Шестистишия ронсара и дериваты их

№ 162

Пастораль

Как весенний цвет листвы,

 

Так и Вы

Нежным веете апрелем

В дни, когда в тени ветвей

 

Соловей

Предается сладким трелям.

 

В дни, когда исподтишка

 

Пастушка

Ждет пастушка в поле злачном,

И в ручье опять жива

 

Синева,

Тихоструйном и прозрачном.

 

Испещрен цветами куст.

 

Сотни уст

Раскрываются на солнце.

Розы зелень серебрят,

 

И горят

Одуванчиков червонцы.

 

Гуще лиственный навес.

 

От древес

Ароматным веет медом.

Грузный шмель к цветку прилип.

 

Ветви лип

Вознеслись зеленым сводом<...>

С. Соловьев, [1907]

№ 163

* * *

Пусть слова как будто узки,

 

И по-русски

Мы сестрой найдем Любовь.

Не пристрастны мы к фигурам,

 

И Амуром,

Как и встарь, ведемся вновь.

 

Быстрый, розовый, крылатый

 

Тот вожатый,

Кем наш стан и луч храним.

Он проворнее пилота,

 

С ним болота

На крылах перелетим.

 

Что хотели, то посмели.

 

В милом теле

Жизни плещет водоем,

Справа, слева, дальше, ближе,

 

Выше, ниже

Всё зовем и назовем.

 

Доведет перечисленье

 

Восхищенье

До сладчайшей до межи,

Пусть косятся на примеры

 

Лицемеры

И печальные ханжи.

 

Словно трепетная птица,

 

Что стремится,

Шелковых мечта сетей,

Взвейтесь выше, песни эти!

 

Мы не дети,

И поём не для детей.

М. Кузмин, 1918

№ 164

Песня шофера

(Из пьесы «Вторник Мэри»)

 

 

В окне карикатуры пар.

 

Ночной угар

Рассеян быстрою ездою.

В стекло мелькнет летучий мир –

 

И пассажир

Разбужен утренней звездою.

 

Но где проснешься, легкий друг?

 

Какой испуг,

Какой восторг глаза откроет?

Где веретена-тополя?

 

Река, поля?

Троянцы пали, пала Троя!

 

А вдруг, на снег и зиму злясь,

 

Канала грязь

Тебя затянет без проклятья?

В сухой и пудренной крупе

 

Тепло купе,

Но расторгаются объятья.

 

Очки вуалят странно даль.

 

Кого мне жаль?

Мне только чтоб не очень дуло.

Диван возьмете ль за кровать,

 

Иль проклинать,

В висок уткнув тупое дуло?

 

Ах, все равно, летим, летим.

 

Куда хотим, –

Ведь цель поставлена не нами!

Как мерен вверх упор резин!

 

Дыми, бензин.

Отяжеленный облаками!

 

Над садом, там, видна всегда

 

Одна звезда –

Мороженный осколок злата!

Вор, кот иль кукольный кумир,

 

Скрипач, банкир,

Самоубийца ль, – та же плата!

М. Кузмин, 1921

 

Итак, простейшая строфическая форма – это двустишие, АА. Если строки двустишия длинные, то рифма в конце их может подкрепляться рифмой в середине их, на цезуре – (А)Б(А)Б (см. № 161). Если затем каждое такое зарифмованное полустишие описать отдельной строкой, то получится простейшая форма четверостишия с перекрестной рифмовкой – АБАБ. Более длинные строфы, например шестистишия, могут получаться из такого четверостишия тремя способами: во-первых, нанизыванием – АБА-БАБ...; во-вторых, добавкой – АБАБВВ; в-третьих, затягиванием – АБАААБ или ААБВВБ. Примерами затягивания могут служить стихотворения, приведенные в этом и следующем параграфах.

 

Некоторые виды строф так широкоупотребительны, что не связываются ни с каким определенным содержанием или стилем; другие менее употребительны, и использование их привносит в стихотворение ассоциации с прежними стихами, где эта строфа была использована. Например, шестистишие с рифмовкой ааБввБ вообще семантически нейтрально, но с укороченными 2-й и 5-й строками (как у С. Соловьева – 4—2—4—4—2—4-ст. хорей) характерно преимущественно для легкой поэзии Ронсара и других поэтов французского Возрождения XVI в.; это небезразлично для восприятия «Пасторали» Соловьева.

