Александры Ивановны Баженовой

(22.01. 1947 – 04.09.2013)

 

В начале 1990-х годов для любителей чтения наступила райская пора: всё, чего раньше было не достать днём с огнём, заполнило книжные прилавки, в том числе и сказки, мифы, легенды. Кроме государственных издательств пополняли библиотеки и частные. Одно из первых частных издательств Саратова, «Надежда», обратилось ко мне с просьбой составить сборники мифов разных народов, предложив начать серию с греческих. «Да ими и так уже завалены магазины, – возразил я, – давайте лучше начнём с мифов древних славян». Издатели согласились, а я озадачился: кроме желания дать читателю родную мифологию у меня ничего не было.

Выручила Александра Ивановна Баженова, в ту пору возглавлявшая редакторов Приволжского книжного издательства. Оказалось, что ещё лет десять назад, участь в Литературном институте, она ходила в Ленинскую библиотеку и переписывала от руки (ни ксероксов, ни сканеров тогда не существовало!) изданные малыми тиражами в начале XIX века книги А. Кайсарова «Славянская и российская мифология» и Г. Глинки «Древняя религия славян».

Добавили мы главу «Рождение богов и богинь» из книги академика Б.А. Рыбакова «Язычество древних славян», только что изданную небольшим тиражом в Волгограде «Велесову книгу», Александра Ивановна написала обширное предисловие «Солнечные боги славян», облегчающее вхождение в книгу оторванного от своих корней читателя, – и стотысячный тираж «Мифов древних славян» из Саратова разошёлся по всей стране.

А Баженова продолжила поиск славянских древностей. Всю жизнь она собирала по крупицам разбросанные в разных малодоступных источниках (книгах, музеях, архивах) имена наших предков, в итоге десятилетий труда в Москве в 2006 году вышел в свет главный её труд – «Славян родные имена. Словарь исторических родокоренных имён славян и руссов за два тысячелетия».

Чтобы распространить знания о славянах, в декабре 1992 года Александра Ивановна создала Саратовское отделение Международного фонда славянской письменности и культуры, и уже 24 мая следующего года в Саратове впервые отмечали эту дату в кинотеатре «Пионер» концертом, организованным Баженовой и малочисленной, но сплочённой группой её единомышленников.

А ещё через год она повезла своих соратников на праздник Дня славянской письменности и культуры в Белгород (до 2009 года назначался «главный» город празднования, куда съезжались любители славянской культуры со всей страны; в 1994 году это был Белгород, практика выездных торжеств прекратилась в 2009 году, когда центром празднества был Саратов). В Белгороде Александра Ивановна познакомила нас со скульптором Вячеславом Михайловичем Клыковым, председателем созданного им Международного фонда славянской письменности и культуры.

Благодаря Александре Ивановне земляки узнали многие забытые или ещё неоткрытые имена подвижников славянской культуры. Так, из её уст я впервые услышал о наших современниках – замечательных поэтах Геннадии Ступине (уроженце Аткарска), Владимире Турапине и Николае Зиновьеве, по-иному (как на классика) взглянул на Анатолия Передреева. Творчеству последнего Баженова посвятила ещё неизданную книгу, подружившись с братом поэта и почерпнув от него сведения о детских годах нашего земляка, уроженца села Новый Сокур Татищевского района.

Самого Анатолия Константиновича Передреева она встречала в Центральном доме литератора в годы своей учёбы в Литинституте, но постеснялась познакомиться с ним. В 1990 и 2000-е годы, будучи уже зрелым литератором (в 1993 году её приняли в Союз писателей России как литературного критика), Александра Ивановна приняла деятельное участие в литературной судьбе многих начинающих писателей. Так, пока большинство критиков восторгалось появлением на литературном горизонте кубанца Николая Александровича Зиновьева, Александра Ивановна не ленилась посылать поэту развёрнутые критические разборы всех выходивших одна за другой книг Зиновьева, что, по признанию самого поэта, весьма благотворно сказалось на его творчестве.

Впрочем, это определение – «не ленилась» – совсем лишнее рядом с её именем: Баженова обладала колоссальной работоспособностью. Ведь, критику написать рецензию, тем более – на книгу, надо сначала прочитать сотни страниц разбираемого произведения, осмыслить их и найти убедительные аргументы в доказательство своей правоты. Плюс к профессиональным заботам ещё и общественная деятельность (фонд славянской письменности и культуры), да ещё обязанности мамы и бабушки не позволяли ей воплотить в жизнь всё задуманное, из-под её пера вышло не так много книг «Звёздные взлёты русской культуры», в 1995 году и «А.С. Кайсаров – забытый герой раннепушкинской эпохи», вышеупомянутый словарь славянских имён в 2006 году – вот и всё, хотя каждая из этих книг – событие в литературной жизни не только Саратова, но и страны (за словарь Баженова удостоена всероссийской литературной премии имени братьев Киреевских).

