практически каждый из нас в состоянии отличить связанный дискурс от неупорядоченной массы высказываний. “Дискурс – это не сознание, которое помещает свой проект во внешнюю форму языка, это не самый язык и, тем более, не некий субъект, говорящий на нем, но практика, обладающая собственными формами сцепления и собственными формами последовательности” (Фуко 1996: 168).

В лингвистических исследованиях, проводимых в русле лингвистики текста, термин “когерентность” отождествляется с термином “когезия”. Ученых, занимающихся данной проблематикой, условно можно поделить на три группы: тех, кто рассматривает когезию как совокупность формально-грамматических внутритекстовых связей (Halliday, Hasan 1976, Stoddart 1991, Cook 1989, Кухаренко 1988, ван Дейк 1989) в ее оппозиции к когерентности как явлению более высокого порядка, обеспечивающему смысловое единство текста; тех, кто их отождествляет или считает синонимичными (Москальская 1981) и тех, кто вообще не выделяет термина когерентность, анализируя когезию в двух ее ипостасях, т.е. одновременно в качестве средства как формальной, так и содержательной связанности текста (Гальперин 1981). В данной связи небезинтересно проследить разницу между терминами “логика” и “когерентность”, которую проводит Г.Гийом. Отталкиваясь от цитаты Г.В.Лейбница “вещи мешают друг другу, а идеи вовсе не мешают друг другу”, французский ученый нашел необходимым сказать, что “при овеществлении у вас останутся только пути когерентности, при идеализации без овеществления перед вами будут пути логики. Так, логика предписывает суждению прямой путь. Когерентность предписывает упорядоченное движение вперед, которое не осуществляется по такому прямому пути” (Гийом 1992:19).

Приведенные выше подходы к понятиям “когерентность” и “когезия” позволяют заключить, что независимо от того, как понимаются сущность и границы данных понятий, все они обнаруживают ряд общих моментов, суть которых состоит в том, что как когезия, так и когерентность обеспечивают целостность и единство дискурса. Вместе с тем, мы разделяем мнение тех лингвистов, которые считают, что когерентность шире когезии и охватывает кроме формально-грамматических аспектов связи высказываний, семантико-прагматические, функциональные аспекты смысловой и деятельностной связанности дискурса.

Т.ван Дейк рассматривает когерентность дискурса  на локальном и глобальном уровнях. Локальную когерентность ученый определяет в терминах отношений между пропозициями, выраженными соседствующими предложениями, а глобальную когерентность Т.ван Дейк рассматривает как отношение каждого конкретного высказывания к общему плану коммуникации (ван Дейк 1989).

Поскольку дискурс в настоящем исследовании анализируется с лингвистических позиций, основной задачей этой процедуры является поиск значения дискурса. Так же как мы хотим знать, как соотносятся значения слов в предложении, образуя значение предложения, мы должны знать, как соотносятся значения предложений, образуя значение целой последовательности предложений. Другими словами, как связываются пропозиции дискурса, чтобы образовать последовательность и как они создают общее значение дискурса. При таком толковании значения дискурса основным понятием в анализе дискурса становится пропозициональная или семантическая когерентность дискурса.

ФИ как знак иллокуции

Общеизвестно, что основным компонентом в структуре прагматического содержания дискурса является его иллокутивная сила. Иллокутивная сила есть то, что манифестирует дискурс. Данный раздел предусматривает выявление роли ФИ и степени его участия в формировании и развертывании совокупной иллокутивной силы дискурса. В I-ой главе настоящего исследования мы пришли к выводу о том, что большинство ФИ - это идиоматизмы, которые обретают полную знаковость в системе языка. Данный вывод дает основание предположить, что в дискурсе ФИ – тоже знак, поскольку пропозиционально не развернут и не развит. Тогда возникает вопрос: “Знаком чего является ФИ?” Мы полагаем, что в дискурсе ФИ – знак иллокуции, знак, который указывает на то, как именно должна пониматься пропозиция в высказывании. Обычно знак эквивалентен высказыванию и включает в свой состав иллокутивную силу (Арутюнова 1988б). Первый параграф данного раздела предусматривает анализ таких высказываний.

