VIII. Стих и смысл (семантика 3-ст. Хорея)

 

 

ВСТУПЛЕНИЕ (№ 219—223)

ПУТЬ (№ 224—228)

ПРИРОДА (№ 229—240)

БЫТ (№ 241—250)

ТОСКА (№ 251—259)

ЛЮБОВЬ (№ 260—268)

СМЕРТЬ (№ 269—274)

БУНТ (№ 275—284)

ВОЗРОЖДЕНИЕ (№ 285—292)

 

Есть «детский вопрос», который когда-нибудь приходил в голову каждому: почему поэт, начиная стихотворение, берет для него именно такой-то размер, а не иной? Всякому знакомо чувство, что такая-то стихотворная форма «подходит» или «не подходит» к такому-то содержанию. Например, народный стих, которым написаны «Буковинские песни» С. Федорченко (№ 147), «подходит» им: вообразим эти же слова переписанными астрофическим 4-ст. ямбом романтических поэм (№ 183), и мы почувствуем, насколько обеднеет выразительность. А попробуем представить себе публицистические агитационные стихи в форме рондо или вилланели (№ 191—194) и всякий согласится, что это, скорее всего, будет выглядеть смешно или нелепо. Но почему?

 

Сперва хочется предположить, что между формой и темой (и настроением) есть какая-то органическая связь. Так, Ломоносов считал, что оды свойственнее писать ямбами, потому что восходящий ритм ямба (движение голоса от безударного слога к ударному) соответствует возвышенному содержанию од. Но подумаем о том, что содержание стихов разнообразно до бесконечности – в каждом стихотворении новое! – а число стихотворных форм хоть и велико, но ограничено. Сонетов в русской поэзии написано многие тысячи, а в мировой – миллионы. Неужели их продиктовали поэтам тысячи и миллионы одинаковых мыслей и чувств?

 

На самом деле связь между формой и темой действительно есть, но связь эта – не органическая, а историческая. Когда поэт приступает к стихам философским или к стихам песенно-лирическим, он знает, что стихи такого содержания писались и до него и слушатели будут воспринимать его новые стихи на фоне старых. Чтобы облегчить или затруднить такое восприятие, он и выбирает свой размер. Например, он помнит, что в сонетах издавна выражаются мысли и чувства общечеловеческого значения и почти никогда – публицистически-злободневные. Поэтому стихи публицистические он не будет писать в форме сонета (а если будет, то понимая, что это покажется дерзким и вызывающим), стихи философские – напишет, и с большой охотой.

 

Конечно, философские стихи писались не только в форме сонета, поэтому писатель всегда может делать выбор между несколько традиционными формами. Каждая тема, каждое настроение находили выражение в разных стихотворных размерах, и каждый стихотворный размер применялся в прошлом для разных тем. Для разных, но не в равной мере: какие-то темы предпочитались, какие-то избегались. Для некоторых форм это очевидно: стих «Буковинских песен» всегда будет вызывать ассоциации с русским и славянским фольклором, гексаметр – с античностью, александрийский стих – с французским и русским классицизмом. Об исторических ассоциациях «шестистиший Ронсара» и «восьмистиший Гюго» (№ 162—165) мы уже говорили. Точно такие же, хотя и менее заметные семантические (смысловые) тяготения будут и у других размеров и строф – кроме разве что самых массово-употребительных, вроде четверостиший 4-ст. ямба.

 

Попробуем убедиться в этом на примере стиха не очень частого, но и не очень редкого – четверостиший 3-ст. хорея с окончаниями ЖМЖМ. В этом разделе собрано более 70 стихотворений, написанных этой разновидностью размера в 1890—1925 гг. Число их можно было бы и увеличить, но вряд ли намного; во всяком случае, смысловую картину это не изменило бы.

 

 

ВСТУПЛЕНИЕ

№ 219

Из ГётеНад грядой зубчатой

Тих покой небес.

Тишиной объятый

Дремлет темный лес

Птицы замолчали.

Спрятались в кусты...

– Скоро все печали,

Верь, забудешь ты.

Чролли, [1915]

 

№ 220

* * *Человек, яко трава...

Осень взоры клонит,

Вечер свеж и мглист.

Ветер гонит, гонит

Одинокий лист. Так и ты, забвенный

Лист в ночных полях,

Прокружишь, мгновенный,

И уйдешь во прах.

С. Кречетов, [1910]

 

№ 221

* * *В тишине глубокой

Все в деревне спят.

На небе высоко

Звездочки горят; Но одна упала

И исчезла вдруг.

Так тебя не стало,

Мой сердечный друг.

С. Дрожжин, 1907

 

№ 222

* * *Глушь родного леса,

Желтые листы.

Яркая завеса

Поздней красоты. Замерли далече

Поздние слова,

Отзвучали речи –

Память все жива.

