Грибы и космос (вассалы и сеньоры)

Худший собеседник –

Мертвая викторианская девочка.

А дальше не смешно.

Лес. Сцена, застывшая во времени. Костер, перед ним – четыре человека. Позади них из леса выходит Человек-С-Корзиной-и- Ножом. В лесу слышится отдаленное пение.

- Кто ты? – спрашивает Человека-С-Корзиной-и-Ножом Третий. – И что ты делаешь ночью в лесу?

- Я путешествую, - отвечает он. – Я лесник. Я путешествую по лесу, чаще всего - в поисках грибов. Если вас, конечно, удовлетворит такой ответ.

Человек-С-Корзиной-и-Ножом подходит ближе к костру и садится рядом с остальными людьми, после чего, не обращая внимания на реакцию остальных (которая, к слову, была абсолютно апатичной), начинает свой героический монолог:

- Вот смотрите - деревья. Сосны, черт бы их побрал. Или ели. Хотя, как дерево может пить?

А вы знаете, что все эти деревья мертвы? Но не потому, что они деревья, это был бы расизм, а потому что и правда погибли. Смотрите - с них даже вся чешуя осыпалась. Ну, не чешуя - черт ее знает, не помню, как она называется. Продолговатая такая, цвет у нее еще как у водорослей, только погуще. Цвет погуще, а не водоросли, конечно. Ну, такой, как раньше говорили - чтоб ложка стояла. Правда так обычно про сметану говорили, или про плов. А вот чтобы про водоросли так говорили - так это я впервые. Запомните, можно сказать при вас только что исторический момент произошел!

 

Знаете что? Вот лет двадцать назад, когда лесник еще жив был, хотя он и сейчас еще жив, только его здесь больше нет, так вот, когда лесник жив был, лет двадцать назад, - о чем я говорил? - ах, да, двадцать лет назад, когда я был жив, а лесник был здесь, и тоже был жив, и Брежнев Леонид Ильич еще не отправился на ту самую знаменитую охоту, во время которой были сняты скандальные кадры вознесения, но это сейчас не важно, а тогда об этом много говорили, двадцать-то лет назад, но сейчас мы об этом не будем, потому что не важно это, а важно что? Что лесник был жив, и я был жив, и Леонид Ильич Брежнев был жив, и шел я ночью мимо вон того озера, которое за кустами находится, оно и сейчас есть, а лесника нет, от него только нож остался. Вот который у меня в руках нож - видите?

Шел я ночью мимо озера. Это лучше записать - это на самом деле очень важно, я об этом хокку сочинил, потому что я до того как в лес уйти культурологом был, а в лес я как раз той же ночью и ушел.

 

"Господи, да когда же это закончится!?"

 

Так вот, шел я ночью через лес, и в небо смотрел. А там - ну как ночью бывает - звезды, точки блестящие, птицы левитируют, самолеты, в них люди, животные, может быть, и во шел я ночью через лес и в небо смотрел.

А ведь Ницше-то наш, Франц Фердинанд, чтоб его, он ведь как говорил? "Иди к женщине и возьми плеть". А я иду себе, в небо смотрю, и думаю, что не к кому мне пойти-то. Нет, ну есть, конечно, женщины-то, я когда культурологом был - в женщинах-то этих толк знал, отбоя от них не было.

Подходит вот ко мне одна и говорит так: "А вы правда марксист?" Я ей отвечаю: "Ну допустим". А она мне такая глазом-то своим левым подмигивает и говорит: "Ну вот смотрите - вы как марксист должны мне дать ответ, но прежде, чем вы дадите мне ответ, я, наверное, должна вам вопрос задать, потому что это положено по логике. А мы с вами ведь люди ученые, так что нам приходится логике подчиняться, хотим мы того или нет. Так вот, скажите мне, как ихтиолог ихтиологу: правда ли, что Энгельс-то наш, Фридрих, упокой господь его душу, когда узнал о том, что его именем улицу назвали, сказал, что Ньютон - индуктивный осел?"

