Сведение одного вопроса на другой.

Хотя я далек от принятия буквального смысла слов Христа о необходимости возненавидеть отца и мать (Лк. XIV, 26), однако как гиперболу¹ той мысли, что мирские, личные наши привязанности мы должны отдавать как выкуп за высшее, духовное благо, — любовь к Богу, — принимаю.

¹ Преувеличение.

Мирские же люди, как раз наоборот, по-видимому так высоко ставят любовь к ближним, что охотно жертвуют ради нее любовью к Богу. Оправдываются они в данном случае тем, что не хотят лицемерить, — не хотят во имя любви к Богу, которой еще нет, жертвовать любовью к ближнему, которая у них сейчас есть.

Да ведь никто от них и не требует менять действительное на фантастическое, на заоблачное. И тот, кто бы это сделал, сделал бы дурно. Точно так же, как и они делают дурно, что из нежелания решительно ответить на один вопрос, — следует ли вообще отдавать предпочтете любви к Богу перед любовью к ближнему, — сводят его на другой вопрос о том, следует ли действительную, реальную любовь к ближнему приносить в жертву отвлеченной, воображаемой любви к Богу.

Вот это-то не для каждого заметное сведение одного вопроса на другой, на такой, при котором становится смешным и нелепым ответь на первый вопрос, то же лицемеpие, лицемерие, к сожалению, весьма обычное и притом почище того, которое хотят заклеймить эти последние лицемеры.

6. "Люби" не есть приказание, заповедь.

"Люби" не есть приказание, заповедь, — приказать любить нельзя, — а коротко, сжато выраженное указание на существование закона освобождения человеком в себе любви путем устранения препятствий к ее проявлению.

Два рода деспотизма.

Нет сомнения, что отвратителен деспотизм, эксплуатирующий трусость; но еще отвратительнее деспотизм эксплуатирующий любовь. Первый мы наблюдаем больше у мужчин, второй — больше у женщин.

V. Р а з у м.

Разум у людей — один.

Заблуждения и несогласия людей в дел искания и признания единой истины происходит не от чего иного, как от их недоверия к разуму; вследствие этого жизнь человеческая, руководимая обычаями, преданиями, модами, суевериями, предрассудками, насилием и всем, чем угодно, кроме разума, течет сама по себе, а разум существует сам по себе. Если же орган разума — мышление — применяется к чему-нибудь, то не к делу искания и распространения истины, а к тому, чтобы во что бы то ни стало оправдать и поддержать эти самые обычаи, предания, моды, суеверия, предрассудки, а также обусловленное всем этим насилие.

Заблуждения и несогласия людей в деле искания и признания единой истины — не от того, что разум у людей не один или не может показать им единую истину, а от того, что они не верят в него.

А если бы они поверили в свой разум, то нашли бы способ сверять показания разума в себе с показаниями его же в других. А нашедши этот способ взаимной проверки, убедились бы, что разум — один, несмотря на то, что по некоторым причинам, вследствие различных степеней силы органа разума — мышления, он показывает разное.

С разумом то же, что и с зрением. Как органы зрения — глаза — открывают людям различные по величине радиусов физические горизонты не вследствие отсутствия единства законов оптики, а благодаря различию степеней дальнозоркости, или точек зрения (в прямом смысле), так и орган разума — мышление — открывает людям различные умственные и нравственные горизонты не вследствие отсутствия единства законов мышления, а вследствие различия или степеней, так сказать, умственной дальнозоркости, или точек зрения (в переносном смысле).

И как в деле обозрение физического горизонта односторонность отдельных, частных точек зрения исправляется объединением их в одну общую, например, высочайшую точку зрения (в прямом смысле этого слова), а различие в степенях дальнозоркости уравнивается оптическими приборами: очками, биноклями, телескопами, — так и в деле изучения нравственного и духовного горизонтов та же односторонность единичных точек зрения исправляется подобным же объединением их в одну общую, высшую точку зрения; различие же в степенях умственной дальнозоркости уравнивается при помощи просвещения, причем лучшим органом такого уравнения является слово, исходящее из уст мудрейших людей.

Мудрец только помогает самостоятельному рождению в людях их собственных идей и чувств, вложенных в них от вечности. Его роль вполне уподобляется роли зрительной трубы, которая не дарует зрения слепому, а лишь усиливает зрение хотя бы самых плохих глаз. Сократ уподоблял мудреца повивальной бабке, которая не дарует женщине ребенка, а лишь помогает ей произвести на свет своего собственного.

