триптих № 15 Фиолетовый памфлет

Цирковная любовь

/молитва/

 

и что-то неясное рушилось на них в мае как сумерки утром на взморье как зимний экстаз говорящего звездопада как яркое Яня сиянье на северном юге и ясное как просветление у с ума сшедших в сизифовой горести мира костер на всенощной скале гнездилищ хохочущих чаек весь день беломраморно спящих как змеи пернатые из-за парящего счастья немые слова потерявшие смысл привычки звучащие взглядом и как чудотворно приходится образ раздвоенной дважды березы одна ветвь ствола которая толще зеркалит другой другая двоится зеленая крона над пыльной дорогой вещает конец бесплодному зову летающей плоти монахов влюбленных друг в друга и бога вдруг гонят из кельи и странствуют пьяные только от запахов трав и свободы слепые от несказанных рассветов в неслыханном лесе где змеи трепещут и птицы-ежи засыпают смотрясь в свои вещие сны пора есть свой хлеб монахи прижились в воздушных гимнастах в тяжелых и желтых крестах на рясах чернеющих в фоне нетленного купола голубого с белеющим ликом Спасителя с ангелами похожими на Купидона что тьмой развращает Психею летают порхая телами и развеваясь как крылья цирковный же хор вплетается в уши узорами Ра гармонии вечное рушится прямо на них и уединяясь глядятся в глаза до слез исступления и соловьи наполняют собой свои первые трели под соло последнего взгляда приходит с рассветом забвенье где царство и нега и лилии звери и цирковь где можно летать под ликом распятого над распинающими глазами...

P.S. черные охрой вырубленные приглашения на похороны разосланы были заранее чтобы гости планируя настроение входили в образ скорбящих посмертно дабы не сотрясалась от смеха Земля

 

/левая створка раскрытого триптиха/

 

июнь 1999

Разговоры ни о чем

Чаепитие

рот темный безысходность все зацветает зря – рот красный словно вызов синевы а я – бродяга с восхитительными снами где ходит мое прошлое: индигово-взлохмаченные тайны людей не состоявшихся во мне – дарила злое счастье – присутствием на свете – отсутствием в их жизни – просто люди – ношу вельветовую кепку задом наперед гоняю на велосипеде за сном освобождения мой вязаный рюкзак болотно-голубого цвета орнаментом приятно греет спину – часы досуга стали сутками досуга – вожу с собой Луну напротив снов оттачивая стиль мечту и ящик без Елены ночной портье посапывает днем когда лечу по новой черной ленте на крыльях нежелания я как Гаврош и я не жду тебя как пулю – как время говорливых и слепых немых и зрячих застигло нас врасплох и мы ушли в различья – ты говоришь не видя – я молча посмотрю – существование в столь непохожих ипостасях приносит лишь свободу благоухает сладкой раной и женщина жемчужиной летит из рук своих когда исходит ночь осенним сердцем потом рыдает в солнечности таза висящего над морем и очень много пьет часы макая в чашку и так и хочет эльфа из запятнанного сада – заляпанная пастораль – пастушки пьяные как боги – богини – роз земные сны – я снова еду к цвету моря когда по воздуху как в хрустале сосуда движенье камышей и опечаленные твари изящно поднимая голову плывут туда тревожно всматриваясь в берег солярий еще спит песок в росе и никакой семьи и никаких детей и никакого завтра и странного вчера и тихого сейчас как лодка безымянная – на дне есть тина якорь искусали бычки-песчанники и никогда она не выйдет к своей рыбе – своей большой единственной и обреченной рыбе – отлив – я еду по дну моря по обнаженному дну моря

 

Раковая кадриль

n ты знаешь одиночество взрослеет с человеком

n когда я совершаю глупость я понимаю глупость – это я

n своя ошибка мир чернит и делает любимое противным – и мир становится ошибкой

n твоей ошибкой

n есть люди которые творя что-либо убивают – там адаптация как антипод души как радость фауны

n добро и зло – влюбленные друг в друга

n и справедливость – образ бога – нам надевает эти маски чтобы жалея разбивать сердца

n среди людей есть боги

n любящие люди

n любимые

n судьба нам выбирает их чтоб наша жизнь не стала очевидной и обреченные на избранность поймут что все большие встречи – судьбоносны

n ты помнишь мои ноги своей убогой балерины? ты снова ешь для зеркала чтобы жевать красиво? ты снова очень долго гадишь и любишь петь? живешь?