В августе 2013 года дождалась Баженова публикации сразу двух своих книг. В Саратове на свои деньги тиражом всего в сотню экземпляров издала сборник избранных своих статей о поэтах, писателях, музыкантах, дорогих её сердцу – Анатолии Передрееве, Николае Рубцове, Георгии Свиридове, Олеге Трубачёве (с этим известным славистом она дружила), Геннадии Ступине, Валентине Сорокине, Валерии Хатюшине, о наших земляках литературоведе Александре Скафтымове, писателе Олеге Лукьянове и поэте Владимире Борзове. О забытых именах прошлых столетий – Иване Дмитриеве, о плеяде деятелей культуры из рода Глинок, о Голицыных, обзоры о русском романсе и о скоморошничестве на Руси. Такая маленькая энциклопедия (хотя объём книги и составляет 510 страниц, но сколь обширна история культуры нашей страны!) культурной жизни истории последних двух веков.

С этой книгой 3 сентября Александра Ивановна поехала в Москву на открывающуюся международную книжную ярмарку, где уже была выставлена выпущенная тиражом в две тысячи экземпляров столичным издательством «Алгоритм» книга Баженовой «Легенды и боги древних славян» – фундаментальное исследование (576 страниц) верований и обычаев, календарных праздников и быта наших предков в дохристианскую эпоху. Как и над словарём славянских имён, над этой книгой трудилась Баженова не одно десятилетие. Список использованной (прочитанной, процитированной, переосмысленной, дополненной и исправленной) литературы – 365 названий – говорит о титаническом труде автора новой книги. В данном случае можно уже сказать не о маленькой, а о самой настоящей энциклопедии жизни древних славян.

Да и не только о стародавних временах ведёт речь писательница: повествуя о «делах давно минувших дней», наша землячка умудрилась соединить несоединимое: сугубо научное исследование со страстной публицистикой. Причём она находит простые и ясные слова для донесения смысла сложных понятий (вспомнилось, как мой товарищ предложил жене прочитать философские труды Ивана Ильина, и та с недоумением, раскрыв сочинения мыслителя, заметила: «Какой же он философ? Тут же всё понятно!»).

Вот прозвучавшие свежо размышления Баженовой о набившей оскомину от частого употребления теме «корней», связи поколений: «Исследования этнопсихологов последних лет показали: чуждая культурная среда (например, англоязычная: ранние – раньше пятого класса – уроки английского, песни на чужом языке, компьютерные команды и так далее) угнетающе действует на все способности ребёнка, даже на его физиологическое развитие. Пример можно привести из жизни русских эмигрантов первой волны (воспитанных на родине). Они и за рубежом прославили своё имя, среди них было много талантов и даже гениев, но их дети, внуки, выросшие в чужой среде? Где они? Где их таланты? Видно, что род русских эмигрантов деградирует и растворяется в чужой языковой и культурной среде. Выходит, предательство (хотя бы и не по своей вине) веры, традиций, памяти предков неизбежно делает человека глупым, болезненным, малодушным. И наоборот, следование заветам предков полезно для здоровья, ума и души, высокого интеллекта, нравственной чистоты, жизненного успеха, для потомства. Это известно тысячи лет: «чти отца и матерь твою, да благо ти будет и долголетен ти будеши на земли».

Пятую заповедь Александра Ивановна свято соблюдала, хранила покой своей мамы, простой крестьянки из села Шумейки Энгельсского района, на деревенском кладбище этого малороссийского поселения похоронили писательницу 8 сентября там же, рядом с матерью. Возвращаясь с книжной ярмарки в десять часов вечера к своим друзьям в Раменском на ночлег, Александра Ивановна попала под машину, до больницы скорая помощь её не успела довезти. Так трагически и неожиданно окончился земной путь нашей соратницы, много сделавшей для возвращения в общественную память заветов наших предков. Осталось её творческое наследие, которое ещё предстоит освоить вдумчивому читателю: последние её книги наполнены статьями, в коих спрессована мудрость поколений, запечатлённая в трудах тех, о ком пишет исследовательница (книга «За всё добро расплатимся добром…», названа так по строке Николая Рубцова) и в легендах и мифах древних славян, блестящий анализ которых представлен в книге «Легенды и боги древних славян». Первая книга, к сожалению, из-за малости тиража малодоступна широкому читателю. Вторую же можно заказать и купить в интернет-магазине (htpp:// www. polikniga. ru)

13 октября, в день сороковин, состоится вечер памяти[4] – презентация новых книг Александры Ивановны Баженовой. Всех, кому интересна славянская тема и дорога русская культура (две постоянных темы в творчестве Баженовой), её друзья и соратники приглашают в областную научную библиотеку (ул. Горького, 40) в 16 часов.

