Не говори: «отчего это прежние дни

Были лучше теперешних?»

Не от мудрости ты спрашиваешь об этом.

Библия – Экклезиаст, 7:10

 

 

Лазарь Наумович летел из Управления, как на крыльях. Ещё бы! Ведь он чувствовал себя героем, спасителем всей родни. Никто и не догадывался, что разрешение выехать из города, считай, у него уже в кармане. Осталась небольшая формальность – собрать со своих «дань» для Зубца – и в путь. И он её соберёт, и передаст ему из рук в руки. Пусть подавится! Хотя, тут же подумал Лазарь Наумович, всё в мире относительно – для кого-то Зубец негодяй, а для кого и благодетель. Кто же может его осудить? Даже у Лазаря Наумовича нет теперь такого права – ведь тот спасает от смерти всю его большую семью. Да и в себя самого теперь Лазарь тоже плюнуть не может, ибо сказано в Книге Иова: «Что бы ни предпринимал человек, он делает это для жизни своей». А разве кто-нибудь знает её цену? У каждой жизни своя цена.

Ах, только бы жить, подумал Лазарь Наумович. Не доедать, не досыпать, трудиться по шестнадцать часов в сутки – зато дышать и смотреть на звёзды, рвать в лесу ягоды, пить из колодца воду, целовать любимых детей и обнимать единственную женщину на свете. Вот что такое счастье! Вот драгоценности жизни! И разве они дешевле «презренного металла»?..

Так думал Лазарь Наумович, входя в арку двора на Черноглазовской.

Подойдя к флигелю Минкиных, увидел на крыльце Берту.

– Шолом! – поздоровался он, входя в палисадник.

– Какое горе, Лазарь, какое горе!.. – запричитала она, не ответив на приветствие.

– То, что этот мэрдэр на нас нападёт, мы с Мишей знали ещё зимой… – с видом пророка сказал Лазарь Наумович, поднимаясь на крыльцо. – Разве можно было иметь с ним дело? И так было ясно, чем закончится «Договор о ненападении»!

Они обнялись и расцеловались.

– Что делать, что делать?!.. – продолжала причитать Берта.

– Пойдём в дом. Я тебе скажу, что делать…

Они вошли в гостиную. Берта пододвинула кресло к окну.

Лазарь сел в него. Она присела рядом, на краешек дивана.

– Ну? – спросила Берта. – Говори…

– Сначала давай выпьем, – предложил он. – Неси водку!

– Ты хочешь выпить?! – удивилась Берта.

– А что тут такого? – пожал плечами Лазарь.

– Тогда я принесу что-нибудь закусить.

– Не суетись! Я выпью, не закусывая.

– Лазарь, ты же еврей! – с возмущением сказала она кузену.

– И что с того? Ничто человеческое мне не чуждо! − пошутил он.

Ему не терпелось поскорее выложить Берте то, ради чего он сюда пришёл.

– Ну, хорошо, – согласилась она. – Что будешь пить?

– «Московскую».

Берта поднялась с дивана и вдруг спросила, понизив голос:

– Послушай! У вас с Идой ничего не случилось?.. – Она сделала паузу и уже приготовилась вскрикнуть.

– Нет! – успокоил её Лазарь. – С Идой, слава Богу, всё в порядке. Есть другой повод, чтобы выпить. И тоже очень хороший.

– Хороший повод сегодня?!.. – с сомнением покачала головой Берта.

– Будто в войну не живут люди и не рождаются дети… – возразил Лазарь.

– Неужели Лиля-маленькая?!.. – наконец-то догадалась она.

– Нет, – возразил он. – Она родит в конце августа.

– Ну, тогда я не знаю… – сдалась Берта, с обиженным видом доставая из буфета початую бутылку «Московской особой» и гранёную рюмку.

– А себе? – спросил Лазарь.

– Ты же знаешь, что я водку терпеть не могу!

– Тогда возьми вино.

– Что это ты затеваешь?.. – подозрительно произнесла она и добавила с оттенком горечи: – Может быть, хочешь выпить за нашу Победу?.. – Берта достала из буфета и поставила на стол початую бутылку портвейна и вторую рюмку.

– А что, хорошая мысль! – одобрительно кивнул Лазарь. – За нашу Победу мы тоже выпьем. – И стал наполнять рюмки.

– Что значит «тоже»? Ты собираешься выпить и по второй?!

– Собираюсь. Надеюсь, тебе не жалко?

– Да нет… Пей на здоровье…

– Спасибо. Только сначала давай осушим первую.

– Ты много мне налил…

– Это за Победу! – категорически возразил он.

– Ты же сказал, что за Победу выпьешь потом.

– Какое имеет значение – потом или сейчас! Будь здорова!

Они чокнулись и выпили.

– Может… всё-таки закусишь?.. – поморщилась Берта, будто разжевала лимонную дольку.

– Нет.

– Тогда закушу я…

Она откусила мочёное яблоко. Лазарь тут же налил им по второй, но уже полрюмки.

