Охота на леонида Ильича: бесконечная метафоричность бытия

Зеленый слоник
полз по стенке.
Он уполз – и черт бы с ним.

Ночь, лес, дорога.
Сахар, соль, спички.
Монохромная съемка, которая настолько духовна, что мои взгляды не позволяют мне назвать ее "черно-белой".

Все темное и мрачное, как мысли Троцкого.

Съемка "от первого лица", камера движется по дороге. Внезапно слышится громкий крик. Камера останавливается, "осматривается" по сторонам и движется дальше.

Внезапно из темноты появляется фигура - Человек-С-Тростью-И-В-Шляпе. На нем надет черный плащ и шляпа-цилиндр.

Человек-С-Тростью-И-В-Шляпе (с очень сильным еврейским акцентом): Ви таки не знаете, кто кричал?

Три голоса из-за кадра: Ты уже спрашивал об этом дважды.

Человек-С-Тростью-И-В-Шляпе (теперь без акцента): Я ищу свою лодку и шляпу. Я приплыл сюда на фестиваль грегорианского пения, но пока я плыл, он уже закончился. Я должен уплыть до восхода солнца, иначе быть беде (это произносится как "быть бедэ", договорив фразу Человек-С-Тростью-И-В-Шляпе поднимает глаза к небу, что символизирует его мысли о сантехнике).

Один голос из-за кадра: Мы уже слышали об этом. И мы уже слышали, что ты потерял свою шляпу.

Человек-С-Тростью-И-В-Шляпе смотрит грустно, озадаченно и как будто со скорбью.

Один голос из-за кадра: Мужик, а ты кто вообще такой?

Человек-С-Тростью-И-В-Шляпел молчит.

Камера в течение минуты показывает темное небо.

Слышатся страшные звуки и потусторонний шум.

Камера показывает кусты около дороги. Там в кустах - бюстик Маркса.

Первый голос из-за кадра: Почему это повторяется уже третий раз?

Второй голос из-за кадра: Это повторяется только для того, чтобы ты понял то, о чем я сейчас буду говорить. Представь, что время течет, как поток радужного киселя, а ты черпаешь его и разливаешь в чашки, которые медленно проплывают мимо. В некоторые чашки попадает больше радужного киселя, в некоторые - меньше, а в другие его попадает настолько много, что он переливается через край, и так ты можешь видеть, как время, радужный кисель, растекается - точно так же, как Моисей видел это, когда пил капуччино в самом центре никогда не рождавшейся пустыни. И когда радужный кисель переливается через край, свет тысячи солнц, тысячи звезд и тысячи глаз падает на него, и преломляется, проходя сквозь него. Это символизирует.

Представь, что свет, который преломляется сквозь радужный кисель - это время, и сам радужный кисель - это тоже время, и поток радужного киселя - это тоже время. Но все эти три времени - разные, и все они - параллельны друг другу. Свет, который преломляется сквозь радужный кисель - это то, что может быть. Радужный кисель - это время сейчас. А поток радужного киселя - это то, что могло бы быть, но не было, то, что может быть и может быть будет, и то, что было. Они все параллельны друг другу. Но когда свет преломляется через радужный кисель, он распадается на семь лучей, как радуга или семисвечник, и когда он распадается на семь лучей, развитие событий получает семь возможных продолжений, которые, конечно же, пересекаются с тем, что могло бы быть и с тем, что будет быть. Это многовариантность событий, и у нее нет ни начала, ни конца. Ты что-нибудь понял?

Первый голос из-за кадра: Да. Я понял, что, когда багровое солнце тонет в облаках цвета вулканической лавы, сотни глаз смотрят на это сейчас, сотни глаз увидят это когда-нибудь, и еще сотни глаз могли бы увидеть это.

А еще я понял, что Карл Маркс опережает библию по тиражам, Джон Леннон популярнее Христа, Земля вертится вокруг Солнца, а в 1888 году было доказано, что при скорости в 30 километров в час человек сходит с ума. Каждую секунду солнце движется с востока на запад, (здесь голос начинает растворяться, а картинка гаснуть. Пока он говорит, картинка светлеет, светлеет, а под конец фразы появляется комната Капитана Отчаяние, и конец фразы договаривает уже Капитан Отчаяние) а здесь ни день, и ни ночь, а все - вечные сумерки. Можно быть женой только, если у вас есть муж. Можно быть мужем только если у вас есть жена. Вы можете быть мужчиной, но не быть мужем, но быть мужем и не быть мужчиной вы не можете.

 

 

Исход

Древним – слава,
лысому - расческа.
Каждому – свое.

Абсолютная пустота, корабль Капитана Отчаяние.

Сквозь порвавшуюся ткань мироздания виден берег реки около Гдетотама. Там - Олаф, Кимгуггерхэффис и Цицерон Халупо. Увидев их, Капитан Отчаяние меняется в лице. Все зачарованно смотрят на происходящее.

Эльпедифор: Капитан, что это?!

