Тактика допроса в конфликтной ситуации «со строгим соперничеством».

Тактика допроса в конфликтной ситуации «со строгим соперничеством» наиболее сложна. Здесь интересы взаи­модействующих лиц строго противоположны: допрашивае­мый, как это вытекает из материалов дела либо с той или иной достаточно высокой степенью вероятности предпола­гается следователем в результате проведенной диагности­ки его информационного состояния, скрывает или умыш­ленно искажает имеющуюся у него искомую, необходимую для полноты и объективности расследования инфор­мацию.

В этой ситуации следователю требуется приложить все свои умения, использовать разнообразные допустимые средства (приемы, их комбинаций) своего тактического арсенала для достижения основной тактической цели до­проса — воздействия на допрашиваемого для получения в результате этого полных и объективных показаний об из­вестных ему, но скрываемых или умышленно искажаемых обстоятельствах расследуемого преступления.

Вопрос о формах и методах воздействия на личность в условиях уголовного судопроизводства и о допустимости в целом такого воздействия весьма сложен и остродискусси­онен. Диаметрально противоположные позиции по этому вопросу занимают, с одной стороны, Р.С. Белкин, И.Е. Быховский, А.Р. Ратинов, О.Я. Баев и другие криминалисты, с другой — М.С. Строгович, И.Ф. Пантеле­ев, С.Г. Любичев и др. В первую очередь эта проблема касается именно тактики допроса в строго конфликтной ситуации. Ив этой связи нам представляется необходи­мым рассмотрению конкретных приемов воздействия на допрашиваемого в рассматриваемой ситуации предпослать несколько слов о сущности, целях и формах воздействия на личность.

В процессе многовековой социальной практики выкри­сталлизовались два основных метода воздействия на лич­ность — убеждение и принуждение. Эти же методы воздей­ствия на личность — убеждение, как первостепенный и основной, и принуждение, как подчиненный и факульта­тивный, лежат в основе всех тактических и процессуаль­ных средств при расследовании преступлений (наиболее характерно их сочетание проявляется, в частности, при производстве такого следственного действия, как обыск). Сразу отметим, что цель любого воздействия, как убежде­ния, так и принуждения, применительно к тактике следст­венных действий едина: изменение допрашиваемым, под­вергающимся воздействию, своего поведения и (или) отно­шения к имеющейся у него искомой следователем информации — от ее сокрытия или искажения к объектив­ной и полной передаче.

Убеждение, как метод воздействия на личность, состо­ит в передаче нравственных, интеллектуальных, эмоцио­нальных и других представлений от одного лица к другому с целью изменения мотивов, которыми лицо, подвергаю­щееся воздействию, руководствуется в своей деятельности. Убеждение имеет весьма сложную структуру; выступая как метод внешнего воздействия на поведение лица через его внутренние побуждения, оно создает мотивы сво­бодного и осознанного определения челове­ком характера своих поступков и поведения в целом.

Убеждение следователем допрашиваемого в необходи­мости изменения им избранной линии поведения относи­тельно искомой информации может осуществляться в раз­личных формах и различными приемами (и их комбинаци­ями), отдельные из которых мы рассмотрим чуть ниже. Однако все они направлены не только на то, чтобы допра­шиваемый дал правдивые показания, но — и это главное! — на то, чтобы их дача под воздействием убеждения осоз­нанно представлялась допрашиваемому в сложившейся си­туации общения единственно верной, отвечающей его ин­тересам линией поведения. Иными словами, допрашивае­мый, изменяя свое поведение под воздействием убеждения, сознает и отчетливо представляет себе, что в создавшейся ситуации передача им следователю искомой последним информации, в бессмысленности или несостоя­тельности сокрытия или искажения которой он убедился, необходима в его интересах или как минимум желательна по определенным рациональным или эмоциональным мо­тивам (а чаще всего по совокупности этих мотивов).