А. Блок, 1901

 

№ 223

* * *Солнечные блики

Испещряют сад.

Розовой гвоздики

Вьется аромат. Шумные стрекозы

Пляшут над травой…

 

...О, родные грезы.

О, души покой.

Вл. Палей, 1915

 

 

Первое стихотворение нашей подборки – это переложение «Ночной песни странника» Гёте: той самой, в подражание которой Лермонтов в 1840 г. написал знаменитое восьмистишие:

Горные вершины

Спят во тьме ночной;

Тихие долины

Полны свежей мглой;

Не пылит дорога,

Не дрожат листы...

Подожди немного,

Отдохнешь и ты.

 

С этого лермонтовского стихотворения началась, можно сказать, история 3-ст. хорея в русской поэзии; более ранние образцы его, за редкими исключениями, забылись. Любопытно, что немецкий оригинал написан вовсе не 3-ст. хореем, а неравноиктным (вольным) дольником; 3-ст. хореем у Гёте звучит лишь первая строка – она и подсказала Лермонтову (а потом Чролли) выбор русского размера.

 

Содержание стихотворения Гёте и Лермонтова – 6 строк описания успокоенной природы и 2 строки – обещание успокаивающей смерти. Природа и смерть так и останутся в числе излюбленных тем этого размера. Эти две темы присутствуют во всех пяти приводимых восьмистишиях. В «природе» у С. Кречетова нет «отдыха», у Вл. Палея нет «ночи», и все-таки у одного в концовке – «покой», а у другого – «прах». Точно так же и композиция в трех из пяти стихотворений сохраняет лермонтовские пропорции – 6+2 строки (ср. также далее № 229).

 

 

ПУТЬ

№ 224

* * *Посох мой цветущий,

Друг печальных дней,

Вдаль на свет ведущий

Верных звезд верней!

Ты омочен в росах,

Ты привык к труду.

Мой цветущий посох!

Я с тобой иду.

С. Городецкий, [1912]

 

№ 225

* * *Заломивши лихо

Шапку набекрень,

Залился ты взором

В ясный Божий день.

 

И, тая под оком

Накипевший хмель,

Слышишь ты в далеком

Тихую свирель.

 

Мимоходом думу

Дерзкую родишь; Тут же так, что небу

Жарко, начудишь.

 

И на все ты смотришь

Мельком, хоть в упор:

Дальше бродит, ищет

Захмелевший взор.

 

И, внемля свирели

Внятной и прямой.

Беззаветно к цели

Ты идешь немой.

И. Коневской, 1897

 

№ 226

* * *Мерно вьет дорога

Одинокий путь.

Я в руках у Бога,

Сладко дышит грудь.

 

Гордо дремлют буки,

Чаща без границ.

Все согласны звуки

С голосами птиц. Манит тихим зовом

Зашумевший ключ.

Ветки свисли кровом

От пролетных туч.

 

Близкий, бесконечный,

Вольный лес вокруг,

И случайный встречный –

Как желанный друг.

В. Брюсов, 1899

 

№ 227

Ор. 66Полночью глубокой

Затуманен путь

В простоте далекой

Негде отдохнуть

Ветер ветер злобно

Рвет мой старый плащ

Песенкой загробной

Из-за лысых чащ

Под неверным взглядом

Лунной вышины

Быстрых туч отрядом

Рвы затенены Я старик бездомный

Всеми позабыт

Прошлых лет огромный

Груз на мне лежит

Я привык к тяготам

К затхлой темноте

К плещущим заботам

К путаной версте

Нет вокруг отрады

Все полно угроз

Туч ночных громады

Сиплый паровоз.

Д. Бурлюк, [1913]

 

№ 228

* * *Гладкая дорога.

Полная луна.

С моего порога

Моря даль видна....

 

Беглый, бесконечный

Вьется путь змеей.

Путь на небе Млечный

Освещает мой.

 

Путь мой молчаливый.

Не присяду я.

Пусть бегут извивы,

Как и жизнь моя.

 

Ничего не свято,

Мир – момент, мечта… Пусть бегут куда-то

Странные года.

 

Вижу повороты

В пройденном своем,

Тени и высоты

И далекий дом...

 

Пройденные мысли,

Бездны прошлых дней.

Годы, что нависли,

Словно мрак ветвей.

 

Вижу много-много,

Но душа нежна.

Впереди – дорога,

Полная луна.