– Ну, вот!.. А теперь… – он сделал театральную паузу, – …выпьём за меня!

– Ой! Так я и знала! – вскрикнула Берта.

– Что ты знала, что?! – дёрнулся Лазарь, проливая водку себе на колени – он решил, что сюрприза уже не получится.

– Что у тебя сегодня День рождения! Готэню! Как же я забыла!

Лазарь с облегчением перевёл дух:

– Ты таки ничего не помнишь, Бэтя! Мой День рождения зимой.

– Зимой?.. – она призадумалась. – Ну, конечно… – вспомнила она. – Я же не идиотка! Третьего февраля, да?..

– Седьмого, – поправил её Лазарь.

– Я помню. Тогда почему нужно пить за тебя сейчас?

– Потому я гений! – с торжественной скромностью произнёс он. – Только что я получил… Словом, получил разрешение для всей нашей мишпухи!

– Какое разрешение?.. – испугалась она.

– Эвакуироваться на Дальний Восток. – Лазарь сделал небольшую паузу, словно желая услышать от неё бурные аплодисменты, но Берта молчала. – Ну? – с нетерпением спросил он, подливая себе водки, на этот раз до краёв. – Почему ты не радуешься?

– Чему? – спросила она и тут же охнула: – Готэню! – До неё, наконец, дошёл весь смысл сказанных им слов.

Они должны будут покинуть город! Заколотить ставни, двери и оставить свой дом, как сироту, на семи ветрах. Оставить все предметы, вещи, мебель, всю посуду, все фото, что висят в её комнате! Даже бочки с соленьями в подвале!.. Ведь с собой всего не возьмёшь. И охранять их дом будет Гершель. Но разве сможет старый маленький домовой противиться погрому, который непременно случится. Она уже представила себе выбитую с петель дверь, чужих людей в военной форме, как они заходят в их дом, проходят на веранду, разбредаются по комнатам, забирая себе всё понравившееся, как, смеясь, стреляют по фотографиям, словно в тире. Она даже услышала хруст осколков под немецкими каблуками, увидела, как горят гардины. И весь их дом, намоленный словами любви и детским смехом – вспыхивает в один миг. И вот уже не дом, а многовековой костёр горит посреди двора. И некому его потушить…

– Ты думаешь, это так серьёзно?.. – тихо спросила Берта, оторвавшись от своих огненных видений.

– Что, серьёзно? – Лазарь поставил пустую рюмку со стуком на стол.

– Ну, война…

– А ты как думаешь?..

– Не знаю…

– Так знай! Гитлер завоевал уже почти всю Европу. Теперь мы стоим у него поперёк глотки!

– Кто это «мы»? – Не поняла она. – Евреи?

– Советские люди! – укоризненно, с патриотизмом, произнёс он.

– Боже, Боже! – продолжала качать головой Берта. – Неужели они сюда придут?..

– Всё может быть… – ответил Лазарь. – Зачем же рисковать детьми? С сегодняшнего дня все поезда будут ходить только по военному расписанию. Выехать будет трудно, но можно. Именно поэтому я и пришёл с тобой поговорить… – Он понизил голос и сказал многозначительно: – За всё хорошее надо платить… Ты меня понимаешь?.. Бесплатно раздают только дрэк. И то по большим праздникам.

Она поняла:

– И сколько просят за это гэлт?

– Нисколько!

– Какие благородные люди! – с душевным порывом воскликнула Берта.

– Сволочь он! – остудил её пыл Лазарь.

– Почему «сволочь»?..

– Потому что он хочет не денег, а голд!

– Золота?.. – удивилась она.

– Да! Кольца, перстни, часы! И лучше с драгоценными камнями.

Наступила пауза. Он глянул на бутылку и прикинул – а не выпить ли ещё.

– Это он тебе сказал? – спросила, наконец, Берта.

– Нет! Это мне позвонили из ОБХСС, – невесело усмехнулся Лазарь. – Слушай, ты на ходу теряешь квалификацию одесситки!

Но теперь уже Берте было не до шуток.

– И сколько ему нужно золота?

– Не знаю... Думаю, чем больше, тем лучше. – Лазарь поднялся с кресла и решил, что пить уже не будет, так как впереди его ждала новая встреча с остальными родственниками. – Словом, так… Я бегу в Низ. А ты поспеши к Пэпке, и решите с ним вопрос по поводу «золотого запаса».

– Его сейчас нет на работе, – ответила Берта. – Вечером придёт, и мы всё решим, не волнуйся.

– Нет! – замахал руками Лазарь. – Сегодня вечером я уже должен всё передать! Иначе мы останемся на перроне, как бедные родственники. Всё! Анэк! Я побежал!.. Не провожай! Зайду в полдевятого…

И Лазарь Наумович покинул дом Минкиных, оставив Берту с невыпитой рюмкой в руке.

Она сидела на диване и думала, что можно отдать из её драгоценностей. Смешно сказать, но Берта вдруг забыла, какие именно украшения у неё есть.