Но не в одном различии точек зрения и степеней разумения лежит причина разногласия людей в деле признания единой истины. Причина такого разногласия кроется еще в самолюбии людей, благодаря которому сплошь да рядом человек, уже признавший внутренне разумность доводов своего собеседника, все-таки продолжает отстаивать уже раз высказанное им мнение.

Свет разума.

Люди говорят: разум ошибается. До известной степени это хорошо, что они так говорят: значит в них есть то, что признало эту ошибочность. — Что же это за способность, стоящая над ошибающимся разумом? — Способность того же разума. — Как же так? Разум же и ошибается, разум же и исправляет сам себя? — Да. — Но только надо быть строже в наименованиях, потому что то, что в нас ошибается, — это уже не разум, а мышление наше. То же, что исправляет и, пока будут живы люди, не перестанет исправлять ошибки их мышления, — это разум.

Говорить, что разум ошибается, вместо того, чтобы сказать, что ошибаемся мы в нашем мышлении, это все равно, что сказать, что свет не освещает, вместо того, чтобы сказать, что огонь на свече может коптить и чадить. Свет потому и есть свет, что он светит, освещает тьму, рассеивает мрак, и что к наибольшему проявлению его направлено усовершенствование осветительных приборов. А вот данная свеча или лампа действительно может и чадить, и создавать призраки и всяческие наваждения.

Так что когда говорят, что разум ошибается, то, очевидно, имеют в виду не разум вообще, а лишь данное его проявление.

О двояком назначены разума.

Если Бог, как предмет нашей веры, выше нашего разумения, и таким образом обнять Его разумом мы не можем, то из этого еще далеко не следует, что разум никуда не годится и что мы должны пренебрегать его деятельностью как вредною.

Хотя предметы веры, без всякого сомнения, находятся вне области нашего разумения, выше ее, однако разум и по отношению к ним играет очень важную роль, без которой мы обойтись никак не можем. Его роль есть как бы роль сита или фильтра, который из области веры, из области религиозных чувств допустит до человека какую угодно выше разума стоящую, т.е. метафизическую истину, нужную для обоснования на ней, как теорем на аксиоме, всевозможных теоретических и практических выводов разума, но только не такую мнимую истину, которая противоречила бы разуму, т.е. была бы неразумна, нелепа, лжива, суеверна. Вот почему я не могу допустить пресловутую формулу: credo quia absurdum¹.

¹ Bерю, потому что это нелепо.

Могут подумать, что разум, не пропуская неразумного, не пропустит и сверхразумного, и поэтому могут сказать: пускай он пропускает и неразумное, лишь бы не задерживал столь дорогое и нужное для нас сверхразумное. Нет, скажу я, в фильтре разумения, пропускающем к нам сверхразумное, никак нельзя допустить щели, которая пропустила бы неразумное, ибо неразумное, смешавшись с сверхразумным, сделает то, что и сверхразумное потеряет для нас свою силу нравственного побудителя, что и случилось с великими христианскими истинами, перемешанными с целой грудой нелепостей.

Я допускаю, что люди могут не сойтись в определении того, что сверхразумно и что неразумно, — что отнести к предметам веры и что к предметам разумения, благодаря чему многие будут при помощи разума строить выводы на нелепости, принимая таковую за метафизическую истину, что и делали, например, израильтяне, основывавшие свою мораль на мнимом положении о том, что они суть избранный народ Божий. Но ошибаться в установлении границы между нелепым и метафизическим — это одно; одобрять же нелепое в принципе — это уже совсем другое. Первый случай — ошибки — не исключает прогресса, т.е. посильного сужения области суеверного; второе же, — культ нелепости, — явно тормозить всякий религиозный прогресс, т.е. задерживает тот духовный рост, по которому, по словам Л. Н. Толстого, "у человека религиозного понятие Бога постоянно разрушается, заменяясь новым".

Такова роль разума, как фильтра, или, вообще говоря, как приспособителя вечного к временному, божеского к человеческому.

Но кроме этой положительной роли приспособителя, разуму свойственна еще и отрицательная роль освободителя искры Божьей в человеке от облегающих и гасящих ее наслоений в виде грехов, соблазнов (оправданий грехов) и обманов веры.

Собственное достояние.

— Все, что вы говорите, все это прекрасно... но ведь все это не ваше, а чужое!

Такими словами имеют обыкновение у нас напутствовать молодых людей, делающих первые шаги на поприще самостоятельного мышления.

