Лена. Арзамас – Озёрск – Южный Урал

26.12.78 г. 17.40

«Твоё письмо? – Весь белый свет,

Все руки, ждущие свиданья

И все глаза, где много лет

Сияют слёзы ожиданья…»

В тот памятный понедельник, когда ты нетерпеливо топтался в вестибюле гостиницы, ожидая, когда же, наконец, разложат по буквам письма, я примерно так же нетерпеливо сидела на переговорном пункте моего города, ожидая, когда же, наконец, услышу твой голос в эфире…После часового ожидания громовой глас возвестил: «Обнинск, абонент не явился», чем поверг меня в ужасную пустоту предстоящего вечера и ночи, проведённых в недоумении. Должно быть, не суждено было нашим голосам встретиться ещё раз. «…Должно быть, за той рощей деревня, где я жила, должно быть, любовь проще и легче, чем я ждала…». Я очень устала сейчас. Только что получила долгожданный график, а он с ошибкой. Завтра исправлять. «…Но это – назавтра. На целое счастье позднее…». На целое счастье побыть сегодня с тобой. Давай удерём на необитаемый островок наших воспоминаний – маленький, маленький… «И губ мы ещё не успели, не отняли; и будущность не загадали свою… И мы ещё не были вместе на отмели, где место себе присмотрели в раю…». Я превращусь в серого мышонка и умещусь в твоём кармане. Мышонок не будет царапать тебя и прогрызать дыру в пиджаке, а там, в раю, я опять превращусь в Рыжика. Целуй же меня скорее всю, всю, пока я не превратилась снова в боязливого, серого мышонка своего одиночества и тоски!

А ведь скоро Новый год! Застанет ли тебя это письмо в старом, добром (ведь этот год подарил мне тебя!) году? Я ничего не хочу в нём нового. Только «…хочу одного, чтоб исправно работала почта, чтобы шли аккуратно короткие письма твои…». А пока…пока моё тело сводит блаженная судорога твоих объятий. Закрываю глаза и открываю их для того, чтоб дописать: до свиданья, целую тебя.

«…Курантов звон в ночи плывёт

над снежною порошей.

Двенадцать бьёт! Да будет год – счастливый и хороший!»

Мой славный! С Новым годом! Пусть самые лучшие воспоминания старого года сохранятся в Новом. С уверением в моём глубочайшем уважением…

«Блестит «кардан» в лучах светила, планету бережно обняв.

Мой Новый год вступает в силу, год старый в памяти храня…

Поднимем мысленно бокалы за то, чтоб Новый – был хорош!

Ты помнишь, говорили галлы: «Не умирай, пока живёшь…»

08.01.79 г. Милый!

«…Со мною вот что происходит…» - послала тебе два письма и, похоже, на главпочтамт… Так что, ты ещё можешь получить мои поздравления и пожелания… Прости меня великодушно, родной мой, помни меня, пиши мне и знай, что «…не могу я без тебя, не могу. Не могу я без щеки твоей, без голоса. Не могу я без тебя, не могу. Подари мне хоть следы на снегу, колокольца перезвон да посвист полоза…». Целую тебя тысяча и один раз.

 

19.01.79г. «… Поздно мы с тобой поняли,

Что вдвоём – вдвойне веселей

Даже проплывать по небу,

Не то, что жить на земле…»

Мой ласковый, мой нежный человек,

ведь ты не убьёшь меня своим молчанием, дабы наказать за то, что заставляю ждать и понапрасну обивать пороги почты? «Что со мною, я не знаю, что со мною…», как - будто неодолимая сила извлекает меня по утрам из берлоги сладких сновидений и ввергает туда сызнова, едва лишь я успеваю переступить порог своей квартиры. Прямо – таки, сонный синдром, ей – богу. И, кстати, не у меня одной. Может, уже весна на улице, а мы и не чуем, всё ждём каких-то небывалых морозов и холодов? Но не это я хотела сказать. А что? Ах, да, Новый год. Ты спрашивал про новый год… Встретила я его в гостях у одной очень хорошо знакомой семьи. «…Бывает одному уже нельзя. Ещё немного – разорвётся сердце. Но вот тот дом, и в нём – мои друзья. О, сколько раз испытанное средство!» Правда, часа за 3 до заветного звона курантов, когда я преспокойно наряжала ёлку, начали раздаваться телефонные звонки и последовали приглашения куда-то. Но мне до того не хотелось так скоропостижно менять своё решение, а, главное, тащиться в мороз на массовые, многолюдные сборища – к старости что ли? А знаешь, мне было очень весело в эту новогоднюю ночь! И ты был со мной рядом, нет, не на другом конце планеты, даже не другом конце стола, не за тысячи вёрст от меня, не за сотни лет и зим от меня, а рядом по праву или леву руку (когда-то в том же самом доме, на одном из праздников сидел со мной Юрка; «…А кто до этого гостил, кто наши промахи запомнил, тот всё равно бы нас не понял, не пожалел и не простил…» Прости меня за эти воспоминания, ладно?). Было много смешного: и как открывали шампанское, и как, надев маски, побежали поздравлять маму, и как нам звонила снегурочка, а мы – ей. Да, знаешь, где-то числа 29 декабря вечером – звонок. Открываю дверь и ахаю: на пороге дед мороз и снегурочка – такие нарядные, красивые… Проходят в комнату и требуют какого-то малыша – ошиблись адресом. Но всё равно приятно. Ну, что ж «… вот и январь накатил, «налетел», бешеный, как электричка…»