 

Полезно различать три понятия: «схема строфы» (только порядок рифм, например ААБВВБ), «вариант схемы строфы» (тот же порядок, но с уточнением позиций мужских и женских окончаний, например ааБввБ и АабВВб) и «модель строфы» (тот же порядок рифм и то же расположение окончаний, но в применении к конкретному размеру, столько-то-стопному хорею или ямбу). Схема шестистопной строфы во всех трех стихотворениях одна. Но второе стихотворение дает иной вариант схемы, чем первое: женские и мужские окончания меняются местами, поэтому первое звучит более отрывисто (частые стыки ударений на стихоразделах), а второе более плавно и летуче (так ли это на ваш слух?). Третье же стихотворение дает тот же вариант схемы, но иную модель строфы, чем первое: оно написано не хореем, а ямбом тех же стопностей. Хорей традиционно употребляется для более легкой тематики, ямб – для более серьезной; в соответствии с этим второе стихотворение (при жизни автора не печатавшееся) должно было, по-видимому, служить вступлением к циклу эротических стихов «Занавешенные картинки» (где не все, но многое называлось своими именами), а третье стихотворение, замыкающее пьесу «Вторник Мэри» после самоубийства лирического героя, содержит нимало не шутливые раздумья о том, как пути всех людей ведут к одному концу.

 

 

ВОСЬМИСТИШИЯ ГЮГО

№ 165

ОсеньюРдяны краски,

Воздух чист;

Вьется в пляске

Красный лист, –

Это осень,

Далей просинь,

Гулы сосен.

Веток свист

 

Ветер клонит

Ряд ракит,

Листья гонит

И вихрит

Вихрей рати,

И на скате

Перекати-

Поле мчит.

 

Воды мутит,

Гомит гам,

Рыщет, крутит

Здесь и там –

По нагорьям,

Плоскогорьям,

Лукоморьям

И морям.

Заверть пыли

Чрез поля

Вихри взвили,

Пепеля;

Чьи-то руки

Напружили,

Точно луки,

Тополя.

 

В море прянет –

Вир встает,

Воды стянет,

Загудет,

Рвет на части

Лодок снасти,

Дышит в пасти

Пенных вод.

 

Ввысь, в червленый

Солнца диск –

Миллионы

Алых брызг!

Гребней взвивы,

Струй отливы,

Коней гривы,

Пены взвизг...

М. Волошин, 1907

 

 

Восьмистишие – одна из самых распространенных и семантически нейтральных строф. Обычно оно представляет собой сочетание двух четверостиший (чаще с одинаковым, реже с различным расположением рифм; при различном для начала обычно берется более простое расположение рифм, например АБАБ, а для конца – более сложное, например АББА) и в таком случае пишется на 4 пары рифм. Пример такого самого обычного восьмистишия из двух перекрестных четверостиший – № 54. Реже всего восьмистишие образуется при помощи нанизывания на 2 пары рифм (АБАБАБАБ – сицилиана, см. № 168), чаще – путем концовочной добавки (октава, см. № 166) на 3 пары рифм. При помощи затягивания оно может образовываться очень разнообразно (АААБВВВБ, ААБВВБАБ и др.). Один из этих вариантов – АбАбВВВб – получил известность потому, что Виктор Гюго написал этой строфой длинную балладу «Турнир короля Иоанна», очень трудным сверхкоротким трехсложным силлабическим стихом, передаваемым в силлабо-тонике 2-ст. хореем. Баллада эта динамичная, бурная; Волошин, выбирая размер и строфу для своего стихотворения об осеннем ветре, несомненно, рассчитывал на эти ассоциации у читателя. Всюду ли у Волошина выдержана одинаковость строф?

 

 

ОКТАВА, НОНА, СИЦИЛИАНА

 

№ 166

Октавы

 

Вот я опять поставлен на эстраде,

Как аппарат для выделки стихов.

Как тяжкий груз, влачится в прошлом сзади

Бессчетный ряд мной сочиненных строф.

Что ж, как звено к звену, я в длинном ряде

Прибавить строфы новые готов.

А речь моя привычная лукаво

Сама собой слагается октавой.

 

Но чуть стихи раздались в тишине,

Я чувствую, в душе растет отвага.

Ведь рифмы и слова подвластны мне,

Как духи элементов – зову мага.

В земле, в воде, в эфире и в огне

Он заклинает их волшебной шпагой.

Так, круг магический замкнув, и я

Зову слова из бездн небытия. <...>

В. Брюсов, 1918

 

№ 167

Поэма в нонах

(Отрывок)

 

 

Рассказ мой в трех словах изобразить легко:

Младенцем я был хил, болезненно способен;

Мечтами юности ширял я далеко,

И был как Дон-Кихот беспечен и беззлобен.

Натура нервная, я принял глубоко

Все, чем в России год усобиц был утробен

(Год Витте, Дурново, Иванова и К o);

В чужих краях меня загрызла до психоза

Тоска по родине. – Все «умственно» и проза.

 

(Медлительной своей ревнителей пера

Давно порадовать хотелось мне поэмой.