n и думаю: ханжи – но вдруг: лолиты – а гумберты мне говорят лишь о погоде как проклятые роботы – и как-то далеко

n и хризантема в соседнем цветнике как крем – такая бледно-розовая с желтым – у нас недавно осень у нас великая как океан печаль

n тебя волнует нездоровье когда-то много пиджаков друзей и полнолуние – неизлечимая болезнь как первый блин

n закаты джимо-ницшеанства – так вспоминая возишь за спиной их голос и кажется идешь на месте бежишь летишь на месте как безголовая сардинка когда стоишь или лежишь – словно уносишься на небо на жилах крыльев – больших как дельтаплан

n мы засыпаем в разном небе одни всегда одни и парикмахер банный лист такой же липкий горький необходимый в букете веника – снимаю с тела бросаю в урну – полотна Ренуара Дега Мане как воздух глубокий воздух и свобода а “носом вывернуть носки?!”

n и дорогая кремовая хризантема в чужом саду лопочет взрослости – тягучие и темные как сны лиловый ливень и глаза блестящие несчастьем в которых все несуществующее здесь – восторги силы и обилие еды искусство игр и тигры и победа и ностальгия – все кроме любви

/центральная часть/

сентябрь 1998

ПОРА В РАЮ

помоги себе сам

 

ты была стеной водопада где купается солнце и я оглушенная овацией капель со сладчайшей болью сомнения любовалась твоей красотой и боялась что проникну внутрь за поток и радужная стена обрушится на меня и станет моей водяною могилой – и чуть не погибла подарив тебе лебединую верность и русалочью душу – но теперь я внутри – спасена – не тобою а истиной что сидит во мне и тебе и любовью от которой ты отказалась прикрывшись библией... ты была мой крест сон свет грех облако грез у Сфинкса Виктория олимпийским потоком воды возносящая до небес мое пламя – дождь над горящим костром... Джойс – лишь поток сознания – Пруст – воспоминания – Кафка – поток обстоятельств – я – лишь поток водопад любви – молитва – и пусть хоть кто-нибудь скажет что я дальше тебя от бога – моя лицемерная Муза-Пилат порабощенная ложью... твоя красота перестала быть роковой для меня: в страстную пятницу я умирала на даче от боли в сердце когда вспоминала тебя и твои слова – но решила выжить преодолев свою карму трагического поэта-жертвы который вживается в Музу чтобы творить и так ее любит что та его распинает – я была тобою и чуть не погибла – и стала собою... жизнь – лишь трагедия и люди не внимают ей или внимают и внимая спускаются к собственным демонам и поднимаются к богу: свободе любви человечности – и тогда происходит чудесное превращение: бог и демоны гармонизируя дух и тело рождают покой понимание истины просветление разума возвращая очищенной душу и возвышая над этой трагедией... вот оно! освобождение от смертельной любви и боли – рай на Земле – рай андрогинов – боголюдей с храмом своей души... андрогин – существо которому и никто не нужен – вот ипостась свободы – и нужны только двое: ОН и ребенок – ОНА и ребенок – ОН и ОНА – вот ипостась любви ибо три есть число гармонии – и нужны сразу все – ипостась человечности... моя вера – языческая гармония но на новом духовном витке что впитал все лучшее из христианства – никакая любовь не может быть осуждаема ибо она – от бога...

/правая створка раскрытого триптиха/

Пасха 1999

 

 

триптих № 16

Это я – Ленина

 

И опять я сердцем с ней –
Девочкой ушедших дней,
Давней радостью моей.
Л. Кэрролл

Алиса

 

люблю. я все время люблю – и как же безжалостно справиться с памятью что разрывает мне сердце?.. у дома где нет телефона (я выбросила мобильный) – звенящая тишина и дождь на рассвете и поздний июнь так пахнет землею – она задышала проснувшись… зачем я тебя сохраняю как знамя обматывая вокруг тела? и что мне дороже – свобода висящая гирей когда я тону в предрассветном дожде? и я предпочту в нем остаться навеки безумию встречи с тобою – как больно… стена никогда не стояла так прочно которая нас разделяет и солнца не видно. мои драгоценные нервы как струны висят на гитаре что пела когда-то для мира – ее надо снова настроить как лук – натянуть тетиву… и где ты и с кем сейчас пьешь свои дорогие напитки потом едешь пьяно домой и там героически мать тебя у порога встречает и мне интересно: она понимает как больно бывает когда невозможно быть вместе?.. я друга опять попросила к кровати меня привязать и спрятать мои камелоты и сжечь без остатка одежду облив во дворе керосином чтоб я не смогла больше встать одеться и выйти тебе позвонить – вот так закаляется воля.

