Сэмюэль Слейтер, френсис К. Лоуэлл и становление фабричной системы в соединенных штатах америки

Введение

К концу XVII в. самыми влиятельными и при этом скандально известными гражданами вольного южно-германского города Нордлингена были Даниель Вернер (Daniel Wörner) и его сын. За годы, прошедшие после окончания тридцатилетней войны (1618-1648), Даниель Вернер превратился в крупнейшего предпринимателя Нордлингена — текстильного магната, от которого напрямую зависела судьба множества ткачей-ремесленников и членов их семей. Примечательно, что в развитии своей деловой карьеры Даниель Вернер сталкивался не только с растущей враждебностью ткачей-ремесленников, но и с явно негативным отношением со стороны социально близких ему членов городского правительства. Частично это объяснялось завистью к успешному бизнесу семьи Вернеров, но главная причина заключалась в том, что демонстрируемые последними деловая этика и новый стиль лидерства резко контрастировали с традициями средневекового города, в котором они жили. Идеология экономической самодостаточности каждого жителя лежала в основе мотивации деятельности городских магистратов вплоть до начала XVIII в. Так в 1698 г., когда ткачи Нордлингена предприняли беспрецедентную атаку на монополистическую практику семьи Вернеров, городской Совет занял по отношению к ткачам сочувствующую позицию. Век спустя, когда в Нордлингене назрел аналогичный конфликт, магистраты заняли прямо противоположную позицию, хотя даже в конце XVII в. к капитализму в его наиболее агрессивных формах в такого рода городах относились крайне подозрительно.

 

Нордлингенское ткачество

Изготовление шерстяных тканей и, в особенности, производство отрезов грубой шерстяной материи известной как «лоден», было одной из ведущих отраслей производства в Нордлингене XVII в. В 1652 г., 113 из 715 взрослых мужчин, проживавших в городе, или 15,8% их общей численности, были ткачами-ремесленниками. К концу века эта пропорция уменьшилась лишь незначительно: в 1700 г. 138 из 952 взрослых мужчин (14,5%) относились к данному цеху. Фактически Нордлинген был ведущим центром производства грубых шерстяных тканей в Швабии.

Даже после окончания тридцатилетней войны, изготовление шерстяных тканей в Нордлингене находилось в руках независимых и формально равных между собой цеховых мастеров. Каждый из них имел право закупать шерсть, производить ткань и самостоятельно продавать готовый продукт на открытом рынке. В 1657 г., к примеру, городской Совет подтвердил ранее введенные правила, разработанные для защиты свободного доступа мастеров к сырью. Торговцам запрещалось закупать шерсть в пределах пяти миль от города (в зоне, наиболее доступной для ремесленников), в то время как самим ткачам возбранялось приобретать больше шерсти, чем они сами могли переработать, дабы воспрепятствовать перепродаже излишков сырья.

В то же время, успех отрасли в значительной степени зависел от деятельности торговцев и посредников. При отсутствии ликвидных средств, которые эти рыночные персонажи могли предоставить, бедные ремесленные мастера вряд ли могли бы справиться с сезонными перебоями в предложении сырья и колебаниями спроса на готовую продукцию. Подобная зависимость была вполне типична для экономической жизни доиндустриального общества, однако в некоторых обстоятельствах она могла превратиться в постоянную, оформленную контрактом зависимость в рамках системы «производственных договоров» (Verlagssystem). Именно это и происходило в Нордлингене в конце XVII в.

Характерно, что в ряде окрестных городов «производственные договора» стали реальностью уже к началу столетия. Нордлинген, однако, имел слишком развитое производство для легкого проникновения внешнего влияния, тогда как в самом городе не было торговцев, располагавших финансовыми средствами, достаточными для создания полномасштабной системы «производственных договоров». Кроме того, общественные традиции средних по размеру городов, подобных Нордлингену, препятствовали возникновению существенных экономических различий между гражданами. Характерно, что городской Совет имел обязательства по охране интересов малых ремесленных мастеров от любой монополизации предложения шерсти, позволяющей посредникам манипулировать ценами на шерсть в ущерб ткачам-ремесленникам. Подобные правила, впервые появившиеся в начале XV в., регулярно подтверждались вплоть до XVIII в., несмотря на то, что после окончания тридцатилетней войны сами ткачи утратили свое традиционное представительство в городском Совете.