Лирических стихов прелестная игра,

Одной спокон веков очерченная схемой,

Мне надоела. Их душа всегда стара,

А к новой юности и к новой красоте мой

Стремится дух. Кончать октаву мне пора,

Но я обычным здесь не подчинюсь законам

И дерзкие стихи расположу по «нонам»). <…>

В. Пяст, [1912]

№ 168

* * *

Вл. Пясту

 

 

Май жестокий с белыми ночами!

Вечный стук в ворота: выходи!

Голубая дымка за плечами,

Неизвестность, гибель впереди!

Женщины с безумными очами,

С вечно смятой розой на груди! –

Пробудись! Пронзи меня мечами,

От страстей моих освободи!

 

Хорошо в лугу широким кругом

В хороводе пламенном пройти,

Пить вино, смеяться с милым другом

И венки узорные плести,

Раздарить цветы чужим подругам,

Страстью, грустью, счастьем изойти, –

Но достойней за тяжелым плугом

В свежих росах поутру идти!

А. Блок, 1908

 

В итальянской поэзии была народная песенная форма «страмботто» – нанизывание чередующихся рифм АБАБАБ... Из нее развилось несколько строф, получивших употребление в итальянской поэзии и одна – в международной. Восьмистишие (ottava rima) АБАБАБАБ получило название «сицилианская октава», или просто сицилиана; восьмистишие АБАБАБВВ – «тосканская октава», или просто октава; девятистишие (nona rima) АБАБАБАВВ – нона (впрочем, у ноны были и другие варианты). Октава получила широкое распространение в поэмах итальянского Возрождения, отсюда была заимствована поэтами европейского романтизма и через байроновского «Дон-Жуана» и пушкинский «Домик в Коломне» попала в русскую поэзию.

 

Стихотворение Брюсова, начало которого здесь приводится, – его импровизация на заданную тему на вечере поэзии в одном из московских кафе 1918 г. Строфы В. Пяста – начало автобиографичекой поэмы (содержание которой сжато пересказано в первой строфе; год усобиц – 1905); с формой ноны Пяст был знаком как филолог-романист. Именно Пясту посвящено знаменитое стихотворение Блока, написанное – намеренно или ненамеренно – рифмовкой сицилианы, хотя и необычным для этой формы размером (каким?). Обратите внимание на богатые рифмы в стихах Блока и смысловой перебой их в концовке.

 

 

СПЕНСЕРОВА СТРОФА

№ 169

Всадник

(Отрывок)

 

 

Дремучий лес вздыбил по горным кручам

Зубцы дубов; румяная заря,

Прогнавши ночь, назло упрямым тучам,

В ручей лучит рубин и янтаря.

Не трубит рог, не рыщут егеря,

Дороги нет смиренным пилигримам, –

Куда ни взглянь – одних дерев моря

Уходят вдаль кольцом необозримым.

Все пламенней восток в огне необоримом.

 

Росится путь, стучит копытом звонкий

О камни конь, будя в лесу глухом

Лишь птиц лесных протяжный крик и тонкий,

Да белки бег на ствол, покрытый мхом.

В доспехе лат въезжает в лес верхом,

Узду спустив, младой и бледный витязь.

Он властью сил таинственных влеком.

Безумен, кто б велел: «остановитесь!»

И кто б послу судьбы сказал: «назад вернитесь». <...>

М. Кузмин, 1908

 

Спенсерова строфа названа именем английского поэта, но вдохновлялся он французскими образцами. Во французской средневековой поэзии (XIV—XV вв.) очень популярной строфой было восьмистишие, составленное из двух четверостиший перекрестной рифмовки с одной общей рифмой: АБАБ + БВБВ. Такими строфами писались, между прочим, французские баллады (см. № 207—208). В XVI в. Эдмунд Спенсер для своей поэмы «Королева фей» взял схему этого восьмистишия и добавил к нему девятый стих, длиннее предыдущих: получалась строфа из восьми 5-ст. ямбов и одного 6-ст. ямба с рифмовкой АБАББВБВВ. Эта «антиклаузульная» (см. № 176) строфа получила его имя; в XIX в. ее вторично прославил Байрон, написав ею «Странствие Чайльд Гарольда». Однако Кузмин, выбрав ее для своей небольшой аллегорической поэмы «Всадник», рассчитывал не на байроновские, а на спенсеровские ассоциации этой строфы: рыцарское средневековье, преломленное через восприятие Возрождения. Обратите внимание, что все строки 5-ст. ямба здесь цезурованные (ср. № 78): это напоминание даже не о Спенсеровой, а о французской поэзии, потому что именно из нее русский 5-ст. ямб унаследовал эту цезуру.

 

 

ОДИЧЕСКАЯ СТРОФА

№ 170

Наброски оды

Волокна, мышцы все теснятся

Вперед и вверх, тепло и дух

Зовут, чтоб силами меняться,

Чтоб совершился жизни круг.

Огни земли, огни лесные

Варят для них плоды земные,

Густые, плотные плоды.