это предсмертное письмо двадцатилетней девочки-мальчика обращенное к ее любовнице – безумной тридцатилетней художнице – нашли на окне где обычно сидела рыжая замшевая такса и смотрела на кошек а тело лежало в ванне наполненной красной водой…

 

рука самоубийцы останавливает боль… самоубийство – это большая дерзость – самосуд над болью…

 

они познакомились в мае в тот день когда в южном маленьком городе на цветущие свечи каштанов стал падать снег. художница сидела в своей круглой мастерской открыв окна и рисовала ветер. и больше не думала о прошлом – Максима уже не было на земле. художница пребывала в той замечательной пустоте ума когда прошлое настоящее и будущее сливаются в одну радужную точку и ты входишь в жизнь как в теплую воду под низкими серо-голубыми облаками какой-нибудь живописной черноморской бухты когда абсолютный штиль делает море зеркальным – и только лишь в этом заключается весь восхитительный смысл всего существующего. художница не находила его больше в любви – одна красота по-прежнему спасала ее и дарила радости жизни.

 

перед отъездом в Питер Максим позвонил молодой проститутке что работала ночами на роскошной Греческой улице с мужчинами и женщинами но любила только женщин. номер телефона он взял у ее подружки – черноглазой девочки с которой Максим переспал полупьяный в доме однополой пары после своего возвращения к родным пенатам. он позвонил молодой проститутке и заказал ее для своей художницы с условием что в девять вечера в ее день рожденья – 20 апреля – войдя в мастерскую с громадным букетом белых роз как сигнал капитуляции она отдаст художнице маленькую японскую открытку с нежным рисунком из камасутры где черным по белому будет написано:

 

познакомься: это Алиса – мой тебе подарок на целую ночь чтобы ты не напилась и провела время приятно и с пользой. обрати внимание – ее лицо все в шрамах – таким образом она может послужить тебе прекрасной натурой. с днем рожденья! люблю. Максим.

и он встретился с ней перед отъездом и заплатил за всю ночь и дал денег на цветы и оставил открытку. но Алиса в день рождения художницы решила поехать в другое место – вечером ей на мобильный позвонил ее друг и сказал что у шефа сегодня на даче вечеринка и он платит пятьсот долларов – и Алиса согласилась подумав что Максим уехал и неизвестно когда приедет – а если и приедет то может ее уже кто-нибудь убьет но ей почему-то казалось что она больше не увидит его никогда. и художница в свой день рожденья осталась без Алисы и принимала гостей с торчащими крупными купюрами из нагрудных карманов своей джинсовой куртки которую она купила в Париже и потом как всегда напилась и хорошенько накурилась с гостями и ей было как-то тревожно за Максима и она заливала волнение вином и искренне радовалась своей свободе.

а после – уже в мае когда зацвели каштаны Алиса узнав от черноглазой девочки о смерти Максима и прочитав его книгу решила поехать к художнице и отработать его деньги чтобы не мучила совесть.

 

когда-то еще в детдоме Алиса писала стихи и любила хорошую живопись: интеллигентная воспитательница – случайно залетевшая в провинцию по семейным обстоятельствам птица из северной столицы – рассказывала им о трагическом Модильяни о жизнелюбивом Пикассо о детском Матиссе и его гениальном «Джазе» о сумасшедшем Дали и невозможном Ван Гоге и потом когда Алиса стала много зарабатывать на панели – днем после тяжкого сна она ездила на книжный рынок и покупала дорогие альбомы с работами этих художников и забываясь листала их дома: особенно нравились ей обнаженные натуры Модильяни 17-18 годов и она мечтала о такой женщине тело которой бы светилось и таяло в ее объятиях. черноглазая девочка страстно любя Алису не хотела быть с ней из-за ее работы – ей неприятно – говорила она – целовать ее рот ласкать ее между ног и знать что там побывало полгорода. к тому же черноглазая девочка не светилась золотом – тело ее было какое-то серебряное – она даже носила серебристое нижнее белье и холодно и лунно сверкала в ночи как девяносто девятая снежная королева на которой за Алисой приезжал ее друг когда обещал ее своему шефу. Алисе нравилась девочка лишь потому что она безнадежно напоминала ее погибшую под машиной любовницу с которой Алиса жила три года – ее маленький сын остался с Алисой и ночами спал как убитый пока она вдохновенно работала как будто творя искусство а утром полусонная и усталая отводила его в детский сад.