Тем не менее, торговцы играли важную роль в производстве шерстяных тканей в Нордлингене. Как правило, эти торговцы относились к одной из трех групп: лица, располагавшие денежными средствами, достаточными для того, чтобы идентифицировать себя в качестве торговцев с самого начала своей деловой активности; богатые кожевники, которых торговля овечьими шкурами объективно толкала на торговлю шерстью; ткачи, обладавшие достаточной наличностью для кредитования своих коллег-ремесленников с погашением долга готовой продукцией. Именно к последней группе и относились дед и дядя Даниеля Вернера.

Первоначально методы бизнеса Даниеля Вернера мало отличались от методов его предшественников. Со временем, однако, экономическая и демографическая обстановка в Нордлингене существенно изменились. В ходе тридцатилетней войны численность населения города уменьшилась почти вдвое, уцелевшие жители выплачивали огромные контрибуции. В 1670-е гг. новая волна политической нестабильности привела к появлению растущей коммунальной задолженности и, как следствие, к резкому усилению налогового гнета граждан города.

Особые страдания усиление налогового гнета принесло ткачам-ремесленникам, в целом относящимся к наиболее бедным слоям городского населения. Одним из последствий уменьшения численности населения Нордлингена и роста коммунальной задолженности стало устойчивое падение экономической роли Нордлингена в жизни окружающих его территорий. Это привело, в частности, к усилению конкуренции со стороны деревенских ткачей, которые могли вести торговые операции, будучи свободными от сборов, правил и инспекций, которым подвергались цеховые ремесленники. В результате спрос на произведенные в Нордлингене ткани в регионе упал, и ткачи-ремесленники оказались в растущей зависимости от более удаленных рынков. Крупнейшим из таких рынков после окончания тридцатилетней войны стала Швейцария, особенно Цюрих и Цурзахская торговая ярмарка, откуда основная часть тканей поставлялась в Италию.

Как, однако, ткачи Нордлингена достигали столь отдаленных рынков? Некоторые из них время от времени совершали торговые поездки в Швейцарию, где продавали ткани на месте, для большинства же ткачей подобные предприятия были немыслимы. В действительности, падение местного спроса на их продукцию сделало Нордлингенских ткачей более чем когда-либо зависимыми от услуг посредников, способных не столько предоставить в кредит сырье, либо осуществить предоплату, сколько в качестве агентов достичь с их продукцией удаленных рынков.

Возрастание роли посредников само по себе не таило для ремесленников существенной угрозы. Однако это явление совпало по времени с еще одной тенденцией в жизни Нордлингена XVII в. — усилением тяги членов богатейших семей города не к торговой, а к административной карьере. Результат был очевиден: поскольку конкуренция среди торговцев уменьшалась, возрастала вероятность монополизации в отрасли, зависимой от услуг посредников. Эта угроза воплотилась в жизнь достаточно быстро, поскольку среди городских торговцев нашелся человек, способный противопоставить себя патерналистской этике, присущей традиционной экономике города. Таким человеком стал Даниель Вернер.

 

Взлет Даниеля Вернера

Отец Даниеля был человеком среднего достатка, оставившим сыну неплохое наследство, несмотря на все политические и экономические потрясения. Налоговая книга Нордлингена за 1652 г. содержит запись об уплате начинающим свою деловую карьеру Даниелем Вернером 6,5 флоринов, соответствующих собственности в 1,300 флоринов, что как раз относило его к лицам со средними доходами. Как и все его предки, Даниель первоначально числил себя членом ремесленного цеха ткачей, однако его богатство явно дистанцировало его от большинства мастеров. Сложно сказать, начинал ли Даниель Вернер свою деятельность, сидя за ручным ткацким станком или, следя за работой своих подмастерьев, но очевидно, что, как и отец, он сумел добиться успеха, освободив себя от повседневного ручного труда.

К 1660 г. состояние Даниеля Вернера возросло до 3,100 флоринов. Основным способом наживы было кредитование бедных ткачей наличными деньгами под возврат еще не произведенной ткани. При этом методы Даниеля были гораздо более грубыми и откровенными, чем методы его отца. Так, например, в 1662 г., требуя возврата просроченного долга, Вернер забрал у ткача часть произведенной последним ткани в качестве «процента» за невыполненное обязательство. Подобная нетривиальная для того времени процедура вызвала серьезную озабоченность городских магистратов. Через несколько лет, впрочем, городской Совет выявил случаи еще более сомнительной деловой практики Вернера — продажу последним шерстяной ткани без уплаты «надлежащей полной цены».