А я смотрю на нее - она в юбке стоит короткой в сугробе, и между юбкой и сугробом такое пространство, что непонятно, где заканчивается юбка и начинается сугроб. Эшеровское пространство между юбкой и сугробом, я его всегда узнаю. А она глазом своим подмигивает. Ну, косил у нее глаз немножечко, конечно. С кем не бывает? Правильно, черепаха.

 

И вот смотрю я на нее, и вспоминаю фразу-то, Энгельса нашего вроде, он ведь как говорил: "Женщина тварь хилая, и потому ненадежная". Правда ведь? Вот он так и говорил. А потом еще говорил: "Все, сегодня же вечером еду к мужу в Саратов". И садился на поезд, и ехал к Марксу, и там они друг другу письма писали голубиные. Небеса. Водоросли. Очки велосипед.

Так вот, о чем я? Ах да, про водоросли.

Стою я значит посреди улицы Фридриха Энгельса, и думаю - дай проверю ее. А то сейчас ведь снегом занесет, и так я ее моральный облик и не познаю. Я ей говорю: "Вот скажи мне, дорогая, какой у нас там второй закон Ньютона?"

"Бытие определяет сознание", - отвечает она мне и улыбается во все свои 16 зубов.

 

Почему 16?

А она неполноценная была. Все говорила "ищу свою половинку", говорила вот так. Ну вот черт ее знает, может у нее и хромосом в два раза меньше было. Хромосомы это ведь какая штука - больше плохо, хорошо плохо, много - тоже не очень хорошо, и пойди их поровну подели. А как их поделить, когда их даже рассмотреть толком невозможно? Эпидермис голубей.

Так вот, я ей говорю: "Так какой у нас там второй закон Ньютона?"

И она мне отвечает: "Бытие определяет сознание". И ухмыляется.

И так мне обидно стало за всю нашу Русь, за творческую интеллигенцию, за тысячелетия угнетения моллюсков, за психоз, за мать-одиночку, за образ отца в стихах Есенина, за Мейерхольда с его боярами - за всю нашу с вами экзистенцию, короче, что я ей и сказал: "Будь ты проклята! Ты квантовую механику предала!". Разочаровался я, в общем. Прямо как Троцкий в мировой революции.

А она мне отвечает: «Ладно, будь по-твоему. Только помни, что я как атом – везде и нигде».

Вот такие и были ее последние слова. Тут-то ее снегом и засыпало.

Все засыпало, и природа тоже. Осень ведь была. Затяжная такая, прямо по-пушкински. И она стояла, как Татьяна, как Катерина у Островского, все руки воздевала. Но я человек гордый, серпентолог все таки. Ушел я. Ушел и все.

 

А в ту ночь шел я вдоль озера, там еще потом говорили, что девочка в болото упала, но это будет через двадцать лет, а тогда вас еще не было. Шел я вдоль озера и в небо смотрел. А небо такое, ну как бы это сказать, неравномерное - вот как кисель, колышется себе, будто дышит, как рябь по воде, в пруду, где Лиза утонула. Ну это не тот пруд, конечно, хотя и тут топиться можно, я проверял - водоросли густые, прямо что ложка стоит.

Ох, трепет.

 

Так вот. Смотрю я на небо, а там звезды. Как обычно. И вот я смотрю на небо, и всплывает у меня в голове фраза Тупака нашего Шакура: "Если долго смотреть в бездну - бездна посмотрит на тебя". Великая фраза, прельстивая.

 

И сел я в воду, водорослями обмотался, и думаю - вот я уважаемый человек, ихтиолог, сижу я ночью в болоте, водорослями обмотавшись - чего мне не хватает?

И стал я перебирать в уме, чего мне не хватает?

Водоросли на голове есть, зад в болоте, прямо как положено чекисту, я обнимаю лосося, все как в нуарном фильме, разве что чайки не хватает, или хотя бы совы. Жизнь дала трещину? Ничуть, всего лишь увеличилась безжалостная энтропия.

