О взаимном влиянии людей друг на друга.

Взаимное влияние двух сожителей друг на друга можно сравнить с взаимодействием двух комнат с разной температурой, соединенных между собою открытою дверью.

Известно, что холодная комната влияет на теплую, охлаждая ее посредством нижнего тока холодного воздуха, и что теплая комната тоже влияет на холодную, согревая ее посредством верхнего тока теплого воздуха.

Нечто подобное происходит и во взаимных отношениях между двумя сожителями.

Нижнему току холодного воздуха, направляющемуся из холодной комнаты в теплую, соответствует тут деспотическое влияние грубой, низменной натуры на нежную, возвышенную. Верхнему же току теплого воздуха, направляющемуся из теплой комнаты в холодную, соответствует влияние человека с нужной и любящей душой на человека грубого, деспотического.

При чем как для наблюдателя низкого роста не доступно верхнее течение теплого воздуха из теплой комнаты в холодную, а доступно лишь нижнее течение холодного воздуха из холодной комнаты в теплую, так же и для наблюдения большинства заурядных людей не доступны результаты внутреннего влияния со стороны человека любящего и самоотверженного на человека грубого и эгоистического, а доступно лишь внешнее проявление деспотизма со стороны черствого эгоиста, насилующего человека кроткого, мягкосердечного.

И, наконец, как оба тока, — холодный внизу и теплый вверху, — доступны лишь для человека высокого роста, так и оба влияния: деспотическое и любовное, доступны для наблюдения лишь такого человека, который сам обладает возвышенной и любящей душой.

Для грубых людей, осмеивавших Христа за то, что он не мог сойти с креста, на котором его распяли, казалась несомненною победа мира над Христом — торжество влияния мира над влиянием Христа.

Для людей же, понявших суть учения Христа и последовавших за Ним, невзирая ни на какие гонения мира, было очевидно обратное: победа Христа над миром, предсказанная Христом в Его словах: "Не бойтесь, я победил мир".

О споре.

"Воздержись от спора — никого не убедишь. Мнения как гвозди: чем больше по ним колотишь, тем больше они влезают"

Ювенал

"Не верь мыслям, рожденным в споре".

Л.Т.

Одна из главных причин потери спокойного настроения между собеседниками и перехода мирного обмена мнения в фехтование мыслями, т.е. в спор, лежит в самолюбии.

Иногда ваши доводы представляются разумными и ясными до полной очевидности не только для вас, но и для всех, слушающих вашу беседу и, казалось бы, невозможно с вами не согласиться. И тем не менее ваш собеседник-человек по всем видимостям не глупый, не соглашается с вами и упорно продолжает стоять на своем мнении, высказанном им с самого начала разговора.

Отчего это происходит?

В большинстве случаев причина этому в самолюбии, вследствие которого человек, уже давно внутренне принявший ваши доводы, не хочет в этом признаться перед другими.

Людское мнение о твердости и непоколебимости его убеждений ему дороже истины.

Бывают, впрочем, и такие собеседники, которые не только для других, но и сами по себе вполне искренно никак не могут принять самых разумных доводов. Причиною этому очень часто бывает то, что они находятся под внушением. Большая часть наших взглядов и верований, преимущественно самых нелепых, так прочно вколочены в наши головы с самого детства, что нет никакой возможности их выкурить оттуда при помощи самых веских доводов. Мы находимся под внушением, под гипнозом.

Но, кроме самолюбия и гипноза, есть другие причины несогласия с истиной.

Представьте себе, что спорят два человека о том, что находится, положим, на горизонте.

Один говорит: на горизонте нет ничего.

Другой возражает: я ясно вижу на горизонте колокольню.

От каких еще причин, кроме самолюбия, или гипноза, может быть такое разногласие?

Еще от трех причин. Ведь эти два человека могут не догадаться дать себе отчет, во 1-х, в том, в одну ли сторону они глядят, и, во 2-х, с одной ли точки зрения они наблюдают. Так что причиною спора может служить различие и в направлениях зрения, и в точках зрения. Способ же разрешения спора — это объединение и того и другого.

Но может случиться так, что оба названные человека будут объединены и в том и в другом отношении, т.е. и в направлениях наблюдения, и в точках зрения, и тем не менее один из них будет утверждать: есть колокольня, а другой: нет ее.