В 1668 г. облагаемое налогом состояние Вернера достигло 4,800 флоринов, и в том же году он официально вышел из цеха ткачей, зарегистрировав себя в качестве торговца текстилем. Это, однако, не лишило его подозрительного отношения магистрата, обвинявшего его теперь в неуплате торговых пошлин.

В течение всего рассматриваемого периода Даниель Вернер и его сын Даниель младший, ставший партнером отца, постоянно вызывали враждебность нищавших ткачей. В то же самое время Вернеры вступили в затяжной конфликт и с представителями своей собственной социальной группы — городской бюрократией и ведущими торговцами. Еще в 1663 г. старший Вернер был обвинен магистратами в отсутствии патриотизма за недостаточное рвение, проявленное при уплате специального налога на ведение войны с турками, чье нашествие вызвало панику во всей Священной Римской Империи. Вернеры, ставшие к тому времени ведущими экспортерами нордлингенского «лодена» были обвинены группой городских торговцев, также проводящих операции на швейцарском рынке, в продажах по сниженным ценам. По мнению торговцев, подобная практика Вернеров заставляла их снижать собственные цены, урезая тем самым суммы, причитающиеся производителям — нордлингенским ткачам. Вернеры, однако, отрицали выдвинутые обвинения, объясняя свои действия необходимостью эффективного противодействия проникновению кожевников в торговлю шерстяными тканями, которое, по их мнению, ставило под угрозу благосостояние всех торговцев текстилем.

Более того, городской Совет получил жалобы на низкое качество цеховой продукции от швейцарских торговцев, основных покупателей нордлингенских тканей. Мастера использовали более тонкую и менее прочную шерстяную пряжу, чем обычно, что, как заключил городской Совет, было естественным следствием снижения цены на готовую продукцию. В результате, в 1681 г. был принят указ о местной торговле, в соответствии с которым мастерам предписывалось соблюдать традиционные стандарты качества, а кожевникам запрещалось торговать шерстяным сырьем и готовыми тканями. Что же касается торговцев текстилем, то им вменялось в обязанность договориться о единых честных ценах как при закупке тканей у нордлингенских ремесленников, так и при продаже этих тканей в Швейцарии. Таким образом, городской Совет попытался не только защитить ткачей от снижения цен, но и защитить торговцев текстилем от кожевников и друг от друга. Таким образом, средневековая городская идеология, отдающая предпочтение коммунальным и групповым нуждам перед личным успехом, оказалось доминантой мышления нордлингенскогих магистратов. Кроме того, городской Совет попытался лимитировать количество отрезов ткани, экспортируемой каждым торговцем в течение года. Все излишки подлежали реализации в черте города. Целью этой политики было привлечение в город «внешних» торговцев и, в особенности, стимулирование развития ежегодной городской ярмарки.

Попытки регулирования рынка не были, однако, успешными. Уже в 1682 г. Совет обвинил Вернера в превышении квоты экспорта тканей. Выступая в свою защиту, Вернер заявил, что «если его руки будут связаны, и ему будут препятствовать вывозить ткани, он не сможет больше ни покупать продукцию у ткачей ни, соответственно, платить им деньги». В сущности, это заявление было ультимативным, поскольку к тому времени благосостояние десятков ткачей и членов их семей напрямую зависело от закупок Вернера. Магистраты сумели трезво оценить ситуацию и не стали преследовать Вернера за нарушение указа, по сути, признав доминирование последнего над ткацким производством Нордлингена. Действительно, к концу 1680-х гг. Вернер финансировал работу большего числа ткачей, чем какой-либо другой торговец, постепенно превращаясь в отраслевого монополиста.

В 1690 г. состояние Вернера было оценено в 12,800 флоринов, что ставило его первым в ряду богатейших торговцев и четвертым в ряду богатейших жителей города. С учетом собственности Даниеля младшего, состояние семьи Вернеров достигло 18,000 флоринов или 20% от суммарного состояния жителей города. Однако, будучи одними из богатейших жителей Нордлингена, Вернеры были одними из наименее любимых. Ничто не иллюстрирует этого факта столь хорошо, как постоянные слухи о попытках старшего совершить самоубийство из-за угрызений совести — далеко не тривиальное обвинение, учитывая тогдашнее отношение церкви к жертвам суицида. В 1697 г. Даниель Вернер настоял на проведении расследования с целью прекратить распространение слухов, но спустя пять лет, история повторилась, что даже привело к заключению под стражу жены одного из ремесленников.

