Арктическая истерия 1964: Легендарная Экспедиция Сатановича

Что-то большее, чем воробей,
В мое постучало окно,
И вечер перестал быть томным.

1964 год, полярная ночь.
Славные своей унылостью нейтральные воды. Море, усеянное крупными глыбами льда. Сквозь нейтральные воды с трудом продирается буксир, за штурвалом которого стоит Флюродрос Барбарисович Бурзум. На носу буксира с примерзшей к руке подзорной трубой стоит профессор Сатанович. Рядом с ним лежит, растянувшись на палубе, Тарас Ламантин, а вокруг расселись, как бестолковые утки, 14 пугающих пассивностью ассистентов.

Флюродрос: Мы плывем уже много дней. Мне надоело ориентироваться по звездам. Далеко ли берег?

Профессор Сатанович: Тебе надоело ориентироваться по звездам? Но как же ты ориентировался раньше, когда охотился на кальмаров?

Флюродрос: Когда я охотился на кальмаров, я просто плыл непонятно куда, пока не находил кальмара. И тогда я начинал на него охотиться. Иногда это был долгий и страшный бой! Так было и в последний раз, когда мы встретили Гигантского Кальмара, с которым мы бились три месяца без сна и отдыха - тогда пала моя команда. Ох, это было беспощадное время! (мечтательно).

Лежащий на полу Тарас Ламантин начинает биться головой об палубу.

Профессор Сатанович: Прекрати это, Флюродрос! Я слышал эту историю уже 42 раза - неужели ты хочешь убить моего ассистента? Посмотри на него - у него уже судороги начались.

Флюродрос (хрипит, как пират): Твой ассистент скумбрия. Он ничего не понимает в морских историях! Вот то ли дело моя команда, которая вся пала в битве с Гигантским Кальмаром. Ох, это было беспощадное время!

Профессор Сатанович: Прекрати это сейчас же, иначе отправишься вслед за своей командой!

Тарас: Ох!

Сатанович: Скажи лучше, где вы встретили этого кальмара? Ты обещал показать мне это место, чтобы мы могли разбить там лагерь. Если в чреве кальмара были рукописи моего отца, значит и мой отец мог быть в его чреве, а если мой отец был в чреве этого кальмара, а кальмар лежал на одном и том же месте, ибо всем известно, что кальмары слишком ленивы для того, чтобы жить, то это значит, что мой отец должен был быть там, где ты встретил кальмара. Странно, что ты не встретил моего отца!
Ты понял меня?

Флюродрос: А ты сам себя понял?

Сатанович: Кто учил тебя отвечать вопросом на вопрос?

Флюродрос: Твой отец. (пауза) Ты знаешь, как он выглядел?

Сатанович: Нет, он пропал задолго до моего рождения.

Флюродрос напряженно всматривается в темную даль.

Тарас: Профессор, а если вы не знаете, как выглядел ваш отец, а его записи нашли в чреве кальмара, то может быть ваш отец был кальмаром?

Сатанович задумывается.

Сатанович: Знаешь, Тарас, я никогда не смотрел на это с такой стороны. А у тебя есть планы на сегодняшний вечер?

Посреди палубы появляется огромная голая человеческая нога. Из пустоты слышится неземной голос: "Три усерднее!"
Один из статистов резко вскакивает и с криком “Земля! Земля!” бросается за борт. Слышен плеск воды и улюлюкание.

Сатанович (смотрит в подзорную трубу): хмм... И правда земля!

Флюродрос: Это не земля, а лед. Именно там, впереди, мы и встретили Гигантского Кальмара.

Сатанович: Так чего же мы медлим?

Флюродрос: (флегматично) А черт его знает... (оживляется) Свистать всех вверх! Ложись в дрейф! На правую руку! Вздерни!

Флюродрос приходит в неистовство и начинает прыгать на палубе.
Буксир приближается к берегу.

Арктика, огромная глыба льда, к которой пристал буксир. Посреди глыбы льда лежит Гигантский Кальмар. Он не дышит, ибо всем известно, что гигантские кальмары слишком ленивы, чтобы дышать.

Сатанович: Флюродрос Барбарисович, это тот самый кальмар?

Флюродрос: Да, тот самый. Как видите, время его не пощадило - он лежит на этом месте неподвижно уже год, и за это время ниразу не пошевелился, и даже не дышит.

Сатанович с завистью смотрит на кальмара, потом достает из сумки тетрадь и принимается ее листать. Все смотрят на него с надеждой.