Что за причина этого, 3-го разногласия?

Причина этого — различные степени дальнозоркости обоих зрителей, глядящих в одном и том же направлении и из одного и того же места. Способ же разрешения спора — обоюдное признание этого различия. В случай же непризнания его — искусственное уравнение силы зрения при помощи зрительной трубы.

Что с зрением, то и с мнениями и убеждениями. Разногласие во мнениях происходит от причин, совершенно подобных трем последним.

1) От различия в направлениях зрения, т.е. предметах спора или обсуждения, 2) в точках зрения на один и тот же предмет и 3) от различных степеней умственной дальнозоркости.

В первом и втором случаях это достигается простым объединением предметов спора и точек зрения на них, обыкновенно не встречающим препятствия со стороны самолюбия.

В третьем же случае по большей части встречаются огромные препятствия не только к уравнению, но прежде всего к самому признанию различия в этих степенях. И вот при упорном нежелании одного из собеседников признать за собою более слабую степень умственной дальнозоркости в сравнении с другим в роли зрительной трубы, уравнивающей эти степени, должна служить та высшая степень мудрости, до которой достиг не один только из двух данных собеседников, а вообще все человечество лиц лучших и общепризнанных своих мудрецов и мыслителей. Только выводы общечеловеческой мудрости, вовремя и беспристрастно приуроченные к затронутому в споре вопросу, хоть до некоторой степени могут заставить смолкнуть самолюбие спорщика и тем самым освободить из-под этого гнетущего чувства искреннее признание своей неправоты.

Но почему одни люди с таким трудом признают умственное превосходство над собой со стороны других людей?

Поясню это примером.

Если у человека не хватает какого-нибудь физического органа в сравнении с другим человеком, то ему не трудно это признать потому, что самое дело признания должно, тут производиться не теми самыми органами, которые сравниваются между собой, а органом, стоящим над этим сравнением, т.е. умом. Если же сравнению подлежать самые умственные силы, то стоять над этим сравнением некому, кроме этих же сравниваемых умственных сил, т.е. над этим делом нет беспристрастного судьи.

Вот тут-то и дорог вовремя примененный суд общечеловеческой мудрости, способствующей подъему человека над уровнем своих личных сил и способностей. Только этой мудрости подобает беспристрастная роль высшего, беспристрастного судьи в спорах.

Но как ни важен суд общечеловеческой мудрости в деле разрешения споров, тем не менее вопрос об объединении степеней умственной дальнозоркости все же остается весьма щекотливым и потому очень трудно разрешимым вопросом.

Поэтому-то и бывают по большей части не только бесплодны, но прямо-таки вредны для открытия самой истины всякие споры и, в особенности, литературная полемика, всегда имеющая в виду значительное количество читателей и потому больше всего руководимая тщеславием. Поэтому-то и необходимо избегать этих споров и полемики всякому серьезно мыслящему человеку именно постольку, поскольку для него истина дороже его самолюбия и тщеславия.

Что такое скука?

— Что такое скука?

— Скука — это такое душевное состояние, при котором человек больше всего поддается иллюзии реальности времени. Вот почему скучающие люди стараются "убивать" время разными способами: развлечениями, отвлечениями и увлечениями.

VII. Путь жизни.

Два закона.

То, в чем человек находится сам, кажется ему существенно отличающимся от того же самого, простирающегося вдаль и благодаря этому наблюдаемого им извне.

Так, по утверждению астрономов, мы с нашей планетой; системой и с различаемыми нами в отдельности звездами находимся во млечном пути. И однако простирающейся от нас вдаль тот же млечный путь кажется нам совсем отдельным от всего остального звездного неба.

Не так же ли сомнительно кажущееся нам столь несомненным отличие внутренне познаваемого нами нравственного закона от тех внешних: физических, химических и прочих тому подобных законов, которые мы наблюдаем и изучаем вовне? Не представляют ли из себя те внешние законы законченный вид все тех же нравственных законов, внутренне вырабатывать которые призваны мы, люди?

О страданиях.

Надо глубоко вникнуть в смысл наших страданий. Мы со всех сторон обставлены ими для нашего же блага.

Захотел спуститься ниже достигнутого нравственного уровня, — страдания.