Сущность метода принуждения противоположна убеж­дению. Она состоит в том, что стоящая перед воздействием цель (единая, как сказано, и для убеждения, и для при­нуждения) достигается (или делается попытка ее достиже­ния) помимо свободного и осознанного желания допрашиваемого лица. Думается, именно этот признак является наиболее существенным, отличаю­щим принуждение от убеждения при допросе в конфликт­ной ситуации. Естественно, что здесь мы имеем в виду не физическое, однозначно и категорически запрещенное принуждение (воздействие), а принуждение (воздействие) моральное и психическое. Под моральным принуждением (воздействием)мы понимаем постановку допрашиваемого в условия, когда в связи с занимаемой им позицией в допросе — сокрытием им искомой следовате­лем информации — может последовать нежелательное для него изменение мнения о нем со стороны отдельных лиц, групп, общественного мнения в целом. Под психическим принуждением (воздействием)при допросе, также, на наш взгляд, допу­стимым, мы понимаем средства (главным образом вербаль­ные) воздействия на лицо, в результате применения кото­рых искомая следователем информация выдается допра­шиваемым без свободного и осознанного желания или без осознания значимости передаваемой под влиянием такого воздействия информации для своих интересов, которые в этой ситуации состоят в общем-то в сокрытии ее от следо­вателя (или умышленном ее искажении).

Выбор следователем видов и форм воздействия и конк­ретных приемов его осуществления при допросе зависит от многочисленных факторов. В число их входят: степень адекватности осознания следственной ситуации; количе­ство и качество имеющейся в распоряжении следователя информации относительно предмета допроса, личности до­прашиваемого, конфликтующего со следователем; сфера психики допрашиваемого, рациональная или эмоциональ­ная, на которую рассчитано воздействие (иными словами, является ли оно логическим или эмоциональным). Говоря о последнем факторе, следует отметить, что строгое выде­ление той или иной сферы психики допрашиваемого, на которую предполагается воздействовать средствами и при­емами убеждения, невозможно, ибо по своей структуре убеждение всегда имеет две стороны — интеллектуальную и эмоциональную — и существует только при их нераз­рывном единстве. И тем не менее одни приемы убеждения в основне своей «апеллируют» к логике допрашиваемого, к его рассудку, другие — к его эмоциям.

Понимая невозможность рассмотрения даже большин­ства реализуемых на практике средств и приемов убежде­ния при допросе (и уж ни в коем случае не претендуя на освещение всех известных нам из этого арсенала), остано­вимся лишь на отдельных их них, которые представляются нам либо наиболее значимыми для многих типовых ситуа­ций при конфликтном взаимодействии при допросе, либо дискуссионными и неоднозначно оцениваемыми в крими­налистической литературе.

Основным принципом применения средств убеждения для предупреждения и разрешения конфликтных ситуа­ций при допросе является неукоснительное выполнение следователем требований, изложенных в УПК РФ. Именно полнота, всесторонность и объективность выясне­ния всех обстоятельств, составляющих предмет допроса, во многих случаях предупреждает саму возможность воз­никновения конфликтов, а также служит удовлетвори­тельным и достаточным средством разрешения возникшей конфликтной ситуации допроса. В тактическом отношении важно не только то, чтобы допрос велся объективно, чтобы в ходе его выявлялись как уличающие, так и оправдываю­щие, как отягчающие, так и смягчающие вину обвиняемо­го обстоятельства, но и то, чтобы характер допроса (пре­дельная объективность) был нагляден и именно так осоз­навался допрашиваемым.

Во многом из этого положения вытекает один из наибо­лее распространенных приемов убеждения следователем допрашиваемого. Мы имеем в виду убеждение конфликту­ющего со следователем допрашиваемого путем разъясне­ния ему обстоятельств, которые, согласно уголовному за­кону, признаются в качестве смягчающих ответственность (ст. 38 УК). Как верно рекомендуется в литературе, ис­пользуя этот прием убеждения, недостаточно просто со­слаться на норму УК, а надо предоставить допрашиваемо­му возможность самому ознакомиться с соответствующей статьей и разъяснить содержание каждого ее пункта, ил­люстрируя это известными следователю примерами того, как отдельные из указанных в статье обстоятельств учиты­вались судом при назначении наказания.

На практике реализация этого приема убеждения обычно состоит в тщательном разборе следователем каж­дого из обстоятельств, перечисленных в ст. 61 УК РФ, и «примеривании» его к данному допрашиваемому. При этом по­следнему разъясняется, какие из указанных в разбираемой статье обстоятельств в его случае могут быть признаны смягчающими, а также то, что признание таких обстоя­тельств в качестве смягчающих для суда обязательно.