 

Вера Галактионова

г. Москва

 

ВОЛГА – РУССКАЯ РЕКА [5]

Памяти Саши Баженовой

 

Вчера, кажется, шла сквозь весну, – опрятная, сосредоточенная. По коридору Литинститута, мимо распахнутых окон. В шумную, весёлую аудиторию. Она, Сашенька Баженова, самая прилежная из нашего курса, человек точного вектора и точного знания… А 3 сентября, в 10 часов вечера эта лёгкая, всегда – особенно выверенная поступь её прервалась. Сашу сбила машина где-то в Раменском, когда она переходила дорогу.

Мне сообщила о трагедии, переживая её гибель, образованнейшая Галина Александровна Богатова. Они были не просто дружны, но сопряжены в жизни и в литературной работе, продлевая научную миссию великого русского языковеда Олега Николаевича Трубачёва в слове и деле. Один из результатов этого союза – Сашин обширнейший «Словарь исторических родокоренных имён славян и руссов за два тысячелетия» (изд. «Ладога-1000», 2006 г.). В его основе – долгий её труд по изучению древних рукописей, хроник, надписей на камнях, берестяных грамот. И вдруг в телефоне: «Саша в морге… Позвонил следователь, при ней был адрес…»

Через Раменское управление МВД мне удалось узнать немногое – что каких-либо явных признаков заказного убийства не видно, что «скорая» подъехала быстро, что Саша ещё жила, когда её увозили в больницу, но… «ею были получены травмы, не совместимые с жизнью».

Постичь всю несуразность такой гибели совершенно невозможно – Саша была очень осмотрительной в любых обстоятельствах. И благоразумной, как никто другой. В юности мы как-то все выбивались из правил и расписаний, по благим поводам и не очень. Саша – никогда. В ней всё было подчинено одному служению – исследованию истоков нашей славянской былой силы.

Она отличалась от прочих студентов во всём. Многие из нас могли уйти из общежития в храм «Нечаянная радость» в канун Пасхи Христовой, вернуться далеко за полночь, чтобы тут же с двумя бутылками сухого вина усесться за накрытый стол, а наутро таращить сонные глаза на экзаменатора, подолгу ждущего от нас обстоятельного ответа. Уж не говорю о самых банальных частых посиделках допоздна, в чьей-либо комнате – то с западно-украинскими спорщиками-национали-

стами, то с поэтами-цыганами, вытворяющими чудеса на обшарпанных своих гитарах. Мы, прозаики, охотно «сканировали слои незнакомых сторон жизни» – мы «набирали детали» для будущих повестей и романов. Но Саша, учившаяся в семинаре критики, обходила стороной любое отвлечение от строгих своих занятий, и ни один вопрос экзаменатора не мог потом застать её врасплох.

Режим Саши Баженовой с педантичной точностью был подчинён работе, отдыху – ровно на столько, чтобы восстановить силы, снова – работе, что в условиях общежития на улице Руставели мало кому удавалось. Она раньше всех, с первого же курса, начала публиковаться в столичных журналах и знакомилась лишь с теми людьми, с которыми могло её связать общее дело. Остальные её не привлекали.

Прекрасно понимая, какую роковую роль может сыграть в судьбе пишущего человека пренебрежение к «мелочам» жизни, она помогала мне не раз – очень дальновидным практическим каким-нибудь советом, крайне своевременным, а в общем – добротой к своим: обе мы со Средней Волги.

Как-то я беспечно смеялась над собою: «Нарядилась во всё зелёное – и едва не попала под зелёный мчащийся трактор. Вот уж нелепый был бы конец!» Нелепый-то нелепый, только никого такое особо не удивило бы: ну, задумалась, как обычно. Однако по отношению к Саше – с её предусмотрительностью, с её выверенностью каждого шага, каждого движения, каждого слова – случай гибели при обычном переходе дороги показался бы любому из нас просто невозможным. Невероятным…

Эта смерть – не её! Ни по обстоятельствам гибели, ни по срокам. Вот что ввергает в оторопь и в тяжелейшее недоумение. Саше ещё десять бы, пятнадцать, двадцать лет работать и работать, самым плодотворнейшим образом!..