3.1.1.Участие ФИ в формировании иллокутивной силы высказывания

 В своей докторской диссертации А.М.Каплуненко доказал, что ФЕ по их семантико-коммуникативной природе являются носителями определенной иллокуции (Каплуненко 1992). Данное положение распространяется и на объект нашего исследования. Действительно, результаты проведенного исследования свидетельствуют о том, что в современном дискурсе ФИ выступают носителями ассертивной, комиссивной и декларативной иллокутивных сил. Проиллюстрируем этот вывод примерами:

Alfred: Go on with you, Charlie. Now you tell your Uncle Alfred the truth. You can trust an old friend. I’m a man of the world. There is a woman in this. Deny it if you can.

Charles: I do.

Alfred: You can’t throw dust in Uncle Alfred’s eyes like that. Uncle Alfred wasn’t born yesterday. If you’ve let your business go to old billy-o and you’re leaving your wife and family, it’s for a woman or I’ll eat my hat.

Charles: Eat it then (W.S.Maugham “The Bread- Winner” p.269).

Данному разговору, собеседниками в котором являются племянник и его дядя, предшествовало следующее событие. Преуспевающий бизнесмен Чарльз запустил дела и после девятнадцати лет счастливой семейной жизни внезапно уходит из семьи. Друзья и родственники теряются в догадках о причинах столь неожиданного поступка. Недоумевает и дядя Чарльза, Альфред, он очень сильно переживает за своего племянника и просит рассказать ему правду. Альфред уверен, что причиной всех бед является женщина. Интенциональный горизонт Альфреда, определяемый в описываемом эпизоде интенциональным состоянием веры в свою правоту, с необходимостью задает намерение добиться признания Чарльза, что в свою очередь обусловливает речевое поведение Альфреда. Следует заметить, что последовательность высказываний Альфреда составляет макроречевой акт аргументации, иллокутивная цель которого состоит в том, чтобы убедить слушающего (Чарльза) в истинности высказанного говорящим (Альфредом) тезиса, вербализованного ассертивом “There is a woman in this”. Отрицание Чарльзом пропозиции ассертива-тезиса своего дяди обусловливает необходимость  усиления иллокутивной силы “выдвижение тезиса”, которое обеспечивает употребление Альфредом ФИ “I’ll eat my hat”в последнем высказывании. Если мы сравним данное высказывание, которое можно охарактеризовать как декларатив-тезис, и ассертив-тезис, высказанный Альфредом ранее, то увидим, что пропозиция в декларативе выражена с большей силой, чем в ассертиве. Именно употребление ФИ обращает пропозицию: “А предпринимает действие по причине В” в утверждение об изменении мира, факт которого подкрепляется авторитетом говорящего, т.е. в декларатив: “Я, Альфред, утверждаю/ заявляю, что Чарльз запустил дела, бросает жену и детей ради женщины”. Такое толкование, как нам кажется, позволяет понять, почему именно здесь возникло это высказывание (Фуко 1996) и почему это высказывание, а не другое возникло в этом месте, на этом участке дискурса.

Следует отметить, что являясь “торжественным заявлением и клятвенным заверением в истинности и достоверности” (OED), данный ФИ формирует декларативную иллокуцию высказывания в условиях аргументации как в оригинальном, так и в современном дискурсе. Декларативное высказывание, проанализированное выше, относится к современному дискурсу. Рассмотрим еще одно высказывание с ФИ I’ll eat my hat, которое датировано 1837 годом и восходит к создателю данного выражения Ч.Диккенсу, т.е. к оригинальному дискурсу.

“I really am so wholly ignorant of the rules of this place,”returned Mr.Pickwick, “that I do not yet comprehend you. Can I live anywhere else? I thought I could not”.

“Can you!” repeated Mr.Martin with a smile of pity.

