Лена. Арзамас – Озёрск - Обнинск

23.07.78г.

«…И если гром у нас на крыше,

Дождь - в доме, ливень – сплошь,

Так это ты письмо мне пишешь,

Которого не шлёшь…»

 

Володя, Владимир Алексеевич, здравствуй (те)!

Очевидно, в тот самый момент, когда Вы с упоением собирались погрузить себя в плюшевые кресла концертного зала, а я, открыв рот, осматривала достопримечательности г. Загорска, «…кто-то злой и своевольный спутал наши даты, адреса и смеялся, и смотрел довольный, как им без ответа было больно, мечущимся нашим голосам…». Тихо звучит нежный, детский голосок И.Матвеевой, и, о! чудо! – здесь, дома, он воспринимается с-а-а-всем по-другому. Через неделю после возвращения в родные пенаты и отдав, как говорится, «визиты и долги», я заразилась какой-то ерундой от своей двухлетней приятельницы, продлив, таким образом, свой отпуск ещё на неделю, чему, по правде говоря, несказанно рада (не злобствуйте, я же вижу саркастическую усмешку в ваших глазах и на ваших губах!). С Эмилией Дмитриевной периодически перезваниваемся. У них беда – сбежал кот. Собственно, беда не в этом, а в том, что придётся сообщать об этом Елене, а ребёнок пребывает в благостном неведении, но, судя по огорчённым лицам родителей, скоро это состояние невесомости прекратится.

Володя, это неправда, что «…здесь, издалека, многое теряется из виду…». Ни черта не теряется, а наоборот, всё прокручивается сотни раз подряд с мучительной тоской от совпадения неповторимости некоторых моментов! Володя, ещё много-много хотелось бы вам сказать, но на глаза попалась пластинка «По волне моей памяти», что привело меня в поэтическое настроение, а посему разрешите с блеском закончить сие послание (сам себя не похвалишь…). Во всяком случае, я очень надеюсь, что сие послание не останется без ответа по не без известному вам адресу, ведь «…нежней и бесповоротней никто не глядел вам в след; целую вас через сотни разъединяющих лет…». (по всей видимости, первой написала Лена; и целовала пока чужой цитатой).

А вчера меня вывели на просмотр фильма «Смятение чувств», где самым светлым мигом было появление на экране, бишь явление, теплохода «Василий Суриков» - этакого орла, близнеца «Ильи Репина». И вновь (уже в который раз!) воспоминания нахлынули на меня. Мне очень трудно сдержать этот поток, и вообще, трудно, когда вас нет рядом (крик души!). Хотя, в конце-то концов «…никто ничего не отнял, мне сладостно, что мы врозь… Целую вас через сотни разъединяющих нас вёрст…».

Всего доброго. Привет от моих попутчиц.

 

Шли письма и из Калининграда. Не отвечать я не мог – знал, что там с письмами жить было легче. Лида училась или собиралась учиться. Присылала свои контрольные работы. Почему человеку не помочь? А свидеться больше не пришлось, хотя возможность таковая была.

 

06.08.78г. Опять Лена

«… И поперёк любой молвы,

Пусть бед не перечесть,

Мне надо помнить – были Вы

И знать всегда – Вы есть!»

Сударь, я знаю: Вы если не очень добры ко мне, то великодушны, по крайней мере, и не захотите отнять у меня то, с чем мне было бы очень грустно расстаться – стихи. Это не мои стихи. Их Вам не надо бояться…

Володя, помните фильм «Доживём до понедельника» и тривиальную, казалось бы, формулу счастья – «это, когда тебя понимают!». Я была счастлива 2 недели. С той поры прошло тоже немало времени (хоть и на порядок меньше, чем в вашей жизни). «Были чёрные дни, были красные дни, были белые, белые стужи…». Но в тайном, укромном уголке моего плохонького, больного сердчишка всегда «…есть очень странный детдом: плачут, как дети, в нём, плачут и ночью и днём дни и минуты любви. Там, становясь всё грустней, бродят среди теней несколько нежных дней: дети его и мои».