И вот, впитав их соки, тело

Опять раздвинуло пределы,

Опять растут людей роды.

 

И крови мерное теченье

Приемлет тела, солнца жар,

И в сердце плеск круговращенья

Кипит; как в небе звездный шар.

По сердцу, по среде томиться

И вместе вне и вдаль стремится

Строительница жизни кровь.

Ей в срок урочный возвращаться,

Чтоб вновь извне обогащаться,

Чтоб ткать живые ткани вновь.

 

И все творит, и все струиться,

И тело – тьмя сплоченных сил.

Но нечто от ума таиться:

Их много – я один пребыл.

Сейчас лишь здесь толпы их были,

Теперь уж сплыли и забыли:

Я не могу быть там тогда.

Когда б я был всегда и всюду,

То мне не быть, иль сбыться чуду:

Я – это мест, минут чреда.

И. Коневской, 1900

 

Десятистишие с рифмовкой АбАб+ВВгДДг (реже – аБаБ+ввГддГ) в начале XVII в. было употреблено французским поэтом Малербом в жанре торжественной оды и с тех пор стало самой распространенной одической строфой и во французской, и в немецкой, и в русской поэзии: почти все оды Ломоносова написаны именно такими строфами. Обычно первое четверостишие служит формулировке основной темы строфы, а последующее шестистишие (напоминающее строением раздвинутое четверостишие) является ее разработкой и развитием. Когда жанр оды вышел из употребления, одическая строфа тоже забылась и воскресала лишь в стилизациях, как, например, в этой раннесимволистской философской оде о месте «я» в строе вселенной.

 

 

ОНЕГИНСКАЯ СТРОФА

№ 171

Безмолвие

Я в жизни верую в значенье

Молитв, сокрытых тишиной,

И в то, что мысль – прикосновенье

Скорбящих душ к душе родной...

Вот почему я так упорно

Из тесноты на мир просторный,

Где только пядь межи – мой дом,

Гляжу в раздумии немом…

И оттого в томленьи духа,

Благословляя каждый час,

Что есть, что вспыхнет, что погас,

Безмолвный жрец, я только глухо

Молюсь святыне Бытия,

Где мысль – кадильница моя...

Ю. Баотрушайтис, 1918

 

Онегинская строфа, созданная Пушкиным для своего романа в стихах, – одна из самых длинных в русской поэтической практике: 14 стихов с рифмовкой АбАб+ВВгг+ДееД+жж. Таким образом, здесь следуют друг за другом четверостишия всех трех возможных рифмовок – перекрестной, парной и охватной, а затем заключительное двустишие. Перекрестная рифмовка ощущается как умеренно сложная, парная – как более простая, охватная – как наиболее сложная, двустишие – как самая простая: получается чередование то большего, то меньшего напряжения. Часто первое четверостишие задает тему строфы, второе ее развивает, третье образует тематический поворот, а двустишие дает четко сформулированное разрешение темы. Такую композицию можно проследить и в стихотворении Балтрушайтиса.

 

Было много подражаний, написанных онегинской строфой, – начиная с «Тамбовской казначейши» Лермонтова («Пишу Онегина размером...»). В начале XX в. М. Волошин стал употреблять онегинскую строфу для задумчивых посланий («Я соблюдаю обещанье / И замыкаю в четкий стих / Мое далекое посланье. / Пусть будет он, как вечер, тих, / Как стих «Онегина» прозрачен...»); у него нашлись продолжатели. Это любопытно: вероятно, форма онегинской строфы связывалась в сознании писавших и читавших с письмами Татьяны к Онегину и Онегина к Татьяне, хотя именно эти письма в романе написаны не онегинской строфой, а астрофически. Как бы осколками таких раздумий являются несколько стихотворений Балтрушайтиса 1910-х годов, из которых каждое представляло онегинскую строфу.

 

В порядке соперничества изобретались и другие строфы подобные онегинской. Почти тотчас вслед за Пушкиным Баратынский написал свою поэму «Бал» тоже четырнадцатистишиями, но другого строения (найдите эту поэму у Баратынского, составьте схему строфы и подумайте, в чем разница вашего впечатления от строфы Пушкина и от строфы Баратынского). А в 1927 г. В. Набоков написал «Университетскую поэму», перевернув порядок рифмовки онегинской строфы от конца к началу. Любопытно, что ему пришлось все же сделать одно нарушение: заменить женские рифмы на мужские и мужские на женские, чтобы строфа начиналась женским окончанием, а кончалась мужским (№ 65—74). Получилась последовательность: АА+бВВб+ГГдд+ЕжЕж. Например:

Я по утрам, вскочив с постели,

летел на лекцию. Свистели

концы плаща – и наконец

стихало все в холодноватом

амфитеатре, и анатом

всходил на кафедру – мудрец

с пустыми детскими глазами;

и разноцветными мелками

узор японский он чертил

переплетающихся жил

или коробку черепную;

чертил, – и шуточку нет-нет

да и отпустит озорную, –

и все мы топали в ответ.