Третьего сентября она поехала с Московской книжной выставки не к Галине Александровне, как обычно, и не ко мне, где было ей, конечно, менее удобно, но всё же… Саша привозила в Москву новую свою книгу, которая теперь уже кажется провидчески итоговой: «За всё добро расплатимся добром». Мне сказали об этом по телефону её земляки-товарищи. И ещё добавили, что издана она была за свой счёт, по которому Саша осталась должна: расплатиться сразу ей было нечем.

И как же горько резануло это по сердцу! Там, где, казалось бы, специалиста такого высочайшего уровня местные издательства должны были печатать нарасхват, с гонорарами, соответственными мастерству написанного, для нового произведения Александры Баженовой не отыскали ни места в Саратовских издательских планах, ни средств на издание многих прежних её работ. И это – на родине!

«Волга, Волга, мать родная. Волга – русская река…» Я не знаю другого такого места в России, как эта самая её сердцевина, Средняя Волга, где прекрасно действуют и развиваются на протяжении многих десятилетий филологические школы исключительно иного направления, далёкого от почвенной, традиционной русской литературы с её критикой и отечественным литературоведением. В темах научных диссертаций лишь крайне редко тут мелькнёт имя К. Федина, Л. Леонова, В. Распутина. А имена В. Белова, В. Личутина, В. Крупина, Л. Бородина в этих списках, боюсь, вы будете отыскивать долго. Нас же, более молодых литераторов, и подавно изучают не здесь – не в Сашином Саратове и не в моей Самаре, а совсем в других университетах, самых разных, российских и зарубежных.

Знает ли Саратов, кого он хоронил 8 сентября, в селе под городом Энгельсом, – на том кладбище, где упокоены предки самоотверженного русского писателя Александры Ивановны Баженовой? Сомневаюсь. По статистике, популярность её, как писателя, многократно выше, чем в родном её городе, в Нижнем Новгороде, в Екатеринбурге, в Новосибирске, в Латвии, в Беларуси, всего не перечтёшь. (Как-то открыла я «вордстат», посмотреть автоматику интернета и на свой счёт: где и сколько меня читают. Дошла по списку до самых низких показателей. В Нидерландах – 8 человек, в Самаре – 0).

Однако же удивительные новости приходят нынче из Волгограда – учёные филологи там отстаивают русское слово героически! Литературное течение Волги, похоже, местами налаживается…

Но был, был тот роковой вечер в Раменском, когда осмотрительную Сашу что-то вывело из обычного состояния. Какое-то сильное потрясение? Не узнать того. Она переходила дорогу и была сбита… Конечно, русский писатель Александра Баженова переходила дорогу многим, оживляя и утверждая в русской литературе заново славные имена непревзойдённого поэта А. Передреева и Л. Карсавина, выдающегося философа, осмыслившего основные принципы исторического бытия. Своими глубочайшими исследованиями их творчества Александра Ивановна уверенно отодвигала тех, кто занял в литературной иерархии чужие места. Но литературный бурьян, выдающий себя ныне за русскую литературу, не терпит этого и не прощает. Он колется и выпускает шипы. В литературе она шла сквозь чудовищное противодействие.

«Ею были получены травмы, не совместимые с жизнью»… Она получала их всю жизнь. И когда её точёные рукописи – свет миру, итог тяжелейшего научного труда, – попросту отвергались, как никому не нужные, «не рыночные». И когда требовали от неё ампутации, то есть сокращения строк, которые были созданы её подвижническим служением справедливости. И когда редактирующий – оловянный лоб, вместо выверенных её слов норовил влепить в текст свои скороспелки, утверждаясь в собственном литературном всевластии… Разве совместимо с жизнью то, что высоко профессиональный писательский труд десятилетиями не может пробиться к читателю? А пробившись с горем пополам, не оплачивается толком? Но глупейшая графомания домохозяек идёт в печать с колёс, оплачиваемая по-царски щедро… И если уж говорить про «заботу» высшего руководства о представителях самой добросовестной творческой интеллигенции, обездоленной ныне вдрызг, то, боюсь, что те самые травмы несовместимы и с писательской смертью. Посмотрим, кто из крупного Саратовского начальства в воскресенье приехал на сельское то кладбище, когда Сашу опускали в могилу.