Скорее бы апрель да в отпуск, что ли съехать, хотя ведь до сих пор ещё толком не решила, куда ж деть себя в этот отпуск. Наверное, в конце февраля привезём Сашульку «…купите лук, зелёный лук, петрушку и морковку, купите нашу девочку – шалунью и плутовку…». Ты, поди, слышал эту песенку? Очень – пре очень я без неё соскучилась. Сегодня по дороге с работы купила её три новых пластинки, а то уж те заслушала до потери бабушкиного сознания. Есть ещё одна новость: у моей московской знакомой, той, которая утешала меня в вечер нашего с тобой расставания, хозяйки уютного окошка, призывно светившегося во тьме одинокой улочки, родилась дочь. «…Прощаю всё: и бестолочь, и ревность за жертвенность себя на две разъять…», хотя это не бестолковый и ревнивый, а просто очень душевный, очень сильный и одинокий человек. Уехать в незнакомый город, где нет ничего и никого, оставить дома лучших друзей и всех родных, в неизвестную судьбу, перенести сплетни, материны слёзы («…злые языки страшнее пистолета…») увезти с собой и мучиться, и не знать, как сказать матери о ребёнке, и в таких муках воспроизвести своё самое драгоценное – я преклоняюсь перед такими людьми, Володя (ты только не смейся…). «…А тот, кто нам любовью мстил, кто наши промахи запомнил, тот всё равно бы нас не понял, не пожалел и не простил…». Правда же? Мой и колючий! Я засыпаю… и последние проблески моего наполовину спящего сознания тебе – поласкай меня… Помнишь ли меня? Я хочу к тебе. Ох, как же я хочу к тебе… «…Приснился бы. Хоть мельком. Кой-то раз».

Фрегат висит у меня над кроватью и приветственно машет тебе всеми парусами.

06.03.79 г. Родной!

В последние дни я стала бояться своего почтового ящика: так долгожданны письма твои, а их всё нет и нет… Но, вот, вчера…Я так тронута твоим подарком. У меня даже слов нет, чтобы выразить благодарность. Что-то очень сентиментальное подступает к горлу. Благославляю тебя за память обо мне; господи, за что дано мне было испытать это благоволение? Мой славный, у меня очень мало времени, а посему, прости, сразу о делах. У нескольких поинтересовалась «дачей». В каталогах у наших профсоюзных деятелей таковая упоминается, но не более. Путёвок туда у нас не бывает и не бывало никогда. Командировок в вашу сторону не предвидится, и я, наверное, умру, если не увижу тебя…

И ещё об одном: мне очень не хотелось писать тебе об этом, но, похоже, пора внести ясность и в этот вопрос, хотя, понимаю, не очень-то это тебе и нужно. Так вот: нет у меня детей, Владимир Алексеевич, и в том не вина моя, а беда, но в силу неких семейных обстоятельств не могу я позволить себе такую роскошь, как детишка… А посему, жду через недельку приезда своей племяшки – Сашки и более не будем об этом, ладно? Вот и подошло к концу своему логическому моё (далеко, не логическое) послание. Милый, ещё раз благодарю, благодарю… тебя и обнимаю.

Г.

«… Мне кроме любви твоей нету солнца,

А я не знаю: где ты и с кем…»

Мне так хочется окунуться в море тёплых лучиков из твоих глаз, поцелуев твоих, твоих нежных рук…

Уложила своего пупсика спать, да и у самой глаза смыкаются; прихожу с работы и буквально валюсь с ног. Вот и сегодня села почитать и … очнулась от маминых шагов. Действительно, «…весна – это весна…». Скажи, как ты умудряешься на таком махоньком листке (не сказать бы – клочке) бумаги задать мне такую уймищу вопросов? А спешила я написать тебе прошлое письмо потому, как начальник уже начал беспокойно поёрзывать на своём месте, бросая настороженные взгляды на мой стол, где были в беспорядке разбросаны бумаги (в т.ч. и рабочие). Теперь об отпуске. По правде говоря, планы были. И, даже, валяется где-то в завкоме моё заявление на путёвку (думала немного подлечить своё плохонькое сердчишко на югах), но за 5 минут телефонного разговора с дамой, ведающей распределением этих благ, выяснилось, что мне ничего не светит и вряд ли будут просветления на этом фронте. Володя, ежели тебе не трудно, а, главное, ежели ты ещё хочешь меня лицезреть, узнай, сможешь ли ты что-нибудь сделать, в частности, достать путёвку какую-нибудь дней на 12 к вам поближе. И ежели что выяснится, сразу же мне напиши. Думаю, мы ещё успеем это обсудить. Только не телеграммой и не заказным письмом, дабы не пугать маманю. Увы! Приходится и с этим считаться. Отпуск у меня с 16 апреля. К этому времени думаю довести до конца основную массу своей работы, чтоб начальство не возражало. В случае чего, наверное, можно будет и на более позднее время… Мне очень неудобно тебя беспокоить, но жизнь, как видишь, вносит свои коррективы. А разговор о том, что я беру в голову и принимаю близко к сердцу ещё не закончен. Может быть, тебе ещё «посчастливится» выслушать гневную тираду по этому поводу.