 

Чем такой вариант кажется слабее пушкинского оригинала? Думается, вот чем. Начальные строки, вопреки намерению автора, членятся не на АА+бВВб, но, по стремлению к симметрии, на ААб+ВВб (ср. № 165); за ними следует четверостишие ГГдд, своими мужскими стихами как бы уже завершающее строфу, а после этого последние строки ЕжЕж кажутся избыточным довеском. (Так ли это по вашему ощущению?) Набоков пытался избежать такого впечатления средствами синтаксиса – не допуская (по возможности) концов фразы после 6-й и 10-й строк, как в приведенном примере.

 

Но главный интерес балтрушайтисовского стихотворения в другом. Оно – однострофично: собственно, мы даже не вправе здесь говорить о строфе, потому что строфичность предполагает повторение какой-то структуры сочетания строк, а здесь никакого повторения нет. Тем не менее оно опознается как онегинская строфа всяким читателем, знакомым с «Евгением Онегиным». Это значит, что онегинская строфа употреблена здесь не как строфа, а как твердая форма: строфа воспринимается как повторение на фоне других строф того же стихотворения, а твердая форма воспринимается как повторение на фоне других стихотворений, написанных в той же форме. Такими твердыми формами будут триолет, рондо, сонет и многие другие рассматриваемые далее образцы.

 

 

СУБСТРОФЫ И СУПЕРСТРОФЫ

№ 172

Николино житие

 

В раздробленной нашей доле,

В замерзающем конце

Вспомним, братья, о Николе,

Устроительном отце.

Зарно зыкнет зимний звон,

Замаячат майски свечи,

Расколдуется канон

Для желанной, жданной встречи.

Прибирай, душа, обитель,

Уготовь тесней затворец,

Припадет к тебе святитель,

Мирликийский чудотворец. <...>

 

 

 

<...> Чудотворцы – те же люди,

Правит ими тот же рок.

Мысли все еще о чуде,

Как приходит смертный срок.

И Николин час пробил

(Боже, смилуйся над нами!):

Кто слезу нам осушил,

Мы о том восплачем сами.

Чтобы Западу с Востоком

Съединиться в братской паре,

Пренесен небесным роком

Прах святой из Мир во Бари.

 

 

 

Прославляйся и красуйся,

Славный Бари городок!

Божий сын, Христос Исусе,

Тебя славою облек.

Солнце майское, сияй,

Розовейте, зимни зори,

Вертоградный славим рай

В серафимском лирном хоре.

О Никола, святец зимний,

О Никола, святец вешний,

Простецы, прославим в гимне

Отсвет благости нездешней.

М. Кузмин, 1919/1920

№ 173

Казнь

Туманно утро красное, туманно,

Да все светлей, белее на восходе,

За темными, за синими лесами,

За дымными болотами, лугами...

Вставайте, подымайтесь, псковичи!

 

Роса дождем легла на пыль,

На крыши изб, на торг пустой,

На золото церковных глав,

На мой помост средь площади...

Точите нож, мочите солью кнут!

 

Туманно солнце красное, туманно,

Кровавое не светит и не греет

Над мутными, над белыми лесами,

Над росными болотами, лугами...

Орите позвончее, бирючи!

 

– Давай, мужик, лицо умыть,

Сапог обуть, кафтан надеть,

Веди меня, вали под нож

В единый мах – не то держись:

Зубами всех заем, не оторвут!

И. Бунин, 1915

 

Поэма «Николино житие» (о чудотворце Николае Мирликийском, родившемся в IV в. в Малой Азии в Мирах Ликийских, а погребенном в Южной Италии в Бари) была написана М. Кузминым голодной зимой 1919—1920 гг. и при жизни поэта не печаталась; мы приводим первую и последние ее строфы. Строфы эти – двенадцатистишия, очень четко членящиеся каждая на три четверостишия, каждое со своим чередованием мужских и женских рифм: АбАб+вГвГ+ДЕДЕ. Отчетливость членения ощутима в значительной степени из-за крушения правила альтернанса (№ 184) – резкого стыка нерифмующих мужских окончаний в 4-й и 5-й строках. В первом четверостишии как бы намечается волна окончаний (самая привычная) – ЖМ...; во втором – она как бы откатывается в обратной последовательности, МЖ...; в третьем – эти два контрастные движения как бы нейтрализуются в единородном ЖЖ... (При желании это можно вообразить себе наглядно, вспомнив, что когда-то поэзия была неразрывна с песней и пляской. Представим себе хоровод, который движется в одну сторону и поет первое четверостишие; потом движется в обратную сторону и поет второе четверостишие; потом, вернувшись в исходное положение, поет третье четверостишие. Именно так пелись и строились строфы в античной лирике и отчасти в народной средневековой – ср. № 186—193. Убедительна ли для вас эта аналогия?)