Сатанович (махает рукой в сторону): Нам туда.

Флюродрос: Куда?

Сатанович: Туда, куда я только что показал.

Флюродрос: А куда ты только что показал?

Сатанович: Туда!

Флюродрос: Но ведь там ничего нет!

Сатанович: Откуда ты это знаешь?

Флюродрос: Я это вижу! Там пустота, темнота и ничего нет!

Сатанович: Я вижу то же самое. Это не похоже на Арктику. Но мы здесь, и мы плыли в Арктику - значит, это Арктика. О, унылый край, полный печали и бесперспективности! Ты вызываешь в моем сердце картины моей родины, и потому ты мне противен!

Тарас: А может быть мы сбились с пути? Я думал, что в Арктике смертоубийственный мороз, а здесь совсем не холодно, и не тепло. Здесь вообще никак.

Сатанович: Как мы могли сбиться с пути? Я же профессор!

Тарас: Но ты же профессор искусствоведения!

Сатанович: И что из этого? Ты никак ставишь под сомнение мои интеллектуальные способности?! Нет пути!

Флюродрос: Вот именно что нет! Нет пути! Тут есть только сияющая темнота и огромный мертвый кальмар! Мне страшно, Мак Семенович! Зачем ты притащил меня сюда!

Сатанович: Ты сам был за штурвалом, и значит это ты завел нас сюда! Ты во всем виноват, ты! Если бы не ты и порнографические хокку Троцкого, я бы сейчас сидел в своем кабинете в Ленинграде и обжирался бы печеньем! Но благодаря тебе и твоим скандальным кадрам вознесения мы были вынуждены потратить кучу времени на то, чтобы увидеть дохлого кальмара! Где мой отец!?

Флюродрос: А я откуда знаю!? Я его не видел! Я видел только его чертову книгу!

Сатанович: Ты лжешь! Ты убил его и съел, потому что так принято в вашем кошмарном обществе охотников на кальмаров с ярко выраженной нетрадиционной ориентацией! Ты убил моего отца!

Флюродрос: Да я не видел твоего отца!

Тарас: Да тише вы! Пока вы кричали, один из ассистентов повесился.

Все смотрят на толпу ассистентов. Один из них стоит на голове. Среди статистов проходит испуганный шепот.

Флюродрос: О, великий Пазузу!

Сатанович: Мне кажется, нам надо двигаться. А то если будем продолжать на месте и созерцать мертвого кальмара, остальные перевешаются.

Один из ассистентов: Нет, мы будем няшками! Мы не будем вешаться.
Сатанович: Почему это?

Ассистент: Нам интересно, чем все закончится. И к тому же, этот человек (показывает на стоящего на голове ассистента) изначально был неприспособлен к жизни. Посмотрите только на него! У него же теплые клетчатые лосины, а всем известно, что это очень, очень дурной знак.
И к тому же, он повесился не потому, что мы стоим на месте, а потому, что он вспомнил, что раньше рассказывали, что в христианском раю люди вечность созерцают сидящего на троне бога, а так как мы провели неизвестно сколько времени, глядя на мертвого кальмара, он решил, что этот мертвый кальмар и есть христианский бог, и повесился, потому что ему показалось, что он в раю, а он меньше всего хотел бы попасть в рай.

Сатанович: Ох, как все сложно-то!

Ассистент: Ну еще бы!

Сатанович: А зачем вообще ты мне это рассказываешь?

Ассистент: Чтобы рассказывать. Мне показалось, что это довольно трагичная история.

Сатанович: Нет, это не трагичная история. Я расскажу тебе трагичную историю. Однажды я встретил женщину. Она была так же красива, как мой дедушка Магнус. Мы сразу же поженились. Но после первой мрачной ночи я сбежал от нее. Знаешь почему?

Ассистент: Нет.

Сатанович: Я думал, что это был парень. Понял?

Ассистент: Нет.

Сатанович: И никогда не поймешь. Но твой ход мыслей мне нравится. Несмотря на это, ты ничего никогда не поймешь, и умрешь в коммунальной квартире в Воронеже! (садится на землю и начинает плакать, уткнувшись ладонями в лицо)

Тарас: Мак Семенович, а может мы таки начнем двигаться? А то стоя рядом с этим огромным мертвым кальмаром я чувствую себя как на Красной площади - знаете ли, не самые приятные ощущения.