У нас весна медленно – медленно набирает свой ход. Вчера было холодно, сегодня тепло. Солнца ещё очень мало. А ты говоришь «к сожалению, весна…». Разве её так встречают? Славный мой, давай на этом и разбежимся. Прости за похабный почерк – пишу на книге (уже ноги затекли), не хочу греметь стульями и будить своих.

Пока, пока и помни обо мне.

13.04.79 г. Володя, здравствуй!

Заранее очень благодарна тебе за заботы и хлопоты. Выезжаю 21 апреля. Постараюсь взять билет на поезд, который приходит 26 до половины дня, хотя понятия не имею, как сейчас с билетами вообще. С самолётом связываться боюсь – просидишь неделю где-нибудь в Горьком. Но мне сказали, что поезда в вашем направлении частенько опаздывают. Договоримся так: я сразу даю тебе телеграмму, каким поездом выезжаю, а уж ты сориентируешься, когда встречать. Ежели по каким-то причинам ты не сможешь меня встретить в этот день, то я попытаюсь устроиться в гостиницу и сообщить тебе место своего пристанища. Ума не приложу, в чём ехать. До вчерашнего дня у нас был жуткий холод, снег с дождём, и я уж совсем было вознамерилась ехать в сапогах, но сегодня с утра солнце сияет, хоть и прохладно ещё… Но у меня ещё неделя, так что к концу определюсь… Очень жаль, что у вас ещё зима, было бы интереснее созерцать весенние пейзажи, но зато (хоть и не на долго) будешь ты. Я очень устала, издёргалась, так что хочу отдохнуть хоть немножечко, мой родной. Думаю, что тебе уже не будет смысла отвечать на это письмо. Сейчас начинаю отрабатывать версию своего путешествия для успокоения матушки, хотя, похоже, она видела штамп на конверте одного из твоих писем. Теперь – до встречи. Целую.

А взял я ей путёвку в какой-то дом отдыха на озере Увильды. Самое главное его преимущество было «в богом забытости» (до ближайшего населённого пункта было очень далеко), хотя, по кормёжке, по уходу, по словам Лены, там было совсем неплохо. К тому же, этот дом отдыха был от меня далековато. За время её пребывания в нём я там показывался только пару раз. А встретил её я в Свердловске. Поезд приходил поздновато, посему в район Кыштыма мы появились уже к полуночи. Пришлось переночевать в лесу. Зато утром была отличная погода и моей спутнице очень понравились наши места. Лена очень расстроилась, когда увидела, куда я её завёз. Но уже в мой ближайший приезд она была полна оптимизма. Тем более, что дни приезда и отъезда у нас были в сплошных путешествиях – объехали весь красивейший Южный Урал. Проводил я Лену на поезд, который шёл опять из Свердловска…

 

Г.

«… За тебя молиться стану,

Чтоб вернулся невредим…»

Я плачу!

Так хочется написать что-нибудь, но как ни «велик и могуч русский язык», он бессилен перед тем, что я сейчас испытываю. Мне ещё не было так трудно расставаться с людьми. Именно трудно, как будто превозмогаешь что-то в себе, как гравитацию, наверное. Глупое сравнение, но и слов не подберу. Не могу смотреть на лес – в голове одна за другой, как в калейдоскопе, меняются картинки воспоминаний. Больно. И сладко – сладко в то же время… «Как живётся вам, как можется, ёжется, поётся…как». Едешь или уже приехал? Мой пьяный сосед по купе дрыхнет, а усатенький залез наверх и читает. Где-то стоим. Радио гремит. Хоть оно отвлекает от воспоминаний. Ещё б немного - с тобой, ещё б хоть капельку – улыбка твоя, глаза твои, поцелуи твои! Было б больней или нет, какая разница – ведь мы уже разъехались! Разлуку, конечно, переживём, только на сердце станет одним невидимым и неслышимым рубчиком больше… Мой славный, мой самый дорогой человек! К сожалению, я не имею права на другие эпитеты, а как хотелось бы! Но это невозможно: «У меня только бабья, ничтожная сила, а меж нами – огромный эр квадрат». По-правде говоря, даже эта ничтожная сила неодолимо влечёт меня к тебе.