Не просто складывались в самые разные времена и отношения Саши Баженовой с журналом «Волга», где она всё же иногда печаталась. Сколько интриг преграждало путь её работам… Как-то я говорила в узком кругу о травле, которой подвергается каждый русский писатель, достигший в своём творчестве малейшего успеха. Чего не хватает им, мелко клевещущим, вешающим ярлыки, исходящим злобой, непонятной, но неизбывной? Дел, что ли, у них своих нет? Посторонний человек, русский художник, молча слушавший этот разговор, сказал вдруг о них – о клеветниках: «Они не нас – они судьбу нашу ненавидят. Которая вся – по горящим углям…»

И всё же думаю, что слава трудов Александры Баженовой вся – впереди. Что очнутся в конце концов – и на Средней Волге, и по всей России-матушке. И вникнут. И прочтут. Издадут и переиздадут. Хотя бы посмертно. Добрую память на нашей земле Александра Ивановна Баженова не просто заслужила, она её заработала на века, не давая себе ни малейшей поблажки. Теперь все её пылающие «угли» позади – впереди одна просторная вечность.

 

 

ПУБЛИЦИСТИКА

 

Александра Баженова

г. Саратов

 

«…ВЕЧНОСТИ МЕДЛЕННЫЙ ВЕТЕР

МОЁ ОВЕВАЕТ ЛИЦО» [6]

 

(Поэзия и судьба Анатолия Передреева)

 

Без всяких лозунгов и плакатов можно ярко выразить трудовой ритмичный созидательный советский XX век (вторую его половину). Можно, глядя на (по сути постылый) «индустриальный пейзаж», подняться в поэзии, по словам В. Белова, до тютчевского восприятия окружающего нас мира как частицы мироздания.

Когда с плотины падает река,

Когда река свергается с плотины,

И снова обретает берега,

И обнажает медленно глубины, –

Она стремится каждою волной

Туда, где синь господствует неслышно,

Где ивы наклонились над водой

И облака застыли неподвижно…

Стихотворение это – сам глагол, который Анатолий Передреев просто выдохнул… Так он органичен в лёгкой и прозрачной ткани стиха, проникновенной и совершенной в своей чеканной простоте. Но есть простота примитива, и есть простота таланта и гения. Есть простота графомана и простота мастера. Второе – предел устремлений всех поэтов. Предел, к которому наш земляк Анатолий Передреев подобрался очень близко.

В последние годы жизни Анатолия Передреева (1980-е) я училась в Литинституте и, как тогда водилось, часто хаживала в Центральный Дом литератора. В те времена в «предбаннике» ресторана ЦДЛ – небольшом буфетном зальчике – вечерами часто видела столик, за которым сидела выпивающая братия с малоразговорчивым Анатолием Передреевым в центре, но никогда не подходила к хмельной компании, пила кофе за соседним столиком. Как говорится, «ноль внимания, фунт презрения»: что подумают о молодой женщине мужики, если подсаживаться к ним?! Да и неинтересна мне была пьянка. В моих суровых исканиях ей не было места. Если бы я знала, что Передреев родом из моих краёв, всё же решилась бы перекинуться с ним земляческим приветствием. Но Бог не дал мне тогда такого знания и не свёл нас. А потом оказалось поздно. Когда я всерьёз вчиталась в тонкозвучные стихи земляка и задумалась над внешне переменчивой, но в глубине укоренённо-русской жизнью поэта, его уже не было с нами…

Как это ни парадоксально, жизнь и литературная биография одного из замечательных русских поэтов XX века – Анатолия Константиновича Передреева (1932–1987) – до сих пор неизвестна.

Фамилия Передреев «говорящая». И немало. Происходит от существовавшего в XVI веке на Руси слова «передорщик», обозначавшего редкую профессию переписчика, а также печатника книг. Это значит, что предки Передреева из века в век, из поколения в поколение были грамотными людьми.

Передреевы и в XX веке, случалось, переженивались между собой. Так отец поэта Константин Васильевич (1892—1976), женился на Дарье Фёдоровне (1898—1979), урождённой Передреевой же. Родство супругов было невосстановимо дальнее, однако, души оказались родными.

Дом деда (по отцу) Василия, где родился поэт, был небольшой, на три окна, печка, сени – как у всех в округе в деревне Новый Сокур.[7] (Старый Сокур в сборнике и других изданиях назван ошибочно. Деревня Новый Сокур – увы! – в шестидесятые годы оказалась «неперспективной», расформировалась и ныне исчезла с лица земли, как и дом, где родился Передреев, и могилы его пращуров. А село Николаевский Городок, в Никольском соборе которого Анатолий был крещён, называется теперь Октябрьский Городок). Накануне вынужденного исхода из родного дома семью поэта (шестого ребёнка, которому тогда, в 1933-м году было меньше года) посетил комбедовец-пьяница и стал требовать четверть самогона. Константин Васильевич возмутился: «Где я тебе возьму?! Я же не гоню самогон!» Комбедовец пригрозил, что вскоре придёт с уполномоченным и опишет их хозяйство, то есть попросту объявит кулаками (хотя они были крепкими середняками). Константин Васильевич знал, что это не просто угрозы, собрал пожитки и увёл семью от беды. Бежали они ночью по степи на железнодорожную станцию. По дороге их обворовали. Маленький Анатолий лежал голый на голой полке. Все вещи исчезли, И приехали они в Грозный в чём были. Слово «беженцы» тогда ещё не вошло в моду, как и понятие «статус». Чаще беженцы свой «статус» тщательно скрывали.