И вот сидел я в озере, и смотрел на небо, и понял, чего не достает моей жизни.

Грибов. Мне не хватает грибов.

И этому миру тоже не хватает грибов.

Грибов и космоса.

 

Вот сижу я, уважаемый человек, социолог, ночью в болоте, водорослями обмотавшись, сазана обнимаю, бобром подпершись, и смотрю в звездную бездну.

И чем больше смотрю - тем больше понимаю, что космосу-то тоже не хватает грибов. Их там мало, слишком мало!

Космосу грибов не хватает, мне грибов не хватает – у нас есть много общего, значит, космос – это я?

Вот представьте себе - были бы в космосе грибы, огромные, добрые и справедливые, которые летали бы в безграничной пустоте, и несли бы добро и радость от планеты к планете. Подберезовики, белые, опята кустистые, мухоморы, грузди, не к ночи будь помянуты, и - вершина всего сущего, царь экзистенции - чайный гриб!

Я как подумал про чайный гриб - так почувствовал, что по щекам что-то мокрое потекло. Ну все, думаю, понеслось. И правда, руку поднял, от сердца к солнцу, как в старые добрые времена, пощупал – ну точно, потекло с водорослей на голове. Господь миловал!

И вот подумал я - а каким грибом был бы я, если бы я мог бороздить просторы вселенной? И вспомнилась мне та профурсетка, с которой я за марксизм обсуждение имел, и фраза ее про бытие и сознание, и вот стоило мне только об этом подумать, как я понял, что я был бы чайным грибом.

И вот смотрел я в небо, сидя в болоте, и обернувшись водорослями, а в небе звезды, как пшено, и думал о том, как же это, наверное, здорово – плыть по безвоздушному пространству чайным грибом – свободным, легким, покрытосеменным, и содрогаться в полете, как пачка у балерины.

Смотрел я на небо, думал об экзистенции – и понял, что я и сейчас живу так, как жил бы чайным грибом – свободно и легко.

И я понял, что я – чайный гриб. И всегда был им.

Да, я всегда был о себе очень хорошего мнения.

 

Замечтался я. Потом почувствовал, что похолодало. Решил я согреться, взял грабли, воткнул их в почву, померял два катета - мать честная! - пятнадцать!

А потом глаза поднял, смотрю - небо-то, небо наше, небо славян таки, оказалось в зеркальном отображении - я надеюсь, вам не нужно объяснять, что это значит.

И решил я - все, точка, последняя капля. Не буду больше каллиграфией заниматься - пойду грибы собирать. И ушел я грибы собирать. Слава Древним!

 

Потом хорошо было. Двадцать лет хорошо. А потом что-то изменилось. Я посмотрел и понял - деревья посыпались. Как звездные орехи, которые однажды осыпались на улицы Дублина с неистовой силою.

А все почему? Раньше ведь тут лесник был. Строгий мужик, но справедливый. В медвежьей шкуре ходил. А потом не стало его. Взяли его живым на небо.

Кто? Как кто - космополипы, конечно. Вознесся, улетел - нет больше лесника. Потому и деревья теперь посыпались - точно так же, как однажды в Минске на улицы звездная гниль падала.

И теперь я вместо того, чтобы собирать грибы, вынужден собирать печенье, которое рассыпала Аннушка.

 

Вы кстати зря здесь со своим костром расселись. Ведь как лесника не стало в этом лесу буддисты-буденновцы поселились. И теперь они каждую ночь выходят из темноты и неосознанно надругаются над всеми, кого встретят.

Никто не спасется.

Вот до чего доводит увлечение экзистенциальной философией.

Вы думаете, что я грибник? Вы думаете, что я лесник?

Вы думаете, что я просто сумасшедший, который ходит ночами по лесу?

Нет, нет и нет. Я не грибник, я не лесник, я не сумасшедший.

Я – Рыцарь.

Рыцарь Абстрактного Образа, и я говорю это все именно как Рыцарь.