Получила оба ваших письма, но в них такая масса вопросов, что просто физически невозможно ответить на все сразу. Нет, между нашими душами, определённо, существует какое-то родство! Иначе, как бы вам догадаться, что я была одна в комнате, писала, сидя в кресле, поджав под себя ноги (моя излюбленная поза), положив для удобства на колени книгу, а рядом проигрыватель и «…любите – при - свечах, танцуйте – до – гудка…!»? Вы слышали, как это стихотворение читает сам Вознесенский?

И вовсе не беда, что мы не знаем друг друга, а вы только на йоту приблизились к пониманию меня «…изменчивой, как дети в каждой мине, и так не долго злой, виолончель и кавалькады в чаще, и колокол в селе…меня, такой живой и настоящей на ласковой земле!»

У меня дома произошло два события. Первое – мама сломала руку. Второе – у Сашули выпал молочный зуб и теперь слово «шишки» произносится как в забавном рассказике Драгунского (?). Правда, ежевечерний ритуал рассматривания у зеркала челюсти был отменён дня три назад. Недавно из своей северной «обители» отозвалась сестрица. К началу сентября ребёнка требуют вернуть в лоно семьи. А я так люблю целовать мою «шалунью и плутовку», когда она спит! Просто очень нежно прикасаться губами к избегавшимся и уставшим за день ножкам, коленкам – то ли грязным, то ли загорелым, в ссадинах и синяках; к ладошкам, так послушно разжимающимся под моими поцелуями; люблю поправлять её чуть влажные от комнатной духоты волосюшки и целовать в мирно спящую и розовощёкую щёчку… Не поверите, но это самая моя большая радость сейчас! Вам ведь смешно, правда?...

Пластинку, вам обещанную, ищу методом широкого опроса населения. Спрашиваю у всех: у знакомых, у малознакомых, у незнакомых…Правда, пока это пустое колебание воздуха. Таривердиева у меня нет (только из «Иронии судьбы»), но я его не люблю. Вообще, не люблю речитативов. Хотя и очень благодарна ему за Цветаеву и Ахмадулину. Это то немногое, что я воспринимаю.

Письмо пишу на пляже, где, должно быть, масса народу, но я никого не вижу – всё затмила зелёная куртка на фоне ослепительно белых, витиеватых колонн Ипатьевского монастыря. В радиусе 1,5 км. гремит: «…может, ты судьба моя, может, ты беда моя, может, ты любовь моя, а может быть, мираж!»

Но, чу, кажется, подступает ко мне мужество разлуки с вами до следующего вашего письма («…больше мне не перенесть!»). На прощание ласкаю ваши глаза (увы, даже не знаю, какого они цвета), удивительно близкие сейчас и такие тихие и, почему-то, беспомощные…

И помните, что в мире нет ничего случайного, и месяц назад мы с вами не встретились, а «…просто на запутанной планете, где дороги так переплелись, маленькие, глупенькие дети, потерявшиеся на рассвете, в ясный полдень солнечный…нашлись!».

17.08.78г. Лена

 

«… Вернись обратно, Виттингтон!

О, Виттингтон! Вернись обратно…!»

Заводских дел Мастер, не ускользайте от меня в обилии информации и социологических исследований по хозрасчёту, прошу Вас!

Право, мне понравилась мысль побыть с вами день, вернее, разделить его с вами, насколько позволяет расстояние между пунктами А и Б, но вот пробежка в 5-6 км. несколько смутила мои нетренированные сердце и ноги. А мой день начинается примерно в тот момент, когда ваш автобус отбывает с центральной площади… Первая мысль в моём пробуждающемся мозгу: «Что приготовить на завтрак?» - чревоугодие меня погубит. Вторая – сколько сейчас времени? Далее идёт всё на «автопилоте» моего подсознания, но перед тем, как повернуть ключ в замке, неизменно приоткрываю дверь в мамину комнату и ещё раз любуюсь Сашкой и страшно завидую им, покоящимся в сладких объятиях Морфея в то самое время, когда я выхожу в утренний холод, сырость и неуют. До работы 30' ходу. По дороге меня обгоняют какие-то люди (судя по тому, что некоторые при обгоне бросают бодрое «здрасьте» – есть и знакомые), но в эти минуты со мной только вы, во всяком случае, все мои мысленные диалоги – с вами.