Здесь родились ещё двое детей – Борис и Валентина. Всего Передреевых было семь братьев и сестра. Трое братьев – Виктор (ему посвящено «Воспоминание о старшем брате»), Александр, Илья погибли на войне. Об этом Анатолий написал одно из первых стихотворений «Три старших брата было у меня…» (1958), и напечатано оно первым:

Три старших брата было у меня…

От них остались только имена.

Остались три портрета на стене,

Убиты братья на большой войне…

Брат Михаил, вернувшийся с войны инвалидом, писал стихи «для себя», иногда читал их братьям Анатолию и Борису. Анатолий порой сам перечитывал черновые наброски брата. Может, семейные занятия поэзией и подтолкнули его впоследствии к собственному творчеству. Кстати, после войны, узнав, что дают пенсию за погибших сыновей, Дарья Фёдоровна пошла в Собес и «оформила» пенсию, составившую 17 рублей. Так оценило тогда государство трёх погибших её сыновей и одного инвалида войны.

В Грозном Анатолий по 1946 год учился (всегда хорошо и легко) в неполной средней (семилетней) школе №5. Сестра Валентина вспоминает: после войны она опоздала с оформлением в первый класс на неделю. Все 10 (столько детей рождалось до войны) первых классов этой школы были переполнены. Валентину отказывались брать. Но одна старая учительница узнав, что она Передреева и сестра Анатолия, сказала: «Какой умный мальчик Ваш братик!»… И взяла Валентину к себе в класс только за то, что она – сестра Анатолия. В 1950-м Передреев окончил 10 классов средней школы рабочей молодёжи №6. Одновременно посещал курсы шоферов и крановщиков. В 1951-1952 годах работал на автобазе «Грознефть» крановщиком крана АК-5, шофёром. Ему было 20 лет. Он мечтал о литературе.

Передреев, как и многие тогда, был помимо желания выдавлен из деревни, оторван от корней, но – дитя окраин (на окраинах он жил в Грозном, Саратове, Москве) – не стал рафинированным горожанином. Позже, учась в Литинституте, в 1964 году он написал стихотворение «Окраина». Многие знавшие Передреева литераторы согласны с мыслью В. Кожинова: «Передреев написал программные стихи, прозвучавшие как манифест поколения, чья молодость пришлась на 50-е – 60-е годы: «И города из нас не получилось, и навсегда утрачено село». Анатолий Передреев творил ещё в то время, когда общество было способно оценить стихи, выражавшие сокровенные настроения большинства людей.

Провиденье часто приходит к настоящему поэту. Николай Рубцов и Анатолий Передреев, жившие в одном времени, увидели и отразили Россию второй половины XX века с двух сторон. Рубцов считал: «Мать России целой – деревушка». Именно отсюда черпала людские ресурсы страна, отдавая их для молохов войны, строек коммунизма, освоения целинных земель, для растущих промышленных центров. Рубцов с болью описывал опустевшие русские деревни и сёла, где оставались одни старики, сторожащие обветшалые дома с пожелтевшими фотографиями некогда обширной родни на стенах; повалившиеся сараюшки; покосившиеся заборы. Сёла обезлюдили, одичали, а иные – исчезли с лица земли (как Новый Сокур).

После смерти поэта в Сибири и в Саратове (1992-1998) выходили газеты с одинаковым названием «Окраина». Понятие это, по-новому сформулированное Анатолием Передреевым, оказалось актуально и близко современникам.

Каждое лето (за исключением военных) Анатолий с матерью приезжали на родину в Саратов, и каждое лето они шли пешком от станции до деревни Новый Сокур. Там жила их многочисленная родня. И деревенские петухи запали ему в душу, и пение жаворонка, и туман в логу, и длинная степная

дорога, которая помогла постигать пространства равнинной родины. Позже, когда Анатолий писал о Рубцове, он со знанием дела отметил: «Такое «проездом» не скажешь, надо «идти» пешком». Анатолий при виде родных мест говорил: «Мама, какая у нас земля красивая! Какая красивая деревня!»