А. Лозина-Лозинский, 1912

 

 

Стихотворение Гёте, послужившее образцом для лермонтовских «Горных вершин», было озаглавлено «Ночная песня странника». Тема пути не была в нем названа (а только ее конечная цель – тема отдыха), однако у всех читателей она была в сознании. Рифмы «путь – грудь», «путь – отдохнуть» наметились еще у поэтов XIX в. – Плещеева и др. Путь этот совершается, как у Гёте и Лермонтова, на фоне природы (обычно – южной): по-лермонтовски тихой – у Брюсова, контрастно-бурной – у Бурлюка. (Обратите внимание на отсутствие знаков препинания у Бурлюка: это один из приемов, которыми футуристы шокировали читателей.) Путь этот одновременно и дорожный и жизненный (у Лозина-Лозинского к этому добавляется Млечный путь): здесь влияние «Горных вершин» дополняется влиянием другого лермонтовского стихотворения – «Выхожу один я на дорогу...». В стихотворении Коневского внимание смещается с образа пути на образ идущего – удалого русского молодца. Эта семантическая окраска тоже была подготовлена в XIX в. и еще встретится нам.

 

Строки «Гладкая дорога. / Полная луна...» у Лозина-Лозинского (а отчасти и «лунная вышина» у Бурлюка) напоминают хрестоматийное восьмистишие Фета, но о нем – чуть дальше.

 

 

ПРИРОДА

№ 229

РодинаТихий шум дубравы,

Песня соловья,

Робкое журчанье

Горного ручья; Темный лес дремучий,

Пестрые луга...

Родина, о как ты

Сердцу дорога!

М. Леонов, 1898

 

№ 230

* * *Топи да болота,

Синий плат небес.

Хвойной позолотой

Взвенивает лес.

 

Тенькает синица

Меж лесных кудрей,

Темным елям снится

Гомон косарей. По лугу со скрипом

Тянется обоз –

Суховатой липой

Пахнет от колес.

 

Слухают ракиты

Посвист ветряной...

Край ты мой забытый.

Край ты мой родной!

С. Есенин, 1914

 

№ 231

* * *Дымом половодье

Зализало ил.

Желтые поводья

Месяц уронил.

 

Еду на баркасе,

Тычусь в берега.

Церквами у прясел

Рыжие стога. Заунывным карком

В тишину болот

Черная глухарка

К всенощной зовет.

 

Роща синим мраком

Кроет голытьбу...

Помолюсь украдкой

За твою судьбу.

С. Есенин, [1916]

 

№ 232

ОмутЗатомили очи

Тяжкой тишины.

Топь земную точит

Белый клык луны.

 

Ничего не будет –

Тени напоказ.

Кто стонал о чуде,

Не смыкая глаз, – Только тонет в глуби

Замерцавших вод,

Мрак со звоном рубит,

В искрах изойдет...

 

Хорошо и страшно

Кончится игра –

Засмеется влажно

Темная сестра...

Д. Майзельс, [1918]

 

№ 233

Вечерний жукНа лиловом небе

Желтая луна.

Путается в хлебе

Мрачная струна:

 

Шорох жесткокрылый –

И дремотный жук

Потянул унылый,

Но спокойный звук. Я на миг забылся,

Оглянулся – свет

Лунный воцарился,

Вечера уж нет:

 

Лишь луна да небо,

Да белее льна –

Зреющего хлеба

Мертвая страна.

И. Бунин, 1916

 

№ 234

* * *Зорька догорает,

Дремлет старый сад,

Пламенем пожара

Рдеется закат.

 

Молкнет птичий щебет,

Шорох трав затих,

Ночь идет незримо

В свите снов своих. <...> Снится людям счастье,

Радость светит им

На полях печали

Солнцем золотым. <...>

 

Сердце! Что ж тебе тот

И не снится свет?

Или нам с тобою

Угомону нет?!

Ап. Коринфский, 1912

 

№ 235

* * *Миновало лето.

Солнце из-за туч

С ласковым приветом

Не бросает луч;

 

Листья облетели

Средь осенних вьюг,

Птички улетели

На далекий юг; На дворе и в поле

И в глуши лесов

Не слыхать их боле

Звонких голосов.

 

Скучно, непривольно

Тянутся деньки,

И щемит невольно

Сердце от тоски.

С. Дрожжин, 1899

 

№ 236

* * *Осень. Чащи леса.

Мох сухих болот.

Озеро белесо.

Бледен небосвод.

 

Отцвели кувшинки,

И шафран отцвел.

Выбиты тропинки,

Лес и пуст и гол. Только ты красива,

Хоть давно суха,

В кочках у залива

Старая ольха.

 

Женственно глядишься

В воду в полусне –

И засеребришься

Прежде всех к весне.

И. Бунин, 1905

 

№ 237

* * *С теплою весною

Лето уж прошло,

Замерло родное

Милое село.

 

Небеса покрыла

Сумрачная мгла,

И глядит уныло

Солнце без тепла. С поля хлеб снопами

Свожен на гумно,

Выбито цепами

Каждое зерно.

 

Белый снег кружится

И, как легкий пух,

Медленно ложится

На увядший луг.

С. Дрожжин, 1908

 

№ 238

* * *Тянется безмерно

Луговин тоска.