Захотел подняться выше этого уровня, — страдания (напр., гонения).

Захотел стоять неподвижно на одном месте, — страдания от укоров совести.

И вот, когда эти укоры становятся более невыносимыми, чем само страдание, тогда человек подвигается вперед, совершенствуется нравственно.

Крест по силам.

Крест по силам — не тот, который захотел — взял, а не захотел — не взял, а тот, который не могу не принять и не могу сложить с себя. Этот крест по силам. И об этом кресте может знать только сам человек про себя; а со стороны судить о нем никто не может.

Узкий путь жизни.

Я прежде думал, что под евангельским "узким путем жизни" только и можно разуметь гонения, которым подвергается христианин на пути искания Царствия Божия. Теперь же я понял это выражение глубже. Оказывается, что существуют не только внешние, но и внутренние ограничения, суживающие путь нашей жизни, и эти-то внутренние ограничения именно и заключаются в чрезвычайной трудности выбора не между добром и злом вообще, — нет, не это затрудняет христианина, — а между должным и недолжным поступком в данный момент и притом не вообще для человека, а именно для каждаго данного человека. Христианин всегда умеет разграничить добро от зла вообще, всегда знает, что он должен, а главное, чего не должен делать, потому что в приобретении этого знания видит главную задачу искания истины, но он никогда вперед не знает, как он должен будет поступить в каком-нибудь данном случае, потому что не может предвидеть всех тех сложных мотивов, от которых будут зависеть его действия. И вот в выборе этих мотивов, в умении сообразоваться с ними, пройти между ними подобно моряку, проводящему свой корабль между подводными рифами, и заключается тот узкий, мудреный путь христианина, о котором упоминал Христос.

Лестница жизни.

Хорошо и удобно подниматься по пологой лестнице, с.каждой ступени которой легко заносить ногу на следующую ступень.

Гораздо трудней идти по крутой лестнице, высокие ступени которой утомляют ноги, заставляя слишком высоко поднимать их.

Но что бы вы сказали о такой лестнице, каждая ступень которой будет выше роста, человеческого, — о такой лестнице, у которой ни с одной ступени вовсе не видно следующей и поэтому даже неизвестно, существует ли эта следующая или нет?

Наверное вы нашли бы такую лестницу совсем непригодной для восхождения по ней.

Но такова сама жизнь. Я хочу этим сказать, что этой последней лестнице подобна жизнь человеческая с ее требованиями нравственных подъемов, сопряженных с нравственным ростом.

Поднялся на следующую нравственную ступень, а потом терпи, расти и жди, когда-то ты дорастешь на ней до такого возраста, когда тебе только откроется следующая ступень. А когда откроется, делай усилия, чтобы подняться на нее. А на следующей ступени делай то же самое. И так до самой последней ступени — смерти.

О святости и греховности.

Для людей, долженствующих по завету И. Христа бесконечно приближаться к бесконечному и потому недостижимому совершенству Отца небесного, не может быть указан предел этому совершенствованию. А из невозможности указать этот предел вытекает невозможность определить границу между грехом и святостью. Так что до какого бы совершенства человек себя ни довел, все же для него останется возможность дальнейшего самосовершенствования, т.е. останется известная доля несовершенства, греха. А также и наоборот: как бы греховен человек ни был, все же для него остается возможность быть еще грешнее, а стало быть, есть в нем известная, хотя бы самая незначительная степень добродетели, с которой он и может начать свое самосовершенствование.

Так что как самого совершенного человека нельзя назвать вполне безгрешным, — ибо все же останутся грехи и в нем — так и самого грешного человека нельзя назвать вполне грешным, окончательно погибшим, — ибо все же найдутся зачатки добродетели и в нем.

Вот и выходить отсюда, что ни один человек не может быть назван ни святым, ни грешным в безусловном смысле, а как святым, так и грешным. лишь в относительном, приблизительном смысле.

Установить неподвижную границу между злом и добром для человека, непрерывно движущегося по пути совершенствования, т.е. все вновь и вновь переоценивающего все свои поступки и даже понятия хорошего и дурного сообразно с все более и более открывающимися для него идеалами добра и правды, — установить неподвижную границу между злом и добром для такого человека — это все равно, что для человека, путешествующего из холодных краев в теплые, определить неподвижную границу между холодом и теплом.

