Легко влезть, но трудно выбраться.

Еврейская пословица

 

Вышел немец из тумана,

Вынул ножик из кармана:

– Буду резать, буду бить!

Всё равно тебе водить.

Довоенная детская считалка

 

Раннее летнее утро, настоянное на свежих лесных запахах и прогретое солнцем, разлилось по всей земле.

Неистово на все лады свиристели птицы, словно соревнуясь друг с другом – кто звонче и напевней исполнит свои импровизации.

У берега реки, среди кустов калины и боярышника, среди ора краснопузых лягушек-жерлянок были слышны разливные трели и раскатистый свист соловья – ещё неделя-другая, и к июлю голос его умолкнет до следующего лета.

Где-то на болоте со стороны кладбища, монотонно кричали коростели и надрывно звали друг друга.

Из чащи леса слышалась барабанная дробь дятла.

Лёгкий, как дыхание ребёнка, ветерок пронёсся над рекой, моментально выткав похожую на узор паутинки, сверкающую на солнце зыбь, и, казалось, что это несутся наперегонки друг за другом стайки серебристых мальков, играя в чистой прозрачной воде и радуясь тёплому светлому дню.

Нина Андреевна приоткрыла глаза. Прямо над ней повисло облако, похожее на огромный неуклюжий дирижабль, который медленно плыл в сторону города.

Она глянула на циферблат ручных часов – на нём было ровно четыре утра. Выходит, она дремала всего полчаса.

Нина Андреевна приподнялась на локте, чтобы глянуть на детей – все они крепко спали у погасшего костра, широко разбросав руки, как могут спать только дети. Она кинула сонный взгляд на реку – на синей глади тихо плескалась и тоскливо крякала вдовая утка.

Нина Андреевна снова прилегла, пытаясь вспомнить, что же её внезапно разбудило. Ни пенье птиц, ни стук дятла, ни кряканье утки, не могли помешать ей спать – за много лет она уже привыкла ко всем звукам природы. Неясная тревога обволокла сердце, заволокла разум, и веки вновь закрылись, чтобы видеть новые сны…

…Она увидела себя, плывущей по небу, в большой корзине, под брюхом дирижабля.

За ним неслышно, с неспешными взмахами крыльев, летела стая белоснежных аистов.

«Какой славный сон! – подумала во сне Нина Андреевна. – Ведь аисты – к рождению детей…».

И тут же во сне вспомнила о том, что у них с соседкой Раисой, на границе их двух участков, есть аистиное гнездо, куда каждую весну прилетают эти большие благородные птицы.

Внезапно в её сне загрохотал гром, небо стало алым, как на закате, подул сильный ветер, ударила молния. На землю обрушился чёрный ливень, в один миг перекрасив аистов. И вот уже не они, а огромные чёрные вороны, с громким карканьем и хриплым хохотом набросилась на дирижабль, и, облепив его со всех сторон, стали протыкать своими сильными клювами прорезиненную оболочку.

Нина Андреевна с ужасом наблюдала, как вся поверхность дирижабля покрывается рваными дырами, с шумом выпуская наружу лёгкий газ, как оболочка его скукоживается на глазах, превращаясь в огромную тряпку, и корзина, в которой она находится, камнем летит вниз.

– Помогите! – закричала во сне Нина Андреевна, крепко держась за верёвочные стропы.

Земля стремительно приближалась. Она закрыла глаза от ужаса, ожидая смертельного удара, но внезапно услышала знакомый мужской голос:

– Нина Андревна, проснитесь! Нина Андревна!..

 

…Она открыла глаза и рывком села на песке. Было тяжело дышать. Рядом стоял взволнованный отец Пашки и Любочки – лесничий Макар Емельянович.

– Вы?! – удивилась Нина Андреевна.

Дети уже, как видно, давно проснулись. Выглядели все они какими-то растерянными. И Павлик, и Любочка, и Ева. Один только Лёвка ещё крепко спал.

– Который час?.. – Нина Андреевна пыталась взглянуть на свои ручные часы.

– Двенадцать сорок две, – ответил лесничий.

– Как же я заспалась! – сказала она, ещё не придя в себя от страшного сна.

– Собирайтесь, нужно ехать в посёлок.

– А что произошло?.. – тихо спросила его Нина Андреевна, всем своим существом уже предчувствуя, что случилось нечто ужасное.

– Война, – коротко ответил лесничий.

– Какая война? – не поняла Нина Андреевна. – О чём вы, Макар Емельянович? С кем война?

– С фашистской Германией. Только что выступил по радио товарищ Молотов.

– О, Господи!.. – она тихо охнула.

– Я на телеге приехал, так что доставлю вас домой.

Каждый из детей принял эту новость по-своему. Пашка сдержанно, как и подобает мужчине.

– Значит, тоже пойдёшь воевать? – спросил он отца

– Пойду, – насупил брови лесничий.

– А мама? – спросила Любочка. – Она звонила?