Блещет снег неверно,

Как пласты песка.

 

Небеса без света,

Тверды, словно медь.

Месяц глянул где-то,

Вновь чтоб умереть.

 

Зыблется, как тучи,

Дальний, серый бор,

Там, где пар летучий

Кроет кругозор. Небеса без света,

Тверды, словно медь.

Месяц глянул где-то,

Вновь чтоб умереть.

 

Ворон, с хриплым криком,

Старый волк худой,

Вам в просторе диком

Хорошо зимой!

 

Тянется безмерно

Луговин тоска.

Блещет снег неверно,

Как пласты песка.

В. Брюсов, пер. из П. Верлена, 1911

 

№ 239

* * *Белая береза

Под моим окном

Принакрылась снегом,

Точно серебром.

 

На пушистых ветках

Снежною каймой

Распустились кисти

Белой бахромой. И стоит береза

В сонной тишине,

И горят снежинки

В золотом огне.

 

А заря, лениво

Обходя кругом,

Обсыпает ветки

Новым серебром.

С. Есенин, [1913]

 

№ 240

* * *Ночь и даль седая, –

В инее леса.

Звездами мерцая,

Светят небеса.

 

Звездный свет белеет,

И земля окрест

Стынет-цепенеет

В млечном свете звезд.

 

Тишина пустыни...

Четко за горой На реке в долине

Треснет лед порой...

 

Метеор зажжется,

Озаряя снег...

Шорох пронесется –

Зверя легкий бег...

 

И опять молчанье...

В бледной мгле равнин,

Затаив дыханье,

Я стою один.

И. Бунин, 1896

 

 

Содержанием стихотворения Гёте и Лермонтова, как сказано, были природа и смерть. Обе темы очень традиционны в романтической лирике и легко могут отделиться друг от друга. Решающий шаг к выделению «природы» в отдельную тему сделал Фет в восьмистишии 1842 г., где он заменил лермонтовский южный пейзаж северным, снежным: «Чудная картина, / Как ты мне родна: / Белая равнина, / Полная луна, / / Свет небес высоких / И блестящий снег, / И саней далеких / Одинокий бег». Это «как ты мне родна» находит прямой отголосок в концовках у Леонова и Есенина (№ 229, 230), а «свет небес» и «одинокий бег» – в стихотворении Бунина (№ 240).

 

Основные элементы фетовского пейзажа – снег, ночь, луна. Среди наших одиннадцати стихотворений в четырех присутствует «луна» (или «месяц») и в одном – «звезды». Четыре стихотворения изображают ночь, два или три – сумерки, «солнечное» стихотворение только одно («Белая береза...» Есенина; в нем влияние «Чудной картины...» дополняется влиянием другого фетовского стихотворения: «Печальная береза / У моего окна, / И прихотью мороза / Разубрана она...»). «Весенним» и «солнечным» можно считать еще стихотворение Есенина «Пасхальный благовест» (см. № 292). Это преобладание мрачности в пейзаже – несомненное наследие той темы смерти, которая присутствовала в «Горных вершинах».

 

Любопытно, что среди русских пейзажей оказывается и французский пейзаж (в стихотворении № 238, переведенном из Вердена), который отлично вписывается в общий ряд. Гораздо неожиданнее «горный ручей» как примета русского пейзажа у Леонова, – несомненно, пришедший из «Горных вершин». Оттуда же (но не от Лермонтова, а из немецкого подлинника) – «птичий щебет» и «шорох трав» у Ал. Коринфского.

 

 

БЫТ

№ 241

ШарманщикВ дальнем закоулке

Дед стоит седой

И шарманку вертит

Дряхлою рукой.

 

По снегу да босый

Еле бродит дед –

На его тарелке

Ни копейки нет.

 

Мимо идут люди.

Слушать не хотят Только псы лихие

Деда теребят.

 

Уж давно о счастье

Дед не ворожит,

Старую шарманку

Знай себе крутит –

 

Эй, старик! Не легче ль

Вместе нам терпеть.

Ты верти шарманку,

А я буду петь...

И. Анненский, пер. из В. Мюллера (год неизв.)

 

№ 242

* * *Крестится избенка

В скудные поля,

Скучная сторонка –

Родина моя.

 

По весне туманно

Зеленеет новь...

Здесь узнал я странно

Странную любовь.

 

Все-то кто-то кличет,

Милый голосок, Под ноги мне тычет

Камни да песок.

 

Вот кукушка в зори

Вышла куковать,

Как случилось горе –

Не могу понять.

 

Крестится избенка

В дальние поля,

Скучная сторонка –

Родина моя.

Ю. Анисимов, [1913]

 

№ 243

Ветхая избушкаВетхая избушка

Вся в снегу стоит,

Бабушка-старушка

Из окна глядит.