Этот прием из арсенала убеждения рассчи­тан на изменение мотивов поведения допрашиваемого в конфликтной ситуации в основном по рациональным по­буждениям, в надежде на смягчение ответственности за совершенное преступление.

Широко используемым в криминалистической практи­ке приемом убеждения, в основе своей также рассчитан­ным на воздействие на интеллектуальную сферу психики допрашиваемого, является обращение к имеющимся дока­зательствам и установленным обстоятельствам соверше­ния преступления.

Ограничимся изложением лишь следующих двух, имеющих, на наш взгляд, принципиальный характер рекомендаций по исполь­зованию доказательств под углом рассматриваемой темы:

1. Предъявлять доказательство следует после того, как лицо допрошено по всем обстоятельствам, связанным с до­казательством, которое будет предъявляться. При этом до­прос по названным обстоятельствам должен производиться так, чтобы допрашиваемый в дальнейшем при предъявле­нии известного следователю факта не мог опорочить его доказательственную силу. 2. Предъявлять доказательства в зависимости от следственной ситуации и личности до­прашиваемого: либо в их совокупности с нарастающим итогом — от «меньшего» доказательства к «большему», ли­бо предъявлять отдельные доказательства с постепенным введением новых при последующих допросах.

Более подробно следует остановиться на близких к рас­смотренным выше, но отличающихся от них по своей при­роде и механизму воздействия тактических приемах убеж­дения, которые, как нам представляется, еще недостаточ­но освещены в литературе. Эту группу тактических приемов убеждения мы назвали «тактическими приемами демонстрации возможностей расследования». Их сущ­ность заключается в демонстрации допрашиваемому воз­можности объективного установления каких-либо скрыва­емых им обстоятельств независимо от его показаний пу­тем: а) проведения в дальнейшем определенных следственных действий (допросов тех или иных лиц, оч­ных ставок, осмотров, обысков и т.д.); б) использования научных методов расследования (применения научно-тех­нических средств, назначения и проведения определенных экспертиз).

Таким образом, тактические приемы убеждения груп­пы «демонстрации возможностей» научных средств и мето­дов расследования могут быть связаны: а) с осмотром ве­щественных доказательств с участием допрашиваемого; б) с разъяснением ему возможностей назначенной или предполагаемой к назначению экспертизы; в) с изъятием об­разцов у допрашиваемого или с его участием в определен­ных местах (на месте происшествия, по месту жительства допрашиваемого и т.п.) с разъяснением ему целей и воз­можностей их экспертного исследования.

В отдельных случаях «демонстрация возможностей» может быть основана на предполагаемом (а иногда и заве­домо известном) получении негативного результата от проведения определенного следственного действия с уча­стием конфликтующего со следователем лица. Как пока­зывает практика, такую «демонстрацию возможностей» целесообразно проводить при проверке показаний допра­шиваемого о месте сокрытия трупа, орудий преступления и иных вещественных доказательств.

Тактические приемы «демонстрации возможностей», целесообразно использовать также при установлении на момент допроса способа совершения или сокрытия для­щихся или повторных преступлений.

Возможны и другие самые разнообразные ситуации, в ко­торых целесообразно использовать тактические приемы «де­монстрации возможностей расследования» как средства убеждения допрашиваемого. Основной же принцип их при­менения, на наш взгляд, заключается в том, что и положи­тельный результат воздействия не исключает необходимости производства следственных действий, возможности которых «демонстрировались» допрашиваемому (за исключением, может быть, проведения в дальнейшем очных ставок) для объективного установления тех или иных фактов.

Применение описанных приемов убеждения, как пра­вило, не только позволяет побудить конфликтующего со следователем допрашиваемого изменить линию своего по­ведения в желательном для следователя направлении, но и облегчает дальнейший психологический контакт с ним, да­же если непосредственная цель применения этих приемов не была достигнута (иными словами, если допрашиваемый не счел «демонстрацию возможностей» убедительной для себя и не дал правдивых показаний). Допрашиваемый убеждается, что следователь ведет расследование «с от­крытым забралом», твердо убежден в правильности своих логических рассуждений, в возможности установить иско­мые обстоятельства независимо от его показаний.