По словам знавшего Передреева критика В. Бондаренко: «До конца жизни он оставался свидетелем трагедии русской деревни, уже по той причине, что был выброшен из неё в годы самого Великого перелома. Его поэзия о деревне – это поэзия глубинного родового воспоминания. Поэзия депортированного русского о былом родном доме». Только знающий трагедию семьи Передреева поймёт всю горечь строк о потерянной родине, где всё дышит красотой.

Во время службы в армии (в Чехословакии; близ Барановичей; в разных лётных частях; в одном из батальонов аэродромного обслуживания) состоялось событие, никем из родни и друзей незамеченное, но в корне перевернувшее дальнейшую жизнь Анатолия Передреева: он начал сочинять стихи. Вдали от дома, близких делился мыслями и чувствами с белым листом. Из автобиографии: «Хотя к поэзии меня влекло с ранних лет, стихи я начал писать довольно поздно. Первое стихотворение я написал, когда мне было уже 23 года. И в дальнейшем писал очень мало, и, как видел сам, плохо». Есть предположение, что в стихах себя он пробовал ещё раньше. Но ранние стихи до нас не дошли.

После демобилизации Анатолий приехал снова в Саратов, где учился его брат Борис, продолжил учёбу на заочном отделении филфака и устроился на работу на метизный завод им. В.И. Ленина Саратовского Совнархоза.

В Саратове он написал несколько стихотворений, удавшихся лучше прежних, с большим напором жизнерадостности. Он отнёс подборку в областную газету «Коммунист», где стихи понравились литсотруднику В.Ф. Бойко. На счастье Передреева, это был истинный ценитель поэзии, и 7 июня 1959 года в № 132 (1947) вышла первая подборка, называвшаяся «Доброго пути! Стихи Анатолия Передреева». Стихи «Три старших брата было у меня…», «Щель», «В лесу» – ознаменовали рождение оригинального поэта, появившегося сразу, без «черновиков».

17 декабря 1958 года Анатолий уволился с метизного завода. Привлекала романтика, да и заработки на строительстве Братской ГЭС. В 1950-е годы в СССР молодёжь, не успевшая на войну, рвалась на новостройки-гиганты, чтобы как-то поучаствовать в жизни страны. Таков был общественный строй патриотизма. И Анатолий – плоть от плоти своей страны, своего времени и своего народа – также заразился этим энтузиазмом. В июле 1959 выехал в Сибирь вместе с другом по Грозному В. Дробышевым. По дороге остановились в Москве и передали стихи Анатолия Б. Слуцкому, а тот переадресовал их Н. Асееву. 7 августа 1959-го Передреев зачислен бетонщиком на Братскгэсстрой. В это время в Москве в «Литературной газете» от 9 июля 1959 года в №85 (4051) вышла вторая подборка стихов поэта, называвшаяся в точности, как и первая, но напутствие подписано Ник Асеевым. В неё вошли «Три старших брата…», «Четвёртый брат» (краткий вариант «Баллады о безногом сапожнике»), «Работа». Не прошло и месяца, как поэт был переведён (1 сентября) в редакцию газеты «Огни Ангары» на должность литсотрудника (две подборки в крупных газетах способствовали этому), где проработал по 1 февраля 1960-го. За четыре месяца работы в газете опубликованы пятнадцать очерков о строительстве и строителях Братской ГЭС, стихотворения «В лесу», «Про ямщика», «Каждое утро».

Расставшись с «Огнями Ангары», Передреев отправил стихи на конкурс в Литинститут. До начала экзаменов устроился ненадолго – с 6 апреля по 15 июня 1960 года – слесарем-монтажником 5 разряда в Братское монтажное управление Гидромонтаж Министерства электростанций СССР.

Наконец – Литинститут! Сдал все экзамены на «хорошо». Попал в семинар А.А. Коваленкова. Учёба в Литинституте – наиболее освещённая сторона жизни поэта. Не стоит останавливаться на этом времени. Он жил в общежитии Литинститута, имел много друзей, почитателей (да и собутыльников). Учился хорошо (я просматривала зачётку), но за пропуск занятий несколько раз лишался стипендии, имел выговоры за пьянку в общежитии и за то, что привёл туда девушку.

Литинститут расширял кругозор и круг общения, большие возможности открывала в этом плане и Москва. Никакой муштры (хотя дисциплину требовали)! На экзаменах цени-

лось не заучивание, а понимание и оригинальная оценка произведений классики. История литератур доминировала над языковыми дисциплинами. Лекции иных блестящих преподавателей превращались в театральные выступления с аплодисментами в конце. «Семинары», …споры о поэзии, литературе продолжались и в общежитии. Хорошая филологическая подготовка Передреева делала учёбу в Литинституте лёгкой, а творческие дни были вообще праздником души. Хотя и большим переживанием – тоже.