Сатанович: Да, да... Давно пора...
Экспедиция начинает двигаться сквозь арктическую пустоту. Пока двигаются, они поют песню “А где будешь ты, когда восстанет удмуртский король”. Поют тягуче, заунывно и с трагическим придыханием - так, как пели когда-то бурлаки на Волге.

Это длится долго, но не так долго, чтобы вызвать отчаяния. Скорее это похоже на песню, которой можно измерять или изменять расстояние - она не такая короткая, чтобы быстро закончиться, но и не такая длинная, чтобы надоесть.

Внезапно Сатанович останавливается.

Сатанович: Тише! Мне кажется, рядом кто-то есть.

Из темноты выходит Властитель Безумных Пингвинов. Рядом с ним гордо вышагивает Творобушек.

Сатанович (прикрывая глаза рукой): Кто ты, изогнувшийся?

Властитель Безумных Пингвинов: Я властитель безумных пингвинов.

Сатанович: Справедливый ответ. А что делаешь ты в этом безблагодатном краю?

Властитель Безумных Пингвинов (с достоинством): Я властвую безумными пингвинами, как следует из моего имени. И иногда живу.

Сатанович: Как ты можешь здесь жить, когда этот край сочится отчаянием также, как и моя историческая родина?

Властитель Безумных Пингвинов: Иногда люди живут и в менее преспособленных для этого местах. Я много путешествую по стране, рекламируя мои взрывные устройства, и я видел многие места, где царит большее отчаяние, чем в этом месте, состоящем из пустоты и сияющей тымы.
Иногда люди могут жить в самых неожиданных местах. Где, например, гарантия, что внутри тебя не живет какая-нибудь Тролезина Эдуардовна из Ижевска?

Сатанович: Ты мудр не по годам, Властитель Безумных Пингвинов. Ты мудр и справедлив, как Троцкий до встречи с ледоколом. А кто твой спутник?

Властитель Безумных Пингвинов: Это Творобушек. Я создал его из творога и отчаяния.

Флюродрос: Творобушек? Что за нелепая тварь?! (смеется)

Властитель Безумных Пингвинов: Не смейся над ним, убогий моряк! Ты не знаешь, как тяжело ему - хотел бы я посмотреть на тебя, если бы ты был создан из творога и отчаяния - я уверен, тогда мир не знал бы более нелепой твари, чем ты.

Творобушек: Между прочим, вы меня обидели. Очень обидели. Если бы я не был смертельно ленив, я вызвал бы вас на дуэль. Но вместо этого я просто буду вас тихо ненавидеть и искренне желать вам смерти.

Флюродрос: (смущенно) Простите, я не знал...

Творобушек: Что ты не знал!? Ты не знал, что сказочную тварь обидеть куда проще, чем выдумать? Ты думал, что то, что я создан из творога и отчаяния, делает меня хуже, чем ты!? А ты слышал про Дюймовочку!? Ты слышал про нее!? А ты знаешь, что она умерла!? Знаешь, почему? Кто-то, какой-то такой же как ты урод, сказал ей однажды, что она весит слишком много для своего роста. Всего лишь! Но этого хватило, чтобы Дюймовочка впала в депрессию. Никто не мог поддержать ее, потому что всем кажется, что раз она сказочная тварь, то она должна постоянно радоваться. А у нее трагедия! Трагедия, понимаешь!? И она порезала себе вены, потому что не смогла пережить такой обиды! Если бы не такие, как ты, то Дюймовочка была бы жива!

(плачет и тычется носом в плечо Властителя Безумных Пингвинов).

Сатанович (вежливо): Простите его, пожалуйста, он всего лишь невежественный моряк.

Властитель Безумных Пингвинов: Моряк? Это не оправдание. Я знал моряка по имени Олаф, и он был Уважаемый Человек. Таких, как твой спутник, надо топить, как топят молоко или сыр.

Сатанович (заинтересованно): Олаф?

Властитель Безумных Пингвинов: Да, Олаф. Не то, что ты, говно на лопате. Олаф был рулевым на знаменитой барже “Плавучий Ужас”. Он добился! Ты знаешь его?

Сатанович: Нет, но я читал о нем в дневнике своего отца.

Властитель Безумных Пингвинов: В дневнике твоего отца? А кем был твой отец?