Ведь как у нашего путешественника граница между теплом впереди и холодом сзади движется вместе с ним, так и у человека, совершенствующего сначала свои понятия добра и правды, а потом себя самого, эта граница тоже движется вместе с ним, или, лучше сказать, впереди него, как бы на линии движущегося вместе с ним его нравственного горизонта.

Так как все мы, люди, призваны подвизаться по бесконечному пути к совершенству, и ни с кого не может быть потребована работа не по силам, — не по величине "таланта" в притче, то, будучи на разных точках пути по отношению друг к другу, все мы, не исключая самых святых людей, равны по отношению к Богу, ибо равно отдалены от Него на бесконечном пути к Его бесконечному совершенству.

О цели жизни.

Христианин, не знающий, откуда приходит и куда уходить дух (Иоанн III, 8), его оживляющий, тот дух, которого не мерою дает Бог (Иоанн III, 34), не может себе ставить внешней цели жизни. Понятие цели заимствовано из обихода земных дел и начинаний.

Цель же всего мироздания решительно не доступна человеку, и потому он в жизни своей вынужден руководствоваться не внешней целью, а указаниями воли Божией, познаваемой внутри себя. Как моряк, ради избрания верного направления для хода своего судна может руководствоваться видом берега только тогда, когда он доступен его взору, — например, при переправе через реку, — а при переезде через океан должен обращаться к указаниям компаса, так и христианин, ради избрания верного пути жизни может руководствоваться внешними целями только в житейских делах; в деле же искания общего смысла жизни должен обращаться к указанию голоса совести, всегда ясно и внятно предостерегающего человека в случаях совершаемого и даже пред полагаемого им отступления от пути истины.

VIII. Слово и дело.

Мысль — Слово — Дело.

Думай хорошо, и мысли созреют в слова, а слова — это семена поступков, и никто не знает, как будет велико их значение.

Л. Толстой.

Часто говорить, что человек, у которого расходится слово с делом — лжец.

А по-моему, лжец не тот, у кого расходится слово с делом, а скоре тот, у кого расходится слово с мыслью. И таким человеком окажется как раз тот, кто во что бы то ни стало захочет согласовать свое слово с делом: он даже тогда, когда заметить, что его убеждения начинают меняться, будет во имя согласования.слова с делом утверждать, что они у него остались прежними, т.е. лгать. Нет, пускай уж лучше расходится слово с делом, только бы изменялись в смысле совершенствования убеждения, без изменения которых не изменятся и дела. А если дела не поспевают за мыслями — это не беда, это лучше, чем если бы было наоборот, т.е. если бы мысли не поспевали за делами. Последнее показывало бы, что человек живет не сообразно с своим, а сообразно с чужим мнением. У человека же, живущего сообразно с своим мнением, не могут не быть такие моменты, когда его мнение будет расходиться с делом, ибо раньше, чем изменить в каком-либо направлении свою деятельность, он должен составить себе мнение о таком изменении, т.е. ввести разногласие между мыслью и делом. И чем шире и важнее то дело, которым занят человек, тем обстоятельнее и потому дольше должны вырабатываться новые взгляды, долженствующие повлечь за собою и новые дела.

Есть дела, которые не могут быть изменены мнениями отдельных лиц, а изменяются лишь под влиянием совокупности отдельных мнений, т.е. общественного мнения. Упрекать человека в том, что такие дела не согласны с его мнением — значит делать его ответственным в том, в чем он не виновен. Говоря вообще, подобные упреки сводятся к отрицанию каких бы то ни было идеалов, которые по существу своему должны стоять неизмеримо выше всяких дел человеческих. По смыслу таких упреков путешественник оказывается виновным в том, что он едет. Грузчик тяжестей оказывается виновным в том, что он в одиночку не поднял того груза, поднять который можно только совокупными усилиями нескольких людей.