Она поднялась с дивана, чтобы принести шкатулку из шифоньера. Но, прежде чем пойти в свою комнату, внезапно решилась-таки выпить рюмку до дна, а выпив, тут же налила вторую, и с изумлением подумала, что такими темпами она может вполне заменить во дворе дворничиху Зину.

Принеся палехскую шкатулку в гостиную, Берта высыпала на стол содержимое и удивилась, как мало у неё осталось драгоценностей: два золотых кольца, две пары золотых серег, (одна из серёжек со сломанным замком), золотой браслет, два жемчужных ожерелья – из чёрного и из белого жемчуга, и наконец, гарнитур из камей. Всё это, по мнению Берты, трудно было назвать сокровищами. И это за столько-то лет! Правда, половину из того, что у неё когда-то имелось, она подарила Хане – на окончание школы, на свадьбу, на двадцатипятилетие… Парой серёжек одарила Евку. В глубине души Берта считала, что заслужила больший выбор. Верно говорят: «Тот, кто ничего не имеет, всегда готов делиться с другими».

Она решила поменять льняную салфетку, что застилала дно шкатулки, вытащила её. Под ней лежал вчетверо сложенный документ с гербовой печатью Российской Империи, который они с Пэпкой хранили, как зеницу ока. В нем было написано, что 10 мая 1913 года мещанин Минкин П. М. и мещанка Минкина Б. И. … впрочем, раз документ хранился тайно, то и нам, до поры до времени не стоит в него заглядывать…

Переменив салфетку, Берта сложила своё богатство обратно в шкатулку и спрятала её в шкаф. А спустя четверть часа уже спешила в магазин к мужу, так и не зная – вернулся он из Торга или нет.

Над двором она увидела летящего на козе Янкеля-Сироту.

– Тебе привет от внуков! – крикнул он ей. – Ночью я был в Лесном посёлке!

– Спасибо, Янкель! – крикнула ему Берта. – Ты, случайно, не знаешь: Пэпка в магазине?

– Только что вернулся, – ответил городской шут и исчез за крышей четырёхэтажного дома.

Её внимание внезапно привлекли несколько окон, уже заклеенных газетными полосками крест-накрест, чтобы не вылетели стёкла во время бомбёжки. Это были окна квартиры, где жила Тата Маляр. Её отец – Зиновий Яковлевич работал в райкоме партии.

«Значит, будут бомбить…», – с горечью подумала Берта и взглянула в безмятежное небо, где не было ни облачка.

Выйдя из арки, она не узнала улицу.

Казалось, всё осталось прежним – и деревья, и вывески, и киоск с газированной водой. Так же спешили по своим делам люди, переговариваясь на ходу, так же шумно играли дети в «казаков-разбойников», так же резко зазвенел на углу трамвай. И в то же время, идти ей было почему-то неуютно, как в незнакомом городе. Какая-то неуловимая и неприметная перемена произошла вокруг неё, но – какая?..

Навстречу прошла соседка из четырёхэтажного дома, хмуро кивнула. И тут Берта поняла, что случилось! У людей исчезли улыбки, вот что! Они слетели, как бабочки или вспугнутые птицы. Печаль и страх, что до этого дня копились в сердцах и душах людей, вдруг вспыхнули в их глазах.

Она свернула за угол, на Пушкинскую, и стала внимательно вглядываться в лица идущих ей навстречу. Так и есть! – во взгляде у каждого была своя Беда. Вон у той женщины она звалась «скорбью всех евреев», у этого мужчины – татарской болью, а у этих стариков – грустью-тоской русского народа, – и была эта Беда одна на всех…

Пересекая площадь, Берта услышала голос диктора Левитана из чёрного раструба репродуктора, прикреплённого к столбу у входа в Горсовет:

– Говорит Москва!.. – с державной скорбью произнёс Левитан. – Передаём сводку Главного командования Красной Армии за 22 июня… Во второй половине дня германские войска встретились с передовыми частями полевых войск Красной Армии. После ожесточённых боёв противник был отбит с большими потерями. Только на Гродненском и Кристынопольском направлениях противнику удалось достичь незначительных тактических успехов…

У дверей райкома партии стояла толпа горожан – старики, женщины, молодые мужчины. Все молчали, прислушиваясь к каждому слову, будто хотели выучить наизусть, чтобы потом передать соседям и домашним, если кто ещё не слышал, о чём вещал этот «Главный Голос страны».

Берта ускорила шаг. Магазин Павла Марковича был уже виден.

Такая же толпа, только в несколько раз больше, стояла у трёх входов в гастроном. Очереди никакой не было, была давка – пришедшие хотели любой ценой попасть внутрь.

Злых разгорячённых людей пытались успокоить несколько милиционеров, но ничего не могли сделать – люди рвались в двери, как на штурм.

Берта слышала женские крики, слова о том, что сахар уже кончился, а теперь кончается соль, и спичек сегодня не будет.

Она понимала их тревогу и отчаяние – все, кто пережил Первую Мировую и Гражданскую, знали, что прежде всего нужно запасаться продуктами, и, в первую очередь, солью, сахаром и спичками.