“Well, if I knew as little of life as that, I’d eat my hat and swallow the buckle”, said the clerical gentelman solemnly.

“So would I”, added the sporting one (Ch.Dickens “Posthumous Papers of the  Pickwick Club”, ch.42, p.606).

Появление мистера Пиквика в тюремной камере обитатели восприняли без какой-либо радости. Проживание еще одного человека и без того в очень тесной комнатушке никоим образом не входило в планы трех бездельников. Поэтому они решают откупиться от мистера Пиквика и предлагают ему поискать другую, более просторную камеру. Мистер Пиквик отказывается сделать это, он не очень хорошо знаком со здешними правилами и все еще никак не может понять, разве может он поселиться где-нибудь в другом месте. С целью повлиять на процесс принятия мистером Пиквиком решения найти другую камеру таким образом, чтобы он был уверен в благоприятности для него самого совершения данного действия, один из обитателей камеры вводит  пропозицию “Well, if I knew as little of life as that, I’d eat my hat and swallow the buckle”. ФИ I’d eat my hat придает данной пропозиции декларативную иллокутивную силу, вследствие чего все высказывание может быть описано как заявление, семантическая структура которого такова: “ я заявляю, что очень хорошо знаю (тюремную) жизнь”, а импликатура имеет вид: “я уверяю Вас, что Вы можете поселиться в другом месте”. Известно, что декларативные речевые акты требуют определенного экстралингвистического положения статуса говорящего. Контекст ситуации, дискурс в рассматриваемом примере показывают нам, что автором данного заявления является духовная особа (clerical gentleman), наличие авторитета которой необходимо для того, чтобы удостоверить факт наличия возможности для мистера Пиквика найти другую камеру.

Таким образом, сохранение оригинальной иллокутивной силы этого ФИ является одним из основных условий его устойчивости и воспроизводимости. Сохранение совокупной иллокутивной силы обеспечивает устойчивость и воспроизводимость двум другим ФИ: like a shot и like the dickens. В современном дискурсе данные ФИ могут носить характер иллокуции ассертива и комиссива. Рассмотрим два примера, представляющие собой фрагменты бытового разговора. В первом примере ФИ выступает носителем комиссивной иллокуции, а во втором – ассертивной.

1. “… and suppose I do, Mary and I get permission to broaden the scope of the research, would you come to work with me?”

“ Like a shot ”, she said. “ Equal pay for equal work?” (M.Wilson“Live with Lightning”, p. 385).

2. … he changed his tone to one of kindly interest.

 “Does your tooth hurt?”

“Like the dickens”.

“So does mine. Coo!”

“Coo here too” (P.G. Wodehouse “Laughing Gas”, p.51)

Насколько позволяют судить данные примеры, а также анализ еще ряда примеров с этими ФИ, в дискурсе бытового разговора они формируют комиссивную и ассертивную иллокутивные силы в условиях диалогической комплементации. Под диалогической комплементацией мы вслед за С.А. Александровой понимаем “взаимодополняемость и взаимопроницаемость структурных единиц диалога на основе семантико-прагматического содержания” (Александрова 1998:5).

В разговоре между двумя молодыми учеными, героями романа Уилсона Митчела “Жизнь во мгле” (см. пример 1), комплементация как речевое действие представляет собой директивный и комиссивный речевые акты, в основе которых лежат определенные интенции. Начинающий ученый, Эрик Горин, работающий в области ядерной физики, переживает подъем, счастье и муки в своих научных исканиях. Он открывает лабораторию по испытанию изобретенного им прибора и для совместного проведения исследования ищет единомышленников, одним из которых он считает Мэри Картер. Эрик восхищен ее талантом и, ощущая общность их научных интересов, предлагает ей сотрудничать с ним. В основе косвенного директива, произнесенного Эриком, лежит просьба о совместном проведении исследования. Мэри вступает в разговор, совершая комиссивный речевой акт с целью выразить свое желание и согласие работать с ним на равных правах.