Вернеры, впрочем, становились важнейшей частью экономической жизни города независимо от субъективного отношения к ним. Они не только обеспечивали рынок множеству ткачей, но и предоставляли крупные кредиты нуждающейся в деньгах городской казне. В 1697 г., например, старший Вернер предоставил казне краткосрочный кредит в 1,000 флоринов. Богатство Вернеров, к тому же, заставляло магистратов признать их общественный статус. В частности, в 1693 г. Даниель Вернер был избран членом городского суда — второго по значению органа городского самоуправления после городского Совета.

Тем не менее, у Вернеров снова и снова возникали проблемы со швейцарскими торговцами, которым они обычно сбывали свою продукцию. В 1694 г. поступили жалобы от торговцев из Цюриха на несоответствие размеров полученных ими отрезов ткани установленным стандартам. В 1696 г. один из цюрихских торговцев даже вернул шесть некондиционных отрезов ткани в Нордлинген, где на протяжении нескольких лет они хранились на городских складах, пока власти дебатировали, обязан ли Вернер принять ткань назад.

Столкнувшись с растущим беспокойством швейцарцев и конкуренцией торговцев из других германских городов, Вернеры в 1690-х гг. предприняли попытки предложить цены более низкие, чем у других поставщиков швейцарского рынка. Однако снижение цен на нордлингенские ткани вело к уменьшению сумм, причитающихся городским ткачам. Безусловно, Вернеры осознавали, что основная тяжесть снижения цен ложилась на ткачей. Часто они вообще отказывались прямо платить ремесленникам за ткани, предпочитая брать их на комиссию. Иными словами, Вернеры могли предоставить ткачам некоторое количество шерсти или денег при получении готовой продукции, но окончательные счета оформлялись и оплачивались только после ее продажи на швейцарском рынке.

Неизбежно, многие ткачи, бывшие не в состоянии ни предсказывать, ни контролировать цены на свою продукцию, попадали во всю большую зависимость от Вернеров. В этой ситуации у ремесленников оставалось только два выхода. Во-первых, они могли предпочесть Вернерам других городских торговцев. Однако все остальные торговцы располагали гораздо меньшими капиталами и были не в состоянии закупать продукцию у столь многих мастеров. Во-вторых, ткачи-ремесленники могли апеллировать к городскому Совету. Именно второй путь они и выбрали в 1698 г.

 

Кризис 1698 г.

К февралю 1698 г., когда ткачи подготовили свою петицию в городской Совет, магистраты испытывал серьезную озабоченность по поводу деятельности Вернеров, ведущую к устойчивому снижению цен на готовую продукцию. Отрез ткани «лоден», за который еще в 1696 г. давали 16,5 флорина, к началу 1698 г. стоил уже 11,5 флорина.

За тот же период времени цена меры сырой шерсти, достаточной для производства трех отрезов «лодена», возросла до 40 флоринов, что, по сути, делало невозможным получение прибыли. Фактически, ткачи даже не имели возможности продолжать производство в прежних объемах. Будучи в долгу перед Вернерами, авансировавшими их шерстью и деньгами, они, тем не менее, должны были продолжать производство для возвращения кредитов. Общая задолженность сорока четырех мастеров Вернерам к февралю 1698 г. составила около 2,000 флоринов.

Петиция, поданная городскому Совету 9 февраля, содержала просьбу об избавлении ткачей от «немилосердного, нехристианского, заставляющего плакать кровавыми слезами» поведения Даниеля Вернера и его сына. Сочиненная ткачом по имени Ганс Гаспар Деффнер (Hans Caspar Deffner), петиция была первоначально подписана еще тридцатью девятью членами цеха. Из сорока подписавших петицию ткачей двадцать пять имели состояние, оцениваемое в 100 флоринов и меньше, уровень остальных был лишь немногим выше. Иными словами, петиция была подписана группой весьма бедных по Нордлингенским меркам граждан, находящимся на противоположном конце экономического спектра от Даниеля Вернера и его сына, чье совокупное состояние по итогам 1697 г. было оценено в 28,200 флоринов. Показательно, что через несколько недель к этой «акции протеста» присоединились еще более двадцати ткачей, поставивших свои подписи под петицией.