 

Если мы выделяем в «Николином житии» не только двенадцатистишные строфы, но и четверостишия внутри каждой строфы, то эти четверостишия тоже имеют право на терминологическое звание. Мы предлагаем для этого термин субстрофа («подстрофа»); в общее употребление он еще не вошел, но потребность в нем, как кажется, имеется. В самом деле, как иначе назвать, например, три четверостишия и двустишие, на которые ощутимо делится онегинская строфа АбАб+ВВгг+ДееД+жж (см. № 171)?

 

А теперь вообразим, что Кузмин напечатал свою поэму с отбивками не после каждого двенадцатистишия, а после каждого четверостишия. Как мы будем воспринимать эту россыпь четверостиший? Вероятно, сперва запутаемся в разнообразии их рифмовок, потом уловим их последовательность, а потом будем воспринимать их группами по три четверостишия, как задумывал и писал Кузмин: наше сознание будет предчувствовать рифмовку каждого очередного четверостишия («строфическое ожидание», скажем мы по аналогии с «ритмическим» и «рифмическим» ожиданием), и это предчувствие будет подтверждаться. Но как быть с терминами? Разбивкой текста поэт велит нам называть четверостишия «строфами» (пусть «нетождественными», «свободными» – см. № 182); как же мы должны называть столь ощутимые нами однородные трехстрофия? Мы предлагаем для этого термин суперстрофа («сверхстрофа»). В общее употребление он тоже не вошел, но потребность в нем еще более очевидна. Так, античная хоровая лирика, как сказано, писалась именно такими трехстрофиями (каждая строфа выделена отбивкой!) – суперстрофами; и она вызывала подражания. Прочтите внимательно стихотворение Державина «Осень во время осады Очакова», следя за чередованием в ней рифмованных и нерифмованных восьмистиший, и вы найдете в ней такие же трехстрофия – суперстрофы.

 

Более же простые суперстрофы – двустрофия – встречаются нам на каждом шагу в популярнейшем жанре – песнях. В самом деле, в песне чередуются запев (строфа, куплет) и припев, обычно с другим ритмом, на другой мотив; эти пары «запев – припев» и проходят через всю песню. Литературная имитация такого чередования – например, в отрывке из поэмы Цветаевой «Молодец» (№ 105).

 

Стихотворение Бунина «Казнь» заведомо никогда не пелось, но народные, в том числе песенные, ассоциации для автора были очень важны, и поэтому оно написано именно такими суперстрофами-двустрофиями: две пары пятистишных строф, и в каждой паре первая – это 5-ст. ямб от начала до конца, а вторая – это 4 строки другого размера [какого? Вопрос нелегкий: сперва присмотритесь, на котором слоге находится ударная константа (№ 60—63), на 6-м или на 8-м, а потом отвечайте] и лишь последняя – опять 5-ст. ямб. Параллелизм образов и синтаксиса между однородными 1-й и 3-й строфами вы, конечно, заметили сами. А заметили ли вы, что в этом, казалось бы, нерифмованном стихотворении последние строки нечетных строф рифмуют между собой и последние строки четных строф тоже?

 

Нам удалось найти суперстрофу, растянутую даже на целое стихотворение:

№ 174

БумерангОдетая солнцем опушка,

И утра стыдливый покой,

И клонится ивы верхушка

Над радостно зыбкой рекой.

 

Над зоркой открытой поляной

Древесный всклокочен навес;

Лазурными тайнами пьяный,

Весь в таинстве шелеста лес.

 

Чуть тронуты розовой краской

Изгибы зеленой каймы,

И – трепетно скрытые маской –

Капризно призывны холмы.

Всегда неразлучные – мы –

– Пускай это кажется сказкой –

И в сонности мягкой зимы,

И в поступи осени вязкой.

 

Завязаны нитью чудес,

Блуждаем с улыбкой румяной

Все там, где нахмуренный лес

Граничит с беспечной поляной.

 

Разгадана яви людской

Нелепая, злая ловушка –

И радужен утра покой,

И рядится в солнце опушка.

В. Пяст, 1903

 

 

Неожиданное заглавие (потом убранное автором) указывает на то, что с середины стихотворения (стык рифм «холмы- мы») начинается повторение рифм (а затем и рифмующих слов) в обратном порядке: если обозначить одинаковыми буквами строфы, зарифмованные одинаковыми рифмами, то последовательность строф будет А, Б, В, В, Б, А. Имеем мы право сказать, что эти шесть четверостиший срастаются в одну суперстрофу?