Капитан Отчаяние (счастливо): Это мой оркестр. Это мой Пиратский Оркестр! Кажется, они смогли открыть портал!!! Спаситель пришел!

Фомальгаут (озадаченно и грустно): Капитан, так значит, вы сейчас нас покинете?

Капитан Отчаяние (резко погрустнев): Дорогие мои... но я же...

Эльпедифор: Ты должен. Это твой шанс. Ты должен воспользоваться им, иначе ты умрешь в однокомнатной квартире в пятиэтажке в Воронеже.

Капитан Отчаяние: Нет, я... Дорогие мои, я не могу без вас теперь! Даже если я сейчас уйду без вас - я вернусь - я обещаю, я вернусь и заберу вас!

Все внезапно меняются в лицах.

Капитан Отчаяние подходит и целуется по-брежневски с Эльпедифором и Фомальгаутом и жмет руку Кассиопее Исукановне.

На месте порвавшейся ткани мироздания появляется портал.

Капитан Отчаяние (уходя в него): Дорогие мои, я выручу вас! Выручу, обязательно!

Сквозь порвавшуюся ткан мироздания видно, как Капитан Отчаяние выходит на другом конце портала. Видно, как он приветствует Олафа, Кимгуггерхэффиса и Цицерона Халупо и благодарит Вальдшнепа. Виден воплощенный в образе торта Апатий Краббс. Видно, как Капитан Отчаяние, ставший уже Герцогом Лизергином, начинает плакать.

Эльпедифор: Кажется, там что-то не то.

Артель Горностаев: Наверное, нашему любимому нытику напомнили о его нетрадиционной ориентации.

Фомальгаут отвешивает ему подзатыльник.

Виден спор между Герцогом Лизергином и Генрихом Иосифом Тентаклем.

Генрих Иосиф Тентакль толкает Апатия Краббса в портал, и он внезапно оказывается в комнате Капитана Отчаяние.

Эльпедифор: Ой, это еще что такое!?

Апатий: Привет!

Из портала вылетает Цицерон Халупо.

Апатий: Цицерон, зачем!?

Цицерон Халупо: Потому что я люблю тебя! (выталкивает Апатия обратно)

Из портала вылетают Олаф и Генрих Иосиф Тентакль. Портал закрывается, ткань мироздания возвращается к Изначальному.

Эльпедифор, Фомальгаут, Кассиопея и Артель смотрят на это недоумевающе.

Генрих Иосиф Тентакль (Олафу): И чего ты добился, презренный!?

Олаф: Ты достоин этого. Я не хочу с тобой больше разговаривать.

Генрих Иосиф Тентакль: Мы должны биться! Это будет по чести!

Олаф: У тебя нет чести.

Фомальгаут: Может кто-то объяснит, что вот только что произошло?

Цицерон Халупо: Мы спасли Великого Герцога Лизергина во славу Благодати.

Артель Горностаев: Я рад за вас. А сами-то вы кто?

Олаф: Я Олаф. Я был рулевым на знаменитой барже Плавучий Ужас. А этот достойный печенья (указывает на Цицерона Халупо) - почтенный Цицерон Халупо.

Эльпедифор (показывая на Генриха Иосифа Тентакля): А это кто?

Цицерон Халупо: Это презренный Генрих Иосиф Тентакль, да затянет его Кольцо Содомии.

Генрих Иосиф Тентакль: Эй!

Фомальгаут: Ой, так значит он будет достойным соседом для Артеля Горностаев - тот тоже неравнодушен к содомии.

Артель Горностаев: Эй!

Фомальгаут: Что "эй"?! Ты сам виноват в том, что ты единственный из нас, кто достоин вечности в пустоте. А теперь, получается, не единственный - в пустоте вас будет двое. И я даже не хочу думать, чем вы будете там заниматься.

Кассиопея Истукановна: И лучше не знать этого! А для начала хорошим наказанием им будет еще один мой стих.

У Фомальгаута и Эльпедифора появляется отчаяние на лицах.

Кассиопея Истукановна:

"Куда держишь путь, профурсетка?", -
спросил ты, встретив меня на улице.
А я ничего не ответила.
Только молча тебя прокляла
в сто восемнадцатый раз.
Я пожалела, что когда-то давно
я по ошибке приняла тебя за человека -
на самом деле ты бешеный енот,
ничуть не лучше, чем Кортни Лав.

Которую я видела однажды на улице,
она шла, не видя ничего впереди,
и я подумала: будет дождь.

(по сцене одна за другой медленно проходят 33 женщины в белых одеждах)

Был четверг в начале июля.
Светило солнце, и твои слова были, как пуля.
Я вернулась домой, и легла на диван,
старый диван, у которого давно подломились ножки.
Я лежала всю ночь, и все утро, и весь следующий день.
Я не знала, что ответить тебе,
и самой себе.
Ведь я не знала,
куда держит путь профурсетка.

Последняя женщина в белой одежде скрывается за сценой.