Хорошо. Положим, что я не самостоятельно додумался до всего того, что вам высказал, — отвечает молодой человек. Но с другой стороны ведь и ваш склад мыслей и жизни весь сложился не по вашей инициативе, а по давно существовавшему преданию. С другой же стороны, то мое свойство, в силу которого я выбрал между чужим не нечто дурное и глупое, а вот именно то, что вы похвалили, этот дар выбора уж наверное есть не чужое, а мое достояние.

Солнце истины.

"Бог дал нам способность быть служителями Нового Завета, не буквы, но духа, ибо буква убивает, a дух животворит" (II Кор. III, 6).

Истина, как солнце, все вновь и вновь восходит над людьми, так что и люди могут все вновь и вновь видеть ее своими собственными духовными очами.

А если это так, то спрашивается, для чего нам не самим, не непосредственно составлять себе понятие о солнце истины, а лишь по тем древним описаниям, которые составлены о нем людьми, жившими тысячу лет тому назад?

Скажут: те люди обладали несравненно лучшим духовным зрением, чем мы.

Но, во-1-х, нельзя этого узнать, если не наблюдать самому и не сопоставлять свои наблюдения с теми, древними. Я хочу этим сказать, что только собственные наблюдения могут дать нам возможность оценить превосходство чужих.

Во-2-х же, если и допустить, что другой человек обладает лучшим, в сравнении смоим, духовным зрением, то все же из этого не следует, чтобы я не должен был пользоваться своим. Нет, я сам должен пользоваться своим духовным зрением, потому что могу смотреть и видеть только собственными как телесными, так и духовными очами.

Тех людей, которым кажется, что они верят не своему, а чужому разуму, дошедшему до них в виде мертвой буквы писанного закона, я вот чему уподоблю: я уподоблю их людям, которые хотя и видели восходящее солнце и с искренней радостью приветствовали его появление на востоке, однако упустили из виду дальнейшее его движение, — его восхождение по небу.

Благодаря этому в то время, когда оно, поднимаясь все выше и выше, продолжало освещать землю все с новых и новых мест небесного свода, они не отрывали своих взоров от места первого его появления, т.е. от востока. Не мудрено, что в этом направлении они видели уже не само солнце, а лишь померкшее изображение его в их же собственных глазах, — то изображение в виде темного круга, которое оставляют за собой светлые предметы после долгого и пристального смотрения на них.

"Но не рискуем ли мы, гоняясь за сомнительным новым, потерять верное и драгоценное старое?"

Такими словами вступаются за мертвую букву слепые почитатели ее.

На это я отвечу, во 1-х, то, что желая людям все вновь и вновь видеть солнце истины собственными духовными очами, я тем самым отнюдь не предлагаю им гоняться только за новизною, т.е. не выражаю пренебрежения к плодам старых, чужих наблюдений, а лишь высказываюсь за критическое отношение к ним. Критическое же отношение к чужим мыслям вполне совмещает пользование как своими, вновь открываемыми, так и чужими, старыми истинами, при том условии, однако, чтобы они вновь были продумываемы людьми.

Во 2-х же, в ответь на опасение потерять верное и драгоценное старое при исключительной погоне за новизной скажу, что опасаться этого нечего, потому что новое, открывающееся в нашей душе, ведь только на нас может производить впечатление новизны, на самом же деле оно же могло открыться в душе человека, жившего за тысячи лет тому назад.

Поэтому не лучше ли для нас добывать эту старую, столь священную для нас истину из самого подлинника духа, с которым мы имеем непосредственное сообщение помимо передачи через время и пространство, — добывать эту истину хотя бы под видом нового, а также сверять с этим подлинником, т.е. обсуждать предлагаемые нам старые истины, нежели под видом старого пользоваться теми позднейшими искажениями истины и наслоениями на ней, которым она не перестает подвергаться со стороны обманывающих и обманутых невежественных людей.

Итак, повторяю, истина — как солнце. Она все вновь и вновь восходить над людьми, все с новых и новых сторон открывается им. Но из того, что это так происходить, она не перестает быть той старой, вечной истиной, дорожа которою, люди ошибочно принимают ее лишь в старых ее проявлениях и выражениях.

Горе им, что они не узнают в других странах света все то же солнце, восхождение которого видели и приветствовали их дальше предки на востока.

VI. Люди и общественное

1. Поклонение кумиру "Все" мешает самопознанию.