Мне хорошо с тобой! И всегда было хорошо, очень хорошо! Почему ты спрашивал: «Тебе плохо со мной?» (Злой какой…). Так хорошо, что иногда я сама себя пугалась и тогда приходили блажь и хандра от предстоящей разлуки.. Прости меня – добрый, мой добрый Мазай!

17.45 Стоим в Перми. Немного поспала, а перед этим сходила пообедала. Слёзы чуть-чуть просохли часам к 4 по Москве. Почему ты не понимаешь меня? Ведь ближе у меня никого не было. Я это чувствую, я знаю!...

Какая духота в вагоне, господи, но, думаю, к ночи похолодает. Милый, помни меня в эту встречу и знай. «где ты палатку не развесь, кровать моя была б вот здесь…». На меня ещё давит тяжесть разлуки и я мечусь по вагону, не зная, где приткнуться и чем заняться. Попыталась читать, но смысл прочитанного не доходит. «Что со мною? Я не знаю, что со мною…». Славный мой, прости эту путаницу слов и мыслей. Не перечитываю – боюсь. Боюсь, что меня опять затопит волна боли и слёзы с новой силой хлынут, тогда уж их не остановить. Видишь, какая я неудалая? На глаза попались фотографии. Комок у горла, я с ним борюсь. Ехать бы в этом вагоне далеко-далеко с тобой…

18.50 Какая тонкая зелень кругом! Берёзки ажурные стоят… Всё вижу твоими глазами. Такое ощущение, что «…я старше тебя на свои тридцать два…». Милый, я живу в обстановке такой домостроевской морали и условностей, что моя чувствительность обострилась до предела. Наверное, в самом деле, «… кому много дано, с того много спросится». Володенька, мой золотой, это не блажь и не переоценка ценностей. Очень многого не договариваю, стыжусь себя, стыжусь тебя, попытайся понять… «Ты же умный мужчина – придумай что-нибудь».

Опять где-то встали. Сосед встал, допил пол литра водки, пошёл курить, упал в тамбуре и уснул. Его приволокли и уложили на голую полку. «А вы сидите, пьяненький, в сугробе. И вам квитанции не надо на постель…» Перешла в другое купе. Спокойные, семейные люди. Благолепие! Хоть посплю спокойно!

12.05.79г. 7.12. Доброе утро, мой хороший!

Где ты встречаешь это утро? В дороге? Дома? Кругом зелено, как никогда. Проезжали Чусовую. Говорят, разлилась здорово, затопило домики, люди сидят на крышах и ждут спасения. А я спала. Пасмурно сегодня. Дождь. В Питере, похоже, тоже дождь. Поезд приходит в 5 утра, но, по слухам, часика на 1,5 опаздываем. Вот бы! Слишком рано вваливаться тоже не этично, правда же? Мой родной! Иди ко мне, так плохо без тебя! После патриархальной тишины наших с тобой полянок и гор шум столицы утомит меня, наверное, быстро. Опять не могу найти себе места. Мне тесно в купе, тесно в своих мыслях, в стихах, прозе. Нигде нет мне места. «Что же мне делать, слепцу и пасынку в мире, где каждый и отч и Sрлч?...». Поезд мчит меня всё дальше от тебя. А сердце всё ближе и теснее прирастает к тебе. Не снимаю больше кольцо. Когда-то я должна была обручиться этим кольцом. Вчера я обручилась им с тобой. «Нет, всё-таки я странный человек – другим на диво. Быть, несмотря на наш двадцатый век, так счастливой, не ведая о тайном сходстве душ, ни всех тому подобных басен, всем говорить, что у меня есть муж, что он – прекрасен!... Я с вызовом ношу его кольцо, я в вечности жена – не на бумаге…».

16.00 Целые сутки без тебя. «Одна противу всех и среди всех…». Где ты был раньше? Где раньше был мир, заново открывшихся для меня отношений без лицемерия, без всяких лживых, а, главное, никому не нужных обещаний и клятв «навсегда», «никогда»?

Солнце моё! Обнимаю тебя и «пусть себе губы и руки, и сердце сожгу!». Пока, пока до следующих встреч в конвертиках. Не сердись на меня за этакий сумбур мыслей и чувств, ведь «это, может быть, последняя в мире любовь вызарилась румянцем чахоточного…»

11. Лена. Арзамас – Озёрск …

23.05.79 г.

Володя!

Я онемела. Одна мысль крутится в голове, как заевшая пластинка: «И ты, Брут…». Я не под венец тебя зову, а лишь призываю в свидетели своего счастья с тобой, ставшим мне таким дорогим! С мыслью о замужестве мне довелось расстаться раз и навсегда два года назад, ты же это знаешь…так зачем снова сыпать соль на почти затянувшуюся рану, вернее рубцы от этой раны? Это жестоко, родной мой, это вдвойне жестоко, потому что ты! «Человек не может дважды войти…».