Берта обошла гастроном с угла, вошла во двор магазина и, к своему счастью, увидела у входа в подвал Пэпку. На нём был тёмно-синий халат, испачканный мелом. Он помогал грузчикам перетаскивать тяжёлые фанерные ящики с консервами, которые должны были стать неприкосновенным фондом, в случае, если товарные поезда перестанут ходить мимо Зуева.

– Паша! – позвала мужа Берта.

Он обернулся.

– Я сейчас, – ответил Павел Маркович жене, передавая последние три ящика по цепочке.

Она направилась в глубь двора и присела на деревянную некрашеную скамью.

«Ах, как же он не бережёт себя!.. – думала Берта, издали глядя на мужа. – Ведь у него не сгибается кисть левой руки, а ещё у него гипертония и грыжа – «неувядаемый букет болезней».

Наконец Пэпка подошёл к ней бодрым шагом, будто совсем и не утомился. Он не хотел её волновать.

– Сядь, – попросила его Берта.

– Мне некогда… – он присел рядом, тяжело дыша.

Она достала из сумочки шёлковый платок, пахнущий «Красной Москвой», послюнявила его и стала вытирать мужний халат от мела – на плечах и на лопатках.

– Сильно не старайся, – предупредил он её. – У меня ещё много работы. Ты видела, какая там давка? Столько людей я не помню со времён нэпа! Ещё пару часов – и залы будут напоминать пустыню.

– Не перетрудись, – сказала Берта. – У тебя грыжа…

– Тоже мне новость!

– Что сказали в Торге?

– С завтрашнего дня вводятся продуктовые карточки на все продукты.

– Это следовало ожидать, – вздохнула Берта.

– А ты зачем пришла? – вдруг спросил он.

– Тебя увидеть. Жаль, что в этом году нам не удалось поехать на море.

– Думаю, что и на будущий год тоже не удастся. И вообще, тебе с детьми нужно эвакуироваться.

– Откуда ты знаешь? – удивилась Берта. – У тебя был Лазарь?

– При чём тут Лазарь? – не понял Пэпка. – Звонила Хана.

– И что?

– Лёня уже, наверное, сейчас в поезде. Днём он говорил с Водовозами – те ждут детей.

– Сначала их надо привезти от Нины.

– Она их привезёт вечером. Хана с ней тоже говорила.

– Слава Богу! – воскликнула Берта, словно тяжёлый груз свалился с её плеч, и тут же огорчилась: – Бедная Нина! Не попрощаться с сыном!.. Ой! – она вдруг спохватилась: – Что же я сижу?! А вдруг они уже приехали?..

– Иди, – сказал Пэпка, вставая. – А что хотел Лазарь?

– Он договорился со своим бывшим начальством вывезти из города всю нашу мишпуху.

И Берта вкратце ему рассказала об условии их выезда из города.

– Как ты думаешь, что можно ему отдать?

– Всё! – категорически ответил Пэпка. – Тут и думать нечего! – И добавил: – Кроме обручальных колец…

– Павел Маркович! Звонят из Торга! – крикнула ему одна из продавщиц.

– Иду! – откликнулся он. – Всё, Бэтя, иди домой, мне некогда.

– А ты когда будешь?

– Наверное, к утру.

– Только к утру? – огорчилась она.

– Поздно ночью привезут списки для «карточек».

Глаза Берты наполнились слезами.

– Ну, что ты?

– Если все мы уедем… – произнесла она, готовясь заплакать и доставая из сумочки платок, – если мы уедем… кто будет сторожить наш дом? Его же разворуют!..

– Плакать нужно о живых людях, – ответил Пэпка и, не оборачиваясь, направился к служебному входу в гастроном.

Берта чуть постояла, глядя ему вслед, затем, опомнившись, кинулась со двора.

 

…Улица Черноглазовская начиналась от улицы Пушкинской и спускалась вниз, извиваясь ужом. Чтобы ходить зимой по ней было не скользко, лет сто назад установили деревянные ступени, но не везде, а на самых крутых склонах и поворотах. Частные дома на этой улице стояли купеческие, крепкие, в два этажа, с резными наличниками, уютными садиками и палисадниками, где по весне цвели яблони, вишни, сливы. В каждом дворе, кроме обязательной собачьей будки, были ещё клетки с домашней птицей и кроликами, а у некоторых хозяев сараи были оборудованы под небольшие свинарники и закутки для коз.

На самой улице зеленели клёны, ясени и росли даже несколько дубов. Впрочем, понятие «росли» для этих древних деревьев, по три метра в обхвате, было в прошлом. Дубы давно выросли, и с той поры, уже несколько веков наблюдали, как растут человеческие дети, как они вырастают, мужают, потом стареют, слабеют и умирают, так же тихо и молча, как сами деревья. Но по их кончине плачут родные и близкие, и этому все деревья на Черноглазовской очень завидовали. Плакать по ним было некому – разве что воробьям, но их птичий возраст был ещё короче человеческого.