Отец сделал вид, что не расслышал её вопросов – ему не хотелось сейчас говорить об этом.

А Ева вдруг поняла, о чём тогда ночью шептались папа с мамой:

«– Ты думаешь, она скоро начнётся? – спросил тревожный голос мамы.

– Быстрее, чем ты думаешь, – ответил папа. – Наверное, ближе к осени…».

 

О войне! Вот о чём они шептались!.. И отец в этом не ошибся, вернее, ошибся только в одном – война началась раньше…

Все стали собирать вещи и сносить их в телегу.

– Буди Лёвку, – сказала бабушка Еве: – Пора ехать…

Ева затормошила брата:

– Вставай, Лёвка, вставай!

– Отстань, не хочу! – заныл он.

– Война началась!

Лёвка приоткрыл один глаз.

– Какая война?

– С фашистами! Только что объявили по радио.

– Сегодня же воскресенье… – сонно сказал Лёвка.

– Ну, и что с того, что воскресенье?

– Какая же может быть война в выходной день? Ведь все отдыхают…

Макар Емельянович без слов взял Лёвку в охапку и понёс к телеге, в которую был впряжён старый конь со смешным именем Лютик. Только тогда Лёвка проснулся окончательно:

– Пустите, я сам!

Лесничий поставил его на ноги:

– Бери покрывало и неси к телеге.

 

…Всю дорогу в посёлок каждый молчал о своём. Все понимали, что с сегодняшнего дня всё будет по-другому, что теперь вся их жизнь будет подчинена одной только войне, но как это будет – не знал никто.

Телега въехала на главную улицу посёлка.

У Конторы столпились почти все его жители. По громкоговорителю звучал «Марш танкистов». Несколько женщин плакали. Никто не понимал, что делать, а конкретных задач из города председатель посёлка Егор Михайлович Фомин ещё не получал.

Директор поселковой школы Василий Афанасьевич разговаривал с десятиклассниками, у которых сегодня должен был быть выпускной вечер. Девочки убеждали директора разрешить его провести – ведь все проучились вместе целых десять лет, и неизвестно, когда теперь увидятся снова. А мальчики вручили ему коллективное заявление идти добровольцами на фронт:

 

«Мы, семнадцать выпускников школы Лесного посёлка Зуевского района, – прочёл Василий Афанасьевич, – несмотря на свой малый возраст, подаём заявление о досрочном зачислении нас в ряды доблестной Красной Армии. Обязуемся как можно быстрее научиться азам военной науки, чтобы в час грядущих испытаний защитить нашу Советскую Родину от немецко-фашистских захватчиков».

 

Под письмом стояли подписи всех семнадцати выпускников.

Директор был в растерянности:

– Вас же туда не пустят, ребятки!.. – убеждал он их. – Мобилизация только с пятого по восемнадцатый год рождения!

Это по закону, − отвечали мальчики, − а добровольцы идут на войну по доброй воле.

В толпе все делились друг с другом внезапно возникшими проблемами: на что жить, когда мужья и отцы уйдут на войну, что будет с продуктами и с урожаем, уезжать или оставаться в посёлке?

А по рупору всё гремели марш за маршем – один бравурней другого, словно в Кремле так и не нашлось больше слов, чтобы успокоить народ и дать ему надежду на будущее.

Увидев из окна подъехавшую телегу лесничего, на крыльцо выбежала телефонистка Настя:

– Ниночка Андревна! – крикнула она ей. – Вам из города звонят! Уже третий раз!

– Кто звонит?! Лёня?!

– Невестка!

– Стойте, Макар Емельянович! – попросила его Нина Андреевна.

Лесничий дёрнул за поводья:

– Тпру, Лютик!

Телега остановилась недалеко у Конторы. Нина Андреевна, спрыгнув на землю, заспешила к крыльцу, но тут же обернулась и махнула рукой лесничему:

– Не ждите меня, езжайте!..

Тот кивнул и вновь дёрнул за поводья:

– Пошёл, Лютик, не задерживай!..

Телега поехала дальше.

А Нина Андреевна вбежала в Контору.

Настя протянула ей тяжёлую телефонную трубку.

– Алло! – вцепилась в неё Нина Андреевна. – Это ты, Аня?!

– Я, мама! – откликнулся голос невестки. – Лёню вызвали телеграммой в Москву!

– Он, что, сейчас уезжает?!.. – заволновалась Нина Андреевна.

– Не знаю! Поехал на вокзал получить пропуск!

– Что?! Говори громче!

– Лёня поехал за пропуском! Обещал позвонить!

– О, Господи! – стучало материнское сердце.

– Не исключено, что и меня отправят на фронт с военным госпиталем!

– Тебя тоже?!

– Ходят слухи, что госпиталь уже формируется!

– А нам как же быть?!.. – растерянно спросила Нина Андреевна. – Ты меня слышишь?!

– Слышу!.. Соберите детей, возьмите всё самое необходимое, и немедленно возвращайтесь!