Нет, это ерунда всё. Может. И сколь ни была б глубока эта вода, второй раз может быть ещё глубже. Тише, спокойнее, ровнее, но не менее прекрасна будет глубина нового, ещё не изведанного доселе…Мне запомнились твои слова в Свердловске: «Сейчас поеду к своей Алёне». Так ты попытался отмежеваться в своём прекрасном внутреннем мире от меня, этакой полу нимфы, полу старой девы в твоём представлении. И не будем больше про мои тридцать, про твои сорок пять… Сначала: «Тридцать – это уже не молодость, сорок пять – это ещё не старость», а потом: «…если б молодость знала, если б старость могла…». Сладкий мой! Пройдёт сто, двести лет. Там, в тишине семейных склепов или кладбищенских нор нам будет глубоко без разницы, что подумают (ли) о нас века, да и подумают ли, да и вспомнят ли?! Так что не время наш судья праведный. А мы сами. И то, насколько успешно мы справимся с этой нелёгкой миссией, определит (и наше в том числе) отношение к самим себе. «А тот, кто нам любовью мстил, кто наши промахи запомнил, тот всё равно бы нас не понял, не пожалел и не простил…». Как ты думаешь, и в самом деле можно любовью мстить? Я считаю, что можно и даже, более того, с этим начинается мысль о собственности, которую ты так лихо развивал передо мною ещё в Обнинске и вот приберёг до сего дня, до сего письма в ответ на моё самое болезненное, самое сокровенное…

Володя! Тебя было так много во мне, со мной, около меня…Не отбирай же того, что далось так трудно, так поздно, но так искренне и вместе с тем принесло неописуемый восторг и радость! Обещай, что не сном, ни помыслом не обидишь меня больше. Ладно? А пока протягиваю тебе все подснежники со своей полянки. «Бог простит, а я не помню зла». Целую. Лена.

13.06.79 г.

«… Всё людям снится: радость, грусть

И прочный мир в дому….

Но только наши встречи пусть

Не снятся больше никому.

Пускай никто о нас с тобой

Не ведает вокруг –

Про наше счастье, нашу боль

И песни первый звук….»

Здравствуй, радость моя!

Пришла вчера домой поздно. Сашуле уже полагалось быть в постели, но она ещё сидела в ночной рубашонке у меня в комнате и смотрела на свет диафильмы. С порога слышу: «Тебе какое-то письмо местное». И вроде не пьяная была, хоть и пришла с крестин, а чувствую: не врубаюсь – почему местное? А уж, когда глянула, всё совсем ясно стало. Если верить датам в письмах, это второе из Усть-Каменогорска (штампа местности на конверте нет). Сегодня получила два других письма. Родной, я так виновата, что не пришла на свидание – прости. Постараюсь больше не молчать так долго.

Мне было так хорошо с тобой эти несколько дней в полынном запахе степных трав, в пыльном, трясущемся и дребезжащем всеми стёклами автобусе, в новых, сказочных краях, увиденных твоими глазами. И хоть «…завидна мне извечная привычка быть женщиной и мужнею женой, но уж таков просмотр небес за мной, что ничего из этого не вышло…», а посему не будет и жизнеописания. Что касается Сашули, то о ней «…писать, как хочу – не умею, писать, как умею – зачем?»

Уступаю твоим настоятельным просьбам описать ленинградские события, пытаюсь восстановить в хронологической последовательности первые часы и дни моего пребывания в колыбели Революции. Сейчас прослушаю ещё одну окуджавскую песенку и начну. Подождёшь?

Ну, так вот. Прибыла я в Питер ранним (насколько можно считать ранним 5ч. утра) промозглым, серым, субботним утром. Пока ждала такси, да пока развозили ещё двух пассажиров, прошло ещё полчаса. Моя дражайшая кузина, её половина и 14ти летний сын спокойно спали после учебно-трудового дня, не подозревая о прибытии такой редкой гостьюшки. Кое-как дозвонилась: полушёпотом целовашки – обнимашки, в пол голоса вопросы и ответы. Оказывается, прибудь я на день раньше, мы с сестрицей в тот же день уехали б в Ригу, т.к. у неё ещё был отпуск. Отправили мужика спать (со своей диссертацией ложится в три часа ночи – плохой?), а сами пошли пить чай и вести разговоры за жизнь. Часов в 8 я не выдержала и поплелась к племяннику в комнату – уж очень хотелось посмотреть, что из него выросло. Этакий хиппарь конопатый! Конопух ещё больше, чем у меня, вот! Целую его, а он открыл один глаз и вопрошает сквозь сон: «Ты, что, одурела на старости лет? Приехала?». Когда он встал, оказалось, что вымахал выше меня ростом. Вот она – акселерация.