 

и вот художница сидела за этюдником и рисовала ветер когда на свечи каштанов глядящие в ее открытые окна стал падать снег. оставив пастель она подошла к окну и начала медитировать на хлопья и в это время к ее крыльцу подъехало желтое авто – художница замерла: обычно Максим приезжал к ней на желтых машинах и она боясь галлюцинаций которые преследовали ее после его смерти закрыла глаза. но уши остались открыты и художница услышала как хлопнула дверь. и шум отъезжающего авто и обычное любопытство заставили ее глаза посмотреть что происходит – перед ее распахнутым окном стояла стройная стильно и по-мужски одетая девочка с очень красивым дерзким лицом тонкими губами и свободным взглядом. лицо ее было все изукрашено шрамами. как карта. и в руках она держала громадный букет белых роз – еще бутонов на которые медленно как движение скалярий в аквариуме опускались снежинки.

– белое на белом… сколько их? – спросила художница о розах.

– тридцать.

– месяц назад мне было тридцать лет.

– я знаю. – Алиса протянула открытку. художница выгнулась чтобы взять ее с высоты своего окна и прочтя пригласила Алису войти в мастерскую.

– я не смогла приехать на ваш день рожденья но он заплатил мне хорошие деньги – за всю ночь и вот я здесь и хочу чтоб вы знали что и у проституток бывает совесть.

– если бы ты приехала на мой день рожденья – я бы выгнала тебя вон – напоила бы обкурила и выгнала потому что тогда я безумно любила Максима – и мне никто не был нужен для секса кроме него – только он чувствовал все желания моего тела и знал что с ним делать – другие же лишь использовали его в своих целях. он мог получать наслаждение только от кайфа партнера. и обожал мою грудь – она расцветала в его руках как вишня после ливня.

– он сказал мне перед отъездом что ты (Алиса перешла на ты) – циничная грубая сука – но в общем-то добрая…

художница расхохоталась:

– о боже! когда ты общаешься с кем-то кто делает тебе больно – то ставишь защиту – к примеру – цинизм… и я уже больше не сука – я с ним была сукой – тогда мне казалось что это его возбуждает.

– и кто ты теперь?

– ты знаешь – я стала свободна – от тела от мыслей от горя в лице его смерти – мне пусто и как-то блаженно… ложись – я тебя порисую…

 

Алиса нагая легла.

 

художница села к этюднику сменила лист и вместо ветра стала рисовать Алису.

– расскажи мне о шрамах на твоем лице…

– когда мне было восемнадцать лет меня изнасиловали два мужика в загородном доме какого-то милиционера – они меня привезли к нему на день рожденья – милиционер напился и заснул и когда гости разъехались эти мужики хотели со мной спать бесплатно – я им сказала – нет и они избили меня до полусмерти и взяли силой по очереди а потом – нет чтобы бросить – один из них принес нож и пописал мне лицо и сказал что это на память и я лежала опрокинутая с развороченными внутренностями с распахнутыми ногами в крови и сперме и мне казалось что я умираю…

– и после этого ты опять работала?

– еще более яростно.

– зачем?

– мне нравится: они думают что сами меня имеют – на самом же деле – имею их я – и тело и деньги… я делаю их тело… к тому же бывают хорошие люди…

художница слушала рисовала и будто спала – ей было абсолютно все равно чем занимается эта маленькая девочка что она чувствует и чего хочет. ее интересовало только собственное Я и она воспринимала мир лишь через эту призму всегда убежденная в своей правоте непогрешимости силе и власти. художница была уверена что Максим умер из-за нее и эта мысль вампирически тешила ее эго и она благосклонно принимала его живой посмертный подарок потому что ей надоело рисовать ветер и знала: когда Алиса уйдет – она разорвет и выбросит рисунок не потому что тело Алисы некрасиво – оно было восхитительно – а потому что живопись умерла в ее сердце и она садилась к этюднику по инерции – как будто не могла справиться с вредной привычкой. куда больше ее привлекало заниматься ремеслом и получать за это большие конкретно обещанные деньги а не сидеть как несчастный Модильяни полуголодной в предобморочном состоянии в своей мастерской и рождать призрачные шедевры с темной судьбою отчаянно смутно и пьяно надеясь что кто-то купив их повесит в своем интерьере…

и вдруг Алиса сказала:

– я когда-то читала как женщины убивали себя из-за Гитлера – он родился с тобой в один день…

– я не верю в подобные совпадения – иногда я чувствую в себе его импульсы – ты же знаешь: он в юности был художником и что интересно: его работы сделаны в светлых тонах – они почти белые.

