О дедушке матвее натановиче, 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

О дедушке матвее натановиче,



О ЕГО ОТЦЕ НАТАНЕ МОИСЕЕВИЧЕ

И О ХУДОЖНИКЕ НИКОЛАЕ ГЁ

 

Дедушка Матвей был человеком образованным, окончил коммерческое училище, но, к огорчению своего отца Натана Моисеевича – владельца нескольких речных барж на Оке, – торговцем не стал, а устроился наборщиком в типографию, и проработал по этой профессии до конца своей жизни, ровно до сорока четырёх лет. Работа наборщика была в те времена не только трудной, но и опасной – текст набирался свинцовыми «литерами», то есть, особымии типографскими буквами, и за годы работы свинцовая пыль постепенно подрывала здоровье, вызывая многие болезни, в том числе, туберкулёз лёгких. Однако эта работа не казалась ему в тягость, даже наоборот! Как из «семи нот» придумала вся музыка мира, так из нескольких десятков букв – сочинена почти вся мировая литература, и чувствовать себя причастным к её распространению было для Матвея Шварца радостью. Тем более, что за его увлечение платили неплохие деньги.

Женился Матвей Натанович поздно, в двадцать шесть лет, словно поджидал встречу с курсисткой Ниной, в которую влюбился с первого взгляда. Она была на два года его моложе, окончила финансовые курсы, а в Зуев приехала из Лесного посёлка. Их встреча стала новым огорчением для его отца, так как тот мечтал женить своего единственного сына на девушке из приличной еврейской семьи, а на деле получил русскую невестку, да ещё сироту. Правда, уже через неделю он успокоился, так как характер Нина имела ангельский, уважительно относилась к новой родне, а её профессия, как нельзя кстати, пришлась по душе Натану Моисеевичу, и спустя месяц он предложил ей в своей коммерческой кампании место помощника главного бухгалтера. Там Нина Андреевна проработала совсем немного – когда в Зуев пришла Советская власть, она вернулась с мужем в свой «медвежий угол», где устроилась главным бухгалтером в Лесном посёлке, а Матвей Натанович был принят на работу наборщиком в поселковую типографию.

Следует сказать, что на доброе отношение Натана Моисеевича к своей невестке повлияло ещё и то, что был он человеком прогрессивных взглядов – дружил с графом Львом Толстым и с художником Николаем Гё.

Когда Гё работал над очередным сюжетом из Библейского цикла, обязательно звал Натана Шварца в гости, чтобы тот высказал своё мнение о новой картине. И даже подарил один из этюдов – голову апостола Павла. К сожалению, во время еврейского погрома этот этюд пропал.

А Льва Николаевича Толстого Натан Шварц уважал за особое отношение к евреям, которое он высказал в одной из своих статей, называя их «святым существом», «первооткрывателем культуры и свободы», «символом гражданской и религиозной терпимости», в также «олицетворением вечности».

 

…Восторженный возглас Евы прервал грустные размышления Нины Андреевны:

– Как красиво!

И действительно – букет, составленный бабушкой из садовых цветов, был великолепен!

Алые и белые гвоздики, которые так любил Матвей Натанович, вместе с тугими головками жёлтых и оранжевых тюльпанов, по соседству с махровыми флоксами – от розовых до фиолетовых – составляли букет, наполненный свежестью июньского утра. Загляденье да и только!

Бабушка поставила цветы в небольшое ведёрко с водой. А Ева их сфотографировала.

– Умылись? – спросила она внуков. – Тогда завтракать!

Пили парное молоко из глиняных чашек, ели свежий творог, политый густой сметаной и посыпанный сахарным песком.

На плите шумел большой чайник, тренькая крышкой, из носика которого, фырча, вырывался пар, словно из паровозной трубы. Нина Андреевна налила всем чай.

Как только она поставила на стол сахарницу, варенье и мед, на веранде объявились пчёлы. С монотонным жужжаньем они перелетали от цветов к сладостям, от сладостей к цветам, не в состоянии выбрать, на что же им присесть.

– Ззза ззздорово жжживём!.. – радостно жужжали они.

– Кыш! Вон отсюда! – стал их отгонять Лёвка.