Другим распространенным приемом убеждения допра­шиваемого с целью изменения его поведения в конфликт­ной ситуации, но уже рассчитанным больше на эмоциональную сферу психики, является обращение к положи­тельным личным качествам допрашиваемого. Действительно, изменение правонарушителем своего по­ведения на допросе под влиянием обращения к «го положи­тельным качествам и свойствам убедительно, на наш взгляд, свидетельствует о том, что именно они преоблада­ют в его эмоциональной сфере.

Существует, однако, проблема возможности применения тактических приемов разрешения конфликтных ситуаций допроса, основанных на использовании так называемых сла­бых мест в психике допрашиваемого: повышенной вспыльчи­вости, тщеславия, жадности, беспринципности, чувства мес­ти, ревности и подобных нежелательных в психологической структуре личности состояний.

Рассмотрим этот вопрос более подробно на примере тактического приема, именуемого в криминалистической литературе «разжиганием конфликта», допустимость ко­торого вызывает наиболее резкие возражения у многих специалистов в области судебной этики. Сущность этого приема заключается в том, что допрашиваемого убеждают дать правдивые показания, разъясняя ему содержание по­казаний, например, его соучастников, возлагающих на него основную ответственность за преступление, отводящих ему, возможно, и не соответствующую истине руководя­щую роль в преступлении, и рассказывая о другом подо­бном поведении соучастников, не соответствующем его ожиданиям (например, о несправедливом дележе похи­щенного). Этот прием может быть реализован также путем сообщения допрашиваемому мнения о нем и его поведении близких ему лиц или, напротив, мнение о близких ему лицах и их поведении, не соответствующих бывшим у него до того представлениям об этом. Поясним сказанное при­мером из следственной практики.

Мещерякова, как предполагалось следствием, пыта­лась скрыть руководящую и организаторскую роль своего мужа в преступлениях, в совершении которых они оба обвинялись (кражи, поджоги). У Мещерякова было изъя­то письмо, написанное им в следственном изоляторе своей любовнице: «Я выберусь скоро, Людку посадят на­долго. Думаю, нам с тобой до старости хватит блаженст­вовать — пить чай и смотреть телевизор, пока она до­ждется амнистии. Обработал я ее крепко. Она мне, как кошка, преданна».

Это письмо следователь предъявил Мещеряковой. Дальнейшее он описывает следующим образом: «Меще­рякова несколько раз прочитала письмо мужа, адресо­ванное Маше — товароведу, потом пристально посмотре­ла в глаза следователю и, ни слова не говоря, взяла со стола авторучку, несколько листов бумаги и стала неторопливо писать — дала полные, объективные, изоблича­ющие действительную роль мужа показания».

Допустимо ли применение указанного и аналогичных ему приемов «разжигания конфликта» при допросе в конф­ликтной ситуации с позиций приведенных выше критери­ев допустимости тактических средств? Цель их примене­ния ясна и нравственна — получение от допрашиваемого правдивых, соответствующих истине показаний. Имеет ли допрашиваемый в создаваемой в результате действий сле­дователя ситуации свободу выбора линии своего поведения (что, как известно, принципиально важно при оценке до­пустимости любого тактического приема)? Безусловно, имеет: он может под воздействием этого приема свободно и осознанно не изменить своего отношения к предмету до­проса или также свободно и осознанно его изменить в же­лательном для следователя направлении. Далее. Содержит ли этот прием элементы обмана, насилия и других одно­значно запрещенных законом и этикой методов воздейст­вия? Нет, если сообщаемая следователем допрашиваемому информация — и это непременное условие допустимости всех тактических приемов — основана на имеющихся в распоряжении следователя данных (показаниях, фото­снимках, письмах, как в приведенном примере, и т.п.) и может быть «предъявлена» допрашиваемому.

С этих позиций допустимость рассматриваемых средств убеждения при допросе сомнений не вызывает. Но есть еще один и, на наш взгляд, главный вопрос, обоснованный ответ на который всецело обусловливает решение проблемы до­пустимости использования «слабых мест» в психике. Мо­жет ли применение подобных приемов привести к самоого­вору допрашиваемого или оговору им невиновных лиц? Бу­дем реалистами — может. Самооговор может стать следствием отчаяния в связи со ставшим допрашиваемому известным нежелательным и, как правило, неожиданным для него как личности мнением о нем других лиц или таким же поведением близкого ему человека. Оговор невиновных лиц возможен, например, из-за желания отомстить за став­шее допрашиваемому известным неожиданное и нежелательное поведение тех или иных лиц, как в приведенном примере, или из-за желания «разделить» с кем-либо причи­ненный преступлением материальный ущерб, если исполь­зуется присущее данному допрашиваемому свойство жад­ности, и т.п. Иными словами, тактические приемы, основанные на использовании «слабых мест» в психике до­прашиваемого, не обладают свойством избирательности воздействия, а потому, на наш взгляд, не могут быть реко­мендованы для применения в следственной практике (хотя в литературе более распространено противоположное мне­ние: А.П. Дербенев, Ф.В. Глазырин, В.М. Быков и др.).