Написанная пылким языком, петиция, тем не менее, содержала весьма точный перечень событий, происшедших в жизни ремесленников начиная с 24 октября 1696 г., когда Вернеры впервые применили практику «замораживания». Эта практика означала, что, несмотря на продолжение поставок готовой продукции ткачами, Вернеры прекращали платить им, либо переводить на их счета соответствующие суммы. Вместо этого, Вернеры дожидались реализации полученной продукции и лишь затем осуществляли соответствующие платежи. Подобная практика усиливала неопределенность и без того тяжелого положения ткачей. Их основная претензия, впрочем, заключалась в том, что при подобной практике цены, по которым Вернеры оплачивали их счета, постоянно снижались. Вернеры объясняли ситуацию очень просто: падает спрос на грубую шерстяную ткань в Швейцарии - падают цены реализации. Впрочем, для успокоения ткачей Вернеры заявили, что если любой другой нордлингенский торговец предложит фиксированные цены на ткани, они готовы оплачивать счета по этим ценам.

В феврале 1697 г. два местных торговца установили закупочную цену для «своих» ткачей в 14,5 флоринов за отрез «лодена», пригласив Вернера присоединиться к данному ценовому соглашению. Последние, однако, нарушили свое обещание. Все прочие торговцы имели дело лишь с несколькими ремесленниками каждый, подчеркивали Вернеры; они же были не в состоянии установить одинаковые условия закупок для гораздо большего числа производителей. Чувствуя себя обманутыми, ткачи устроили у дома младшего Вернера демонстрацию, сопровождаемую угрозами. В результате, Вернеры были вынуждены согласиться на установление цены в размере 14,5 флорина за отрез «лодена», причем эта цена не могла изменяться, по меньшей мере, до лета текущего года. Трудности ткачей, однако, на этом не закончились. Прежде всего, Вернеры установили беспрецедентный сбор в размере 1/8 флорина за каждый отрез ткани, который они принимали и перепродавали. Часть ткачей согласились оплачивать услуги Вернеров в таком размере, часть — воспротивилась. Фактически, часть ткачей начали продавать свою продукцию другим торговцам, также установившим связи со швейцарским рынком. Вернеры, однако, как обычно были настойчивы в пресечении попыток поколебать их «почти полную» монополию. Располагая гораздо более крупными капиталами, они были в состоянии бороться с конкурентами установлением демпинговых цен и, как отмечалось в петиции, Вернеры предложили «лоден» швейцарским торговцам по столь существенно урезанным ценам, что сами швейцарцы «были изумлены». Все прочие нордлингенские торговцы, неспособные приспособиться к демпинговым ценам, быстро оказались на грани вытеснения со швейцарского рынка. В итого они сами были вынуждены отказаться от ранее договоренной закупочной цены в 14,5 флорина, понизив ее всего за пару месяцев до 13, а затем и до 11,5 флоринов.

Это было квинтэссенцией жалоб ткачей: Вернеры преднамеренно манипулировали швейцарским рынком «лодена» для снижения закупочных цен в Нордлингене. Основываясь на своей «почти полной» монополии на продажу нордлингенских шерстяных тканей в Швейцарии, Вернеры были уверены, что почти все ткани, произведенные в городе на экспорт, будут проданы им, причем по тем ценам, которые они сами установят. В то же время, Вернеры контролировали предложение сырой шерсти, и ткачи жаловались, что они были вынуждены платить по 39 флоринов за сто мер шерсти, независимо от ее качества.

«Помогите, помогите, ради божьей милости, ради сотен детей, ради бедного цеха ткачей, помогите те, кто хочет, может и должен!» — призывали ремесленники в своей петиции. Их мольба была услышана городским Советом, назначившим специальную комиссию, состоящую из пяти своих членов для расследования сложившейся ситуации. Комиссия работала тщательно, но очень медленно, и к марту месяцу волнения ткачей возобновились. Подстегнутый их жаркими дискуссиями и ночными митингами, Совет издал прокламацию, объясняющую задержку невозможностью быстро исследовать вопрос «полностью и во всех отношениях». Ткачей-ремесленников призвали к порядку, а ночные митинги были запрещены.

Несмотря на промедление, Совет проявил серьезную озабоченность сложившейся ситуацией. К середине мая комиссия была готова к проведению открытых слушаний по двадцати семи вопросам, включавшим в себя как все обвинения, выдвинутые в петиции, так и появившиеся за время работы комиссии. Одну из сторон представляла сама семья Вернеров — отец, сын и дочь Даниеля старшего Катерина; вторую — последовательно сменявшие друг друга ткачи.