– Не гони, пусть полакомятся, – одёрнула его бабушка Нина. – Это наши пчёлы, с поселковой пасеки!.. – И спросила у детей: – Ну, что наелись?

– И напились! – ответили дети.

– Тогда, вперёд! До кладбища путь неблизкий.

– Конечно, не близкий, – тут же пошутил Лёвка, – если жить долго…

Бабушка Нина рассмеялась, погладила внука по бритому затылку и подумала, что по части юмора он пошёл в деда Матвея – тот тоже любил и умел шутить.

Однажды, в 1922 году, когда они получали продукты по карточкам, в очереди прошёл слух, что продуктов на всех не хватит. А дома лежал с тяжелейшей ангиной их одиннадцатилетний Лёня, и нужно было обязательно достать молоко. Тогда Матвей изобразил из себя хромого, у которого непрерывно дёргалась голова и рука, и который, вдобавок к этому, заикался. Он стал требовать у продавцов отоварить его без очереди, так как является: «ка-ка-ка-а-антуженым ка-ка-ка-ваа-а-леристом иг…иг…и героем Гра-гра-гражданской войны…». К удивлению его и Нины Андреевны, недовольства со стороны очереди не было, даже документами никто не поинтересовался. И только дома Шварцы подумали о том, что могло произойти, если бы документ о контузии всё же потребовали – в то время за такие шутки могли запросто поставить «к стенке».

Позавтракав, дети сбегали посмотреть на котят. Те уже чуть подросли, а их «мотыльковые крылышки» стали теперь похожи на крылья бабочки. Ева сфографировала их ещё раз.

– Интересно, когда крылья вырастут, какие они будут в размахе?

– Как у голубей, – логично заметил Лёвка. – Если только их отец − какой-нибудь голубь с дяди Колиной голубятни. А если их отец ворон, или сокол?..

– Ладно, – ответила Ева, – чего гадать? Вот вырастут, тогда и увидим.

– Дети, уходим! – объявила им с веранды бабушка. Она уже достала букет из ведра и, обернув стебли мокрым полотенцем, положила в корзину, что предназначалась для сбора земляники, которой в этом году высыпало видимо-невидимо. Правда, старики говорили, что её обилие означает кровь и несчастья. Но разве можно было им верить, пробуя лесную ягоду на вкус? Её аромат перебивал все плохие мысли и древние приметы.

Бабушка заперла дом и положила ключ в будку к Вулкану.

Лёвка, как единственный в доме мужчина, взялся нести плетёную корзинку. Кроме букета, в ней ещё лежала пустая банка, чтобы на месте наполнить её водой из лесного ручья, бегущего рядом с поселковым кладбищем, и поставить цветы на могилу дедушки.

Сперва дорога шла вдоль околицы, где стояла сгоревшая от удара молнии старая ветряная мельница, затем, миновав конюшни, дорога шла по ромашковому лугу и, попетляв в лесу, выходила к реке, на берегу которой находилось старое кладбище.

Сгоревшая мельница, к которой они подошли, напоминала сказочного дракона с обугленными крыльями, торчащими в разные стороны.

– Вот что осталось бы от дома тётя Раи, – назидательно предположил Лёвка, – не прибей Юрий молниеотвод. – И тут же стал фантазировать дальше: – А если бы огонь перекинулся на наш дом?..

– Типун тебе на язык! – прервала его баба Нина. – Что за дурацкие фантазии?

Подходя к конюшням, они ещё издали заметили большую толпу из цыган и поселковых жителей, окружившую милицейский «Харлей-Дэвидсон». В коляске-«люльке» для задержанных сидел молодой смуглый цыган по имени Марко. В толпе слышался возмущённый шум жителей посёлка:

– В тюрьму его!

– Только пусть лошадей сначала вернёт!

– Не уводил он их! – пытался заступиться за Марко старый вожак Ион. – Зачем нам чужие лошади, если свои есть!

Его слова вызвали вокруг громкий смех.

– Что случилось, соседки? – спросила бабушка Нина у нескольких женщин, живущих с ней на одной улице.