Близкой по механизму воздействия к описанным выше, но несколько иной по своей психологической структуре яв­ляется большая часть так называемых следственных хит­ростей (именуемых также «психологическими ловушка­ми» или «тактическими комбинациями»). Сущность этих приемов сводится к воздействию на допрашиваемого путем маневрирования следователем имеющейся в его распоря­жении информацией с целью свободного и осознанного из­менения допрашиваемым своего отношения к предмету следственной ситуации и самого своего поведения в ней. Именно такая их направленность на свободное и осознан­ное изменение допрашиваемым мотивации своего поведе­ния в конфикте и, как следствие этого, переход от сокры­тия или умышленного искажения искомой информации к объективной передаче ее следователю позволяет считать, что «следственные хитрости» в большинстве своем являют­ся не чем иным, как средствами, приемами убеждения, сочетаемыми в отдельных случаях с элементами принуж­дения (когда информация допрашиваемым передается без осознания ее значимости в собственных интересах).

Однако в связи с тем, что допустимость применения «следственных хитростей» при допросе имеет ряд принци­пиальных противников (М.С. Строгович, И.Ф. Пантелеев, А.М. Ларин — в работах последних лет и др.), до рассмот­рения конкретных вариантов их практического примене­ния выскажем свое мнение о допустимости таких приемов, исходя из механизма их формирования и воздействия и определенных выше основных критериев допустимости тактических приемов допроса в целом.

Рассмотрим возникающие в этом случае варианты, ибо от того, как будет «работать» «следственная хитрость», ес­ли информация, в ней заложенная, ошибочная, и зависит, на наш взгляд, решение вопроса о допустимости «следст­венных хитростей». Теореотические рассуждения будем пояснять на ставшем уже хрестоматийным примере из следственной практики, приводимом в работах Л.М. Карнеевой, А.Б. Соловьева и других авторов.

Ошенкова, похитившая с предприятия золотой пе­сок, показала, что продала его Васирову, который хра­нил золото в баночке из-под валидола. Последний приоб­ретение золота у Ошенковой отрицал.

Вызвав Васирова, следователь открыл сейф и достал из него баночку из-под валидола. Заметив, что этот предмет привлек внимание Васирова, следователь ска­зал: «Нет. Это не валидол...»

Баночка из-под валидола и приведенные слова следова­теля и явились импульсом-раздражителем рассогласова­ния модели Васирова о знании следователя.

«Золото? — перебил его Васиров — Золото!».

Применяя приемы из группы «следственных хитро­стей», следователь не лжет, он маневрирует имеющейся в его распоряжении информацией.

Основные варианты применения следователем при до­просе в строго конфликтной ситуации «следственных хит­ростей», направленных на получение правдивых показа­ний, достаточно подробно разработаны такими видными советскими криминалистами, как Р.С. Белкин, И.Е. Быховский, А.В. Дулов, Л.М. Карнеева, А.Р. Ратинов и др.

Например, А.Р. Ратинов предложил девять таких вариан­тов; И.Е. Быховский, придерживаясь в целом той же кон­цепции, объединил их в четыре более укрупненные груп­пы, которые мы и рассмотрим более подробно:

1. Приемы, направленные на сокрытие намерений сле­дователя относительно целей допроса.

Применяя приемы этой группы, следователь временно скрывает основную цель допроса, смещает его акценты на выяснение обстоятельств, непосредственно не представля­ющих интереса по расследуемому делу, рассчитывая, од­нако, при этом косвенным образом получить показания об обстоятельствах, составляющих предмет допроса.