Лазарь Наумович, словно мальчишка, бегом припустился по улице, и уже через пять минут входил во двор Левантовичей.

Старый пёс Шлымазл, привязанный длинной цепью к верёвке, протянутой через весь двор, громко лакал суп из своей большой миски. Завидев гостя, он бросил обед, подбежал к Лазарю, и радостно прыгая вокруг него и звеня цепью, принялся вытирать свою жирную морду о его новые брюки.

– Фу! Пошёл вон! – с негодованием заорал на него Лазарь, отпихивая пса ногой.

Но, видимо, для Шлымазла эти слова были настолько привычными, что он даже встал на задние лапы, чтобы лизнуть гостя в лицо. Лазарю Наумовичу не оставалось ничего другого, как поспешно ретироваться в сторону дома.

Добежав до крыльца и очутившись в недосягаемости от собачьих нежностей, он сорвал большой лист лопуха у забора и стал им энергично вытирать лоб, щёки и колени.

За этим занятием его застала Сара Соломоновна.

– Привет! – сказала она Лазарю, появившись на крыльце. – Слышу чей-то знакомый голос и думаю, как же он похож на твой! А это ты и есть! Заходи!.. Что ты делаешь? – не поняла она.

– А ты разве не видишь! – с детской обидой сказал Лазарь. – Всяк сверчок должен знать свой шесток! А ваш Шлымазл, видимо, этого не знает!

– Он не сверчок, – пошутила Сара.

– Зато окончательно испортил мой костюм! – возразил Лазарь. – Вместо того чтобы научить его сидеть у своей будке и лаять на каждого гостя, вы научили его лизаться со всеми подряд! Словно это не собака, а какой-то шикер!..

– Ну, во-первых, ты для него не «все подряд», а, как-никак, родня. А, во-вторых, где это написано, что порядочный пёс должен лаять на людей? Или ты не знаешь, что все собаки похожи на своих хозяев?

– В таком случае, научи его играть на фортепиано «Собачий вальс», – посоветовал ей Лазарь. Он выбросил лопух за перила крыльца и поднялся по ступенькам. – Всё! Анэк! Давай переменим тему. Я пришёл к вам по очень серьёзному вопросу. Миша дома?

– А где ему быть? – привычно ответила Сара вопросом на вопрос, пропуская Лазаря в дом. – Чинит чьи-то часы. В мире идёт война, а он чинит часы. Я ему говорю: «Миша! Нужно что-то делать!» Так он мне отвечает своей любимой фразой: «А куда спешить, если Время вечно?».

Они вошли в небольшую столовую.

– Миша прав, – сказал Лазарь. – Время таки вечно, в отличие от нас. Так что нам надо спешить, и как можно быстрее.

– Куда? – спросила Сара.

– На Восток, – ответил Лазарь. – Если еврею не суждено жить на Ближнем Востоке, пусть его приютит хотя бы Дальний. Помнишь, «Искатели счастья»?

– Нет.

– Ну, фильм, где играет Зускин? Помнишь?

– Нет, я его не смотрела.

– Он играет шлымазла Пиню Копмана, который у всех спрашивает: «Скажите, пожалуйста, конечно приблизительно, сколько может стоить такой пароход?..».

Лазарь Наумович довольно рассмеялся.

– Это ты к чему? – даже не улыбнулась Сара.

– О Дальнем Востоке, – убрал улыбку Лазарь. – Потому что туда немец не дойдёт. Словом, так… – сказал он важно. – Я договорился со своим бывшим начальством… Сама понимаешь, «Почётный Железнодорожник» и всё такое… Словом, они мне обещали дать зелёный семафор на выезд. Едем все! Мы, Минкины, Шварцы! И учти: билетов в кассах нет, и никого из города не выпускают. А нас выпустят. Но для этого нужно только хорошо заплатить.

– И что у них называется «хорошо»? – поинтересовалась Сара.

– Драгоценностями. Гелт брать не хотят.

Сара замолчала, видно что-то обдумывая.

– Миша! – наконец позвала она мужа.

– Что? – донёсся из маленькой комнаты, превращённой в часовую мастерскую, голос Михаила Менделевича.

– Иди сюда! У нас экспроприатор!

– Кто?

– Лазарь!

– Не могу. Я разбираю новые часы.

– Может быть, я тоже хочу разбирать новую сонату! – не выдержала Сара. – Иди, я сказала! Есть важный разговор!

– Сейчас! – с мукой в голосе произнёс Михаил Менделевич.

– Он идёт, – объявила Сара Лазарю, будто тот ничего не слышал. – Ты у Берты был?

– Был.

– И что она?

– А что она?.. Берта согласна! Как будто есть другой вариант!

– Конечно, почему бы не согласиться, – хмыкнула Сара Соломоновна, – если в закромах целый ювелирный магазин! А вот что мне отдать – ума не приложу.

В комнате появился Михаил Менделевич в чёрных нарукавниках.

– Ну?.. – сказал он. Это означало: «Вот я и пришёл, говорите».

– Здравствуй, Мишаня! – протянул ему руку Лазарь.