Сатанович: Мой отец был в первую очередь моим отцом, его звали Семен Синбадович, а еще он был профессором, как и я, только более злобным. Однажды он повстречал Одина, а потом отправился в Арктическую Экспедицию. Это было задолго до моего рождения, и я никогда его не видел. Но недавно этот мерзкий Флюродрос Барбарисович Бурзум, которого уже 15 минут проклинает ваша канарейка, принес мне дневник моего отца, который он нашел в чреве убитого им в неравном бою Гигантского Кальмара, и я немедленно отправился на поиски отца. Я шел 18 дней сквозь метель, сражаясь с обезумевшими от ужаса пингвинами, и теперь я пришел сюда, и рассказываю это вам, а вы тут сидите и чай пьете.

Властитель Безумных Пингвинов: Так что же ты сразу не сказал, что ты из рода С. С. Сатановича!?

Сатанович: Я думаю, что это было бы как минимум странно. Вы знаете моего отца?

Властитель Безумных Пингвинов: Я не то чтобы знаю твоего отца, я.. (внезапно замолкает и неподвижно смотрит вдаль)

Все некоторое время смотрят молча на Властителя Безумных Пингвинов.

Сатанович: Что “вы”? Скажите же? Вы - мой отец?

Творобушек: Нет. Он умер.

Сатанович: Как умер!? Кто умер? Мой отец умер?!

Творобушек: Нет, ОН умер.

Сатанович: Как умер!? Вот прямо так взял и умер!?

Творобушек: Да, вот прямо так взял и умер. С ним такое бывает иногда. Со всеми такое бывает, но с ним такое бывает особенно часто.

Сатанович: Черт побери! Сотня проклятий мне под хвост! Я шел 18 дней сквозь метель, сражаясь с обезумевшими от страха пингвинами, и стоило мне только найти человека, который знал что-то о моем отце, как он умер!? Это несправедливо!!! Несправедливо!!! Нееет!

Творобушек: Прекрати ныть, здесь ты этим никого не удивишь.

Сатанович: Но я ведь теперь никогда не найду отца!

Творобушек: Найдешь. Перед тем, как умереть, Он хотел сказать тебе, что твой отец оставил нам на сохранение один Артефакт. Он просил отдать его тебе, когда ты придешь, потому что твой отец знал, что ты придешь, потому что ты не сможешь устоять перед историей, главный герой которой - гигантский кальмар с ярко выраженной нетрадиционной ориентацией.

Творобушек протягивает Сатановичу камень с клеймом Замулы.

Сатанович: Что это за дрянь?

Творобушек: Это камень с клеймом Замулы. С его помощью ты найдешь дорогу в Трансценденталь, куда ушел твой отец.

Сатанович: Так это все правда!? Мой отец на самом деле существовал?!

Творобушек: Да. Также как и существовала Трансценденталь, куда он ушел.

Сатанович долго счастливо орет на манер мужика из видео “Язь - рыба моей мечты”. Творобушек тем временем исчезает.

 

Туризм и сегрегация

Я спросил: «Каково это –
быть внутри бороды?»
«Проверь» - ответили мне зловеще.

Ночь. Лес из сосен и елей.
Горит костер, пред ним на бревнах
сидят четыре человека.
Похожие друг на друга.

И первый из них говорит:

- Раньше я ненавидел вторники. Потому что они наступали после понедельников. Понедельники я, впрочем, тоже ненавидел. По этому вторникам доставалась уже двойная доза ненависти. Четвергам тоже было нехорошо – им доставалась ненависть, скопленная за прошлые четыре дня. А ведь впереди были еще три дня!
Когда-то давно я думал, что в ночь с понедельника на воскресенье происходит что-то магическое, что заставляет всю накопленную за неделю ненависть куда-то исчезать. Однажды я решил посмотреть, как одна неделя сменяет другую. Я дождался рассвета понедельника, но так ничего и не увидел.
Рассветы, кстати, я тоже ненавидел.
Окна комнаты, в которой я жил, выходили на запад, и по этому я не мог видеть, как восходит солнце. Вместо этого мне было видно только как небо светлеет, из темно-синего становится грязным, светло-серым, как кофе, в который добавили молоко. В рамке из многоэтажных домов оно смотрелось уродливым и пугающим, как манная каша или порванная подушка.
Сетка из проводов, перекинутых с дома на дом, кажется, существовала лишь для того, чтобы в ней запутывались взгляды тех, кто пытается следить за убегающими облаками – точно так же, как путаются в сетях рыболовов глупые рыбы. Путаются и потом задыхаются на берегу, истошно раздувая жабры, выпучивая глаза и раскрывая рот в беззвучном крике.
Однажды я шел через рынок. На этом рынке был рыбный ряд. Я шел и смотрел по сторонам. А на меня с каждого лотка смотрели сотни мутных глаз – глаз мертвых рыб, мертвых рыб с раскрытыми в беззвучном крике ртами. И мне казалось, что я слышал этот крик, что им был пропитан воздух, и что крик этот поднимался вверх, к небу, и его отражала рыболовная сеть из проводов, перекинутых с крыши на крышу.
Однажды я видел рыб, вмерзших в лед. Я шел мимо небольшого пруда. Это была крошечная лужа, заполненная водой и со всех сторон окруженная серыми бетонными блоками.
Поздней осенью я проходил мимо нее. Уже очень похолодало, и крошечная лужа уже промерзла до дна, но снега еще не было. Я проходил мимо пруда, и увидел в воде какие-то странные предметы. Я решил подойти ближе и посмотреть, что это. «Вдруг утопленник?», - подумал я. Я подошел к пруду и увидел, что это рыбы. Они вмерзли в лед, и из ледяного плена смотрят на меня десятками пустых глаз. Я развернулся и побежал. Я бежал долго, и еще долго мне казалось, что эти глаза все еще смотрят на меня.