Рассуж­дает следователь при этом примерно так: «Мне нужно вы­яснить, где Иванов находился в момент совершения пре­ступления. Если он его действительно совершил, то, оче­видно, готов ответить на прямо поставленный об этом вопрос и даже, может быть, приготовил себе алиби. Одна­ко если я смещу акценты и начну выяснять, где он нахо­дился в интересующее меня время, но не в связи с рассле­дуемым преступлением, а в связи с каким-либо совершен­но иным событием, не имеющим отношения к Иванову, он, обосновывая свою непричастность к нему, возможно, назо­вет действительное место своего нахождения в это время. И, возможно, — конечно, если он причастен к совершению расследуемого мною преступления, — это будут интересу­ющие меня место и время, так как он будет полагать, что они-то как раз следователя не интересуют». Проиллюстри­руем сказанное примером из следственной практики, при­веденным в одной из работ А.Р. Ратинова.

Калинин подозревался в том, что, выдавая себя за работника ОБХСС, произвел в сентябре 1959 г в городах Москве, Киеве и Харькове ряд самочинных обысков, свя­занных с изъятием у граждан значительных ценностей. Калинин — житель Днепропетровска, имел автомашину «Москвич» бежевого цвета, на которой выезжал в неиз­вестном направлении (как раз в периоды, когда были совершены расследуемые преступления).

Следователь предполагал, что Калинин, если он действительно виновен, не захочет рассказать о пребывании там, где он совершил преступления. Поэтому его допрос был организован в помещении ГАИ, где ему был задан вопрос не о самочинных обысках, а о том, не причастен ли он к автопроисшествию, которое действительно имело место с «Москвичом» бежевого цвета в сентябре 1959 г. в г. Вологде. Калинин на это ответил, что к происшествию не причастен, поскольку в указанное время находился в Харькове, затем в Киеве и Москве, причем свое утверж­дение подкрепил некоторыми доказательствами пребы­вания в этих городах. Когда следователь затем перешел к допросу относительно производства самочинных обы­сков, Калинин понял, что рассказал то, что нужно было скрывать, и признался в совершенных преступлениях.

Этот же принцип «смещения акцентов» может быть поло­жен в основу тактики допроса и по другим разнообразным скрываемым допрашиваемым обстоятельствам. Например, при выяснении отношений допрашиваемого с конкретными лицом (при этом акцентируется внимание на отношениях его с другими лицами, а не с тем, которое интересует следо­вателя, — о нем речь идет как бы «между прочим»); при выяснении отношения допрашиваемого к определенному до­кументу (которое также выясняется «между прочим» в числе других документов, не представляющих целенаправленного интереса для следователя) и т.п.

К этой группе «следственных хитростей» можно отне­сти и ряд других тактических приемов, направленных на создание условий для «проговорки» допрашиваемым ин­формации, в сокрытии которой он субъективно на момент допроса заинтересован.

Надо отметить, что сама по себе «проговорка», как прави­ло, непосредственно не ведет к возникновению доказательст­венной информации; она является, во-первых, убедитель­ным «диагностирующим» признаком наличия конфликтной ситуации и, во-вторых, будучи умело использованной, вы­ступает в качестве побудительного стимула для допрашивае­мого к даче им правдивых показаний.

По делу Боровикова, направившего в адрес своей семьи посылку со взрывным устройством, допрашива­лась его сожительница Васенкова, организовавшая от­правку посылки. Вначале она вообще отрицала получе­ние посылки от Боровикова, но затем, прослушав фоног­рамму его показаний, признала это обстоятельство, но отрицала свою осведомленность о содержании посылки. Это же утверждал и Боровиков. У следователя были осно­вания усомниться в правдивости их показаний, и он пред­ложил Васенковой детально, шаг за шагом, рассказать о всех обстоятельствах и событиях, предшествовавших, со­путствовавших и последовавших за отправкой посылки. Показания Васенковой не отличались в основном от пока­заний Боровикова, кроме одной детали. Рассказывая о получении посылки от Боровикова, Она упомянула, что од­новременно получила от него 70 руб. Вопрос следователя, за что ей были переданы деньги, застал ее врасплох. Отве­тить она не смогла. Было очевидно, что Васенкова просто оговорилась. Но это обстоятельство в последующем приве­ло к выяснению действительной ее роли в совершенном преступлении (пример Л.М. Карнеевой).