А все ваши письма лежат в верхнем ящике стола на работе и когда в редкие (увы!) минуты удаётся не на долго освободиться от потока технических носителей информации, мне доставляет наслаждение запускать туда руку и поглаживать ваши буквы, ваши слова, почти физически ощущая при этом их тепло.

Да, но куртка…, уж эта мне куртка! Мало того, что она была зелёного цвета (и ещё хорошо, что зелёного), она ещё так предательски – жутко шуршала в кромешной тишине каюты (если не считать шума двигателей, расположившихся, ничего не подозревая, как раз под «мягким полом»). И, пожалуй, вы правы: «неисповедимы пути господни…», а уж пути сближения двух людей, тихо и мирно живущих на разных концах планеты, даже не предполагающих, что где-то…, когда-то…,с кем-то…- в особенности. Или, как сказала бы ЭВМ «…но не знаю, каким числом, степенями каких программ разгадать извечный синдром притяжения сердец к сердцам?» Хотя бы на один ваш вопрос я ответила?

В прошлое воскресение была в гостях у Эмилии Дмитриевны и Леночки. Нашему «Зайчику» исполнилось 16 лет! Улучив свободную минуту между десертом и танцами, Елена заволокла меня в уединённый уголок для беседы tete – a – tete (ох, уж эти девчонки, но мне очень хорошо известно на собственном примере, что значат слова «Сочувствуй юности! Она – болезненное время жизни!» Так что пренебречь этой беседой не имела морального права), где заговорщицки улыбаясь, спросила: «Ну, как – пишет?» - «Угу» - отвечаю. «Фотографии прислал?» - «Ой, Леночка – человек так занят, а ты…». «Ну, ты спроси-и-и» и так надула губки. Одним словом, повеселились!

Ну, вот. В командировки меня не посылают. Правда, был тут недавно разговор о поездке на пару месяцев в Обнинск (КПК) в октябре, но и это пока под вопросом. А жаль…Через 2-3 месяца будем транспортировать Зяку (это не сюсюканье, а Сашулькина младенческая производная от Зайки), таким образом, будет основательно порушена последняя составляющая счастья. И вновь метаться в четырёх стенах, не зная, «…что же мне делать, слепцу и первенцу в мире, где наичернейший – сер, где вдохновенье хранят, как в термосе, с этой безмерностью в мире мер?». Господи, как я понимаю её, написавшую эти строки! И ужаснее всего то, что эта-то безмерность во всём: в любви, в нежности, в ненависти, в злобе ограничивается, или подавляется совершенно нелепыми рамками, рамами, рамищами, сквозь которые пробиться становится всё труднее и труднее. Может быть, именно поэтому иногда до смерти хочется забуриться куда-нибудь подальше, «найти листву и поднести к лицу и ощутить сиротство, как блаженство!» Может, именно поэтому, почти всегда моему душевному настрою созвучна не безоблачная, тихая погода, а яростная, бушующая, швыряющая колючие пригоршни снега или дождя в лицо, когда ветер не насквозь, а «…прямо в душу дует». В такую-то погоду добрым людям и носа не высунуть, но «…я вместо этого до утра раннего…».

Ради бога, простите мне эту сумбурную чушь. Пишу, как будто «всё, что было не со мной – помню». Ваше последнее письмо было так похоже на прощание (не потому ли,, что без ритуальных приветствий?), но я не хочу с вами прощаться ни на потом, ни на сейчас, а посему, лишь уношу с собой в сон, в свой сон, в мой сон («…приснился бы! Хоть мельком…кой-то раз!») сладчайшие в моей жизни воспоминания о ваших руках и губах на моей коже, на своей коже и за-а-сы-па-ю!