– Вот тот молодой, что в «люльке», украл Тучку с жеребёнком, – сказала одна соседка.

– А кто это видел? – поинтересовалась Нина Андреевна.

– Егерь Игнат, – ответила вторая. – Он и сообщил в милицию.

– А лошадей вернули? – спросила бабушка.

– Держи карман пошире! – усмехнулась первая соседка. – Видать, успели продать.

– Как же он их смог украсть, – не поняла бабушка Нина, – если на конюшне дед Митяй сторожил? Да ещё на пару с Грозным! А это вам не пудель какой-нибудь, а волкодав!

– Ты, Андреевна, как вчера родилась! – удивилась первая соседка. – Цыгане – народ, сама знаешь… Где что не так лежит – поминай, как звали!

Поселковый милиционер Кривошеев, собрав свидетельские показания, обратился к стоящим в стороне цыганам:

– Мой вам совет, граждане, – сказал он им, – снимайтесь отсель побыстрее да ступайте, куда глаза глядят! Места на земле много, так что идите подальше от нашего посёлка! Ещё вас увижу – привлеку к ответственности!

Он сел за руль мотоцикла.

– А как же Марко? – заволновались цыгане.

– Куда везёшь его, начальник? – спросил вожак табора.

– В районный отдел милиции, – ответил Кривошеев.

– Не виноват он.

– Там разберёмся.

Одна из молодых цыганок – совсем ещё девчонка – пронзительно зарыдала.

– На дар, Зара! – крикнул ей Марко. – Джиде яваса – на мераса!

– Что он сказал? – спросил Кривошеев у цыган.

– Сказал: «Не бойся, живы будем – не помрём!» – ответил Ион.

– Кто она ему?

– Жена.

Милиционер Кривошеев ничего на это не сказал, а молча завёл мотоцикл и повёз подозреваемого в отделение милиции. Его жена Зара тут же упала на землю, закрыв глаза. Её окружили остальные цыганки и стали шумно приводить в чувство.

– Раньше плакать нужно было, – прокомментировала первая соседка.

– Да уж, – добавила вторая, – слезами горю не поможешь.

– Всё равно её жалко, – сказала Нина Андреевна.

– Ещё б не жалко! – покачала головой третья. – Она ведь ребёночка ждёт…

Бабушка Нина взяла детей за руки, и они пошли дальше вдоль околицы, в сторону ромашкового луга.

Шли молча, пока конюшня не скрылась из виду.

– И всё-таки не могу понять, – сказала бабушка то ли себе, то ли детям, – как это Грозный не услышал вора? Быть такого не может!

– Ты думаешь, дед Митяй врёт? – спросила Ева.

– Не нам судить, – строго ответила бабушка. – И уж тем более, детям о взрослых… Надеюсь, милиция сама во всём разберётся… А мы должны скорее закончить свои дела, чтобы вернуться домой к обеду. Мне ещё второе готовить… – И она ускорила шаг.

– Ба Нин! – обратился Лёвка к бабушке.

– Ну?..

– А кладбище – это от слова «клад»?

– Да.

– Значит, там закопаны клады?

Ева рассмеялась.

– Не клады, а умершие люди, – ответила бабушка Нина.

– Тогда почему «кладбище», а не «людбище»? – спросил Лёвка.

Ева рассмеялась ещё громче.

– Не понимаю, что тут смешного, – одёрнула её бабушка. – Брат интересуется этимологией слова.

– Чем я интересуюсь? – переспросил Лёвка. – Эти…мологией? А что это?

– Это наука, которая изучает историю каждого слова, – стала объяснять ему бабушка Нина. – К примеру, «кладом» когда-то называли ещё и сокровища…

– А при чём тут умершие люди?! – не поняла Ева.

– Потому что каждый человек при жизни – «дар Божий»! Сокровище! Драгоценность! – сказала бабушка. – Любой из нас неповторим и ценен! Он клад Природы. Вот почему – «кладбище»! Впрочем, кладбище называют ещё «погостом».

– От слова «гость»? – догадалась Ева.

– Не хотел бы я там погостить, – добавил Лёвка.