Что же касается до требования, чтобы человек высказывал только такие свои мнения и взгляды, какие уже проверены им в жизнь, осуществлены на деле, то, не говоря о том, что такое требование сводится к запрещению покаяния, исповеди, оно как бы настаивает на молчаливом соглашении между людьми, по которому один человек обязался бы не указывать на недостатки другого с тем, чтобы и тот не указывал ему его недостатков. Поэтому человека, не могущего отстать от своих привычек — курить табак, пить вино, есть мясо, участвовать в насилии и т. п., — предостерегающего меня на основании личного опыта от вреда всех этих привычек, я не только не осужу за то, что он "говорит одно, а сам делает другое", а еще поблагодарю за его предостережение, пожалею за его слабость и, если буду в силах, помогу ему в его борьбе с его слабостями.

Но нельзя сказать, чтобы люди, столь ретивые на упреки за несогласование дела с словом, были вполне последовательны сами. Есть много случаев, когда они, как раз наоборот, упрекают за согласование дела с словом или, все равно, с мнением. Этим они обнаруживают собственное противоречие и притом неслова с делом или мнением, а уже слова с словом, чем доказывают уже не лживость, а просто свою нелогичность, — бестолковость. Так, во имя уважения к чужим верованиям и убеждениям они требуют от человека пренебрежения к своим верованиям, например, выказывать почтение к тем предметам или действиям, которых не уважаешь, совершать действия, влияние которых на людей считаешь вредным и соблазнительным, произносить или писать слова, смыслу которых не сочувствуешь. Словом, эти люди настаивают на полном подчинении человека требованиям и установлениям чужой религии.

Но, не говоря уже о том, что исполнение таких требований обусловлено отрицанием всяких веровании и убеждений, — ибо нечему будет подражать двум людям, решившимся подражать взаимно друг другу, — не говоря уже о таком взаимном поглощении одних верований другими, следует обратить серьезное внимание еще на следующее:

Легко подчиняться требованиям чужой религии человеку, не имеющему своей. Человеку же, имеющему свою религию, не столько приходится заботиться о том, чтобы не оскорбить верований другого, сколько о том, чтобы не оскорбить, а главное, не нарушить своих верований.

Легко было из чувства самосохранения лицемерно, напоказ отречься от Христа человеку, равнодушному к Его учению, но каково было сделать это апостолу Петру, — видно из того, как он горько плакал после двоекратного пения петуха, напомнившего ему его троекратное отречение от любимого Учителя.

Легко было во времена гонения на древних христиан исполнять требования язычников либо самим язычникам либо людям, не имевшим собственных верований.

Христианам же, возлюбившим Бога всем сердцем, разумением и помышлением своим, легче было расстаться с жизнью, чем хотя бы лицемерно, хотя бы на показ совершить требовавшиеся от них возлияния идолам, что они и доказали на деле.

Эти-то христиане и донесли до нас истинное христианство. Им-то и обязано христианство своим распространением. Если же в настоящее время христианство распространено не столько в глубь, сколько в ширь, — не столько на деле, сколько на словах, то в этом нет ничего угрожающего полному торжеству христианства.

Те люди, которые только по имени числятся христианами, скоро вынуждены будут признать христианство и в его истинном значении, ибо тогда как отрекаться от Христа, т.е. открыто признавать себя противниками христианства, или ухищряться в новых приемах искажения христианства становится все труднее и труднее, углубляться в изучение истинного христианства все легче и легче благодаря естественному ходу невольного, бессознательного охристианения людей.

Но почему люди, которые так падки на упреки за несогласование дела с словом, поступают как раз наоборот в своих требованиях хотя бы наружного, притворного подчинения чужим верованиям? Почему они гонят уже не за несогласование, а, наоборот, за согласование дела с словом?

Потому, что дело притворства, т.е. выставления внешних знаков, уже лишенных своего внутреннего значения, считают пустяшным. Но если пустяк выставить внешний знак, то такой же пустяк и не выставить его. Но то, что не выставить внешнего знака — далеко не пустяк, показывает, что не пустяк и выставить его.

И это действительно так.

Человеку, понявшему в первые дни христианства грех идолопоклонства, поклониться по требованию язычников идолам, далеко не значило сделать безразличный поступок, а значило выразить при помощи внешнего знака сочувствие делу, лежавшему в основе существовавшего языческого строя, — значило при помощи ложного выражения своего чувства, т.е., попросту говоря, при помощи обмана ввести в заблуждение людей того разряда, которые руководствуются не собственным, а чужим мнением. Ибо языческие власти обращались к более самостоятельным людям из христиан приблизительно с следующими словами: "что вам стоит хоть для виду бросить горсточку фимиама на жертвенник перед нашими богами? — вас от этого не убудет!" Людям же менее самостоятельным и привыкшим ходить на поводу сначала у них, а потом перешедшим к христианам, они не только не объясняли, какими доводами им удавалось склонить к притворному идолопоклонству христиан первого разряда, но, наоборот, указывали на первых уж как на действовавших сознательно, по глубокому внутреннему убеждению.