Если б только каждый из нас думал о самом себе не то, что думают или записали о нем тотчас по его рождении другие люди, а то, что он действительно есть по своему миросозерцанию и своим чувствам, иными словами: если бы мы правдиво отвечали: самим себе и друг другу на вопрос: кто я? то оказалось бы то, чего, может быть, никто и не ожидает.

— Что же бы оказалось?

А то, что очень скоро разрушился бы кумир, именуемый словом "все". Дело в том, что каждая данная личность, произнося слова и делая дела, уже давно противоречащие ее сокровеннейшим мнениям и требованиям совести, мотивирует свое поведете не тем, что сама считает нужным так говорить и делать, а тем, что "так говорят и делают "все". Если же спросить, кто такое эти "все", то окажется, что совокупность этих всех составлена как раз из личностей подобных данной. Так что А делает дурно потому, что так делает В, а В — потому, что так делает А. Получается заколдованный круг людей, взаимно подражающих друг другу. Препятствие же к выходу из этого круга увеличивается еще тем, что одним людям, более самостоятельным, мешают выходить из круга, убеждая их, что единичные де случаи выделения, неучастия не имеют никакого значения; другим же, менее самостоятельным и всегда примыкающим к более самостоятельным людям, указывают на первых уже как на сознательно участвующих в круге. И как губернаторский бал у Гоголя мог так и не состояться по той причине, что никто из принарядившихся и приготовившихся к нему гостей не хотел являться первым, так может еще долго не осуществиться распадение заколдованного круга взаимно обманывающих друг друга людей, если никто из нас, внутренне, т.е. по совести и разуму, готовых выйти из него, не решится сделать первого шага.

Тот же, кто решится сделать этот необходимый первый шаг, послужит тем столь долго искомым кончиком нитки, взявшись за который, так легко распустить всю сеть взаимного недоразумения между людьми.

А распустится сеть недоразумения, обмана, — обнаружится правда. Правда же в том, что люди не только по регистру, а и сами по себе уже давно христиане, т.е. в несравненно большей степени готовы свободно, без принуждения жить в любви и взаимном согласии друг с другом, чем как это кажется, судя по существующим принудительным формам общежития.

Мысленный круговорот.

Странно подумать, что всякий овражек в степи представляет из себя для каждой водяной капли путь в океан; а оттуда по законам водяного круговорота эта капля может попасть уже на любое место земного шара.

Не так ли и каждый человек, с которым мы сталкиваемся в жизни, представляет из себя прямой провод наших мыслей и чувств в общую сокровищницу их, называемую общественным мнением; а через него может запасть уже в любую душу человеческую.

Как важно поэтому никогда не упускать из виду последнего, непрестанно действующего среди людей, мысленного круговорота для того, чтобы стараться не проронить ни единой непродуманной, вредной мысли, — для того, чтобы пускать в оборот как можно меньше недобрых или развращающих людей чувств.

Перед людьми и пред собою.

Встречаясь с людьми в первый раз, мы очень склонны бываем изображать перед ними то, за что они нас принимают, — при том условии однако, если принимаемая нами на себя роль возвышает, а не унижает нас в их глазах. Если же мы замечаем, что эти встречные люди, оценивают нас ниже того, во сколько мы сами себя ценим, то мы очень торопимся восстановить свое достоинство в их глазах.

До чего же мы не самостоятельны, коли стоит нам только встретиться с новым человеком, и мы уже перестаем быть сами собой, И вот я думаю, что если мы не научимся быть самими собой перед другими, т.е. не разучимся лгать перед людьми, то очень скоро привыкнем быть перед собой как передлюдьми, т.е. обманывать и самих себя.

Когда вступаешь в общение с очень многими людьми, тогда не имеешь возможности хорошенько разглядеть как их, так и себя в отношении каждого из них. А так как очень важно вполне сознательное отношение к людям, — важно ради избежания лжи перед людьми и собою, — то лучше ограничить круг общения, нежели допускать лживые отношения с людьми.

Что грешнее?

Ежели выбирать между грехом и грешником, то, конечно, права пословица: "с грехом ссорься, — с грешником мирись". Если же выбирать между грешником и духом

Божьим — духом правды, то лучше, просительнее тысячу раз поссориться с грешником, нежели хоть один раз ради мира с ним совершить хулу на Духа Святого. "Если скажете хулу на Сына Человеческого, то простится вам, — сказал Христос, — если же произнесете хулу на Духа Святого, то не простится вам ни в сем веке, ни в будущем".