Протоколы слушаний содержат многочисленные обвинения против Вернеров. Их обвиняли в нечестном бухгалтерском учете, в установлении немыслимых ссудных процентов, в продаже ткачам некачественной шерсти, в отдании предпочтения богатым ткачам перед бедными. Особое внимание вновь и вновь обращалось на систему «замораживания», по словам ткачей несущую «гибель цеху». Кроме того, Вернеров снова и снова обвиняли в манипулировании ценами на швейцарском рынке и насильственном снижении закупочных цен на готовую продукцию, непосредственно ущемлявшем нордлингенских ткачей. Продолжение подобной практики превращало ткачей, по их мнению, в «рабов и крепостных» Вернера.

Ремесленные мастера были не одиноки в своих жалобах. Мелкие торговцы Нордлингена также страдали от деловой практики Вернеров, вытеснявшей их со швейцарского рынка. Один из конкурентов Вернера, торговец Иоганн Фридрих Эпплин (Johann Friedrich Epplin), говорил на слушаниях, что «Вернеры сбили цены на «лоден» в Швейцарии; если, однако, они не признают, что они делали это, то они должны доказать, что эти цены назначили другие. Можно, впрочем, взять на себя смелость сказать, что это сделали именно Вернеры, поскольку, возвращаясь из Швейцарии, они неизменно оплачивали счета за «лоден» по пониженным расценкам».

Вновь и вновь Вернеры отвергали обвинения в нечестном поведении по отношению к ткачам. Старший Вернер, например, с самого начала настаивал, что «он торговал, как честный человек и никого не обязывал и не принуждал продавать ему «лоден». Младший Даниель вторил старшему. Что же касается главного обвинения, касающегося насильственного снижения закупочных цен, то Вернеры пытались переложить его на другие плечи. Катерина, например, обвинила в снижении цен торговца из Страсбурга по имени Иоханн Брандхофер (Johann Brandhofer), закупавшего нордлингенские ткани через посредников. Старший Вернер позднее пытался переложить вину на конкурентов из других германских городов, виновных в затоваривании швейцарских рынков германскими шерстяными тканями, что неизбежно вело к снижению цен. Комиссия, однако, скептически восприняла оправдания Вернеров.

В целом слушания представили Вернеров в дурном свете. В одном случае ткач обвинил их в сохранении его долга в бухгалтерских книгах Вернеров после реального погашения, что торговцы не смогли опровергнуть. В другом случае, отчаявшись доказать, что, по крайней мере, некоторые ремесленники относятся к ним хорошо, Вернеры привлекли в качестве свидетеля своего родственника, относительно небогатого члена цеха. Последний, однако, на слушание не явился, заявив, что «эти дела его не касаются».

Несколько недель спустя Вернеры вновь сделали попытку привлечь своего родственника и еще пятерых ткачей для подготовки поддерживающего их позицию заявления. Это заявление было направлено против Деффнера и группы других «недовольных» как возбуждающих в рядах ткачей «безответственные ожидания». Главная ответственность за кризис в заявлении была вновь возложена на Брандхофера, который обвинялся в поощрении расширения производства, не обеспечиваемом соответствующими закупками. «Герр Брандхофер, — говорилось в заявлении, — взял много «лодена» на комиссию и дал местным мастерам основание работать столь энергично, что цена сырой шерсти поднялась до 40 флоринов, но затем, поскольку взятый герром Брандхофером «лоден» в значительной степени не был реализован, закупочная цена на «лоден» упала».

Без сомнения, падение цен на «лоден», по крайней мере, частично, было связано с обстоятельствами, лежащими за пределами прямого контроля Вернеров. Действительно, на швейцарском рынке они столкнулись с возрастающей конкуренцией производителей других германских городов, особенно Ульма. Это, однако, мало волновало сограждан Вернеров. Поскольку Нордлинген традиционно был главным поставщиком «лодена» на рынки Цюриха и Цурзаха, для них было более очевидно предположить, что роль нарушителей спокойствия сыграли именно Вернеры. В итоге, многочисленные пути, которыми Вернеры достигали своего превосходства над зависимыми от них ремесленниками, настроили против них большую часть граждан. К началу июня Совет был настолько убежден в дурном поведении Вернеров, что приказал им приостановить весь экспорт «лодена» до окончания слушаний.