Последствием подчинения людей требованиям чужих верований и пренебрежения своими верованиями и убеждениями является взаимный обман людей друг другом, сплошное незнание мнений друг друга. Это же взаимное неразумение в свою очередь влечет за собою то недоразумение, по которому каждый из боязни остаться одному в поле воином, гласом вопиющего в пустыне, стоит на месте и не делает ни единого шага.

Таким образом, крупных шагов не делают потому, что считают их невозможными или рискованными; мелких же не допускают, потому что считают их ничтожными.

В конце же концов получается то, что люди задыхаются в скорлупе отжитого, что старое дерево этого ненавистного и тягостного для большинства отжитого, хотя и с выеденной сердцевиной, а продолжает-таки стоять, обманывая своим кажущимся могуществом людей, не хотящих или не могущих заглянуть в его пустое дупло.

Судите сами, что сталось бы с общественными выборами, если бы выборщики или депутаты клали свои избирательные шары не сообразно с своим мнением, а так себе, на авось! А ведь выраженное или не выраженное при известных обстоятельствах свое сокровенное мнение, совершенный или не совершенный поступок, подписанная или не подписанная под известной бумагой собственная фамилия, снятая или не снятая при известных случаях шляпа, одетая или не одетая та или иная одежда, — словом, выставленный или не выставленный наружу знак, долженствующий указывать на соответствующее ему внутреннее значение, — это тот же избирательный шар, положенный направо или налево, за или против действующего общественного мнения.

Говорят обыкновенно: что же из того, если я совершу или не совершу тот или иной мелкий, ничтожный поступок, не соответствующий моим убеждениям?

Ответ на это, вредное по своему лицемерию, рассуждение самый короткий: то, что вы солжете. Ложь же ваша, не говоря о всех тех последствиях, которых мы не можем предвидеть, между прочим произведет нечто подобное тому, что случилось бы, например, на поле сражения с войсками двух враждебных лагерей, перепутавшими свои одежды и знамена.

Нет. Это только так кажется маловажным сказать или не сказать то или иное слово, совершить или не совершить тот или иной мелкий, единичный поступок. На самом же деле из мелких слов и из мелких поступков и слагаются крупные дела. Не даром И. Христос сказал:

"За всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ..." (Mф. XII, 36).

"В малом ты был верен; над многим тебя поставлю" (Mф. XXV, 21, 23).

Итак, не ведают что творят люди обеих категорий; одни, порицающее за несогласование, и другие — за согласование дела с словом.

Первые, требующие во что бы то ни стало соответствия жизни с сознанием, не хотят знать ни идеалов, ни необходимости посильного, а никак не сверхсильного воплощения их.

Вторые же, отстаивающее ничтожные в их глазах случаи несоответствия известных форм жизни с внутренним ее содержанием, и тем самым требующие вливания нового вина в старые мехи, таким образом не очищают места, для новых форм, естественно вытекающих из нового содержания жизни.

Через ров.

Петр: Будь милостив к Себе, Господи! да не будет этого с Тобою!

Иисус: Отойди от Меня, сатана! ты Мне соблазн, потому что думаешь не о том, что Божье, но что человеческое (Mф. XVI, 22, 23).

Когда человеку приходится из-за религиозных убеждений подвергать себя гонениям, то ревнители его житейского благoпoлyчия называют обыкновенно стойкость в его убеждениях или просто бессмысленной или пагубной, т.е. выводящей его из нормальных в ненормальные условия жизни. Совершенно правильно уподобляя при этом духовный рост религиозного человека восхождению на гору, эти ревнители предостерегают его однако против такой высоты, на которой будто бы жить уже невозможно. "Не лучше ли, — писал мне один из таких людей, — остановиться там, где воздух еще приспособлен для наших легких!"