Весьма эффективным средством для выявления воз­можной «проговорки» в показаниях допрашиваемого (ког­да она сразу не осмысливается следователем в этом качест­ве) и дальнейшего ее использования служит звукозапись или видеозапись показаний. Естественно, что показания допрашиваемого, в том числе и содержащие «проговорку» (если следователь в ходе допроса поймет ее значимость), фиксируются в про­токоле допроса, подписываемом допрашиваемым. Однако при этом допрашиваемый может и отрицать, что давал по­казания, содержащие «проговорку», ссылаясь чаще всего на то, будто его не так поняли или не так записали его показания. При использовании же звукозаписи или видеозаписи такое за­явление легко опровергается воспроизведением допраши­ваемому его показаний.

Как уже сказано, условия для «проговорки» могут быть созданы целенаправленными вопросами следователя, рас­считанными именно на то, что, отвечая на них, допраши­ваемый без осознанного понимания значимости своего от­вета выдает информацию, свидетельствующую о его при­частности к преступлению. Вот почему мы считаем, что эти приемы содержат элементы психологического принуждения (воздействия), но принуждения (воздействия)допустимого, как обладающего свойством избирательности воздействия, оказывающего это влияние только на лицо, обладающее искомой следова­телем информацией, ни остающегося нейтральным в отно­шении всех иных лиц.

Близки к этим приемам и так называемые географиче­ские уловки. Такое условное наименование их основано на том, что они «привязаны» к определенному месту и време­ни. Состоят они в выяснении у допрашиваемого конкрет­ных обстоятельств и событий, которые происходили в на­званном допрашиваемым месте в то время, когда он, со­гласно его показаниям, там находился. Если допрашиваемый дает ложные показания, он не сможет не испытывать психологических затруднений, отвечая на по­ставленный вопрос (ибо не знает, имели место эти факты или нет), что, как и «проговорка», может иметь для следо­вателя «диагностирующее» значение для определения от­ношения допрашиваемого к предмету допроса.

Алехин — один из героев романа В. Богомолова «В августе сорок четвертого...» — говорит проверяемому ли­цу: «— А мы с вами, как говорится, эта... земляки... В одном госпитале лежали... <...> У меня там в госпитале женщина была... Повариха!.. <...> Может, знаете, Лизавета, младший сержант?

— Нет, не знаю, — после некоторой, пожалуй, излишне затянутой паузы угрюмо сказал старший лейтенант. — Я поварихами не интересовался!".

И вот как комментирует сущность этого приема дру­гой герой этого произведения — Таманцев: «...старший лейтенант ответил с очевидным промедлением, хотя воп­рос был простенький и вообще-то раненый, лежавший в госпитале, может и не знать там всю обслугу и всех поварих.<...> Что тут ответить с ходу, когда тебя спрашива­ют? Сказать: «Знаю», а вдруг это вопрос-ловушка и ни­какой поварихи Лизаветы там нет? Сказать: «Не знаю», а если это опять же ловушка и Лизавета — местная зна­менитость, и не знать ее просто невозможно?».

Мы полагаем, что «географические уловки» могут быть использованы следователем лишь при одном, но непремен­ном условии: если они не основаны на обмане допрашивае­мого, если следователь действительно располагает инфор­мацией, заложенной в этой «уловке».

2. Приемы, направленные на создание у допрашивае­мого преувеличенного представления об осведомленности следователя об обстоятельствах совершенного преступле­ния и наличии уличающих доказательств.

Это, пожалуй, самая распространенная и в то же время наиболее сложная для реализации группа «следственных хитростей». Здесь следователь маневрирует имеющейся в его распоряжении, увы, чаще всего далеко неполной ин­формацией так, чтобы она представилась допрашиваемому настолько убедительной, изобличающей его, что могла вы­звать желательное для следователя рассогласование в созданной допрашиваемым модели знаний, которыми, на его взгляд, располагает следователь (напомним, именно она определяет в целом поведение допрашиваемого в конфлик­те). Чтобы раскрыть сущность этих тактических средств, приведем ряд примеров из следственной практики.

Кусенев подозревался в убийстве Чокина; совершен­ном ударом металлической трубы, обнаруженной рядом с трупом. На ней были выявлены отпечатки пальцев, од­нако смазанные и непригодные, по заключению экспер­та, для идентификации.