И побежали деньки: визиты, беготня по магазинам, вечером походы в кино и просто балдёж. Везде искала тебе альбомы для фотографий, но нет даже намёка на что-либо приличное. Ленинградцы со всей компетентностью заявляют, что у них это нынче тоже дефицит. Сходила в Александро-Невскую лавру, в собор – видела службу. Как красиво поют! Да ещё сползали в алмазный фонд. Один вечер и пол ночи посвятили печати фото. Далеко не всё напечатали, но много. Негативы забрала с собой – не понимаю зачем это сделала. В последний вечер приехал с дачи дядя – пообщались с ним. Хороший старичок, но здорово уже сдал. Купила себе большой диск Ахмадулиной, правда, второй, но всё-таки, сбылась голубая мечта детства (не сказать бы хуже). И ещё пластинку со стихами Цветаевой в исполнении Дорониной. Читает, как я и ожидала, не ахти, но всё-таки это лучше, чем ничего.

Милый, тебя ещё не утомило описание моего визита дружбы к родным и близким? Мне было так жаль, что нет тебя рядом, что «шаг вот этот – никому вслед, и тень вот эта, а тебя нет…». Ходила и представляла, как ты посмотрел бы на меня вон там, что сказал бы вот здесь, облюбовала скамеечки, на которых целовались бы, цветы, которые дарил бы… Как я вся тоскую без тебя, родной мой! Приехала домой (посвежевшая и почему-то похудевшая) и сразу слушать твой «кругозор» и реветь. Первые встречи с подружками, сотрудницами, сотрудниками: «Какая ты красивая!...». Неужели им невдомёк, что красива я твоей красотой, добра – твоей добротой, желанна – твоим желанием! А вчера были крестины. Диву даюсь, до чего ж такие крохи могут быть похожи на своих взрослых родителей. Немножко позавидовала мамаше – какое, должно быть, счастье держать этот кулёчек на руках. На минуту дали подержать и то задрожала от тепла и радости, но «…уж коль ворона белой уродилась, не дай ей бог, чтоб были воронята». Сладкий мой, уже немного озябла – такой холод кругом стоит… Согрей мне ножки… А теперь закрой глаза и отвернись; я подкрадываюсь к тебе сзади, обнимаю тебя, целую твой затылок и плечи, ласкаю твою грудь – там такие милые волосики… Пока, пока и помни обо мне.

Г.

«…Только теперь, в подполье

Вижу, когда потух

Свет, до чего мне вольно

Было в обхвате двух

Рук твоих…»

Милый! Твоим письмом подтверждается лишний раз знаменитая народная мудрость: «Человек – такая скотина, что на живого не угодишь». Тебе действительно хорошо одному и лишь изредка, в силу какой-то необъяснимой инерции ночи по-прежнему заносит тебя на знакомую почту. А мне вот плохо одной, как никогда. И каждый раз такой огромной радостью выпадает из почтового ящика конверт, надписанный уже знакомым и очень близким почерком. Пока поднимаюсь по лестнице («…Какая радость - радости ждать!»), думаю: что же там? Помнят ли меня ещё, зовут ли к себе эти строчки и слова, губы и руки твои, просят ли ещё протянуть свои пальчики? («Какие старые слова…»). У нас холодно опять, но в прошлые выходные позагорали, я даже сподобилась искупаться в реке. Сашуля с упоением по воде вдоль берега, выискивая неизвестно откуда взявшиеся ракушки и какие-то замысловатые камешки. А вообще-то я рада, что наступила климатическая передышка, т.к. что-то плоховато переношу жару. Веснушек стало ещё больше. Вчера один из наших сотрудников (чудноватый такой парнишка) даже начал было их считать, но сбился – неграмотный! Это несколько развлекло, а, в основном, хожу, как неприкаянная и не знаю, куда приложить руки, т.к. почему-то всё из них валится. Мой славный, так много хочется сказать тебе (десятки вариантов ежедневно прокручиваются в голове), но я не смею, боюсь – опять получить отповедь. Как будто видятся строки: «Мне Ваша искренность мила…». Как тогда – в машине: всё, что переполняло, вылилось наружу слезами, а слова так и замерли в горле, словно предостерегал от чего-то… Уже 2 раза снился ты мне – спасибо родной. Не просыпаться бы при этом…

«Я беру тебя на поруки перед городом и людьми, а перед ангелом воли и муки ты меня на поруки возьми…». Лена.

06.07.79 г. … Синяя крона, малиновый ствол, звяканье шишек зелёных

Где-то по комнатам ветер прошёл: там поздравляли влюблённых,

Где-то он старые струны задел – слышится их перекличка…

Вот и январь накатил, налетел, бешеный, как электричка».

Родной!