 

Внукам-шалунишкам

По колено снег.

Весел ребятишкам

Санок быстрый бег.

 

Бегают, смеются,

Лепят снежный дом, Звонко раздаются

Голоса кругом.

 

В снежном доме будет

Резвая игра...

Пальчики застудят –

По домам пора!

 

Завтра выпьют чаю,

Глянут из окна –

Ан, уж дом растаял,

На дворе – весна!

А. Блок, 1906

 

№ 244

ПахарьВстану я пораньше

С утренней зарей,

Распластаю землю

Матушкой сохой.

 

Брошу в землю зерна,

И те дни придут,

Землю смочит дождик,

Семена взойдут.

 

Да, пора и взяться

Мне за труд родной... Будет, отдохнул я

Долгою зимой.

 

Хлеб уж весь подъелся,

Пусты закрома,

Корму нет скотине –

Все взяла зима.

 

Вся теперь надежда

На труды и пот,

А за них Господь мне

Урожай пошлет.

Ф. Шкулев, 1902

 

№ 245

Бабушкино гореИз родной деревни

Часто в города

Гонит на работу

Горькая нужда.

Так, не кончив в школе

Никаких наук,

От нужды уехал

Мой родимый внук.

Жив ли он, сердечный?

Или где-нибудь

Бедствует, в работе

Надрывая грудь? Может, где плетется

Медленно селом.

По большой дороге

Просит под окном –

Просит Христа ради.

Или, может быть.

Бродит, где не зная

Голову склонить?

Думает старушка,

Бедная, в тоске,

И слеза катится

По ее щеке.

С. Дрожжин, [1898]

 

№ 246

* * *Чуть в избе холодной

Теплился ночник,

На печи безродный

Умирал старик.

 

Перед ним ни друга,

Ни сестры родной, Только, слышно, вьюга

Билась за стеной.

 

«Скоро ли до света?» –

Думает бедняк;

Но изба одета

Вся в могильный мрак.

С. Дрожжин, 1907

 

№ 247

* * *Болесть да засуха,

На скотину мор.

Горбясь, шьет старуха

Мертвецу убор.

 

Холст ледащ на ощупь,

Слепы нить, игла...

Как медвежья поступь.

Темень тяжела.

 

С печи смотрят годы

С карлицей-судьбой. Водят хороводы

Тучи над избой.

 

Мертвый дух несносен,

Маята и чад.

Помялища сосен

В небеса стучат.

 

Глухо Божье ухо,

Свод надомный толст.

Шьет, кляня, старуха

Поминальный холст.

Н. Клюев, [1913]

 

№ 248

* * *Месяц – рог олений,

Тучка – лисий хвост.

Полон привидений

Т&##225;ежный погост.

 

В заревом окладе

Спит Архангел Дня.

В Божьем вертограде

Не забудь меня.

 

Там святой Никита,

Лазарь – нищим брат,

Кирик и Улита

Страсти утолят. В белом балахонце

Скотий врач – Медост…

Месяц, как оконце,

Брезжит на погост.

 

Темь соткала куколь

Елям и бугру.

Молвит дед: не внука ль

Выходил в бору?

 

Я в ответ: теперя

На пушнину пост:

И меня, как зверя,

Исцелил Медост.

Н. Клюев, [1913]

 

№ 249

Зимняя потехаМех на шапке рыжий,

Солнце – волоса.

Стану я на лыжи,

Убегу в леса.

 

Там у Белоснежки

Дикая краса, Серебромережки,

Свистоголоса.

 

Вьюгопоцелуи

И Катайгора,

Ледяные струи,

Холодожара!

С. Городецкий, [1912]

 

№ 250

Детская площадкаВ ярком летнем свете,

В сквере, в цветнике

Маленькие дети

Возятся в песке:

 

Гречники готовят,

Катят колесо,

Неумело ловят

Палочкой серсо; <…>

 

Все, во всем – беспечны,

И, в пылу игры,

Все – добросердечны...

Ах! лишь до поры!

 

Сколько лет им, спросим.

Редкий даст ответ:

Тем – лет пять, тем – восемь,

Старше в круге нет.

 

Но, как знать, быть может,

Здесь, в кругу детей, – Тот, кто потревожит

Мглу грядущих дней, –

 

Будущий воитель,

Будущий мудрец,

Прав благовеститель,

Тайновед сердец;

 

Иль преступник некий,

Имя чье потом

Будет жить вовеки,

Облито стыдом... <…>

 

И, смеясь затеям,

Вот несется вскачь

С будущим злодеем

Будущий палач!

 

Маленькие дети!

В этот летний час

Вся судьба столетий

Зиждется на вас!