Добрая половина стихов, созданных Передреевым, написана в литинститутские годы (1960–1965). В эти годы были публикации в журналах: «Знамя», «Октябрь», «Новый мир», «Юность», «Молодая гвардия»; вышел первый сборник «Судьба». Анатолий проходил дипломную практику в журнале «Знамя», где потом заведовал отделом поэзии. 22 апреля 1965 года он защитил диплом на «отлично».

После Литинститута вернулся в Грозный и начал готовить документы для вступления в Союз писателей. В те времена – процедура долгая (1968-1873) и сложная. Просил квартиру у местной власти. Параллельно – делал переводы, написал для журнала «Октябрь» статью о поэзии «Читая русских поэтов». Вскоре был принят в Союз на местном уровне. Получил четырёхкомнатную квартиру (которую позже, когда уехал из Грозного, передал родителям).

С 1960-го года по начало 1970 он постоянно курсировал из Москвы в Грозный и обратно. С октября 1968 года Передреев – член редколлегии журнала «Наш современник». 26 января 1971 года он пишет из Грозного Софье Александровне Гладышевой: «…Соня, Соня, пока я писал тебе, принесли газету. Умер Коля Рубцов…» Относительно Рубцова Николай Николаевич Котенко (1937-1998), однокурсник А. Передреева, поэт и критик, (автор рецензии на книгу «Лебедь у дороги»,«Имя друга в скорбном ряду», журнал «Москва», №7, 1991) вспоминает: «Передреев с Рубцовым были неразлучны во все институтские годы. Передреев знал и читал при первом удобном случае – и до последних своих дней – стихи Рубцова, а тот, в свою очередь, грудью вставал на защиту друга при любом посягательстве, даже при малейшем сомнении в его талантливости». Горе Передреева было неизбывным…

С 18 апреля 1973 года Передреев принят в Московское отделение СП РСФСР «в связи с переездом на постоянное жительство в Москву», в это время к нему приехала семья.

После окончания Литинститута наступила пора чисто творческого труда, которому Передреев отдаётся самозабвенно. Писал стихи, размышления о поэзии, рецензии, переводил, редактировал. Всего у него вышло при жизни 5 сборников, венчавших 28 лет литературной деятельности: «Судьба» (М., 1964), «Равнина» (М., 1971), «Возвращение» (М., 1972), «Дорога в Шемаху» (Баку, 1981), «Стихотворения» (М., 1986) и один «День поэзии», где он был главным редактором (1981). После его смерти вышли «Любовь на окраине» (М.,1988); наиболее полный сборник «Лебедь у дороги» (М., 1990, изданный «Современником», с предисловием В. Белова); «День русской поэзии. Анатолий Передреев» (М.,1992, издатель В. Байбаков); «Разбуди эту землю, весна» (М., 1996, издатель А. Парпара); «Спой мне, море. Стихотворения и письма. Семейный фотоальбом. Воспоминания о поэте. Песни и романсы» (М., «Студия», 2010, издатель, составитель и редактор А.Н. Васин-Макаров, подготовил материалы и ряд комментариев Ф. Романов).

Передреев активно переводил. Он перевёл на русский язык более сорока поэтов (из Прибалтики, Средней Азии, с Кавказа), у иных переведено по две-три книжки. Разве это не колоссальный труд?!

Его переводы обладают всеми достоинствами авторских текстов и потому, что, как уверяет его брат Борис, Анатолий никогда не брался за перевод заведомо слабого поэта (отказывал жёстко) и никогда не переводил тех стихов, которые ему были не близки. Давно пора изъять из разновременных сборников переводов стихи нашего русского поэта и представить перед российскими читателями.

Азербайджанец Наби Хазри за сборник стихов в переводах Передреева получил Ленинскую премию. Советским руководителям не приходило в голову, что самому поэту Анатолию Передрееву можно дать такую премию за его собственные стихи. «Наградам не подвержен, – так с горьковатой бравадой шутил на свой счёт Анатолий Передреев. Лишь читатели вознаграждали его беззаветной искренней любовью.

Анатолий Передреев, со всей серьёзностью и честностью его натуры, стал размышлять над трудами других поэтов. Он думал об образном строе их стиха, композиционных ходах, о подтексте, о слове, ритме. Проникался пластикой иного лиризма: у прибалтийских поэтов лирика была с философским холодным уклоном, у кавказских – полна любви и нег, порой тяготела к афористичности. Ему интересно было узнавать, о чём думают и как пишут другие. Он «вкопался» в эту почву и трудился, словно крестьянин на пашне.