Но как решить, во 1-х, осмысленно или бессмысленно поступает человек, руководимый религиозными побуждениями, и, во 2-х, где граница между приспособленным и неприспособленным воздухом для нашего дыхания, а главное, существует ли еще такая граница по отношению к воздуху в переносном смысле, т.е. к животворящему нас духу Божию?

На вопрос о границе между приспособленным и неприспособленным воздухом для нашего дыхания я отвечу, что такая граница существует только относительно физического воздуха. Для воздуха же впереносном смысле, т.е. для того Духа Божия, которым мы живы более чем, физическим воздухом, нет и не может быть никакой границы, никаких пределов, потому что духовному совершенствованию нет конца; и чем выше человек восходить на этом поприще, тем ему все легче и легче становится дышать, т.е. он обретает все большее и большее духовное благо. Даже самая смерть не может положить предела истинному благу тогда, когда человек приведен к ней высшим проявлением духовной жизни — любовью (Ев. Иоанна XV, и3).

Правда, есть люди, которые на известных духовных высотах испытывают некоторое подобие того, что ощущает человек. при вдыхании чрезмерно сгущенного, именно сгущенного, а не разреженного, горного воздуха. Но подобное явление возможно все же не от того, что Дух Божий не приспособлен к нам, а как раз наоборот, от того, что мы еще не достаточно приспособили себя к восприятию его.

И вот от того, насколько приспособил себя человек к восприятию Духа Божиего, зависит для него решение и первого вопроса о том, осмысленно или бессмысленно он поступает, когда бывает руководим религиозными побуждениями.

Но для того, чтобы решить вопрос об осмысленности, разумности человеческих поступков, надо сначала ответить на вопрос о том, по каким признакам узнается неприспособленность, т.е. недостаточная духовная зрелость человека к проявлению известной высоты духа. Только после этого мы узнаем, как приспособлять себя к возможности жизни на все больших и больших духовных высотах, а в связи с этим научимся судить и о разумности или неразумности человеческих поступков.

Человек неприспособлен к известной духовной высоте, а по выражению Христа "неблагонадежен для Царствия Божия" тогда, когда он оглядывается назад, т.е. когда вспоминает и сожалеет о тех низинах жизни, которые он только что покинул. А такие сожаления, такие оглядывания происходят тогда, когда человек искусственно, по своей прихоти, по своему чисто рассудочному решению поставил себя в новые условия жизни. И вот для того, чтобы мог человек твердо, без колебания держаться в этих новых условиях, важно, чтобы он очутился в них не произвольно, а по необходимости, по причине полной нравственной невозможности оставаться в старых условиях.

Так что на вопрос о том, как приспособлять себя к возможности жизни на всё больших и больших духовных высотах, ответь будет состоять в том, что человек делается достойным высших, лучших форм жизни только тогда, когда он окончательно вырастает из низших, делается совершенно непригодным для них.

"Нет ничего ужаснее того, когда человек начинает сожалеть о том добром, которое он совершил", — говорит один мудрец. А такое сожаление о сделанном добре как раз и возможно после того, как оно совершено человеком не по нравственной необходимости, т.е. не по невозможности продолжать прежнюю жизнь, безнравственность и порочность которой он признал и почувствовал всем своим существом, а по одному лишь рассудочному решению или, еще того хуже, из желания быть безупречным и последовательным в глазах окружающих людей.

Вот тогда-то такие люди и сами приходят и других приводят к тому убеждению, что на известных нравственных высотах Дух Божий совершенно так же не приспособлен к жизни человека, как воздух на высоких горах, тогда-то и начинает торжествовать вовсей своей силе та пошлость жизни, по уверениям которой только и есть свету, что в ее окошке, — в окошке обители, выстроенной еще предками нашими на смрадных и мрачных низинах жизни.

Если же вы попробуете защищать обратное мнение, а именно, что не воздух не приспособлен к людям, а люди к воздуху, что существует преобладающее большинство людей, совершенно еще неблагонадежных для Царствия Божия, то вас-то как раз и признают таким неблагонадежным человеком и одни из любви, а другие из злобы потащут вас к себе в низину.

Но, может быть, и в самом деле жизнь возможна только там, где воздух еще с незапамятных времен считается приспособленным к нашим легким?