Следует подчеркнуть, что комплементация – интерпретативный процесс реагирования на исходную реплику высказывания. Другими словами, это речевое действие, направленное в структурном и смысловом плане на завершение исходной реплики говорящего со стороны слушающего, т.е. на достижение смысловой целостности. Смысловая целостность реплики-вопроса и реплики-ответа в минимальном диалоге между двумя пациентами, страдающими от ужасной зубной боли (см. пример 2), заключается как в единстве темы обеих реплик, так и в особой синсемантии: ни реплика –вопрос, ни реплика-ответ не могут существовать в качестве отдельных высказываний, обособленно друг от друга. Реплика-вопрос в анализируемом втором примере “Does your tooth hurt?” еще не высказывание, а лишь стимул, исходящий от одного из собеседников и побуждающий к высказыванию. Ответная реплика, состоящая из ФИ “Like the dickens” также не обладает смысловой самостоятельностью в отрыве от вызвавшей ее реплики-вопроса. Только, взаимодополняя друг друга, реплика-вопрос становится высказыванием с пропозицией запроса о положении дел в мире, а реплика-ответ получает законченный смысл  утверждения и приобретает ассертивную иллокуцию.

Теперь рассмотрим роль ФИ и степень его участия в развертывании иллокутивной семантики дискурса, которая на локальном уровне заключается в том, что ФИ способствуют совокупной иллокутивной силе высказывания, частью которого они являются. Исследование показало, что роль ФИ в этом содействии сводима к роли усилителя иллокутивной силы высказывания. Кроме того, было установлено, что в последовательности иллокутивных актов, представляющих собой сложный речевой акт, ФИ способствуют наращиванию иллокутивной силы этого речевого акта.

ФИ в нарративном дискурсе

 

Основным компонентом нарративного дискурса является нарративный текст, представляющий собой “репрезентацию последовательности сжатых событий” (van Dijk 1997). Событие в настоящем исследовании рассматривается как сложное когнитивно - семантическое единство. С целью выявления коммуникативного предназначения ФИ в нарративном дискурсе мы сопоставляем фрагменты текста с событийной моделью В.Я.Шабеса, в которую нами были включены некоторые категории модели события Л.Талми. Событийная модель В.Я.Шабеса содержит категорию “Макрособытие” и выступает в дискурсе в виде триединства: Пресобытие – Эндособытие – Постсобытие (Шабес 1989). Рассмотрим два примера, фразеологические контексты в которых представляют собой Макрособытия и описывают связанные во времени и следующие друг за другом события:

1.“It was cool and dark and a trickle of water flowed down the bed of a tiny, limpid stream. The spot was propitious. He gave the horse a touch of his spurs and galloped hell for leather till they came to the wood. He jumped off and lifted Catalina down” (W.S.Maugham “Catalina”, p.205).

2. “How pretty the Tuscan landscape was! Suddenly he pulled his horse up. The survants came up with him to see if there were anything he wanted and to their surprise saw that he was shaking with silent laughter. He saw the look on their faces and laughed all the more, then without a word clapped his spurs to the horse’s flanks and galloped hell for leather down the road till the poor brute, uncustomed to such exuberance, slackened down to its usual steady amble (W.S.Maugham “Then and Now”, p.216).

Ассертивы, содержащие пропозиции: “He gave the horse a touch of his spurs” (пример 1) и “ … then without a word clapped his spurs to the horse’s flanks”(пример 2), вводят Пресобытия, которые каузируют Эндособытия, вербализованные пропозициями: “and galloped hell for leather” (пример1), “galloped hell for leather down the road” (пример 2). За Эндособытиями во времени следуют консекутивные Постсобытия, рассматриваемые внешним интерпретатором как события – следствия Эндособытий. В тексте они эксплицируются ассертивами: “ till they came to the wood” (пример 1) и “till the poor brute, unccustomed to such exuberance, slackened down to its usual steady amble” (пример 2).