художница кривила душой потому что совершенно однозначно считала Максима своей жертвой – только зачем это было знать маленькой проститутке.

– наблюдая за своими клиентами я заметила что черную одежду часто носят ранимые добрые люди – они как будто защищаются этим цветом от дарованной миром боли сливаясь с нею а белую – злые и темные.

– а как же золотой закон искусства о единстве формы и содержания?

– наверное люди – не произведения искусства и в их жизни больше работают принципы зоологии – например мимикрия.

– такое ощущение что ты работаешь не на панели а преподавателем в университете.

– в детдоме я много читала а дома у меня больше ста больших альбомов по живописи – но зачем мне быть преподавателем если я зарабатываю за ночь примерно столько сколько они получают за месяц и для этого еще и мучаются пять лет в институтах.

художница подумала что где-то она уже слышала это и вспомнила как Максим перед отъездом в Питер высказывал ей подобные мысли и она заметила что все как-то неприятно повторяется и захотела остаться одна.

– на сегодня – всё.

 

через несколько дней Алиса позвонила художнице на мобильный и предложила ей выпить вместе. несомненно заинтригованная – одурманенная трагической аурой Модильяни и адом собственной жизни Алиса приняла желаемое за действительное и подумала что в художнице сидят те же святые демоны что толкают великих вперед и они создают бессмертные шедевры и прописываются в вечности.

и художница – большая любительница выпить – сразу же согласилась и они встретились в кабаке где на стенах плясали люди нарисованные художницей отдаленно напоминающие Алисе танцоров Матисса – только были они не красные – влюбленные – а синие – пьяные – как замерзшие мертвые голые курицы и тела их не плавно двигались взявшись за руки а демонеюще прыгали грубо дергаясь в безумном шаманском хороводе. или боролись.

когда-то Максим сразу заметил разницу сказав о ней художнице как о промахе – как только увидел синюю роспись – Алиса же очень хвалила работу почувствовав в ней какой-то трагический смысл.

и художница так устав от критики Максима наслаждалась восторгами Алисы и заказав дорогой коньяк они расслабленно пили закусывая его лимонами как вдруг Алиса все испортила – она начала говорить о книге Максима:

– я взяла его книгу «СЕКС» у своей знакомой и читала ее всю ночь – представляешь я даже не пошла на работу… там половина – о тебе… да. жизнь – это СЕКС…

художница помрачнела: зачем она говорит мне об этом – я диким усилием воли пытаюсь не думать о нем и уже почти пришла к той желанной пустоте ума которая есть у младенцев и мудрецов – и вот она опять говорит о Максиме.

– он привез мне свою книгу но я ее не читала… точнее – я знакома с теми текстами но только в отдельных листах: после каждого написанного триптиха он приносил мне его распечатку – я листала ее – признаюсь – не очень внимательно и потом куда-то девала – да. он привез мне свою книгу – но я ее не читала…

и художница скривила лицо как будто съела большой лимон без сахара. и Алиса почувствовав ее раздражение неумолимо продолжала насилуя нервы художницы и желая в память о Максиме все же высказаться по поводу книги:

– это музыка без слов.

– что за абсурдные парадоксы выдает твой нетрезвый ум?

– слова у него выполняют функцию нот. в его словесной музыке – невероятная глубина страдания – кажется он доплыл до его дна и ему не хватило воздуха чтобы вынырнуть из океана собственной любви и боли. он будто бы в нем захлебнулся…

– насколько я знаю ему всегда не хватало воды а не воздуха и он наивно полагал что она – его питерская Муза стихия которой по знаку – вода – ему любезно нальет ее из собственных запасов. но к сожалению она не из тех женщин что способны отдавать а значит любить. ведь любить – это отдавать а не брать…

– и ты не из тех женщин… а он был из тех людей которым мало и неба и моря и земли и солнца…– Алису понесло – океан выпитого коньяка сделал свое дело и ей захотелось дерзить художнице защищая память о Максиме.

художница опять сделала лимонное лицо:

– не обольщайся – умоляю. он был достаточно мелочный человек и слабый и вечно страдающий из-за своей нищеты.