Берет с земли палку и ворошит угли в костре. Из костра вылетают искры, которые гаснут, поднимаясь вверх.

Ночь. Лес из сосен и елей.
Горит костер, пред ним на бревнах
сидят четыре человека.
Похожие как на подбор.

Четвертый спрашивает: А что было потом?

- Я много читал о чужих приключениях, - говорит второй таким тоном, будто он – Ленин, который вещает с трибуны, как будто не замечая нарастающей овации, только без овации, и Лениным не являясь. - Я читал о путешествиях в земли, такие далекие и странные, что одна лишь мысль о них кажется пугающей. Я читал о путешествиях в земли, которых и вовсе нет нигде, кроме воображения. И иногда все эти земли казались мне более реальным, чем то, что меня окружает. Стены, окно и дома за окном – все таяло, и перед моими глазами открывался чудесный новый мир. Где за стеной дома – обрыв, под которым шумит море, и соленые брызги иногда залетают в открытое окно, как мухи, а во время штормов кажется, будто дом мой вот-вот смоет в море. Где не гаснет мое карманное солнце, где вечно цветет сирень. Где в облаках плещутся огромные синие киты.
Где не нужно никуда торопиться, и невозможно никуда опоздать.
Я возвращался туда снова и снова – каждой ночью чудесный мир открывал для меня свои двери.

Четвертый спрашивает: А что было потом?

А потом я проснулся.

Второй берет с земли палку и начинает ворошить угли в костре. Из костра вылетают искры, которые гаснут, поднимаясь вверх.

Ночь. Лес из сосен и елей.
Горит костер, пред ним на бревнах
осталось трое человек,
по-прежнему похожих друг на друга.

И третий говорит:

- Я ненавидел рассветы, я ненавидел понедельники. Я ненавидел город вокруг, я ненавидел то, как выглядит небо из моей клетки. Словом, мне был далеко неприятен окружающий меня мир.
Люди, впрочем, тоже не радовали. И в какой-то момент я подумал, что все, что происходит вокруг меня, не имеет смысла.
Солнце восходит и заходит, планета движется по своей орбите, Карл Маркс опережает библию по тиражам, люди уходят на работу и возвращаются с работы – и это повторяется каждый день.

И ничего из этого по большому счету не имеет смысла. Все превращается в набор механических действий – рассвет происходит просто потому, что он должен происходить, я просыпаюсь только потому, что должен просыпаться, хочу я того или нет.
Я читаю книги, где все реально, осмысленно и чудесно. Я смотрю сны, где все куда реальнее, чем в жизни. Я вижу старые фотографии – и на них я вижу людей, которые производят действия, не имеющие смысла, но при этом делают это с удовольствием.
С удовольствием. Люди разучились получать удовольствие от действий.
Огромное количество механизмов и приспособлений, которые люди создали будто бы для того, чтобы упростить себе жизнь, на самом деле превратили жизнь в механический процесс.
Люди создают устройства, которые должны упрощать жизнь, но вместо этого они ее разрушают. Раньше каждая, даже самая мелкая и незначащая вещь, делалась вручную. Она несла на себе хоть что-то, оставшееся ей в наследство от того, кто ее сделал, она знала тепло человеческих рук. А сейчас?
Сейчас достаточно загрузить материал и нажать на несколько кнопок – все остальное сделает машина. Машина может сделать все. Правда, только то, на что она запрограммирована.
А у людей нет программ. Люди хаотичны, нестабильны, и действия их не всегда понятны – более того, иногда так просто лишены логики. И в этом вся их прелесть.