– Зачем же возвращаться?!.. – искренне удивилась Нина Андреевна. – Здесь безопасней!..

– О какой безопасности вы говорите, мама?! Немцы бомбили Киев, Житомир, Севастополь! Нужно срочно эвакуироваться в Москву! Завтра же!

– В Москву?! – изумлённо спросила Нина Андреевна.

– Водовозы обещали помочь! Лёня уже говорил с ними по телефону!

– При чём тут Водовозы?!.. – не поняла она.

– Их, как хирургов, тоже отправляют на фронт! – стала объяснять свекрови Анна. – А это значит, что московская квартира остаётся свободной! Вы меня слышите?!

– Слышу!

– Вот и будете жить в ней с детьми!

– Я?!

– Вы с моей мамой!

– Никуда я не поеду! – запротестовала Нина Андреевна. – Почему вы всегда решаете за меня?!..

– Потому что вы часть нашей семьи! И ещё, потому что об этом просил Лёня! Тем более, он тоже будет в Москве! Всё! У меня операция! Как привезёте детей в город, вечером обо всём и поговорим!..

– Алло, Аня, подожди! – крикнула Нина Андреевна в трубку и по привычке в неё подула. Но там уже были слышны гудки отбоя, и она положила трубку на рычаг. – Спасибо, Настя… – сказала Нина Андреевна телефонистке и вышла из Конторы.

– «Потому что об этом просил Лёня…» – бормотала она, спускаясь с крыльца. – Знает, чем шантажировать!..

– Нин! – окликнула её соседка Рая. – Ты куда?

– В оперный театр! – огрызнулась Нина Андреевна. – Домой, куда ж ещё? У меня дети не кормлены.

– Пойдём вместе…

И они пошли, оставляя за спиной женские разговоры и бесконечные мелодии военных маршей.

В мирные дни марши казались какими-то ненастоящими, в основном, фоном к советским фильмам. Им, звучавшим с патефонных пластинок, подпевали на семейных торжествах, под их «четыре четверти» даже танцевали на танцплощадках. Но сегодня, когда объявили войну, эти марши – «киношные», «патефонные», «танцевальные» – сразу же стали великими.

– Твои-то как? – поинтересовалась Нина Андреевна. – Когда теперь свадьбу сыграете?

– Ой, не говори! – махнула рукой Раиса Михайловна. – Столько денег на продукты истратили! Что теперь делать – ума не приложу!

– А вы их на проводы съешьте! Какие проводы без угощенья?

– Думаешь, призовут Юрку?.. – осторожно спросила Раиса.

– А то нет. Вылечит ноги, сунет их в сапоги и – шагом марш!

– Жаль парня! – засопела соседка. – Никого у него нет, окромя меня да Виктории…

– А чего его жалеть?! – разозлилась Нина Андреевна. – Он ведь мужик! А твой ещё и комсомолец! Только таким, как он, Родину и защищать!

– Будто комсомольцы не люди! – обиделась Раиса Михайловна за Юрия. – Будто комсомольцев не убивают!..

– Типун тебе на язык! Мой Лёнька тоже дома отсиживаться не станет! Знаю его! Не переживай, Михална! Ещё оба героями вернутся.

Обе остановились, обнялись и заревели на всю улицу, никого не стесняясь.

 

…Анна наврала свекрови, что у неё сейчас операция – операция будет позже, но не сейчас – просто говорить с Ниной Андреевной вокруг да около не было ни настроения, ни смысла.

«Ах, если бы Лёня не уехал сегодня! – думала она. – Ведь не успею… Не провожу…».

– Аня! – окликнул её в коридоре главврач. – Зайди ко мне, когда освободишься.

Он стоял у своего кабинета, опираясь на палку.

– Я сейчас свободна, Михал Евсеич…

Главврач, хромая на правую ногу, подошёл к раскрытому окну и, прислонив палку к стене, присел на краешек подоконника. Анна подошла следом и встала рядом.

– Хорошее нынче лето выдалось! Благодатное… – сказал он внезапно тёплым тоном, глядя из окна на буйно цветущую зелень больничного сада.

– У вас ко мне что-нибудь срочное?.. – тактично перебила его Анна – ей было не до сантиментов.

Главврач посерьёзнел.

– Ну, да… Только что мне позвонили из областного центра. Наркомат путей сообщения готовит указание железным дорогам на формирование военно-санитарных поездов. 24 июня будет официальное сообщение, а уже на следующий день, на фронт должны выехать первые медицинские бригады. – Он глянул Анне в глаза. – Нужно составить списки инструментария, медикаментов и перевязочных материалов. Поручаю это тебе, как завотделением.

– Грабите хирургию? – напрямик спросила его Анна.

– Почему граблю? – обиделся Михаил Евсеевич, словно ребёнок.

– Да потому что стационарных больных лечить и так нечем. Все запасы на исходе. А пополнить их, как я понимаю, теперь уже и вовсе не будет никакой возможности.