– за что ты его ненавидишь?

– за то что я до сих пор люблю его…

– мне кажется ты любишь его тело но не душу…

– не знаю – его тела больше нет… как будто и моего тоже…

Алиса остановилась и поняла что если она продолжит – художница может встать и уехать отсюда и больше она никогда ее не увидит – а этого ей хотелось меньше всего потому что живя под Марсом и будучи Скорпионом Алиса знала что знак художницы управляется той же планетой и встреча двух марсианок не проходит бесследно – она искала женщину с модильяниевским золотым свечением и к своему ужасу знала что такие женщины созданы равно как для любви так и для смерти и ей было ничуть не страшно потому что восьмой Дом ее Скорпиона был Домом Смерти и можно раздеть ее и посмотреть: кто – кого и она несомненно верила в победу потому что по опыту знала: клин всегда вышибает клином и что вступив в связь с роковой женщиной она сможет вступить в вечность и обессмертить свой Дом… эти бредовые пьяные мысли текли в голове Алисы пока художница молча допив коньяк заказывала такси по мобильному телефону и такси приехало неизменно желтым и они сели в этот желток как два зародыша любви и боли и пьяные вошли в мастерскую и на старой ржавой кровати с железной сеткой занимались любовью. когда художница разделась и Алиса увидела ее грудь с черной родинкой справа похожей на семечку от арбуза – голова ее закружилась… и тело художницы светилось золотом и вот наконец это было даровано Алисе – то что она искала годами в каждой женщине которая снимала ее на Греческой и сажала в свой автомобиль…

 

удовлетворившись художница поднялась с кровати и голая стала ходить по мастерской с трубкой в руке и вызывать для Алисы машину и на нежной спине ее невечными красными шрамами отпечаталась сетка кровати.

 

Алиса долго ждала сжав волю когда художница позвонит ей и не выдержав по малолетству или от большой любви и одиночества позвонила сама. художница была рада слышать Алису и пригласила ее на выставку фоторабот своих друзей которую она делала в своей мастерской. Алиса приехала и на двери увидела приклеенный лист с названием – «ПОРНОГРАФИЯ» и войдя внутрь ходила вдоль стен и смотрела на черно-белые волосатые мужские яйца изогнутые спины с красиво выступающими лопатками цветные компьютерные рисунки девочек с похотливыми взглядами пухлыми губами и отставленными ягодицами но больше всего Алисе запомнилась фотография светящегося золотом женского тела в ванне похожего на еще теплый труп – она отчего-то долго стояла возле этого снимка пока художница не подошла к Алисе:

– нравится?

Алиса вздрогнула и ответила – нет.

– почему же? тело этой девочки в ванне такого же цвета как твоя кожаная куртка… – и художница стала водить рукой по оранжевой коже воротника на груди Алисы.

– в этом есть что-то некрофиличное… – Алиса закурила сигарету.

– ты думаешь она мертвая?

– да.

и Алиса затянувшись сигаретой посмотрела в угол мастерской и увидела кровать с железной сеткой – их любовное ложе – на ней сидел красивый мужчина с птичьим породистым лицом и листал портфолио художницы.

– это известный архитектор. на днях будет закрытие выставки и он приглашает всех на загородный пикник – надеюсь ты поедешь со мной – художница долгим взглядом смотрела на Алису загадочно улыбалась и дужкой солнечных очков плавно трогала себя между ног.

Алиса поймала взгляд архитектора прилипший к художнице – очень мужской и томный:

– он твой любовник?

– несмотря на то что я люблю птичьи лица и это мой тип – к сожалению – нет: он – гей…

 

и через два дня когда взошло солнце друзья художницы на млечном пути и снежной королеве приехали в Танаис где текла река Мертвый Донец обдувались ветрами золотые развалины древнего греческого города росло море конопли и местные жители в своих игрушечных хижинах делали удивительный самогон со вкусом дорогого французского коньяка и цвета крепко заваренного чая. и в Мертвом Донце ловились жирные серебряные караси размером с громадную мужскую ладонь и за высокой рощей в поле в траве росли белые шампиньоны с толстыми ножками и большими шляпами и птицы в зарослях колючих деревьев пели так сладко что место казалось райским и древние шершавые камни у тропинок цвели желтыми одуванчиками и родник под терракотовой скалой обнажающей глиняные горельефы изваянные ветром дождем и солнцем истекал ледяной чистотою и маленькие черные козы нежно блеяли на зеленых холмах и смотрели как инопланетяне.