Раньше человеческая жизнь была наполнена приключениями. Я помню времена, когда без компаса невозможно было добраться до магазина. Ты мог выйти в магазин, а оказаться в Харькове, два месяца назад, и где ты был до этого – неизвестно. И где ты окажешься после – тоже. А сейчас? Если сейчас я пойду в магазин, двигаясь по азимуту и используя астролябию – я буду придурком и больше никем.

Раньше попасть из Москвы в Петербург было уже приключением. А сейчас - ночь в поезде.
650 километров за два месяца - серьезно и эпично.
650 километров за двенадцать часов - несерьезно и не эпично.
Раньше попасть из Москвы в Париж - былиннейший эпик.
А сейчас? Три часа на самолете - вот и весь былинный эпик.

Раньше пересечь океан - героический подвиг.
А сейчас что? Десять часов на самолете - и весь океан.
Амелия Эрхард была героем, перелетая океан - а сейчас? Тысячи таких героев!

Вся эпичность именно путешествия как процесса теряется за ускорением всего и вся. Самолеты, скоростные поезда, идеально ровные скоростные автобаны - это, конечно, замечательно, но только когда нужно просто попасть из пункта "А" в пункт "Б" с максимальной скоростью и удобством. Но для получения удовольствия от процесса перемещения это не годится. Нет пути! Нет и все тут!

Люди мельчают. Кажется, они сами не знают, как распорядиться своим временем. Или просто не хотят знать, и действуют по предложенной, максимально удобной, выгодной и малозатратной программе. Как машины. Нажимаешь на кнопку – получаешь готовый результат.

А как же эпичность? А как же размах?
А как же поехать непонятно куда непонятно зачем просто ради того, чтобы перемещаться?
А как же говорить ни о чем всю ночь просто ради того, чтобы говорить?
А как же думать просто от того, что больше нечем заняться? И не просто думать, а придумывать - это все таки разные вещи.
А как же делать что-то не из корыстных соображений, а ради удовольствия? Или, того эпичнее - из лучших побуждений?
А как же, руководствуясь теми же "лучшими побуждениями" открыть окно, навстречу морозной ночи, и в пол-четвертого утра прокричать в пустоту: "Язь!", и познать квадратичность круга?
Если не я, то кто же?

Третий берет с земли палку и начинает ворошить угли в костре. Из костра вылетают искры, которые гаснут, поднимаясь вверх.

Ночь. Лес из сосен и елей.
Горит костер, пред ним на бревнах
снова четверо сидят.
Но теперь – совсем другие люди.

И Третий.

В лесу слышится отдаленное пение. Четверо людей у костра начинают оглядываться. Пение приближается, и позади от них в стороне от костра показывается мужик. В одной руке у него корзина, а в другой – нож.

- А что было потом?

А потом я проснулся.

Поэтика и практика

Не хочу расстраивать тебя,
Но это не хокку.
Хотя «Стол поцарапан» - отличный зачин.

Корабль, которым управляет Капитан Отчаяние, продолжает свой беспримерный поход в абсолютной пустоте без цели и без смысла.
Капитан Отчаяние в пафосной позе сидит в кресле, которое стоит посреди комнаты. За спиной Капитана Отчаяние - окно во всю стену, за окном видна темнота, похожая на ночное небо. Сбоку от него стоит диван, перед ним - небольшой столик, на котором расставлены чашки и чайник. В руках у Капитана Отчаяние чашка с чаем.

- Здесь нет времени, я не знаю, где мы находимся, и как долго будем лететь. Наверное, скоро мы забудем, кто мы и что было у нас в прошлом, и останется только полет сквозь пустоту. И мы будем лететь, лететь, лететь, без времени и без смысла. Наверное, так будет всегда.

Я заперт в тоскливой вечности в компании людей, близких к безумию из-за замкнутого ментального цикла. Каждый день - одни и те же люди, одни и те же разговоры, и один и тот же вид из окна.