– Это приказ, Аня… – жёстко ответил главврач. – А военприказы не обсуждаются.

Михаил Евсеевич Шапиро, как никто другой, знал силу военного приказа. Гражданскую войну он начал медбратом. В боях на Сиваше потерял левую ногу, но после госпиталя напросился и дальше воевать за Советскую власть, мстя за свою семью, погибшую в Мелитополе от рук бандитов. А уж потом, до самой победы, возможно, сам тёзка-архангел Михаэль берёг его, и когда наступил мир, помог окончить медицинские курсы, потом мединститут, а там и перед Господом Богом походатайствовал, чтобы главврачом назначил.

– Скажите, Михал Евсеич… – осторожно начала Анна. – Вы списки медбригады видели?..

– Видел... Работай спокойно. Нет тебя в них... Только не благодари. В первую очередь, поедут холостые. А там… там поглядим…

Он встал с подоконника, взял палку.

– Списки жду к утру, – и, не оглядываясь, захромал к своему кабинету.

 

…Когда Нина Андреевна вернулась домой, то не узнала внуков – и Ева, и Лёвка выглядели присмиревшими и сосредоточенными, даже какими-то повзрослевшими.

Первым делом она заглянула в расписание пригородных поездов, выписанное ею ещё в прошлом году – ближайший поезд отходил в три пятнадцать.

«За два часа управимся», – подумала Нина Андреевна.

Ехать до Зуева предстояло минут сорок, а там – пока дождёшься трамвая, пока доедешь, к пяти и прибудешь на Черноглазовскую.

Она не собиралась оставаться с ночёвкой в городе, так что заодно посмотрела часы отправления вечернего поезда обратно в Лесной посёлок. Последний уходил из города в 21-20. Так что и с Анной поговорить успеет. А о чём, собственно, говорить? Ни в какую Москву она не поедет. На ней и так целое хозяйство – куры, котята, собака, на огороде тоже дел невпроворот: то – вскопать, это – посадить. А ещё забор покрасить, окна вымыть, печь на кухне переложить – дымит, как паровоз, уже и с печником договорилась. Да и война сюда, в такую глушь, вряд ли дойдёт, думала она.

– Вы о чём с мамой говорили? – спросила Ева.

– Ни о чём, – отмахнулась бабушка. – Сейчас поедим и начнём собираться. Яичницу есть будете?

– Куда собираться? – спросил Лёвка.

– Так будете яичницу или нет?

– Будем, – сказала Ева. – А куда собираться?

– В город, – ответила Нина Андреевна, разбивая в чашку шесть яиц.

– А зачем? – спросил Лёвка.

– Так вашей маме захотелось… – недовольно сказала бабушка и добавила через паузу: – В Москву поедете…

– В Москву?! Когда? – обрадовался Лёвка. Их единственный приезд в столицу оставил в памяти только хорошие воспоминания – они успели побывать в Детском театре и в зоопарке.

– Не знаю, – ответила бабушка, ставя на зажжённую газовую горелку сковороду и бросив на неё кусок сливочного масла, – может, прямо завтра и поедете.

– А ты? – спросила Ева.

– А я нет.

– Почему?

– Нечего мне в Москве делать.

– А нам что делать? – поинтересовался Лёвка.

– В Москве не соскучишься, – ответила бабушка, выливая из чашки на сковороду яичную болтанку.

– А может, передумаешь? – спросила Ева.

– А кто с Вулканом сидеть будет? Пушкин?

– Ну, при чём тут Пушкин, ба Нин?! – воскликнул Лёвка. – Чуть что – сразу Пушкин!

– В том-то и дело, что он ни при чём! – сказала бабушка. – У Вулкана хозяйка есть.

Услышав своё имя, Вулкан вышел из конуры, гремя цепью.

– Да и дом оставить не на кого. А ещё сад! Огород! Вон, сколько всего посадила! Так и прёт из земли! Так и прёт!

– Тебе же одной трудно будет, – с жалостью сказала Ева.

– Почему же одной? – Бабушка перевернула яичный блин на другой бок. – Вон, тётя Рая тоже никуда не едет. Да и полпосёлка здесь остаётся... Некуда людям больше деваться. Тут их дом!.. – то ли с упрёком, то ли с горечью прибавила она.

– А Айку возьмём с собой? – спросила Ева.

– Зачем? Ей со своими детьми и здесь хорошо. А то ещё разлетятся ваши голубки в разные стороны – ищи их потом по всему Зуеву… – Бабушка зажгла газ. – Давайте мыть руки и садиться за стол. Нам ещё вещи собирать.

– А мы на машине поедем? – спросил Лёвка.

– Ага, на самолёте. Как Ляпидевский.

– Шутишь? – не поверил Лёвка.

– А что ещё остаётся? – ответила бабушка, выкладывая на тарелки три порции яичницы.