В. Брюсов, 1918

 

 

В том же 1842 г., когда Фет напечатал «Чудную картину...», Огарев напечатал стихотворение «Изба»: «Небо в час дозора / Обходя, луна / Смотрит сквозь узора / Мерзлого окна...» – и далее о том, как спит отец, улеглась мать, засыпают дети и лишь борется с дремотой молодая дочь. Видно, каким образом новая тема, бытовая, связана со старой, идущей от «Горных вершин»: через ночь (уже с луной, как у Фета) и через сон. Стихотворение Огарева совпало с интересом к быту, растущим в русской литературе в середине XIX в. Поэтому оно вызвало волну подражаний – сперва у Никитина, потом у поэтов-самоучек – И. Сурикова и других, вплоть до представленного здесь С. Дрожжина.

 

В стихах нашего периода традиция, идущая от тех лет, чувствуется в двух направлениях. Во-первых, деревенский решительно преобладает в них над городским – в нашей подборке на городском фоне развертываются только два стихотворения (к ним можно еще прибавить блоковское «На чердаке» – см.№ 271). Во-вторых, в них преобладает мрачное настроение, вызванное старостью, скудостью, голодом, горем, смертью. Даже творение кончается исцелением, то это исцеление достигается молитвами покойника или покойницы (№ 248 – с именами нескольких святых-покровителей; вертоград – сад, куколь – капюшон, помялища в предыдущем стихотворении – от слова «помело»; Н. Клюев любил уснащать свои стихи такими не сразу понятными словами).

 

Светлым пятном на этом фоне выделяются стихи о детях. Они стали заметны еще во второй половине XIX в. как тема «воспоминания о деревенском детстве»; самым знаменитым, пожалуй, было суриковское «Вот моя деревня, / Вот мой дом родной, / Вот качусь я в санках / По горе крутой...» и далее – о сказке про жар-птицу. Когда Блоку было заказано стихотворение для детского журнала, он взял за образец именно Сурикова (№ 243). Брюсов перенес сцену детских игр в город (№ 250). Городецкий ввел в свои стихи сказочные мотивы (№ 249), также следуя Сурикову. Сказочные мотивы могут разрастаться – «Самоцветные камни» Ю.А.Анисимова, «Сказка» С. Городецкого (они не вошли в книгу только потому, что слишком длинны). В них повеселевший было 3-ст. хорей опять становится мрачным: сказка Городецкого – про косу, взятую у Смерти («Скрылась человечья / Старая краса. / Только у заплечья / Высится коса...»). Ср. печальный сказочный мотив у Блока – № 273.

 

Мы видим, как постепенно, шаг за шагом, но не теряя связи, может отступать тематика 3-ст. хорея от первоначальной, заданной Лермонтовым: от природы к быту, от быта к детству, от детства к сказке.

 

 

ТОСКА

№ 251

* * *В этой жизни смутной

Нас повсюду ждет

За восторг минутный –

Долгой скорби гнет.

 

Радость совершенства

Смешана с тоской. Есть одно блаженство –

Мертвенный покой.

 

Жажду наслажденья

В сердце победи,

Усыпи волненья,

Ничего не жди.

К. Бальмонт, 1895

 

№ 252

* * *Дождь неугомонный

Шумно в стекла бьет,

Точно враг бессонный.

Воя, слезы льет.

 

Ветер, как бродяга,

Стонет под окном,

И шуршит бумага

Под моим пером. Как всегда, случаен

Вот и этот день,

Кое-как промаян

И отброшен в тень.

 

Но не надо злости

Вкладывать в игру,

Как ложатся кости,

Так их и беру.

Ф. Сологуб, 1894

 

№ 253

* * *Капли дождевые

Об окно стучат,

Призраки ночные

Что-то говорят.

 

Ночь и день все хлещет

Мелкий дробный дождь…

Нет, не затрепещет

Прожитая мощь...

Правда, песни спеты?

Капли мутны, злы... Черные портреты,

Дальние углы…

 

Капли барабанят,

Надрывают грудь...

Сердце не устанет

Вспоминать свой путь... <...>

 

Правда так убога,

Правда так скупа...

Дней, как капель, много...

Ночь, как крот, слепа...

А. Лозина-Лозинский, 1912

 

№ 254

* * *Мир закутан плотно

В сизый саван свой,

В тонкие полотна

Влаги дождевой.

 

В тайниках сознанья

Травки проросли.

Сладко пить дыханье

Дождевой земли. С грустью принимаю

Тягу древних змей:

Медленную Майю

Торопливых дней.

 

Затерявшись где-то,

Робко верим мы

В непрозрачность света

И прозрачность тьмы.

М. Волошин, 1905

 

№ 255

* * *В сумраке и скуке

Тает день за днем.

Мы одни – в разлуке.

Мы одни – вдвоем.

 

Радость иль утрата –

Но уста молчат. Прячет брат от брата

Свой заветный клад, –

 

Тайной сокровенной

От нечистых рук

Кроет мир священный

И блаженств и мук.