Алиса чувствовала себя странно – как будто она незаслуженно попала в рай и не может расслабиться потому что ждет когда райские небожители – все эти архитекторы фотографы художники – наконец поймут кто она и выставят ее вон и после изгнания из рая она опять вернется в свой смертный ад чтобы продавать ночами свое невозможное тело. она безумно любила художницу потому что это был ее шанс остаться в раю…

 

когда развели костер на зеленом холме возле птичьих зарослей и древних камней художница разделась и в черном нижнем белье как змея улеглась на камень греясь на солнце и закурила траву бросая на Алису томные долгие и бездонные взгляды и когда золы и углей уже было достаточно – веселый и безумный фотограф родивший девочку в ванне которая так заворожила Алису стал кидать в костер вместо традиционной картошки апельсины бананы и киви и палочкой зарывать их в серо-красную золу. две пары напившись танаисского коричневого самогона уже бесследно исчезли и веселый фотограф предложил Алисе спуститься к реке и взяв лодку и удочки у местных жителей половить карасей в камышах на другом берегу. и когда на середине реки фотограф отложив весла стал заводить мотор чтобы быстрее достичь рощи возле которой в камышах было самое рыбное место лодка рванув с бешеной скоростью сделала такой крен что правым боком почти стала на воду – и фотограф с Алисой катапультировали в реку а лодка понеслась дальше и потом на повороте врезалась в илистый вязкий берег и мотор заглох. а Алиса с фотографом барахтались на середине реки – ледяной еще в конце мая – и Алиса уже хотела плыть к берегу как вдруг поняла что фотограф тонет то поднимаясь то опускаясь над поверхностью воды как поплавок когда рыба клюет и Алиса собрав последние силы подплыла и схватила его за волосы и кричала ему чтобы он сбросил высокие как ботфорты резиновые сапоги которые по бедра наполненные водой камнем тянули на дно фотографа. и так гребя одной рукой и другой держа его за волосы Алиса медленно подплыла к берегу и спасло их только то что река была неширокой и еще то что Алиса давно ходила в открытый бассейн и в любую погоду любого времени года наматывала километры кролем и брассом под дождем снегом градом и ослепительным солнцем…

когда они выползли на берег у фотографа начался истерический хохот и Алиса взяв его под руку поднималась на холм смеясь вместе с ним и говорила ему о волшебстве самогона который они сейчас выпьют закусив горячими киви – и все пройдет.

– ты мне выдрала море волос – говорил фотограф и громко смеялся – а я потерял папины сапоги…

и когда они пришли к костру который уже тихо тлел и хранил запеченные киви во чреве Алиса заметила что камень художницы пуст и самогона с коньяком который они привезли с собой почти не осталось и когда Алиса пошла за водой к роднику оставив фотографа поедающим у костра киви и горелые апельсины и спускаясь по тропинке с бутылками увидела возле родника камень с острыми рельефами на котором животом и лицом вниз лежала обнаженная художница обтекая каменные рельефы своим телом и громко стонала а пьяный и абсолютно одетый архитектор с прекрасной гримасой наслаждения стоя за нею брал ее сзади в анус плавно двигая своими худыми бедрами и левой рукой держа ее за волосы.

и Алиса тихо попятилась и вернулась к костру с пустыми бутылками и сходила в домик на берегу реки за самогоном и вернувшись к костру села на камень и выпила залпом до дна всю бутылку и отмахнулась от киви на ладони спасенного ею фотографа и после лежа на камне в пьяном тумане видела как пришла художница с архитектором и возбужденно и громко говорила фотографу как они медитировали на чистую воду и долго чтобы не замутить родник набирали ее в бутылки а фотограф все так же истерично смеясь рассказывал как они с Алисой тонули.

и потом поздно вечером в мастерской художница на железной кровати отдавалась Алисе и она плакала от счастья и от боли и золотое свечение тела художницы разливалось в оргазме а ночью Алиса работала и рядом с другими телами мысль о художнице не давала покоя и радовала как последний обретенный в муках и таинственный смысл ее адовой жизни.

 

через неделю они встретились чтобы проститься навсегда. на побережье Алиса выгуливала свою таксу после дневного тяжелого сна перед тем как идти за мальчиком в детский сад и художница появилась у моря на своем синем велосипеде:

– я хотела бы ездить по городу голая...

– почему ты не купишь себе машину?