Допрос Кусенева ограничивался выяснением его от­ношений с Чокиным. По заранее продуманному «сцена­рию» во время допроса в кабинет следователя зашел ра­ботник уголовного розыска и, задав несколько вопросов, касающихся расположения трупа Чокина на месте про­исшествия, спросил, не найдены ли отпечатки пальцев на трубе. Следователь ответил, что отпечатки пальцев обнаружены и экспертами уже исследованы. Оперупол­номоченный ушел. «Кстати, — сказал следователь, обращаясь к допрашиваемому, — а отпечатки пальцев у вас в изоляторе временного содержания взяли?» и, получив ут­вердительный ответ, стал подробно выяснять, как они по­лучились, отчетливо ли вышли, сделаны ли были конт­рольные отпечатки. «Да ладно уж, — сказал Кусенев, — мое дело»... и дал подробные показания об убийстве им Чокина.

Приемы этой подгруппы «следственных хитростей» в отдельных ситуациях могут быть основаны и на использо­вании дубликатов, аналогов или макетов вещественных доказательств, отсутствующих на момент допроса в распо­ряжении следователя, но сведения о которых базируются на показаниях отдельных лиц и других материалах дела. Именно таким образом был реализован прием в подробно проанализированном выше примере с использованием аналога баночки из-под валидола, в которой хранился зо­лотой песок.

Еще один пример подобной «следственной хитрости»:

По заключению судебно-медицинской экспертизы потерпевший был убит ударом рубящего орудия, кото­рым, наиболее вероятно, мог явиться топор. К моменту допроса подозреваемого Васнецова он обнаружен не был. Готовясь к допросу Васнецова, следователь поставил в угол кабинета топор, прикрыв его газетой так, чтобы не были различимы какие-либо его индивидуальные осо­бенности (видны были лишь конец топорища, часть обушка и часть лезвия). В ходе допроса Васнецов обра­тил внимание на топор. «Что, нашли?» — спросил он. «А как вы думаете?» — ответил вопросом следователь. После этого допрашиваемый дал подробные показания обубийстве, в том числе рассказал, где находится колодец, в который он бросил орудия убийства (там он впоследст­вии и был обнаружен).

3. Приемы, направленные на создание у виновного представления о том, что другие соучастники преступле­ния сознались.

Эти приемы также могут быть реализованы в разнооб­разных вариантах: от смещения акцентов при выяснении отдельных обстоятельств на очной ставке между соучаст­никами до сообщения в иных формах непризнающемуся соучастнику показаний другого в такой интерпретации, которая приведет лицо, подвергающееся воздействию, к мнению, что тот дал правдивые показания (исключая при этом, естественно, как однозначно недопустимый, прямой

обман допрашиваемого). Возможна, на наш взгляд, демон­страция с той же целью макетов или аналогов объектов, о месте нахождения которых помимо допрашиваемого знают только другие лица, также причастные к совершению пре­ступления. Обратимся для иллюстрации сущности и вари­антов применения этой группы «хитростей» к следствен­ной практике.

Жена подозревалась в убийстве мужа. О совершен­ном преступлении, как полагал следователь, знала дочь. Однако на допросе дочь заявила, что ничего об убийстве отца не знает, и вместе с тем утверждала, что говорит правду. По окончании допроса следователь вышел с до­прашиваемой из кабинета и, прощаясь с ней, сказал так, чтобы слышала ожидавшая своей очереди мать: «Спаси­бо, ваши показания очень важны для нас. Хорошо, когда люди говорят правду». Тут же в кабинет была приглаже­на мать, которая, решив, что дочь дала правдивые пока­зания, рассказала о совершенном убийстве (пример И.Е. Быховского).

Мартынов и Юдин были задержаны по подозрению в совершеннии квартирной кражи, в том числе дубленки, хрустальных ваз и другие ценных вещей. Вещи обнару жены не были, в совершении преступлениия они оба не признавались.

Во время допроса Мартынова в кабинет следователя работник милиции внес дубленку, аналогичную похи­щенной (аналог был подобран в соответствии с показани­ями потерпевшего), и спросил у следователя, куда ее по­ложить, добавив, что остальные вещи у него в машине. Мартынов решил, что поскольку он показаний о краже не давал, а вещи обнаружены, то следователю показания о них дал Юдин, а потому нет смысла отрицать факт кражи, после чего дал правдивые показания.