После еды они стали собираться в Зуев. Как и просила мама, брали самое необходимое, так что обошлись без чемодана, упаковав вещи в два небольших мешка. Связав их горловинами, бабушка Нина намеревалась взвалить этот двугорбый багаж себе на плечо, как делали крестьянки на рынках. Ева не забыла захватить фотоаппарат, который ей подарила бабушка на День рождения, а вот велосипед пришлось оставить.

– Бегите попрощаться с вашими «летунами», – сказала Нина Андреевна детям.

– А когда мы сюда ещё вернёмся? – спросил Лёвка.

– Спроси что-нибудь полегче… – вздохнула бабушка.

Пока она оставляла Вулкану и Айке еду и питьё до вечера, дети заглянули под крыльцо. Там почти ничего не изменилось – кошка по-прежнему сладко дремала, а котята тыкались ей в живот.

Потом они попрощались с Вулканом, а Лёвка ещё и с Колодезным Журавлём.

Заперев дом и оставив его вместе с ключом под охрану строгого пса, Нина Андреевна с детьми отправились на железнодорожную станцию.

 

…Как только объявили войну, Лазарь Наумович тут же подумал: кто, если не он, сможет помочь всем родственникам эвакуироваться из города. Только у него одного были нужные связи на железной дороге, недаром он является Почётным железнодорожником НКПС – Наркомата путей сообщения. Шутка сказать! – проработать на одном месте целых двадцать два года, за что ему лично пожал руку его тёзка – Народный комиссар Лазарь Моисеевич Каганович.

Нет, Лазарь Наумович не станет ни с кем из своего семейства советоваться и каждого уговаривать. В данной ситуации лучше этого не делать. Ему вспомнилась древняя притча, когда какой-то пахарь попросил Бога послать на землю дождь, чтобы напоить водой посевы, а какая-то прачка просила Его не посылать дождя, так как сушила бельё. В конце концов, Бог сказал обоим, что когда они договорятся между собой, пусть дадут знать. Однако прошло уже много лет, а пахарь и прачка до сих пор так и не договорились.

Примерно, то же самое произошло бы и сейчас. Скажи он всем родственникам, что, завтра нужно уезжать, тут же обязательно найдутся несколько умников, – чтоб они были здоровы! – которые скажут: нет! завтра мы не можем! Одному необходимо ехать на рынок, другому приспичит сделать первую примерку у портного, а третьему нужно срочно поставить зубную коронку. Так что поедем послезавтра. А послезавтра неотложные дела уже найдуются у других.

А если день отъезда будет точно определён, то все с этим смирятся и не станут нервировать ни его, ни себя.

Именно так Лазарь Наумович и сделает. Потому что это решение единственно верное!

Конечно, было бы лучше, если б вся мишпуха попросила его сама об этом. Поначалу он бы отказался, мотивируя тем, что уже на пенсии и что в Наркомате путей его давно забыли. Потом он бы сказал, что попробует, но не знает, получится ли. И только после того, когда все хором стали бы ему петь, что «не только получится, а получится непременно» – он бы скромно улыбнулся и пошёл делать добро.

Но времени для исполнения семейного хора не было, поэтому Лазарь Наумович поехал в районное управление НКПС по зову души.

 

ИСТОРИЯ ЗАМЕСТИТЕЛЯ

Всю жизнь Павел Тарасович Зубец был Заместителем при каком-нибудь Начальнике.

Менялись начальники часто.

Одних увольняли за глупость, других за длинный язык, третьих сажали, четвёртых расстреливали. А Зубца ни разу не тронули. Ни понизили, ни повысили. Словно родился он Заместителем сразу же, сорок лет тому назад, как только появился на свет.

Чувствовал себя в этой должности Павел Тарасович очень уютно и комфортно, даже на лице его было написано: «начальников много, а я один». А уж канцелярских тайн он хранил столько, что хватило бы их на всё ОГПУ. Да и связей Зубец имел предостаточно.

Естественно, каждый новый начальник, садясь на Канцелярский Престол, хотел он того или нет, вынужден был советоваться с Павлом Тарасовичем по любому вопросу. А глядя на начальника, советовались с Зубцом и остальные товарищи, и от этого становился Павел Тарасович в своих же глазах всё более значимой фигурой, и даже не раз себе фантазировал свой переход в Москву, в Народный Комиссариат.

 

…Именно к Зубцу и отправился Лазарь Наумович Утевский, надев новый костюм, в петлице пиджака которого сверкал Знак Почётного Железнодорожника – с серпом и молотом, и паровозом, летевшим в коммунизм.

Встретили товарища Утевского в его бывшем Управлении не слишком гостеприимно – в связи с началом войны количество охранников при входе увеличилось, и каждый из них долго и придирчиво рассматривал его паспорт и Почётный Знак в петлице, благодаря которому ещё вчера можно было беспрепятственно входить в это учреждение. Долго интересовались, по какому поводу он идёт к товарищу Зубцу, который очень занят и принять никого не может. И только после того, как бывший главный бухгалтер настоял, чтобы тому позвонили и сказали, что пришёл он по очень важному делу, его обыскали на предмет оружия, и, наконец, выписали пропуск, в комнату № 27.