М. Лохвицкая, 1900/1902

 

№ 256

* * *<...>

Глухо, одиноко

Осенью в саду.

День, усни глубоко,

Не томись в бреду.

 

Глухо, одиноко

В думах у меня,

Боль, усни глубоко

До другого дня.

 

Ты меня забыла.

Как тебя забыть?

 

Ты тоской убила.

Как тоску убить?

 

Ты влекла, хотела.

Телом тело жгла,

Ты смеялась, пела

И – ушла.

 

День вставал с Востока

В солнечном бреду.

Глухо, одиноко

Осенью в саду.

Я. Годин, [1913]

 

№ 257

* * *Ты ушла, но поздно:

Нам не разлюбить.

Будем вечно розно,

Будем вместе жить. Как же мне, и зная,

Что не буду твой,

Сделать, чтоб родная

Не была родной?

Д. Мережковский, [1914]

 

№ 258

* * *Ты ль меня забыла

И не вспомнишь вновь?

Но тому, что было,

Имя не любовь... <...>

 

Сердце не забьется,

Чутко замерев,

В речи не прольется

Трепетный напев,

 

И, ко лжи готовы

Милой не спроста, Не сплетутся зовы,

Руки и уста. <...>

 

Миг неповторимый,

Тающий вдали.

Иль, не видя, мимо

Счастия прошли?

 

Иль светлей и краше

Счастью не бывать,

И на свадьбе нашей

Божья благодать?

С. Рафалович, [1916]

 

№ 259

* * *Нет душе покою,

Глянул день в глаза,

И опять я строю

Шаткие леса.

 

Снова сердцу надо

Веровать в чертеж,

И мечтам – услада

Новых планов ложь.

 

Снится, снится зданье,

Купол золотой,

Бракосочетанье,

Ночь с тобой, с тобой. Мы во мраке двое...

Двери тишь хранят...

Зыблются обои...

Душит аромат...

 

– Тщетно, дерзкий! тщетно!

Не воздвигнешь вновь

Купол огнецветный,

Новую любовь!

 

Будешь вновь обманут,

Разберешь леса,

И руины глянут

Прямо в небеса.

В. Брюсов, 1901

 

 

Тоска – эмоциональный знаменатель подавляющего большинства просмотренных нами стихотворений. Это настроение задано общим образцом – «Горными вершинами» Гёте – Лермонтова. Его концовке «Подожди немного – / Отдохнешь и ты» как бы откликаются строки Бальмонта: «...Есть одно блаженство – / Мертвенный покой» (№ 251), а им – брюсовское: «Нет душе покою, / Глянул день в глаза...» (№ 259). Неудивительно, что является целый ряд стихов, в которых настроение тоски выступает на первый план, а декорации природы или быта исчезают или становятся малозаметны.

 

В бытовых стихах часто изображался старик или старуха в избе, тоскующие под звуки ночной вьюги (№ 245—247). Достаточно поэту поставить себя в положение такого героя и повести изложение от первого лица, как получится именно такое стихотворение о тоске (№ 252—255). В качестве «пейзажного» фона здесь с удивительным единообразием предпочитается дождь. Характерным образом вновь всплывает тема пути (жизненного) и рифма «грудь – путь» (№ 253, ср. № 226 и 228). Майя в стихотворении Волошина – индийское философское понятие для обозначения кажущегося, мнимого, преходящего.

 

Когда чувство тоски требует более конкретной мотивировки, то естественно возникает самая традиционная поэтическая тема – несчастная любовь. В 3-ст. хорее XIX в. она – редкость; поэты нашего времени осваивают ее впервые. Это сказывается на интонационном строении стихотворений: в стихах традиционного стиля (таково большинство стихотворений, вошедших в раздел «Природа» и «Быт») почти все четверостишия раскалывались пополам на две коротенькие фразы, здесь все чаще фраза становится сложней и охватывает все четыре стиха. (Проверьте!).

 

 

ЛЮБОВЬ

№ 260

* * *Станет на пороге:

Как пройти легко?

Конус синагоги

Очень высоко.

 

В домике еловом

Елкий клей в стене.

Сад заплыл лиловым

В западном окне. Так тепло и сыро,

И бассейн нагрет;

Больше солнца вырос

Первый солнцецвет.

 

Словно из неволи,

Трудно мне уйти.

Елками до поля

Сужены пути.

К. Арсенева, [1916]

 

№ 261

* * *Говор мой змеиный

Твой ли сон унес?

За водой долинной

Две ложбинки роз.

 

Жизнь пестрится скупо,

И душа темна…

Кто навесил купол

Выше, чем сосна?

 

Ты так удивленно

Веришь ласке слов… Не люблю я звона

Трех колоколов.

 

Взор облещет юркий

Все твое лицо,

Из чешуйной шкурки

У меня кольцо...