– Привет! – ответил Левантович, подавая в ответ свою. – Что случилось?

– А разве ты не слышал?.. – сделал удивлённое лицо Лазарь. – Сегодня в четыре утра на нас напали немцы.

– Это я знаю, – ответил Михаил Менделевич без улыбки – он никогда не понимал: шутит Лазарь или говорит всерьёз.

– В таком случае, – продолжил Лазарь Наумович, – мне будет легче убедить тебя ехать на Дальний Восток.

– Зачем?

– В эвакуацию.

– Лорик говорит, что немец туда не дойдёт, – объяснила Сара.

– Не дойдёт, так долетит, – ответил Левантович.

– Крылья отсохнут, – сказал Лазарь. – Словом так! Вопрос нужно решать быстро. Вечером я должен уже всё передать этому человеку.

– Что передать? – не понял Михаил Менделевич. – Какому человеку?..

И Лазарю Наумовичу пришлось ещё раз пересказать всю историю, в которой он был главным героем.

– И когда нужно ехать?.. – понуро спросил Левантович. Ему совсем не хотелось уезжать из города – за эти два дня он получил от Лили-Большой с десяток заказов на ремонт часов.

– Сегодня вечером всё и решится, – ответил Лазарь.

– Уже сегодня?!.. – Михаил Менделевич растерянно посмотрел на Сару Соломоновну.

– Не паникуй, Миша! – успокоила она его. – Ты же сам любишь говорить: «Куда спешить, если Время вечно?»

– Я не паникую... Собираться будем без спешки.

– Подожди собираться! – не сдавалась Сара. – Пусть сначала Лазарь всё уладит с отъездом!

– Я улажу, улажу! – успокоил он её.

– Вот и уладь.

– Я же сказал, что улажу.

– А, что, если я пойду с тобой? – внезапно предложила она.

– Куда? – не понял Лазарь.

– К твоему начальству.

– Зачем? – удивился он.

– Так будет надёжнее… – И поспешно добавила: – Не волнуйся, я постою в сторонке.

– Что, надёжнее?

– Чтобы тот человек, которому ты сунешь наши драгоценности, не смог бы потом отвертеться, будто он их не брал!

Лазарь посмотрел на неё, как на сумасшедшую.

– Ты хочешь всё испортить?..

– Почему испортить?

– Потому что так дела не делаются!..

– А если он потом откажется?

– Он не откажется. Я уже обо всём договорился!

– А если всё-таки скажет, что ничего не брал! Что, тогда?

– Ты знаешь… – вдруг произнёс Лазарь каким-то странным тоном. – Я, кажется, понял, куда ты клонишь…

– Что ты понял?..

– А то, что я хочу прикарманить твои цацки, вот что!

– Ой! – театрально вскрикнула Сара и с оскорблённым видом обратилась к мужу: – Ты слышал, что он говорит?!

– О том, о том! – подтвердил разобиженный Лазарь. – Разве не так?

– Перестаньте! – не выдержал Михаил Менделевич. – Вы оба ненормальные!

– Она мне не верит, Миша!

– О чём ты говоришь, Лорик!

– Да, не верит! Пусть тогда договаривается сама! Я умываю руки!

– Лазарь, подожди! Не будь ребёнком! «Верит – не верит»! Мало ли о чём она подумала! Мало ли что она сказала! Сарабанда всегда сначала говорит, а потом думает!

– Это я сначала говорю, а потом думаю?! – вспыхнула Сара Соломоновна.

– Ну, не я же! – сказал Михаил Менделевич.

– Хорошо же ты думаешь о своей жене! Вместо того чтобы быть мне защитником, ты на меня же нападаешь, как фашист! Боже! Кому я доверила свою жизнь?! Кому отдала свою молодость? Человеку, который не ставит меня ни в грош!

– Молчать!!! – внезапно заорал на жену Левантович. – Хватит!!! – Его лицо побледнело, а губы исказила злая гримаса. – Мне надоела твоя каждодневная песня!!!

Он схватил со стола вазу и со всей силы грохнул её об пол. Хрустальные искры со звоном разлетелись по всей комнате.

Лазарь вздрогнул от неожиданности, а Сара громко ойкнула.

– И запомни! Когда говорю я – никогда! Слышишь?! Никогда не открывай рот!!! Стой и молчи, как рыба!!!

Сара Соломоновна испуганно замолчала. Она впервые видела мужа в таком гневе. Вечно тихий и забитый Михаил Менделевич по прозванию «тряпка», сейчас преобразился в грозного супруга, о котором она так мечтала всю свою жизнь. Сара Соломоновна не терпела покорных мужчин, и сама хотела не командовать, а чтобы командовали ею. И вот оно, сбылось!

– Мишенька… успокойся… – пролепетала она. – Я всё сделаю, как ты хочешь… Я всё отдам… Зачем мне золото?.. Я у тебя и так золотая… Разве нет?.. Золотые руки… Золотое сердце...

Она юркнула в спальню и принесла оттуда ювелирные украшения.