Поднявшись на второй этаж, взмокнувший Лазарь Наумович, впервые в жизни увидел Павла Тарасовича в кителе, правда, не военном, а железнодорожном, но тоже солидном, с начищенными металлическими пуговицами и двумя фигурными карманами на груди, как на френче товарища Сталина. Зубец говорил по телефону.

Увидев своего бывшего сотрудника, Павел Тарасович молча указал ему рукой на стул у стола, не прерывая разговор.

Лазарь Наумович прошёл на цыпочках через весь кабинет и сиротливо присел на краешек стула.

– Вас понял, Вячеслав Георгиевич… Всё будет сделано! Есть!.. – Зубец договорил по телефону, нажал пальцем на рычаг и положил на него трубку. – Давай по-быстрому, Лазарь, у меня дела, – строго посмотрел он на Утевского.

И, словно в подтверждение его слов, разом зазвонили ещё два телефона. Павел Тарасович поднял обе трубки и приложил их к каждому уху:

– Зубец слушает!.. Говорите!

Узнав, кто ему звонит, он тут же ответил одновременно по двум телефонам знакомой Лазарю Наумовичу фразой:

– Перезвоните через час. У меня совещание.

И положил каждую трубку на свой рычаг.

– Ну, так что у тебя за дело такое важное? – спросил он у бывшего главного бухгалтера.

И Лазарь Наумович, не мешкая, высказал свою просьбу.

– Ничего не выйдет, – сокрушённо покачал головой Зубец, глядя на него своими честными глазами канцелярского плута, и стал объяснять, что уехать сейчас из Зуева трудно, почти невозможно. Дескать, помог бы тебе, дорогой Лазарь, от чистого сердца, но Лазаря петь не буду – уж слишком сложна ситуация. Тут уж не я командую поездами, а мной командуют военачальники. И, не дай Бог, поперёк их пойти – поставят к стенке и расстреляют по законам военного времени.

И, сделав театральную паузу, Зубец принялся шелестеть бумагами, перекладывая их с места на место, показывая, что очень занят, да ещё что-то чиркая в них карандашом для пущей убедительности. Любой случайный человек, не знавший Зубца, сразу бы поверил каждому его слову и жесту, извинился бы и на цыпочках покинул кабинет, несолоно хлебавши.

Но Лазарь Наумович съел с Зубцом не один пуд соли, поэтому хорошо знал его тактику. Первое слово у Зубца было «нет», что означало – «ничего не выйдет», или «почти невозможно». Поэтому Лазарь Наумович сказал тихим и сладким голосом:

– Там, где для других «почти невозможно», – для вас, дорогой Павел Тарасович, ничего невозможного нет!.. А я уж, в свою очередь, отблагодарю вас от имени всех моих родственников… – добавил он с нижайшим почтением.

– Смешной ты человек, Лазарь! – Зубец продолжал держать марку неподкупного человека, честного до противности. – У меня, может, у самого семья в городе остаётся, – понизил он голос, – а я ничего, ну, решительно ничего не могу для неё сделать! – И убедительно чиркнул большим пальцем по своей шее.

– Вы-то почему?! – искренне удивился Утевский.

– Да потому что сегодня на всей Железной Дороге ввели военный график движения поездов для обеспечения сугубо воинских перевозок, – строго пояснил Зубец.

– Всегда удивлялся вашей природной скромности, – продолжал улыбаться уголками губ Лазарь Наумович. – А сейчас, так ею просто восхищаюсь! И это говорите вы, для которого безвыходных положений не бывает!

– Это твои соплеменники, Лазарь, могут найти выход, если их проглотить – даже два!.. – грубо пошутил Зубец.

В ответ Лазарь Наумович вежливо рассмеялся. В другой ситуации он, конечно бы, возмутился. Как и многие «дети Моисея», Утевский считал, что ругать евреев, даже называть их «жидами», могут позволить себе только сами евреи, и обидного в этом ничего нет. Но если такое позволял себе человек другой национальности, то все евреи, в том числе, и Лазарь Наумович, называли это проявлением антисемитизма.

Однако сейчас обижаться на Зубца было не резон, решил Утевский.

– Иногда я очень жалею, что ты ушёл на пенсию, – с деланной грустью соврал Павел Тарасович. – С такими людьми работать одно удовольствие!

«Ну, и сволочь же ты!» – выругал его про себя Лазарь Наумович. Его уход на пенсию был инициативой самого Зубца, который на место Утевского посадил своего племянника.

Но вслух соврал тоже:

– А какое мне было удовольствие работать под вашим началом!

– Ладно, ладно! – миролюбиво махнул рукой Зубец. – Давай без Крылова – ты не «Кукух», я не «Петушка»! Чем смогу – помогу!.. Только, учти, ничего не обещаю… – предупредил он.