Рыцарь Абстрактного Образа.

 

 

Жимолость и тряпки

Наказывая рыбой,
подумай о ней:
чем она провинилась?

Комната, где продолжается лекция обо всем. Номера на студентах перемешались, но их по-прежнему 14. На столе стоят часы, которые показывают 4.25. На экране за спиной профессора застыл последний кадр видео, где изображен Рыцарь Абстрактного образа.

Профессор: О чем нам может рассказать видео, которое мы только что посмотрели?

Студент#6: Оно символизирует ниспосланность насилия. Ненависть порождает ненависть. Эти люди в лесу разговаривали о ненависти к миру, и ненависть к миру материализовалась в человека с ножом.

Профессор: А вы уверены, что это человек с ножом?

Студент#8: Но у него ведь есть нож!

Профессор: А вы уверены? Быть может, нет ни ножа, ни человека?

Студент#2: А что же есть?

Профессор: Страх? Страх перед окружающим миром, который трансформируется в эскапизм? Подсознательный поиск защиты внутри вымысла.

Студент#7: Но ведь такой страх все равно основан на ненависти.

Профессор: Не обязательно.

Я думаю, о страхе мы можем узнать многое из сборника порнографических хокку Троцкого. Кто может рассказать о нем?

Аудитория озадачена.

Профессор: Вы все - овощи. Мы уже восемь часов разговариваем с вами о том, о чем мы с вами разговариваем, но вы так и не поняли, о чем мы с вами разговариваем.

Студент #1: Мы ничего не поняли, потому что вы говорите полную чушь. Еще немного - и я повешусь только для того, чтобы не слушать больше ваш бред.

Профессор (не обращая внимания на его слова): Так вот, порнографические хокку Троцкого. Итак, скажите мне, о чем говорится в этом хокку.

Твои длинные рыжие волосы
и вплетенная в них трава,
и была у нас в телевизоре
говорящая голова.

Ты любила ванильный кофе,
а я – ночь и ловить окуней.
Это длилось, пока я не понял:
Ты вся состоишь из теней.

Я пытался поставить свечи,
я пытался разжечь костер.
Ты принесла мне говяжью печень,
и кривой проржавелый топор.

Голова неразборчиво бормотала,
ты смеялась над моей бородой,
А в этот момент от причала
поднимался отряд за мной.

Кто может прокомментировать это хокку?

Студент #14: Оно наполнено метафорами.

Профессор: Например?

Студент #14: Рыжие волосы символизируют огонь мировой революции?

Профессор: А только ли?

Студентка #9: Они рыжие, как листья в октябре. А Ленин был проводником Октября.

Профессор: А только ли листья? Может речь все-таки идет о волосах? У кого бывают рыжие волосы?

Студент #3: У ирландцев... А еще у клоунов... И у тех, у кого нет души.

Профессор: Только ли? А вы знаете, что Конфуций сказал однажды: "Рыжий волос - огонь в штанах"? Что вы можете сказать о говорящей голове?

Студент #2: Несомненно, это Ленин.

Профессор: Чем вы можете обосновать это?

Студент #8: Памятник Ленину в Улан-Удэ выполнен в форме пятиметровой головы.

Профессор: Вот это и будет вашей темой. Начинайте прямо сейчас.

Студент #8 встает и выходит из кабинета с выражением полного отчаяния на лице. Все провожают его взглядом. Камера показывает висящие над дверью часы - они показывают 4.25.

Студент #10 (испуганным шепотом): Мы в школе Ленина ели. Его бюст был белого цвета.
Кто -то поцеловал его в лоб и почувствовал сладость. Сказал другим и каждый его лизнул. Вылит из сахара с пудрой. Со временем отгрызли весь зад. Потом отгрызли темя и окончательно он исчез, кто-то забрал домой на варенье.

Профессор: Говорят, где-то в мире есть чудотворящий бюстик Маркса, который вовсе и не бюстик Маркса, а ключ. Как вы думаете, какую дверь может открыть бюстик Маркса?