– Бери, Лазарь! Бери всё! Тут даже золотые коронки моей покойной мамы… Зачем мне её коронки, если мамы давно нет в живых?.. Вот это моё… а это Лиличкино... Она мне дала на хранение…

Для Михаила Менделевича это оказалось очередной «новостью».

– От кого «на хранение»? – В его чёрных глазах вспыхнули молнии. – От Изи? От своего мужа?! Который кормит и одевает её, детей, содержит дом?! Это ты её научила?! Ты?! Никому не верить?!!

Сара тут же схватила со стола хрустальную пепельницу, которая стояла в доме, где никто не курил, просто для красоты, и прижала её к груди, словно к подушке. Михаил же схватился рукой за сердце и присел на стул.

– Ай! – вскрикнула она. – Прошу тебя, успокойся! Тебе нельзя волноваться! У тебя уже был один приступ «грудной жабы»!

– Может быть, вызвать карету «Скорой помощи»?.. – предложил вконец растерянный Лазарь Наумович, оказавшийся невольным свидетелем их ссоры.

Михаил Менделевич отрицательно замотал головой.

– Ничего не нужно… Сейчас пройдёт… Прости нас, Лорик!.. Бери всё и иди. Как получишь разрешение – сразу сообщи…

Лазарь Наумович, не говоря ни слова, неловко завернул драгоценности в газету, лежащую на столе и, спрятав их во внутренний карман пиджака, спешно направился к выходу. Под его ногами захрустели хрустальные осколки.

У крыльца его уже поджидал Шлымазл, весело заглядывая в глаза и размахивая рыжим хвостом. Наверное, он хотел продолжить игру, так как был сыт и для него по-летнему светило солнце.

– Ступай на место! – на этот раз по-дружески сказал ему Лазарь и почему-то вспомнил строку из Экклизиаста: – Сейчас «не время для объятий…»

 

…Когда Лазарь ушёл, Сара Соломоновна внезапно расплакалась. Она отвернулась к окну и закрыла лицо руками. Ей было стыдно перед мужем своей внезапной слабости. Плечи её содрогались, а безутешные рыданья напоминали плач маленькой девочки, у которой отняли куклу.

– Что ты плачешь?.. – спросил Михаил Менделевич. Он не мог переносить её слёз. Как только она начинала рыдать, все его обиды куда-то исчезали, и ему становилось перед ней совестно, словно именно он её чем-то обидел. – Ша, Сарабанда, не плачь… – Михаил Менделевич подошёл к ней и обнял. Сара не сопротивлялась. – «Нет беднее того, кто боится обеднеть…» – тихо сказал он. – Когда-нибудь ещё купим… Главное − выжить!

 

…Лазарь вышел со двора Левантовичей и перешёл улицу. Напротив их дома стоял его с Идой дом – почти такой же, в купеческом стиле, построенный в середине 19 века.

Он вошёл в калитку. Ида Григорьевна развешивала во дворе бельё после стирки.

– Слава Богу! – сказала она с облегчением. – Где ты ходишь с утра?! Я уже подумала, что ты попросился на фронт добровольцем.

– Пойдём в дом, – сказал ей Лазарь. – Есть разговор.

– А кто будет развешивать бельё? – спросила Ида. – Пушкин?

– Его жена… – ответил он.

 

…Вернувшись домой, Берта вновь достала шкатулку из шифоньера. Пока шла из магазина, она уже твердо, что отдаст, а что нет. Она вновь высыпала всё на стол, но прежде чем разделить драгоценности на «свои» и на «чужие», стала вспоминать историю каждой доставшейся ей вещи.

ИСТОРИЯ ДРАГОЦЕННОСТЕЙ

Берта взяла в руки золотое старенькое кольцо с аметистом – самый первый подарок Пэпки. Ей тогда было восемнадцать лет… Или семнадцать? Ай, сейчас это уже не имело значения! И вспомнила тот вечер, пахнущий весенним воздухом и прелыми листьями. Они шли по городу, о чём-то весело говорили и громко смеялись, как вдруг он достал это кольцо – тогда оно было совсем новым! – и, покраснев, протянул ей, отведя глаза в сторону. И тихим голосом сделал предложение…

Берта улыбнулась и положила кольцо обратно в шкатулку, затем взяла со стола другое…

Оно было тоже золотым, но уже без камня, зато с красивым резным узором. По внутренней окружности вилась гравировка: «Дорогой и любимой Бэте от любящего тебя Пэпки». И дата – «14 февраля 1918 г.». Это кольцо он подарил ей на их десятилетие – их первый юбилей, на «розовую», или, как говорят, «оловянную свадьбу». И где он тогда достал зимой целую охапку роз, аромат которых она чувствует до сих пор – Берта так и не узнала!.. Розы были, как и полагалось в такой день, настоящего розового цвета, стройные, с длинными стеблями, а их лепестки были словно из шёлка.

И это кольцо положила она в шкатулку.