 

 

АНТИСИММЕТРИЧНЫЕ И АНТИКЛАУЗУЛЬНЫЕ СТРОФЫ

№ 175

***

 

Земному счастью

Учись не днем, не меж людей:

 

Ночною властью

Ты нераздельно овладей, –

 

И по безлюдью

В напеве сладостном стремись,

 

Вдыхая грудью

И блеск, и тьму, и ширь, и высь.

 

А под стопою –

Морей таинственных ладья –

 

Одна с тобою

Земля волшебная твоя.

Ю. Верховский, [1917]

№ 176

* * *

 

Раскрыта ли душа

 

Для благостного зова

 

И все ль принять готова,

 

Безвольем хороша,

Боголюбивая душа?

 

Влачится ли в пыли,

 

Полна предрассуждений,

 

И сети наваждений

 

Немую оплели

В непроницаемой пыли?

 

Ты будешь вечно ждать,

 

Когда тебя, милуя,

 

Святыней поцелуя

 

Отметит благодать, –

Ты будешь неусыпно ждать.

Ю. Верховский, [1917]

 

К первому из этих стихотворений Юрий Верховский поставил эпиграф из концовки стихотворения Фета «Одна звезда меж восьми дышит...»:

...Чем мы горим, светить готово

 

Во тьме ночей;

И счастья ищем мы земного

 

Не у людей.

 

Строфа Фета четко делится на две полустрофы; каждая полустрофа состоит из двух строк, сперва длинной, потом короткой (по скольку в них стоп?). Такая последовательность кажется естественной и благозвучной, потому что мы уже знаем (см. № 65—74): укороченные строки как бы побуждают делать после себя паузу и поэтому служат привычным знаком концовки. Верховский построил свою строфу противоположным образом: в каждой полустрофе первая строка короткая, вторая длинная; такие строфы встречаются гораздо реже и звучат непривычно, неровно и взволнованно. (Так ли это на ваш слух?) Французские стиховеды называют такие строфы, как у Фета, симметричными, а такие, как у Верховского, – антисимметричными.

 

Слово «клаузула» по-латыни значит «окончание, концовка, заключение». Если в симметричных строфах укорочены последние строки каждой полустрофы, то в клаузульных строфах укорочены только последние строки каждой строфы. Знаменитый пример из Пушкина:

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,

К нему не зарастет народная тропа.

Вознесся выше он главою непокорной

 

Александрийского столпа.

 

Соответственно антиклаузульными французы называют строфы, в которых последний стих не укорочен, а удлинен. Они употребляются гораздо реже и тоже задевают слух необычностью. Именно так построено второе стихотворение Верховского. Заметьте, что удлиненные строки здесь выделены и по содержанию: они не развивают тему (их можно было бы отбросить, и стихотворение осталось бы осмысленным), а вместо этого возвращают читателя к начальной строке строфы и даже повторяют ее рифмующее слово (тавтологическая рифма – ср. № 28). От этого движение мысли в стихотворении кажется замедленным, как бы откликаясь на основную тему стихотворения: «...ждать».

 

 

СДВОЕННЫЕ СТРОФЫ

№ 177

Ночь перед рождеством

Тихо в комнате моей.

Оплывающие свечи.

Свет неверный на стене.

Но за дверью слышны мне

Легкий шорох, чьи-то речи.

Кто же там? Входи скорей.

Полночь близко – час урочный!

Что толочься у дверей?

 

Дверь, неясно проскрипев,

Растворилась. Гость полночный

Входит молча. Вслед за ним

Шасть другой. А за другим

Сразу два, и на пороге

Пятый. Лица странны: лев,

Три свиньи и змей трехрогий

Позади, раскрывши зев.

 

Ну и гости! Ждал иных.

Говорю им: скиньте хари,

Неразумные шуты,

И скорей свои хвосты

Уберите! Не в ударе

Вы сегодня. Видно, злых

Нет речей и глупы шутки –

Только я-то зол и лих.

 

Зашипели. Сразу злей

Стали рожи. Ветер жуткий

Дунул вдруг – и свет потух.

Но вдали запел петух –

Свиньи в дверь, а лев кудлатый

За окно, и в печку змей.

Что же, бес иль сон проклятый

Были в комнате моей?

А.Д. Скалдин, [1916]

№ 178

Из цикла «Гобелены»

Петли у шелковой лестницы

Цепко к карнизу прилажены.

Скоро ли сдастся маркизу

Сердце усталой прелестницы?

 

Лестно ведь, плащ свой разматывая,

Глянуть в замочную скважину.

Разве желанья не станет

Руки лобзать бледно-матовые?

 

Лестно за серой портьерою

Сладкое имя Эмилии

Робко промолвить украдкою,

В звезды счастливые веруя.

 

Только бы вдруг появлениями

Граф не нарушил идиллии –

Нежно-влюбленные души

Тешатся уединениями.