Студент #2: Невидимую и неосязаемую?

Профессор: Совершенно верно.

Студент №6: Я помню. Я помню, много-много лет назад, когда мы сидели в темном лесу, я слышал историю - и это именно та же история, которая изложена в этом хокку. Это история Семена Михайловича Буденного.

Внезапно в комнате гаснет свет.

12. Арктическая истерия 1964: профессор Сатанович меняет следы отца на рассудок и становится обладателем Древнего Артефакта, благодаря которому познание экзистенции становится неминуемым, а рекрут продолжают покупать, латышские крестьяне и крестьянки, взбунтовавшись, крокодил, и лиловая бездна.
Глава, в которой могло бы описываться легендарное убийство, и события, приведшие к этому убийству, однако здесь описывается Нечто Иное.

 

Здесь хокку не будет –

Нет того, которое бы подошло

Этому случаю.

 

В холодной арктической пустоте легендарная экспедиция профессора Сатановича, потеряв счет дням, пробирается сквозь холодную тьму.
Профессор Сатанович ориентируется по камню с клеймом Замулы, используя его как астролябию.

Тарас: Профессор, мы идем уже 24 дня! Может быть, мы идем не в ту сторону? Ведь не меняется ничего - все такое же темное и одинаково синее, а вокруг - пустота. Может быть, ваш камень не работает?

Сатанович: Не говори глупостей, Тарас. Этот камень не может не работать - это же камень с клеймом Замулы.

Тарас: Ну тогда может быть вы как-нибудь неправильно его используете? Может быть, нужно с ним что-нибудь сделать - ударить или потереть, например?

Сатанович: хмм.. А вдруг и правда?

Профессор Сатанович шлепает камень. Камень в ответ начинает светиться фиолетовым светом.

Сатанович: Тарас, ты видел это!? Это чудо!

Сатанович трет камень, и он начинает светиться еще сильнее.

Внезапно посреди пустоты появляется огромная голая человеческая нога. Из пустоты слышится неземной голос: "Три усерднее!"

Сатанович трет камень сильнее, и к фиолетовому лучу прибавляется синий, голубой, желтый, ну и так далее. Камень с клеймом Замулы внезапно испускает радугу, которая бьет далеко вперед, в арктическую темноту.

Флюродрос: О, Древние! Это же ПинкФлойд!

Сатанович продолжает тереть камень, и радуга становится все ярче и ярче. Тарас напряженно вглядывается в ту сторону, куда светит радуга.

Тарас: Профессор, там кажется что-то есть. Какие-то светлые пятна, присмотритесь.

Сатанович всматривается в темноту.

Сатанович (оживленно): Там что-то есть! Там правда что-то есть, и оно светится!

Профессор Сатанович бежит в темноту, продолжая тереть камень с клеймом Замулы. Все бегут следом за ним. Внезапно впереди показывается город, окруженный высокой стеной, из-за которой торчат треугольные крыши. Стена города светится фиолетовым, а за стеной виден океан из разных цветов и оттенков.

Увидев город, Сатанович останавливается.

- О, преподобные тефтели! – кричит он исступленно, - О, всесветлая лапша! Это же Трансценденталь! Мы нашли ее!

Профессор Сатанович падает на колени и бьется лицом об землю. Все остальные следуют его примеру. Впереди виднеется город, окруженный высокой стеной, из-за которой торчат треугольные крыши. Стена города светится фиолетовым, а за стеной виден океан из разных цветов и оттенков.

Внезапно со стороны города появляются пятеро героических людей. Четверо из них одеты в кольчуги, а на головах у них - германские шлемы первой мировой войны, с пиками. Пятый одет как моряк из мультика "Голубой Щенок", у него на голове шляпа с огромным пером, что символизирует его господствующее положение. Они подходят к группе бьющихся лицом об землю, и смотрят на них с интересом. Но те продолжают свое сомнительное дело. Это длится довольно долго, пока главный героический мужик не выходит вперед и говорит:

- Кто ты, изогнувшийся?