Вот так и к нам подкрадётся январь со своими холодами и морозами, ляжет огромными льдами на озерах, где я была так счастлива и блаженна… Как мне хочется сейчас ехать с тобой далеко-далеко. И какая разница – куда, теперь важно только одно: с тобой! Неужели тебе действительно интересно, как я провожу свой досуг? Но ведь это так тривиально. Прихожу с работы в пять вечера, до шести: ужин, просмотр корреспонденции, какие-то бестолковые переходы из одной комнаты в другую, разговоры… А час пролетает бы-стро… Потом отдыхаю, то бишь, ложусь и балдею: либо читаю, ставлю пластинку и слушаю… Иногда, под настроение, в этот момент вяжу, правда, последнее время почему-то меня не на долго хватает с этим занятием. В 8 ч. приходит Сашуля с подружками и я показываю им диафильмы, что занимает тоже примерно час времени. Вслед за этим наступает самый ответственный момент – укладывание Сашки спать. Начинается это, как правило, с уговоров, а кончается… сам знаешь, чем. Напоследок – шушуканье на ушко и мы с ней расстаёмся до утра, хотя ещё некоторое время доносится из-за стенки её лепет. Ну, вот, с 21.30 и начинается моё личное время. Обычно в это время я ухожу из дома: просто побродить там, где не очень много народа, или навестить своих подружек. С одной из них мы общаемся наиболее часто, очевидно, немаловажное значение имеет при этом тот факт, что она живёт через дорогу от меня. Мужа её вижу очень редко: то он спит, то в гараже, то на рыбалке, так что времени для болтовни и каких-нибудь совместных занятий хватает. У меня даже уже есть свой любимый уголок в их кухне. Вот и кончается мой день. Рабочий день. Правда бывают и всплески, ежели, к примеру, удастся достать билет в кино, на дискотеку или какой-нибудь тематический вечер – вроде, «Поэзия Марины Цветаевой».

«…Мы в пух и прах наряжали тебя. Мы тебе верно служили,

Громко в картонные трубы трубя, словно на подвиг спешили.

Даже поверилось где-то на миг (знать, в простодушье сердечном)

Женщины той очарованный лик слит с твоим празднеством вечным»

Но кончается трудовая неделька, неделища порой, и уж тут не какие-то два-три часа, а целых 2 дня в моём распоряжении. В субботу отсыпаюсь, потом мы с Сашей куда-нибудь идём, предварительно оговорив – куда именно. В прошлую субботу ходили на речку. Выдалась на редкость жаркая и тихая погода. Дорвались до речки, до солнышка, накупались всласть. Сашка до посинюхи в воде сидела. Покатали нас на лодке. Естественно, восторгу конца не было. С пляжа, как были босиком, с мячом огромным (так и не смогли сдуть), со всем своим пляжным скарбом ввалились в кинотеатр. Повеселились над нами служители сего общественного заведения, но пропустили таки. После кино зашли домой и, чуть отдышавшись, поехали в гости к Сашулиной подружке. Тот день закончился тем, что у меня обгорели плечи, а у Саши со вторника держится температура около 39˚С. Девочка моя очень плохо переносит статику (есть в кого!), а посему ума не приложу, чем занять её во время болезни и на грядущие выходные. Наверное, измотаюсь. Мой золотой уже скоро уедет домой учиться, а я, как подумаю, что всего-то два месяца осталось блаженствовать моей «погремушечке» - сердце кровью обливается. Даже по ночам иногда плачу, ведь не будет ей там так привольно и хорошо, как у нас. Правда, не будет! Уж я-то знаю. Вчера несу её на руках из своей комнаты в её постельку, а она в тёмном коридоре прижалась ко мне и шепчет: «Тётя Лена, я тебя очень люблю и бабулю тоже». Счастье моё! Ну, как не зареветь от таких слов?

«В миг расставанья, в час платежа, в день увяданья недели

Чем стала ты нехороша? Что они все – одурели?

И утончённые, как соловьи, гордые, как гренадёры

Что же надёжные руки свои прячут твои кавалеры?»

Мой славный, я так соскучилась по тебе, ничто не может отвлечь меня от мысли о тебе и о местах, где мы бывали. По утрам меня провожает на работу какой-то мужик, совершенно незнакомый, даже не знаю, как его зовут, хотя, помнится, он представлялся. На днях даже остановил около меня свою машину с предложением (царственный жест) довезти до работы. И всё это в 2х шагах от собственной квартиры – не иначе, как жена укатила в отпуск. Уже порядком надоели совершенно бессмысленные разговоры, да неуместные комплименты. Пожалуй, надо позже выходить на работу.

«Нет бы собраться им – время унять, нет бы им всем расстараться.

Но начинают колёса стучать. Как тяжело расставаться!

Но начинается вновь суета. Время по-своему судит.

И в суете тебя сняли с креста, и воскресенья не будет».

Милый мой! Ежели соберёшься в отпуск, черкни пару строк о том, какая обитель примет тебя под твой кров. Я не хочу терять тебя из виду. Володя, а ты помнишь 5 июля 1978 года? Волгоград, твои ромашки и первый раз вместе (случайно место со мной оказалось не занятым) в автобусе! Только ты и я существовали тогда и никого больше на сотни вёрст и на сотни лет – никого больше! А вечером твои именины…

«…Ель моя, Ель – уходящий олень, зря ты, наверно, старалась

Женщины той осторожная тень в хвое твоей затерялась!

Ель моя, Ель, словно Спас на крови твой силуэт отдалённый,

Будто бы след удивлённой любви, вспыхнувшей, неутолённой».