«Кто бы сомневался!», – возликовал в душе Лазарь Наумович, а вслух сказал:

– Само собой, – уже понимая, что тот клюнул на жирную наживку.

И, словно в подтверждение своим мыслям, Павел Тарасович добавил:

– Единственно, чего прошу, – не заходить в учреждение напротив, а найти другое решение… Более весомое, – подчеркнул он. – Надеюсь, ты меня понимаешь…

Лазарь Наумович опешил.

Впервые за столько лет он ничего не понял Это было что-то новенькое… Он даже весь напрягся после таких слов Зубца. Что же тот имел в виду?.. Как раз напротив их Управления находилась Сберегательная касса, откуда Лазарь Наумович – и не только он один – приносил «в клюве» разные суммы для Заместителя Начальника. Тот называл эти приношения «брать деньги в долг», на тот случай, если, не дай Бог, ими заинтересуется какой-нибудь ревизор. И вдруг Зубец запретил ему даже туда заходить! Но тогда, позвольте! – как и чем нужно было проявить свою благодарность?.. Этого-то Лазарь Наумович пока не мог сообразить.

И тут, как бы в подсказку, он увидел, что Павел Тарасович стучит своими толстыми пальцами с рыжими волосками по золотому портсигару, словно механически отбивает такты воображаемой мелодии.

«Ах, вот в чём дело!», – с облегчением подумал Лазарь Наумович и тут же бодро сказал вслух:

– Всё понял, Павел Тарасович. Сегодня вечером загляну ещё раз и…

– Сюда не надо, – перебил его Зубец. – Встретимся в девять у входа в Летний сад… Так что поторопись, Лазарь, – события разворачиваются стремительно… Всё может случиться… – произнёс он с подтекстом. – Но это, между нами…

И протянул Утевскому свою вялую потную ладонь, которую тот с благодарностью тиснул.

 

…Леонид Матвеевич Шварц, с небольшим кожаным чемоданом в руке, с трудом протиснувшись сквозь крикливую и нервную толпу уезжающих, открыл дверь с табличкой «Начальник вокзала» и вошёл в крохотную комнату, где за столом сидела женщина без возраста, с длинным как у дятла носом, и что-то неумело печатала на «Ундервуде». Казалось, что стучит она по клавишам пишущей машинки именно носом. Уголки её тонких напомаженных губ были опущены, отчего выражение лица казалось обиженным на весь мир.

– Вам чего, товарищ?!.. – с испугом оторвалась от работы машинистка. – Сюда нельзя! Здесь служебное помещение!

– Мне можно, – сказал Шварц. – Где Начальник вокзала?

– А вы что хотели?.. – не поняла она.

– Билет до Москвы.

Женщина-дятел удивлённо посмотрела на него, как смотрят на психически ненормальных:

– А вы кто будете?..

– Тот самый, которому нужен билет… – обтекаемо ответил Шварц.

Машинистка долго соображала, что произнёс посетитель и, наконец, произнесла:

– С сегодняшнего дня на Москву выдают только пропуска…

– Значит, мне нужен пропуск, – сказал Шварц в нетерпении. – Где можно найти вашего начальника?

– Валерий Никитович на перроне…

– Надолго?

– Он не докладывал, – с обидой заметила она. – Его вызвали по поводу отправки военных грузов… – женщина-дятел тут же осеклась, испуганно хлопая ресницами.

Но Шварц пропустил мимо ушей секретное сообщение и посмотрел на свои ручные часы:

– Позвонить от вас можно?

– От нас нет… – произнесла она с новой обидой, словно посетитель просил её о поцелуе. – Лучше позвоните из телефона-автомата.

– С удовольствием позвонил бы, – сказал Шварц, – только там длинная очередь.

– Там очередь, а ругать будут меня… – резонно заметила машинистка.

– Понимаю… – сказал Шварц. – Значит, говорите, Валерий Никитович на перроне…

– Да. Только вас туда не пустят…

– Меня пустят! – со злостью возразил Леонид Матвеевич и направился к двери.

– Ну, как знаете… – с глубокой обидой сказала женщина-дятел, словно посетитель отказал ей в поцелуе, и продолжила стучать на машинке.

Выйдя из «секретарской», Шварц вновь попал в зал ожидания, в толпу разгоряченных тел, в кричащие голоса, в плач детей, и с трудом протиснулся с выходу на перрон. У дверей стояли два милиционера в белой летней форме.

– Куда, товарищ? – спросил его чернявый.

– К Начальнику вокзала, – ответил Леонид Матвеевич.

– Туда нельзя, – сказал белявый.

– Мне можно! У меня телеграмма из Москвы, – набрался наглости Шварц, доставая «телеграмму-молнию», на голубом правительственном бланке.