Вс. Курдюмов, 1911

 

Первое стихотворение написано восьмистишиями сложного строения. Если прочитать первую строфу и остановиться, то покажется, что рифмовка его – аБввБаХа: предпоследняя строка остается без рифм, читательский слух застывает в обманутом напряжении. Но если прочитать второе восьмистишие, то повисшая строка найдет себе в нем рифмующую пару («урочный – полночный»), и рифмовку этих двух восьмистиший можно будет записать: аБввБаГа+дГееЖдЖд. В следующих двух восьмистишиях повторяется точно такая же последовательность рифм. Это значит, что стихотворение написано не просто восьмистишиями, а парами восьмистиший – как бы суперстрофами (№ 175). Такие сдвоенные строфы употреблялись в русской поэзии сравнительно редко; однако, например, в цикле стихов Блока «Страшный мир» вы можете найти целых два стихотворения, написанных «сдвоенными пятистишиям» (Найдите!)

 

Постоянное напряжение рифмического ожидания должно подчеркивать то тревожное настроение, которое содержится в стихотворении. Здесь ему еще способствуют ассоциации со стихами Пушкина: во-первых, со сном Татьяны из «Евгения Онегина», а во-вторых (так ли это на ваш слух?), с интонациями «Стихов, написанных ночью во время бессонницы», которые тоже написаны 4-ст. хореем и начинаются строкой с мужским окончанием (в 4-ст. хорее это нечасто).

 

По сравнению с этим строение второго стихотворения может показаться простым (тема его ведь тоже гораздо банальнее). С первого взгляда, оно состоит из двух пар четверостиший, зарифмованных АБХА+ВБХВ, где X – женское окончание (только ли?), перекидная рифма Б – дактилическая, а из двух охватных А – дактилическая и В – гипердактилическая (сразу ли уловили вы эту тонкую разницу?). Третья строка каждого четверостишия кажется незарифмованной (холостой), и неудовлетворенное ожидание рифмы к ней придает восприятию строфы особую остроту. Но на самом деле она зарифмована! Только рифма к ней спрятана внутри предыдущей строки, где ее не ждешь, и поэтому остается незамеченной: «карнизу – маркизу», «глянуть – станет», «сладкое – украдкою», «нарушил – души». Это – рифмы в необычных местах строки (ср. № 40—42). В нечетных четверостишиях (с дактилическими А-рифмами) они точные, в четных четверостишиях (с гипердактилическими В-рифмами) они неточные. (Сразу ли уловили вы и эту тонкую разницу?)

 

 

ТЕРЦИНЫ И ЦЕПНЫЕ СТРОФЫ

№ 179

***

Сырые дни. В осенних листьях прелых

Скользит нога. И свищет ветр в тени

Плохие песни. Лучше б он не пел их.

 

На край небес краснеющий взгляни.

Лохмотьями кумачными рубахи

Висит закат на лужах. Злые дни!

 

Дрожат деревья в чутком вещем страхе.

Земля, как труп неубранный, лежит.

Как труп блудницы, брошенной на плахе.

 

Глаз выклеван. Какой ужасный вид!

Зияет здесь запекшаяся рана,

Здесь кровь струей из синих губ бежит,

 

Здесь дождь не смыл дешевые румяна,

Желтеют груди в синих пятнах все.

Припухшая мягка округлость стана.

 

Вороны гимн поют ее красе.

Такой ты будешь поздно или рано.

Такими – рано ль, поздно – будем все.

 

Чу! Крик ворон ты слышишь из тумана.

С.В. Киссин (Муни), [1913]

№ 180

* * *

Глядит печаль огромными глазами

На золото осенних тополей,

На первый треугольник журавлей,

И взмахивает слабыми крылами.

Малиновка моя, не улетай,

Зачем тебе Алжир, зачем Китай?

 

Трубит рожок, и почтальон румяный

Вскочив в повозку, говорит: «Прощай»,

А на террасе разливают чай

В большие неуклюжие стаканы.

И вот струю крутого кипятка

Последний луч позолотил слегка.

 

Я разленился. Я могу часами

Следить за перелетом ветерка

И проплывающие облака

Воображать большими парусами.

Скользит галера. Золотой гриффон

Колеблется, за запад устремлен...

 

А школьница-любовь твердит прилежно

Урок. Увы – лишь в повтореньи он!

Но в этот час, когда со всех сторон

Осенние листы шуршат так нежно,

И встреча с вами дальше, чем Китай,

О грусть влюбленная, не улетай!

Г. Иванов, [1920]

№ 181

Колеса

Сон молнийный духовидца

Жаждет выявиться миру.

О, бессмысленные лица!

О, разумные колеса!

 

Ткут червонную порфиру,

Серо-бледны, смотрят косо