Совет продолжал медлить с решением и в октябре магистраты были вынуждены вновь призвать ремесленников прекратить беспорядки, сопровождающиеся уже угрозами жизни членов семьи Вернеров. В конце октября окончательное решение было, наконец, принято. Шестьдесят три конкретных жалобы, рассмотренные в ходе слушаний, сводились к требованиям выплаты ткачам-ремесленникам денежных компенсаций на сумму около 5,133 флоринов. Совет в принципе поддержал идею компенсаций, хотя их общая сумма была уменьшена до 4,000 флоринов, которые Вернеры были обязаны выплатить двумя взносами. В то же время, Вернерам разрешалось продолжить свои операции "как это приличествует честным торговцам". Конфликтующим сторонам в дальнейшем предписывалось избегать взаимных нападок и оскорблений.

Принятое решение полностью удовлетворило ткачей, выразивших Совету благодарность от имени цеха, и требующих проследить за ходом предусмотренных выплат. В итоге около двух третей компенсаций пришлось на сорока четырех мастеров, находящихся в долговой зависимости от Вернеров, остальное — девятнадцати истцам, в тот период свободным от долгов.

Кризис 1698 г. наглядно продемонстрировал, до какой степени новые экономические отношения проникли в ремесленное производство Нордлингена. Независимо от их формального статуса, ткачи уже не были такими же «свободными агентами», какими были их отцы и деды. Большинство из них находились в полной зависимости от предприятий, фактически монополизировавших городское ремесленное ткачество, регулируя как предложение сырья, так и спрос на готовую продукцию. Теряя независимость, ремесленники постепенно осознавали взаимный интерес в борьбе против силы капитала. Хотя мы не можем говорить о классовой борьбе в Нордлингене в современном смысле этого слова, очевидно, что ее преддверие все же имело место.

Важно отметить, что в отстаивании своих общих интересов ремесленники встретили поддержку городского Совета. В отличие от Нордлингена, городские Советы более крупных германских городов, таких как Аугсбург или Ульм, в этот период в открытую поддерживали интересы коммерции и капитала. В меньшем же по размерам и более отсталом Нордлингене, где господствовали еще старые коммунальные представления, Совет выступил в защиту ремесленников — «простонародной страты». Характерно, что в 1698 г., в отличие от предыдущего века ни один из членов Совета не относился к ремесленным цехам — все пятнадцать магистратов занимались юридической, профессиональной или коммерческой деятельностью. Ни один из них, впрочем, не был так богат, как Вернеры, и в качестве группы они были настроены враждебно к безжалостному типу капиталистического предприятия, представленному Вернерами. Городской совет в 1698 г. продемонстрировал традиционный средневековый дух социальной ответственности.

 

Новые времена

В феврале 1699 г., несколько месяцев спустя принятия решения, Даниел Вернер старший скончался в возрасте семидесяти восьми лет. Семейный бизнес унаследовали его сын и вдова.

Ткачи по-прежнему оставались в тяжелом экономическом положении. Решение городского Совета, по сути, означало лишь порицание Вернеров и наложение на них штрафа, что не лишило семью торговцев ни экономической мощи, ни контроля над рынком. Фактически, наложив штраф в размере 4,000 флоринов, Совет лишь лишил Вернеров части их капитала, направляемого на закупки «лодена». Этот эффект драматически проявился уже через несколько недель после принятия Советом решения. Для того чтобы обеспечить компенсационные платежи, молодой Вернер взял краткосрочный кредит в 1,000 флоринов у богатой городской больницы. Уже в январе следующего года ремесленники начали просить Совет конвертировать этот кредит в долгосрочный, дабы позволить Вернеру аккумулировать достаточно средств для обеспечения текущих закупок «лодена».