Чернявый прочёл:

«ЗУЕВ. СОТРУДНИКУ НКВД Л. М. ШВАРЦУ. СРОЧНО ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ ИЗ ОТПУСКА. СТАРШИЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ НКВД ОСТАПЧУК В. Н.»

 

Чернявый передал телеграмму белявому.

Тот тоже прочёл и, возвращая бланк Шварцу, почему-то отдал ему честь.

– Идите, товарищ… – разрешил белявый, приоткрывая тяжёлую дверь и косясь на чемодан в его руке. – Валерий Никитович там…

Шварц прошёл на перрон. Там было пусто – ни Валерия Никитовича, ни кого-то другого… Зато он сразу заметил деревянную будку телефона-автомата и – никакой очереди.

Леонид Матвеевич поставил чемодан между ног, поискал по карманам монетку и, найдя, протолкнул в узкую щель автомата.

Раздались хриплые гудки.

Леонид Матвеевич сегодня уже говорил с женой по телефону, но обещал ей позвонить ещё раз, с вокзала.

В больнице долго не подходили. Наконец, он услышал далёкое женское «алё!»

– Позовите, пожалуйста, Анну Павловну! – сказал он в трубку.

– Кого? – спросил далёкий голос. – Вас плохо слышно! Говорите погромче!

– Анну Шварц! – крикнул Шварц в микрофон.

– А кто её спрашивает?!

– Муж спрашивает! Муж! – раздражённо ответил Леонид Матвеевич.

– Минутку! – отозвался равнодушный женский голос. – Что ж вы кричите?..

Он стал ждать, глядя по сторонам, в надежде хоть кого-то увидеть на пустом перроне. «Минутка» превратилась сначала в «двухминутку», затем в «пятиминутку» и, наконец, он услышал голос Анны.

– Я слушаю! – сказала она. – Алло! Говорите!..

– Это я! – почти прокричал Шварц.

– Лёня?!

– Да, это я!

– Ты взял билет?!

– Все билеты отменены!..

– Как же ты поедешь?! – с беспокойством спросила Анна.

– По пропуску! – ответил он. – Вместе билетов выдают пропуска! Ты меня слышишь?!

– Да, слышу!..

На самом деле, слышно было очень плохо, всё время что-то щёлкало и свистело, поэтому свой разговор они вели на повышенных тонах.

– Мама с детьми должна сегодня же возвратиться! – успокоила его Анна.

– Это хорошо! – ответил Шварц. – Водовозы их ждут! Они уверены, что немцы в Москву не сунутся!

– Я тоже так думаю! – сказала Анна.

Он сделал небольшую паузу.

– Алло! Алло! – забеспокоилась она. – Я тебя не слышу!

– Я хотел тебе сказать самое главное!

– Что сказать?! – не расслышала она.

– Самое главное!

– Говори!

– Это надо было сказать тебе лично!

– Тогда не говори, не надо!

– Нет, надо! Это не военная тайна!

– Тогда скажи!

Он почему-то прокашлялся и сказал:

– Ты меня слышишь?!.. Я очень люблю тебя, моя родная!

Анна не ответила.

– Алло! Ты где?! У телефона?!

В трубке было тихо.

– Алло! Алло! – теперь забеспокоился он.

– Я слышу тебя… – донёсся издалека её сдавленный голос. – Я плачу…

– Плачешь?! – испугался Шварц. – От чего?!

– От счастья!

– Какое же это счастье, если мы в разлуке?!.. – горько прокричал он.

– Чтобы потом при встрече почувствовать себя самыми счастливыми на свете! – сказала Анна.

– Тогда прощай!

– Не прощай, а до свидания! – прокричала она.

– Да, конечно, до свидания! Целую тебя! Крепко!

– А я тебя ещё крепче!.. Как приедешь в Москву, сразу позвони!

– Я позвоню! Обязательно позвоню!

– Буду ждать звонка!..

– Целую!

– Целую!..

Он первым положил трубку на рычаг, затем снял запотевшие очки и протёр их свежим носовым платком, который она ему положила утром в карман пиджака.

– Ваши документы! – раздался внезапно позади него строгий мужской голос.

Шварц обернулся.

Голос принадлежал пожилому мужчине, крепкого телосложения, высокого роста. Позади него стояло несколько насторожённых военных, готовые в любой миг ринуться в дело, самый старший по званию был капитан.

Шварц спокойно достал из внутреннего кармана пиджака новенькую корочку с тиснённым на ней гербом, с надписями: «СССР» «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» а также – «НКВД. 1941 г.», и протянул его мужчине.

Увидев документ, тот удивлённо поднял брови, затем раскрыл и, запнувшись на слове «сотрудник», почти не читая, захлопнул и вернул Шварцу.

– Начальник вокзала Бурылёв, – представился он. – Валерий Никитович!

– Ну, наконец-то! – с облегчением выдохнул Шварц. – Вы-то мне и нужны!

Военные молча отошли в сторонку и закурили.

– Надеюсь, ничего серьёзного? – понизив голос, спросил Бурылёв.