Эндособытия в анализируемых примерах имеют собственные темпоральные границы, отделяющие их от Пресобытий и Постсобытий. Предлог till в обоих примерах, указывающий на момент времени, вплоть до которого совершалось Эндособытие, обозначает в тексте границу между Эндособытием и Постсобытием.

В данных примерах нас интересуют Эндособытия, поскольку их вербальная экспликация в текстах включает ФИ. Эндособытие – континуальная единица, разворачивающаяся во времени, поэтому компоненты его структуры: Потенциал – Реализация - Результат удобно рассматривать последовательно. Итак, ассертивы “he gave the horse a touch of his spurs” (пример 1) и “ then without a word clapped his spurs to the horse’s flanks” (пример 2) вербализуют реализацию Агенсами Пресобытий, направленных на формирование адекватных Потенциалов Эндособытий. Таким образом, в Потенциалы Эндособытий входят результаты каузативных Пресобытий, связанных с данными Эндособытиями. Из контекстов, описывающих Пресобытия, мы узнаем, что Эндособытия имеют полные Потенциалы, которые включают в себя такие категории, как: Агенс (he), Предикаты (clapped, gave a touch), Материалы (horse’s flanks), Инструменты (spurs), Фигура (horse).

Процесс перехода Потенциала Эндособытия в Результат фиксирует Реализация, которая в данных примерах представлена как цельный, континуальный и интенсивный процесс. Континуальность и интенсивность процессов Реализации Эндособытий в обоих примерах вербализуют ФИ hell for leather.

Вместе с тем, во втором примере Реализация Эндособытия носит градуальный характер. Градуальность Реализации эксплицируют пропозиции ассертивов, содержащие такие предикаты, как “galloped hell for leather” и “slackened down to its usual steady amble”. Следовательно, Реализация есть градуальная трансформация Потенциала в Результат. Результаты Реализации Эндособытий эксплицируют их завершенность и вербализуются в Постсобытиях, которые свидетельствуют о максимальной степени усилий Агенса и Фигуры. ФИ в анализируемых примерах – средство выражения интенсивности процесса Реализации Эндособытия. Сопоставление фрагментов нарративного дискурса функционирования ФИ с моделью события демонстрирует вербализацию континуального и градуального аспектов события. Следовательно, ФИ в данных фрагментах нарративного дискурса выступают как знаки, указывающие на континуальность события.

Семиологическое отношение к событию, как отмечает Т.В.Радзиевская, неизбежно уже в силу того, что обозначения событий не столько характеризуют происходящее, сколько его интерпретируют: “Познание явления – это познание его многообразных связей с другими явлениями (событиями) разных сфер. Охарактеризовать событие – значит эксплицировать все связи данного события с другими событиями и выявить тем самым его значимость в этой совокупности связей” (цит. по Арутюнова 1988а: 175). Сопоставляя нарративные тексты с моделью события, мы заметили, что текст обладает еще одной важной особенностью. В зависимости от прагматической направленности того или иного текста, в нем могут маркироваться отдельные коммуникативно значимые категории событийной структуры.

Большую роль в выявлении коммуникативно значимого события У.Лабов отводит интенсификаторам: “в нарративном дискурсе интенсификатор выдвигает на первый план те события, которые являются наиболее важными и значимыми для контекста данной коммуникации” (W.Labov 1984:46). В примере, приведенном ниже, ФИ вводит ключевой предикат, обозначая коммуникативно значимое событие.

I got into trouble over opium and cocaine. That was the start. After that I went downhill hell for leather. Did spells at Cologne and Mannheim. And there’s no climbing back once a man’s touched rock bottom (Kenkyusha).

Сопоставление моделей когнитивных единиц (событий) с коммуникативными единицами (нарративными текстами, содержащими ФИ) демонстрирует существенно важную роль когнитивного компонента в коммуникативных процессах. При таком подходе (объемность) многомерность и континуальность (континуумность) оказываются не столько свойствами текста как явления объективной реальности, сколько продуктом взаимодействия когнитивного и коммуникативного компонентов речемыслительной деятельности.

З А К Л Ю Ч Е Н И Е