Г.

«… У меня в Москве – купола горят,

У меня в Москве – колокола звенят,

И гробницы в ряд у меня стоят,

В них царицы спят и цари.

И не знаешь ты, что эорёй в Кремле

Легче дышится, чем на всей земле!

И не знаешь ты, что зарёй в Кремле

Я молюсь тебе до зари…»

Неделю назад я возвращалась домой из столицы осиротевшая (отвезли Сашульку мою!), злая (измоталась в дороге, да вдобавок мама заболела), а дома меня ждало ваше письмо. Все заботы и всю усталость как - будто рукой сняло. А сейчас опять – новое место, масса новых, незнакомых лиц. Я в растерянности: что делать, куда идти, что говорить? Вчера, в Москве подружка вытащила меня на чьи-то именины. Хоть там повеселилась от души. Наплясались (впервые после «Ильи Репина»), напелись, смотрели слайды их бесконечных скитаний по горнолыжным лагерям и моего пребывания этим летом в Загорске. Как в сказке, ей богу, Володя. Мне без ваших писем плохо: я – твой зайка, твой солнечный зайка. Я – твой зайка, ты – дед мой Мазай! Нашу группу ещё не видела, вернее, познакомилась с двумя девушками из Пензы и ещё с какими-то двумя дядями, прошла собеседование с куратором. Всё остальное – завтра. От изобилия информации и новостей, свалившихся так неожиданно, устала и хочу спать. Скоро высохнут волосы, пойду поужинаю и спать. Приснитесь мне, а? Много – много – много раз целую ваше знакомое (вот оно стоит перед глазами) лицо.

Пока – пока и помни обо мне.

Ах, да, адрес: 249020, Обнинск, Калужской области, ул. Курчатова 23, к.616.

Вот моя первая (увы, такая нескладная!) песнь отсюда. Буду ждать ваших писем, вот, если бы вас…

27.10.78г. … Месяцы нас разделили,

17.35 Я даже не знаю, где ты,

Какие снега или пыли

Заметают твои следы.

Город большой или дом лишь

Замыкает твоё бытиё…

И помнишь ты или не помнишь

Самое имя моё?...

А мне предложили поехать в это же время в Обнинск тоже… Я, конечно, помнил имя её… К тому же мне нужна была независимая аудитория. В гостинице ЦИПК мне достался одноместный номер… Видимо, всё было хорошо, но на Лену я не мог смотреть, как на свою будущую спутницу. Почему? Не знаю и сейчас. Разговор мимоходом (для меня) на эту тему, помню, был. Я отговорился её молодостью, своими уже преклонными годами (сейчас незаметно, а потом…).

Г.

«… И спасибо самой сильной боли,

ибо что-то всё-таки дала,

И спасибо самой сирой доле,

ибо доля всё-таки была». ………………………………

«…Ты в погудке дождей и бед –

То ж, что Гомер в гекзаметре!

Дай мне руку – на весь тот свет!

Здесь – мои обе заняты».

Славный, добрый Владимир Алексеевич!

Я жестоко раскаиваюсь в том, что имела неосторожность заикнуться вам о фотографиях, и в то же время очень благодарна за то, что увековечили мой берет в соседстве с мировыми шедеврами зодчества древней Руси. Наверное, на следующих плёнках моя физиономия встречается ещё реже, а посему не стоит ни вашего времени, ни вашего труда. Сегодня в обед передам фотографии Эмме Дмитриевне, ибо для меня этот круиз и этот «знойный июнь,…» (отошедший для вас в область преданий и грозящий напомнить о себе лишь в феврале исключительно своим зноем) «…привнёсший в кожу белый шрам ожога…» - незабываемы!

Как-то вы справедливо заметили, что вам «…пора за дело приниматься…», а я вот уже на протяжении четырёх писем нагло злоупотребляю вашим вниманием и драгоценными минутами. Простите мне эту бестактность?! Вот я и попыталась рассказать вам немудрую историю о том, как жила «…была девушка. Лаской лучилась. Шумела, ветреная, чтоб стать – тишиною.. Слова не шли. И, вдруг – получилось. Но какой ценою. Какой ценою…»

Всего вам доброго.