Очевидно, что принятое решение не устраняло проблем, породивших трудности ткачей и их зависимость от Вернеров. Несмотря на формальный запрет, взаимные обвинения Вернеров и ремесленников продолжались, инициируя все новые и новые дискуссии. В результате, уже в 1699-1700 гг. началась постепенная перестройка системы отношений в городском ткачестве, основанная, впрочем, на методе «проб и ошибок». Прежде всего, Совет попытался напрямую регулировать бизнес Вернеров, тщательно следя за закупочными ценами на некоторые виды «лодена», предназначенного для экспорта в Швейцарию. В октябре 1699 г., будучи обескуражены подобным контролем, Вернеры ходатайствовали о временном разрешении на прекращение торговлю «лоденом», что поставило перед Советом серьезную проблему. 27 октября Совет обсуждал вопрос, может ли быть разрешена свободная торговля шерстью «без всяких ограничений» или, напротив, должна быть введена единая универсальная цена на «лоден». В результате дискуссии магистраты решили разрешить свободную торговлю, поскольку по их заключению «фиксированная цена на «лоден» не может в настоящее время быть установлена». В то же время, они сохранили за собой право установить такую цену в будущем. Вернеры же получили разрешение прервать торговлю лишь «временно». Впрочем, уже к следующей осени последовали новые жалобы на то, что Вернеры произвольно прекращали закупку ткани у ремесленников. При этом характерно, что Вернеры практически ничего не закупали у трех ткачей, проявивших особую активность в конфликте 1698 г. Иными словами, Вернеры по-прежнему удерживали центральную позицию в производстве «лодена» в Нордлингене.

Только радикальная реорганизация структуры местного текстильного производства могла освободить ткачей от диктата Вернеров. И именно такого рода шаг Совет решил предпринять в конце 1700 г. В течение 1701 г. Совет организовал из граждан города кооператив (Lodenkasse) для ведения бизнеса, прежде всего в Швейцарии, в интересах ткачей. Город сделал в предприятие основные начальные инвестиции, пригласив к инвестированию и всех ткачей-ремесленников. Кооператив должен был принимать «лоден» на перепродажу на комиссионной основе, а выручаемая прибыль должна была распределяться среди инвесторов-членов кооператива в форме дивидендов.

В течение нескольких лет эта попытка отцов города освободить своих бедных сограждан от экономического рабства казалась обреченной на успех. Вплоть до 1709 г. кооператив ежегодно получал прибыль. Затем, однако, наступил упадок. Будучи единственным рынком для продукции большинства ткачей, кооператив начал затовариваться готовой продукцией и в 1708 г. был вынужден ограничить количество ткани, поставляемой каждым из мастеров. Кроме того, сами ткачи постепенно начали терять веру в проект, при котором, так же как и при Вернере, товары принимались на комиссию. Платежи задерживались и ткачи, как и раньше, попадали в долговую зависимость. Начиная с 1710 г. кооператив заканчивал год с дефицитом, а в 1712 г., потеряв былую популярность, как среди ткачей, так и среди торговцев, он был закрыт. Свобода торговли была тем самым восстановлена.

Когда это произошло, Вернеры были готовы вернуть себе доминирующую позицию в экономике города. Даниель Вернер младший продолжал после 1699 г. наращивать свое состояние, получив последовательно наследство от своего отца, второй жены (умершей в 1704 г.) и третьей жены (умершей в 1711 г.). К 1712 г., когда поле деятельности на рынке текстиля вновь открылось Даниелю, его состояние оценивалось в 26,600 флоринов и продолжало возрастать вплоть до его смерти в 1733 г.

Еще большего успеха достиг ранее не упоминавшийся нами младший сын Даниеля старшего — Девид (David Wörner). Начав с торговли скобяными товарами, он долго не участвовал в традиционном для семьи текстильном бизнесе. В 1703 г., однако, он начал активно заниматься кредитными операциями, предоставляя кредиты своим согражданам из расчета 6% годовых. В 1725 г. Девид достиг пика своего могущества, превратившись в богатейшего человека Нордлингена, чье состояние оценивалось в 56,000 флоринов. Девид, кроме того, был первым членом семьи Вернеров, игравшим важную роль в городском правительстве. Начинал он на этом поприще довольно трудно. После смерти отца в 1699 г., Девид пытался занять освободившееся место в городском суде, но репутация его семьи лишила его всякой надежды. Только дав, фактически, замаскированную взятку Совету в виде пожертвования городской больнице в размере 600 флоринов, Девид получил вожделенное назначение. Его дальнейшая общественная карьера протекала, впрочем, довольно гладко. В 1716 г. он был избран в городской Совет, а в 1733 г. в исполнительный комитет Совета. Ко времени своей смерти в 1741 г. Девид прошел практически все ступени роста, предшествующие занятию поста бургомистра.

Члены семьи Вернеров продолжали занимать заметное место в общественной жизни Нордлингена на протяжении всего XVIII в. В 1770-х гг. двое представителей семьи были членами городского Совета. В середине столетия Вернеры породнились со многими нордлингенскими семьями, традиционно доминирующими в городском Совете.