– но тогда придется меньше пить – легче вызывать такси или пользоваться машинами друзей.

– как поживает твой архитектор?

художница катила велосипед по твердому и мокрому песчаному берегу и опустив глаза молчала и потом после долгой нелегкой паузы когда такса Алисы вырвала поводок из рук и помчалась к детям копошащимся в песке – не моргая посмотрела в глаза Алисе:

– ты видела? да? я так и поняла что ты видела…

– зачем ты врешь мне? я сама изменяю тебе каждую ночь с другими телами но все равно люблю только тебя и всегда думаю о тебе. ничего не меняется в моем сердце после работы… кто он тебе? или это тоже твоя работа?

– его бросил мальчик которого он любил… и мне было жаль его тогда… и я была пьяна и обкурена…

Алиса с разворота ударила художницу по лицу и посмотрев на свою красную ладонь сказала:

– я люблю тебя и хочу жить с тобой.

– я приехала чтобы поговорить о важных вещах – художница намочила в море руку и приложила ее к горящей щеке. – ты восхитительная любовница – ничуть не хуже Максима – но тобой пользуется весь город и когда нас видят вместе – это не есть хорошо – об этом мне уже сказал фотограф – я могу лишиться заказов полезных друзей и связей и к тому же я элементарно брезгую.

– а зачем же ты спала со мной раньше?

– не знаю. ты мне была интересна а теперь я не могу себе этого позволить – к тому же ты – мужчина и прекрасно знаешь что я предпочитаю для секса женщин. и никого больше не люблю.

– хорошо. а если я брошу свой грязный бизнес и растворюсь в твоей чистой жизни – буду варить твой любимый рис и есть его с тобой китайскими палочками убирать твою мастерскую натягивать холсты на подрамники стирать наше постельное белье и любить тебя… мы купим машину – у меня уже достаточно денег – и я буду возить тебя пьяную из ночных ресторанов и мы будем спать вместе каждую ночь и все забудут о моем прошлом и я опять стану писать стихи если ты конечно захочешь принять в свою райскую жизнь меня и моего маленького мальчика.

художница даже не видела его никогда.

– нет. ты – мужчина. мне не нужны больше мужчины – ни геи-архитекторы ни мертвые писатели ни проститутки… интересно: у тебя утром не болит член после ночных трудов?

и Алиса больно ударила художницу по другой щеке и художница сев на велосипед сказала что ее ждет к ужину мама и сухо простившись уехала прочь – и от пустынного побережья и от Алисы с ее горькой любовью и от ее веселой замшевой таксы и от чужих детей копошащихся в сером песке.

 

помучившись еще несколько дней Алиса легла в теплую ванну и ножом вскрыла себе вены оставив на подоконнике бессмертный бред ее предсмертной записки и тело ее нашли очень быстро оттого что собака истошно выла сидя на окне – как будто умела читать – и за маленьким мальчиком в детский сад никто не пришел.

 

и потом еще долго – сколько была жива художница – а прожила она длинную жизнь и узнав о смерти Алисы только пожала плечами – среди городских шлюх и богемы ходили страшные легенды о том как молодой двадцатилетний мальчик-проститутка по имени Алиса безответно влюбившись в художницу лишил себя жизни и оставил собаку и ребенка на растерзание неизвестной и беспощадной судьбе.

 

/левая створка раскрытого триптиха/

 

 

Максим

Медведева умерла во сне а Лимонову подарили четырнадцать лет тюрьмы…

и вспомнилось как верностью бредили звуки врываясь в белые ночи пением питерских соловьев живущих в рощах спальных районов с дневным видом на Лахту. когда ночью огни зажигались вдоль трассы – она казалась взлетной. и соловьи все пели пели пели раздирая утро на части и сон занимался любовью с их трелями и в это время машина ее мужа – черная стильная иномарка страны восходящего солнца – стояла у дома в равнодушном ожидании ее тела чтобы отвезти его к людям торгующим трубами.

ты отличный мужик – Максим!.. но у него не было члена. она это знала. и другие женщины это знали – не только его Музы которым он посвящал свою музыку слов. с другими женщинами он спал полупьяный и потом они очень долго звонили и говорили как любят его руки ваяющие тела – его веселое лицо мученика – особенно яркое в свете тяжелого утра – его уши как маленькие гипсовые раковины вбирающие поток звуков из мира – его голову воплощающую их в сказку для мира – его сердце способное еще сострадать силь