Третье кольцо сверкало большим чёрным агатом. Берта носила его часто – чёрный цвет подходил к любой одежде. Кольцо когда-то принадлежало её маме – Берта даже ощутила на ладони материнское тепло. Тогда мама очень болела сердцем, и почти целыми днями лежала в их большом доме в Балте, который выстроил Бертин отец Илья Моисеевич. Он был хорошим портным, и его умение передалось ей. Большой дом был построен для большой семьи – у Берты было три сестры и три брата, которые позже погибли ещё детьми в еврейском погроме вместе с отцом. Мама же сумела спрятаться с маленькой Бертой в подвале, и их не нашла оголтелая пьяная толпа. После этих потерь материнское сердце не выдержало. Она проболела совсем немного и умерла во сне, как умирают праведники.

Берта решила это третье кольцо ни за что не отдавать, и тоже положила его в шкатулку.

Затем взяла золотые серёжки со сломанным замком. Она их не любила, иначе давно бы уже отремонтировала. Причиной их появления была серьёзная размолвкой с Пэпкой – откуда-то пошли слухи о наличии у него любовницы в магазине – то ли кассирши, то ли бухгалтерши. Берта не разговаривала с мужем целых две недели, и его клятвы и заверения, что никого у него нет, кроме неё – не помогали. Тогда он купил ей эти серьги, но она их в бешенстве бросила на пол и стала топтать ногами, восприняв его покупку, как желание выкупить прощение. И лишь после того, как Пэпка собрал вещи, чтобы уйти из дому и жить в своём небольшом подвальном кабинете, она взяла себя в руки и навсегда простила его, так и не узнав, были то пустые слухи или правда. Замочек от одной серёжки тогда откололся и, наверное, попал в щель между половицами. Они долго его потом искали с Гершелем, но так и не нашли.

Берта отложила серьги в сторону, чтобы никогда их не больше не видеть. Она даже обрадовалась, что наконец-то нашёлся повод с ними расстаться.

Вторая пара серёжек с капельками аквамарина была в хорошем состоянии. Она их купила сама в Торгсине, куда они однажды пошли с мужем. Там же они приобрели ей два новых платья, несколько пар туфель разного цвета и разной высоты каблука, а также выходной костюм для Пэпки.

Эти серёжки она почти не носила и без сожаления могла отдать Лазарю.

Затем взяла в руки жемчужные ожерелья – чёрное и белое, которые Пэпка подарил ей на сорок лет. Эту круглую дату они решили не отмечать – по каким-то там приметам она влекла за собой жуткие несчастья, поэтому сэкономив на гостях и угощении, он преподнёс ей сразу два почти одинаковых подарка.

Берта вздохнула и положила к «чужим украшениям» чёрное ожерелье, но тут же передумав, положила вместо него белое. И только затем отложила в сторону оба.

Золотой браслет, который она взяла в руки, был очень изящный, в виде змейки, тонкой ювелирной работы. На её гибком теле чётко виднелась каждая золотая чешуйка, а вместо глаз блестели два округлых осколка граната свекольного цвета. Этот браслет был общим подарком Левантовичей и Утевских на её сорокапятилетие.

Берта думала, что когда-нибудь подарит его внучке, но решила пожертвовать им сейчас, и дополнила браслетом выросшую кучку уже «не её драгоценностей».

И, наконец, изящный гарнитур из камей, вырезанный на перламутре, в котором она была на Дне рождении Евки. Это был подарок Ханы и Лёди ей на День рождения. Подарок был дорогой, купленный зятем в Москве в антикварном магазине на Кузнецком. Две серьги и брошь. В Берте боролись сложные чувства, и только, когда она вспомнила, что какое-то время будет жить в Москве, где может быть, купит гарнитур, похожий на этот, положила его в «чужую» кучку.

 

…Когда «неестественный» отбор был произведён, Берта поспешно завернула отложенные для Лазаря предметы в грубую плотную бумагу серого цвета, в которую в магазине заворачивали продукты, перевязала всё это тонким шпагатом и убрала в буфет. «С глаз долой, из сердца вон!» – подумала она и отнесла шкатулку в спальню.

После этого, с некоторым облегчением, стала печь штрудель – яблочный пирог из слоёного теста, которым хотела угостить Нину Андреевну.

 

 

…Пригородный поезд несколько раз пропускал литерные поезда, потому прибыл с большим опозданием и вдобавок остановился на самых дальних путях от вокзала. Попрощавшись с машинистами и кочегаром, Нина Андреевна с детьми влились в поток приезжих. За углом вокзального здания, возле узких ворот, ведущих в город, милиция проверяла документы.

«Ищут диверсантов», − подумал Лёвка. На диверсантов бабушка с внуками не походили, и их благополучно пропустили.

Сесть на трамвай было невозможно – столько людей на остановке скапливалось только в дни футбольных матчей, когда болельщики ехали на стадион и когда возвращались с игры.

– Может, пойдём пешком? – предложила Ева.

– Я устал, – сказал Лёвка.

– Ты же всю дорогу сидел! – возмутилась она.

– У меня затекли ноги, – заныл Лёвка.