А у меня тоже есть твоя фотография. Если мне не изменяет память, это у озера Касарги, помнишь? Один – единственный раз мне было дозволено взять фотоаппарат в руки, но теперь ты всегда бреешься у меня на глазах. Ласковый, тёплый мой! Как плохо, что мы далеко друг от друга и нет такой станции на твоём пути следования до столицы, где можно было бы нам встретиться. Я мечтаю о том, чтоб нам хоть на миг, один малюсенький миг встретиться. Обнять бы тебя, прижаться (защити меня от всех невзгод, охрани от бед всяческих, от тоски неминучей, когда жить не хочется, и весь белый свет не мил!) и смеяться – ведь вот он ты, рядом, рядышком. А слёз моих ты не помни. Только я одна знаю, о чём они были – те слёзы. И никогда уже не забуду. Ну, вот пока я и прощаюсь с тобой, надеюсь, что не на долго. Самым маленьким кончиком языка ласкаю твои губы.

25.07.79 г.

«…Приходите ко мне ночевать.

Мягче ночи моей – только сны.

Я из трав соберу вам кровать

На зелёненьких ножках весны.

Приходите ко мне молодеть.

Ванну примете в горной реке,

Надо только рекой овладеть

И держать её гриву в руке.

Приходите ко мне погрустить,

Это лучше всего у костра.

Надо голову чуть опустить

И тихонько сидеть до утра…»

Душа моя, здравствуй!

Истомилась без тебя вся, могу часами сидеть, уставившись в одну точку, перебирая в памяти самые яркие картины встреч с тобой. Печально, но я до сих пор не знаю, «…где встретиться нам придётся с тобой, да, и как написать тебе об этом – ума не приложу!» Чувствую себя неприкаянной; от этой неприкаянности хватаюсь то за одно, то за другое, мечусь то туда, то сюда, но опускаются руки, и всё чаще и чаще ловлю себя на мысли: «…убежать бы куда-нибудь, прямо сейчас, средь бела дня, никому ничего не объясняя, броситься на травку или сено скошенное и смотреть, как проходят мимо облака, как проходит жизнь, как ветерок по…». Возобновились «ухаживания» моего тайного вздыхателя. Сегодня иду с тобой на работу, подходит и сжимает мне пальцы. Больной? Через месяц мой «лохматый котёнок» уедет домой, потом приходит осень, наступает зима…

А ты хочешь меня увидеть? Вспоминаю, как целовал ты мою спинку (и не могу работать)… Как мало мы с тобой целовались, правда же? Обнять бы тебя сейчас и не разжимать рук долго-долго-долго… Не сердись, когда я пишу глупости – мне тебя так не хватает…Так завидую всем, кто сейчас с тобой, у тебя, в тебе… А пока…. Глажу твою кожу, твои лохматенькие руки и совсем чуть-чуть (ничего не будет заметно) кусаю тебя – можно? И, конечно же, целую тебя много-много раз. Лена.

А я дарю тебе вальс из к/ф «Мой ласковый, нежный зверь». Когда-нибудь мы и его потанцуем, правда?

08.08.79 г. «…Я ехала домой

Я думала о Вас…»

Не столь давно я действительно ехала домой и думала о тебе. Ездили за грибами, но в неудачные места нас завезли. Нет ничего или мне не до грибов? Привезла Сашульке немного малины, черники и костяники, да нагулялась по лесу до одури. Иду по лесу, а перед глазами совсем другие леса и горы. Кричу «Ау-у» и жду, когда твой голос ответит откуда-нибудь издалека. Да и вообще весь день ловила себя на мыслях о тебе и об Урале.

Родной мой, здравствуй!

Какие ты вещи мне ужасные сообщаешь. А я так безбоязненно ходила по территории «Красного камня». Как сейчас Андрей? И что же теперь будет с его практикой? Через 2 недели мама повезёт Сашульку…, так что, надеюсь с недельку поощущать «сиротство, как блаженство». Почему ты не получил моё последнее письмо? Кажется, всё. Что я пишу тебе – не то и не так. А что? А как? Помоги мне, подскажи…, научи… Я плохая, я совсем оплохела от разлуки с тобой, милый мой, славный.

Подошла Сашенция со своими рисунками. Так бы и не отрывала от неё губ! До чего ж люблю целовать её, особенно, в шейку сзади, в подбородок и щёчки. Я вообще люблю целоваться, ты не находишь?...

Недавно удалось прочесть кусочек из «У последней черты». Слышал что-нибудь об этом опусе Пикуля? Но ежели его читать – то с начала и до конца, а то всё впечатление потеряешь. Ну, что ж, мой славный, спокойной ночи? Засыпаю… и реагирую только на твой голос, на твои ласки…

Г.

«Ах, как ищут тебя мои письма по свету!

Буквы горько кричат: Где ты? Где ты? Ну, где ты?

И бегут огоньками в окошках вагонных.

Силуэтами окон спешат по перронам.

Мои письма отстали. И догонят едва ли…

Ведь они очень н