– Когда-то давным-давно на Руси, – продолжила объяснять бабушка Нина, – «погостом» называли какой-нибудь населённый пункт – деревню или город. А всех, кто останавливался в нём, стали звать «гостями». Отсюда и пошли слова «погостить», «гостиница», «гостиный двор». И лишь совсем недавно, лет сто назад, слово «погост» стали использовать только как «кладбище», – закончила она свою мысль.

– Умная ты, ба Нина! – оценил её знания Лёвка. – Всё знаешь!

– Это мне дедушка Матвей рассказывал. Вот он, и вправду, много чего знал!..

Они шли по ромашковому полю.

Ева рвала цветы для полевого букета и нараспев читала отрывок из стихотворения поэта Апухтина «Сумасшедший», которое узнала от папы:

– …Да, васильки, васильки,

Много мелькало их в поле.

Помнишь, до самой реки

Мы их сбирали для Оли…

Олечка бросит цветок

В реку, головку наклонит…

«Папа, – кричит, – василёк

Мой поплывёт, не утонет?!»…

 

А Лёвка размышлял о том, что этимология – наука не совсем правильная. Ну, разве правильно назвать Пашку Жёлтикова «даром Божьим», если чуть что – он сразу же дерётся? А уж такие слова, как «сокровище» или «драгоценность» совсем не подходят к врагам Советской власти. Со скрипом Лёвка назвал бы их «кладом», но только, чур, для слова «кладбище»!

А ещё, как маленький старичок, или начинающий философ, он вдруг подумал, что через сто лет никого, из всех живущих сегодня людей, уже не будет на свете. Все умрут, и отвезут их на погост. Погостили на земле и хватит...

И не мог понять он только одного – почему русские, татары, евреи живут при жизни в одном городе, в одном дворе, доме, и даже в одной коммунальной квартире, а после смерти разъезжаются по разным местам.

Пока Лёвка философствовал, за спиной остались луг и лес, и теперь дорога выходила к реке, на берегу которой лежал старинный погост.

Неподалёку от него стояла когда-то небольшая деревенька, с десятком домов. Летом 1920 года, в Гражданскую войну, в этих местах прокатилась эпидемия сыпного тифа. Большинство жителей деревни умерли – в основном, старики и дети – остальные, похоронив своих близких, уехали отсюда навсегда. Деревню сожгла санитарная команда, именуемая «тифозной», и с той поры здесь больше никто не жил. Прошли годы. Пожарище заросло высокой травой, а вокруг поднялся молодой лесок. Таким образом, лишь кладбище оказалось «живым свидетелем» того, что тут когда-то жили люди.

С приходом Советской власти, его обнесли высокой оградой, и стали хоронить на нём не только поселковых, но и жителей соседних деревень. Свободной земли вокруг было достаточно, хорони – не хочу!

Кладбище считалось общим, или «интернациональным». Лёвке нравилась такая «коммуна». Ведь после смерти, подумал он, умершие вновь увидят друг друга, обрадуются встрече, обнимутся, как бывшие соседи, и заживут на Небесах снова вместе, как тогда, когда были живыми. Об этом им с Евкой рассказывала по вечерам бабушка Нина, которая вопрки советской пропаганде верила в Бога.

Она просунула руку через прутья калитки и отбросила засов. Лёвка толкнул калитку от себя, та медленно, с неприятным скрипом ржавых петель, отворилась.

Кладбище было небольшое и аккуратное, с витыми оградками и посыпанными песком дорожками.

В глубине погоста находились могилы, на которых стояли кресты. Но уже ближе к входу крестов не было, о чём с полной уверенностью можно было сказать, что здесь лежат советские покойники.

Могила дедушки Матвея находилась почти в центре кладбища. На ней стоял гранитный камень с овальным фотопортретом. На снимке дедушка был молодым, не к месту смеющимся, в пенсне и с небольшой бородкой и усами, очень похожий на писателя Чехова.

Под портретом была высечена надпись:

ШВАРЦ

Матвей Натанович

1884 – 1928

Ниже была эпитафия, что когда-то сам же и придумал:

Здесь лежит Тот,



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-04-08; просмотров: 190; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 100.24.20.141 (0.056 с.)