Сатанович от неожиданности подпрыгивает, и выпрямляется, подняв вверх правую руку.

- Я профессор Мак Семенович Сатанович, - отвечает он, - а это мои спутники жизни. Мы шли восемнадцать дней сквозь метель, сражаясь с обезумевшими от страха пингвинами, а теперь славим нашу массовую галлюцинацию. Возможно, мы уже замерзли, и это - лишь предсмертные видения, которые порождает окоченевающий мозг.

Героический мужик в шляпе смотрит на него оценивающе, с заинтересованностью и хитростью, и говорит:

- Я рад, что ты не космический гриб. В наших краях их не любят. Я Коркодий, главарь почтенных стражников Трансцендентали, а это мои стражники. Как ты попал сюда, и какой ветер принес тебя?

- Я пришел сюда по следу своего отца, профессора С. С. Сатановича, - отвечает Мак Семенович с должным почтением. - Много лет назад ему явился Один, и он отправился в Арктическую экспедицию, и я не знал зачем. Я отправился искать своего отца, ибо хотел узнать, что сказал ему Один, но теперь, кажется, я нашел Трансценденталь. И я не знаю, какой ветер принес меня, и был ли это попутный ветер, но возможно, он был именно попутным, ведь я пришел сюда, а не в какой-нибудь Воронеж, и он привел меня, хотя мог принести и более кошмарные вещи - например, мертвую курицу.

- Ты достоин и добился, - жеманно кланяется Коркодий. - Приветствую тебя, добрый человек! Если тебе кажется, что ты нашел Трансценденталь, значит, я полагаю, тебе не нужно объяснять, что такое Трансценденталь?
Трансценденталь - это бывшая столица Кальмарского Каганата, где правил, правит и будет править великий и единственный царь Ебалай Непознаваемый. Раньше Трансценденталь была материальна, но теперь в нее можно попасть только основательно расширив сознание. Некоторые ради этого просто ложатся спать, другие отчаянно бьются головой об стену, третьи - пытаются наладить кармическую связь с портретом Че Гевары, но ты выбрал самый простой вариант - шел 18 дней свкозь метель, сражаясь с обезумевшими от ужаса пингвинами. Так мог поступить только Уважаемый Человек. Приветствую тебя в Трансцендентали!

- Так значит мне можно войти, а они могут перестать биться головами об землю.

- Именно! Ты можешь войти, и они могут войти, если не боятся, что их рассудок и честь могут быть подвержены неконтролируемым изменениям.

Все медленно, торжественно, цинично и беспощадно идут по азимуту в сторону города. Они медленно растворяются в темноте, также как сахар иногда растворяется в чашке кофе (а иногда, наоборот, возносится в небеса, одним лишь своим видом символизируя страшнейший из расистских лозунгов), а тем временем в одной из возможных реальностей над ледяной пустыней встает солнце, и птица бьется об рогули в предрассветных конвульсирующих сумерках наполовину вымершей башкирской деревни, а в другой возможной реальности медведь ложится умирать, осознавая, что он не сможет пережить зиму, которая обещает быть столь морозной, что птицы будут падать на лету. Однако, жизнь куда проще, чем перегруженное арахисом печенье, каменный уголь, бочка с лососями, каменный плен и сегрегация.

Чем дальше они уходят – тем больше кажется, что они просто тают в пустоте, и вскоре на том месте, где только что профессор Сатанович и его спутники жизни совершали молебен во славу своей массовой галлюцинации, становится видно нечто большее, чем перегруженное деепричастными оборотами предложение, один лишь факт существования которого может огорчить сторонников карательной лингвистики – на месте беспримерного кощунства сначала видна сияющая темнота, по которой вдаль уходят силуэты, а потом вместо нее начинает проявляться, как проявляется иногда на кухонных стенах портрет Троцкого, другая картина - ночь, лес, дорога.