Но почему же тогда Христос называл мертвыми людей, которые жили как раз такою же жизнью, какою живем мы? Почему же он не переставал повторять людям, во всем нам подобным, что они должны воскреснуть, услышав глас Сына Божия?

Думаю и верю — потому, что это воскресение, это рождение от духа как раз в том и состоит, чтобы переходить от смерти к жизни, — из одной, уже известной нам обители, в другую, еще неизвестную, — именно в такую, в которой к великому нашему благу нам не придется уже дышать тем воздухом, тем спертым духом, к которому мы так привыкли в этой обители.

Я хорошо знаю и чувствую, как трудно перебираться с насиженного местечка на новое даже тогда, когда есть полная возможность обследовать и это новое, и поэтому вполне понимаю смущение сердца человеческого, когда обстоятельства или требования совести заставляют человека перебираться в такую "обитель", которую и обследовать предварительно нельзя. Но таково уж свойство духовной жизни, что человеку не дано знать, "что день грядущий ему готовит". И рождаться от духа, т.е. переходить из одного состояния в другое, человеку приходится не под влиянием влечения к определенному и знакомому, — идеал хотя и влечет, однако не рисует образов будущего, — а под влиянием чувства невозможности сохранить прежнее состояние.

Хорошим прообразом духовного рождения служит плотское рождение ребенка. Ребенок не потому родится, что хочет этого и доподлинно знает, что там, куда он выберется, "дышать будет легче", а потому, что продолжать пребывать в том положении, в котором он спокойно мог находиться в течение девяти месяцев, ему уже никак нельзя.

Таким же прообразом служит и смерть человеческая. Умирают люди не с знанием, а с верой в неуничтожимость жизни духа. А без этой веры всегда будет казаться, что там, за гробом "воздуха не будет и дышать будет нечем".

"Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его", — сказал Исаия (64, 4), и те же слова повторил за ним ап. Павел (I Коринф. II, 9). И я верю в глубокий смысл этих слов.

Когда же находят на меня минуты сомнения и смущения, тогда я вспоминаю следующие, поразительно подходящие к данному случаю слова Христа:

"Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога и в Меня", — в учение мое, — "веруйте. В доме Отца Моего обителей много; а если бы не так (т.е., если бы усомнились люди в возможности "дышать" в следующей обители, в следующем состоянии, вызванном требованием совести), Я сказал бы вам: Я иду приготовить место вам" (Ев. Иоанна XIV, 1,2).

И оно так и есть, и было, и будет, что люди более мощного духа "приготовляют места", — новые формы жизни, — для людей более слабых и таким образом примером своей жизни показывают, что не так уж "страшен"... Бог, а главное, не так "страшна" и мучительна жизнь по-Божьи, какою она кажется людям.

Но случается, что в переходные, поворотные моменты жизни как отдельному человеку, так и целым народам бывает мучительно тяжело, — тяжело именно от стесненности положения, — от невозможности оставаться в прежних условиях и вместе с тем от трудности перейти в новые, — трудности, так часто создаваемой не только общественной жизнью с ее косностью, преследованиями и гонениями, но и семейными и дружескими связями.

И вот, те нравственные усилия, которые вынужден бывает человек делать в этом положении ради того, чтобы, покончив со старыми, перейти в новые условия жизни, эти усилия часто принимаются все теми же ревнителями житейского благополучия за признак не по силам принятого на себя дела. Конечно, бывает с человеком и это, как я уже сказал выше. Но бывает и другое, а именно — полная нравственная невозможность оставаться в старых условиях. А так как трудно и даже совсем невозможно судить о человеке со стороны, — естественно или искусственно он порывает с прежними условиями жизни, — ибо правильно говорит пословица, что чужая душа — потемки, — то лучше воздержаться от решения вопроса, по силам или не по силам ему предстоящий шаг.

А вдруг он приведен к этому шагу не прихотью своею, а невозможностью поступить иначе! Ведь тогда ему приходится делать выбор уже не между новым и старым положениями, а между новым своим положением и гибелью своею. Я говорю о нравственной гибели, — об утрате своего человеческого достоинства. Как же ему не напрягать силы, если он знает, что без этого напряжения его ожидает нравственное унижение!

Не напрягать силы в таком положение — это все равно, что не стараться перепрыгнуть на ту сторону рва человеку, ко