Интересно, найдем ли мы когда-нибудь выход отсюда? Где-то там далеко остался мой знаменитый пиратский оркестр -интересно, будут ли они пытаться вытащить меня из пустоты? Или Артель был прав, и даже мой пиратский оркестр состоит из людей, которые уже и забыли обо мне? Ох, как печально это! Вот уже десять дней, как я живу в страхе. Вот уже десять дней, как я живу в страхе, а всем все равно. А потом будет одиннадцать дней, как я живу в страхе, и ничего не изменится. И две недели, как я живу в страхе, я отмечу в этой же комнате с чашкой в руке. И будут за окном проноситься звезды и кометы, или падать снег, а я буду жить в страхе, в этой комнате с чашкой в руке. Но чай не заполнит внутреннюю пустоту, сколько бы я его не выпил.

Входит Эльпидифор Пантелеймонович.

- Почтенный, ты продолжаешь говорить сам с собой? – спрашивает он.

- Ох, радость моя, да, - отвечает с подобающим пафосом Капитан Отчаяние. - Меня угнетает вид за окном. Эта пустота, эти искры. Если бы я был поэтому - я бы сочинил несколько тысяч гимнов во славу вечносияющего бесконечного полумрака, но я ведь не поэт, и не могу писать стихов. И мне только и остается что пить чай, смотреть за окно, и вспоминать те светлые времена, когда я был предводителем Пиратского Оркестра.

- Эх, как всегда, - говорит Эльпидифор Пантелеймонович, наливая себе чаю. - А мне сегодня снилось, как я отчаянно бреду на запад по стагнирующим болотам. От болот поднимались гнусные испарения, везде хлюпала вода, и ноги вязли в грязи. Но даже там было лучше, чем здесь.

Входит Кассиопея Истукановна. Капитан Отчаяние прячет лицо в ладонь, но это ничуть не связано с приходом Кассиопеи Истукановны.

- Почтенные, а я начала писать стихи, - говорит она гордо. - Сейчас я буду читать вам их, вне зависимости от вашего желания. Вам все равно некуда бежать. Вот смотрите:

В третьем вагоне, на нижней полке
Я везу тебе страшную новость:
я беременна. Вот мой ребенок:
Он уродлив и кривоног.

Эльпедифор Пантелеймонович прячет лицо в ладонь

Ты купил килограмм апельсинов
Их дух был недолог и звонок.
А на дереве сломана ветка.
Ты сказал: уходи, ты почтенная дама,
Но я не могу делить стол с тем,
кто похож на Патриса Лумумбу.

В твоем зеркале нас было трое:
Я, ты, и твой швед-сожитель.
Он был счастлив внешне,
но внутри - черств и кривоног.
Как тот ребенок, с которым я еду
В третьем вагоне, на нижней полке
(с тоскливым придыханием)
На встречу с тобой.

Михаил ставит воду на стол и уходит

Я сделала ночь слезливой,
и птицы летят в пустоту.
Я убила тоской свою грусть.
Я сварила скворца.
Ну и пусть.

Кассиопея Истукановна замолкает. Слышатся всхлипы Капитана Отчаяние.

- Капитан, вам понравились мои стихи!?, - заслышав всхлипы, оживляется Кассиопея. - Правда!? Тогда я пойду писать еще!

Кассиопея Истукановна уходит с выражением кромешной радости на лице.
Капитан запрокидывает голову и начинает истошно хохотать.

- Вот он - луч света в темном царстве!, - сквозь смех говорит Эльпидифор Пантелеймонович. - Впервые вижу, чтобы готические стихи были такими бредовыми!

- И ведь готов поспорить, что она писала это все про себя! – отвечает ему Капитан, пытаясь сдержать истерику.

- Ну еще бы! Ох, кажется, я целую вечность так не смеялся.

- Ага, я уж было думал, что позабыл, как это делается.

Входит Фомальгаут Ромуальдович. У него в руках огромный рыжий апельсин.

- Над чем смеетесь?, - спрашивает он.

- К нам заходила Кассиопея Истукановна.

- И с каких пор ее приход вызывает такой восторг? Она же у нас вроде дама печаленосящая.

- С тех пор, как она стала писать стихи.

- О, а она пишет стихи? - удивляется Фомальгаут Ромуальдович. - Знаете, а я ведь тоже с тех пор, как попал сюда, пишу стихи. Сейчас, подождите (разрывает апельсин и достает оттуда измазанный апельсиновым соком блокнот, Капитан и Эльпедифор смотрят на его действия со священным трепетом) подождите... вот, нашел (листает блокнот) Ах, где же они... А, вот!