 

Золотом светильным

Облестят сосну,

Но к святым и сильным

Глаз не поверну.

К. Арсенева, [1916]

 

№ 262

Два голосаП е р в ы й. – Где ты? где ты, милый?

Наклонись ко мне.

Призрак темнокрылый

Мне грозил во сне.

Я была безвольна

В сумраке без дня...

Сердце билось больно...

Д р у г о й. – Кто зовет меня?

П е р в ы й. – Ты зачем далеко?

Темный воздух пуст.

Губы одиноко

Ищут милых уст.

Почему на ложе

Нет тебя со мной?

Где ты? кто ты? кто же?

Д р у г о й. – В склепе я – с тобой.

П е р в ы й. – Саваном одеты

Руки, плечи – прочь!

Милый, светлый, где ты?

Нас венчает ночь.

Жажду повторять я

Милые слова.

Где ж твои объятья?

 

Д р у г о й. – Разве ты жива?

П е р в ы й. – И сквозь тьму немую

Вижу – близко ты.

Наклонясь, целую

Милые черты.

Иль во тьме забыл ты

Про любовь свою?

Любишь, как любил ты?

Д р у г о й. – Понял. Мы – в раю.

В. Брюсов, 1905

 

№ 263

ГолосВ смутный час вечерен

Вспомни голос мой.

Если ты мне верен,

Я всегда с тобой.

 

Нужно жаждать жажды,

Нужно вдаль идти. Я дышу однажды

На твоем пути.

 

Скуден свет унылый,

Труден подвиг дня.

Позови, мой милый,

Позови меня.

М. Лозинский, 1909

 

№ 264

* * *Белый цвет магнолий

Смотрит, как глаза.

Страшно жить на воле:

Чуется гроза.

 

Волны, словно стекла,

Отражают блеск. Чу! в траве поблеклой

Ящерицы треск.

 

Вкруг смотрю смущенно,

Взор в листву проник:

Там к цветку склоненный

Юный женский лик.

В. Брюсов, 1899

 

№ 265

* * *Слышу голос милой,

Вижу милый лик.

Не моей ли силой

Милый лик возник?

 

Разве есть иное?

В тишине долин Мы с тобой не двое –

Я с тобой один.

 

Мне ль цветком измятым

К нежной груди льнуть?

Сладким ароматом

Мне, как прежде, будь.

Ф. Сологуб, 1900

 

№ 266

Из цикла «Чудесное посещение»Пробудясь в пустыне,

Вспомни дальний брег,

Тот, ах, тот, где Ныне

Значило: Навек!

 

Там, меж гулких впадин,

Хладен и гремуч,

Так, ах, так отраден

Вожделенный ключ!

 

Солнца луч нежгучий

Нежит круглый год – Средь листвы плакучей

Благодатный плод.

 

И всегда блаженны,

Руки вкруг воздев,

Гимн поют священный

Сонмы светлых дев.

 

Там, ах, там впервые

Деву встретил друг!

Звал меня – Софией

Светлый сонм подруг.

А. Кочетков, 1920/1922

 

 

Когда-то в XVIII в. любовь была обычной темой в 3-ст. хорее: этим размером писались легкие любовные песенки. Именно таков самый ранний образец русского 3-ст. хорея – комично звучащее четверостишие В. Тредиаковского: «Худо тому жити, / Кто хулит любовь: / Век ему тужити, / Утирая бровь» (под «бровью» здесь подразумевается лоб). Можно вспомнить также «Всех цветочков боле / Розу я любил...» И. Дмитриева, «Розы расцветают, / Сердце, отдохни...» В. Жуковского и др. Это – благодарный материал для стилизаций. Вот два примера тому из нашего периода. Образцом для Сологуба были французские песенки XVIII в., для Бунина – русские литературные «песни» в духе Кольцова. (Поищите в тексте Бунина искусно скрытые внутренние рифмы.) Заметим, что зачин Бунина в свою очередь послужил образцом для зачина известной песни М. Исаковского «Ой, цветет калина / В поле у ручья...» – сознательно это было сделано или бессознательно, мы не знаем.

№ 267

* * *Солнце в тучу село –

Завтра будет дождь,

Но пойду я смело

Под навесы рощ.

 

Стану для забавы

У седой ольхи, Где посуше травы

И помягче мхи.

 

Хорошо, что дождик

Вымочит весь луг –

Раньше или позже

К роще выйдет друг.

Ф. Сологуб, 1921

 

№ 268

ПесняЗацвела на воле

В поле бирюза.

Да не смотрят в душу

Милые глаза.

 

Помню, помню нежный

Безмятежный лен. Да далеко где-то

Зацветает он.

 

Помню, помню чистый

И лучистый взгляд.

Да поднять ресницы

Люди не велят.

И. Бунин, 1909