Мне пришлось ударить тебя в лицо,
чтобы пресечь неизбежную
лекцию
о связи марксизма и джаза.

 

Я осознал округлость квадрата,
созерцая широкую спину
памятника
Владимиру Ильичу,
которая прятала меня от света луны,
похожей
на изъеденную мышами сырную голову.

 

Уподобившись
бесконечно расширяющемуся кролику,
пробираясь сквозь ненастья и бури,
я созерцал вулканический пепел,
изрыгаемый мылом,
и твои теплые сизые волосы

Слышно, как Капитан Отчаяние и Эльпедифор всхлипывают

Потратив большую часть своей жизни
на бессмысленные, но приятные действия,
я постиг духовный мир индейки,
стоящей на праздничном столе,
я понял, что половой акт -
лишь имитация
процесса параллельной парковки,
я возжелал создать
базу подводных лодок в бесплодной пустыне,
где Моисей видел, как время
утекало в песок,
я стоял на причале
и плакал, и плакал, и плакал,
пока я не понял:
нельзя ловить крабов вечно.

 

Хочешь двигаться дальше,
понял я,
если хочешь двигаться дальше -
три усерднее!

Из пустоты внезапно появляется и так же внезапно исчезает огромная голая человеческая нога.

Все озадачены.

Фомальгаут Ромуальдович с видом триумфатора садится на диван и наливает себе чаю.

Капитан Отчаяние: Фомальгаут Ромуальдович, мне кажется, ваши стихи оказывают настолько психоделичное дейтсвие, что одурманивают пространственно-временной континуум.

Фомальгаут: Да, я знаю. Именно по этому я их и пишу.

Эльпедифор: Справедливо.

Капитан Отчаяние: Да. Как сказано в рукописях Древних Удмуртских Старцев, "справедливо только то, что справедливо, и нельзя человеку иметь три желудка".

Эльпедифор: Древние Удмуртские Старцы были мудры не по годам.

Капитан Отчаяние: На то они и удмуртские.

Фомальгаут: А давайте споем гимн в их честь! И крестный ход организуем из конца в конец комнаты!

Все одухотворенно встают, чтобы вознести хвалу Древним Удмуртским Старцам, однако эти благочестивые планы нарушает Кассиопея Истукановна, врываясь в комнату с криком:

- Я еще один стих сочинила! Вот, слушайте!

Предвкушая надругательство над своим рассудком, и пытаясь хоть как-то спастись от него, Капитан Отчаяние и Эльпедифор Пантелеймонович прячут лица в ладонь. Фомальгаут Ромуальдович смотрит удивленно на все происходящее. Кассиопею Истукановну это ничуть не смущает, и она начинает стихочтение.

 

Говорят,
что почетно
погибнуть за родину,
но я скажу:
вдвойне почетно
быть единственным хиромантом
среди экстрасенсов.

(в комнату входит Артель Горностаев, но его никто не замечает)

Я была
единственной
среди многих,
пока не поняла,
что каждый из многих
считает себя
единственным.

И тогда я решила,
что лучше быть первым
среди вторых,
чем вторым
среди первых,
и я стала многой
среди единственных.

Я уподобилась пролетариату
в большевистской революции -
я была ничем, но стала всем.
Меня распирало, будто во мне
сидят сорок пять демонов,
как в старом диване,
у которого давно подломились ножки.

Я была сама себе рабочий
и сама себе Ильич,
и все мое нутро
трепетало
в безграничном экстазе
самовдохновленности.

Стихочтение заканчивается, и воздух в комнате сгущается от обилия пафоса. Кассиопея Истукановна смотрит на сидящих в комнате.

- Я назвала его "Духовный путь", - наконец, заявляет она.

- А я бы назвал его "Бессмысленная муть", - говорит Артель Горностаев, притягивая к себе всеобщее внимание.

- Опять ты, злыдень! – бурчит недовольно Эльпедифор Пантелеймонович.

- Да, - отвечает Артель Горностаев с достоинством. - Я зашел напомнить вам, что вы все педерасты.

- Отнюдь. Не все, - поясняет Капитан Отчаяние.

Двусмысленная пауза.

- Все, презренный, - кричит внезапно Эльпидифор Пантелеймонович, впав в исступление, - ты меня довел. Я вызываю тебя на бой! Мы будем биться за кубок короля хардкора, и я накажу тебя за все твои злодеяния, коим нет предела, и заставлю тебя ответить, куда ты дел мощь эльфийских королей. Нагибайся!