 

Г.

«… Я лоб уронила в руки

и думаю, глядя в ночь:

никто, в наших письмах, роясь,

не понял до глубины,

как мы вероломны, то есть

как сами себе верны!»

Владимир сударь Алексеевич,

мой белый свет, оруженосец мой примерный!

Давайте понимать друг друга с полуслова, чтоб, ошибившись раз, не ошибиться снова. «…А того письма не было. Это мы нечаянно на столе антресоли рассыпали горсточку соли. И всё». Когда я кончаю читать ваши письма, мне «…хочется вырвать окно и убежать в луг…». В тот ромашковый, так сладко пахнущий свежескошенной травой, чтоб, зарывшись лицом в какой-нибудь стожок, блаженно «жмуриться от счастья и тоски», припоминая только что прочитанные строки с точностью до буквы, до запятой, стараясь удержать их в памяти, как можно дольше, повторяя на разные лады…

Отчего это? Оттого ли, что за весь свой сознательный возраст не припомню, чтоб мама хоть раз назвала меня Леночкой и поцеловала, а там, за 2000км. отсюда «…звёздочка моя ясная, как ты от меня далека…». А может, всё куда проще и начинает срабатывать пресловутая схема доброго слова, приятного любой кошке!? Теперь вы понимаете, что напрасно ищете в моих письмах логики и пытаетесь разложить всё по известным полочкам блок-схем алгоритмов? Ведь я не пишу вам, а разговариваю с вами (читаю вам стихи, пою вам и при этом так тоскую по вашему приглушённому голосу!), и как любой разговор – этот достаточно сбивчив и противоречив. Не сердитесь. А что меня по-настоящему умиротворяет – Саша Вертинский. И больше всего мне почему-то нравится его «Сероглазый король». Когда слушаю заключительные строки: «Дочку свою я сейчас разбужу, в серое платье наряжу. А за окном шелестят тополя… Нет на земле твоего короля!», то даже чувствую в сердце настоящую боль матери, которой предстоит такая нелёгкая миссия. И тогда мне начинает казаться, что Сашуля – моя дочка, и, обнимая и целуя её хрупкое тельце, зажмуриваюсь и шепчу про себя: Видит бог, это – моё, моё собственное, и не той матери, а мне через какой-нибудь десяток лет предстоит сообщить своей дочке печальную весть…, но тут ясный голосок моей маленькой феи развеивает все мифы и возвращает меня в реальный, живой мир. «Всемогущий, ты дал человеку руки, сделал, что у каждого есть голова…Отчего ты не выдумал, чтобы было без муки – целовать, целовать, целовать?...»

Володя, должно быть, вы оказали неоценимую услугу мирному населению вашего города, очистив лес от хулиганья, и доведя это дело до логического конца, то бишь, до участкового уполномоченного. Судя по последним статьям в «Литературке», остаётся всё меньше людей, способных на такие подвили и (надо признать сей факт) – не без оснований. У нас в лесу (да что там в лесу – в городе, почти средь бела дня) тоже не мало безобразий. Вот почему я боюсь туда ходить даже в известном обществе. Хотя, признаться, ни разу не испытывала ни малейшего страха или хоть самой малюсенькой тревоги, в какой бы поздний час и откуда бы ни возвращалась домой. Наверное, это тоже до случая. А сегодняшний утренний диалог с вами был прерван совершенно неожиданным попутчиком. И где он меня разглядел – ума не приложу. И вот тут-то маленький бесёнок, сидевший где-то внутри меня до поры до времени молча, дал себя знать. «Это ему, ему же, чтоб не догадаться, кто ты, выдумалось дать мне настоящего мужа и положить на рояль человечьи ноты…». Ох, и понавешала ж я ему «лапши на уши». Пусть почешется. «Хозяюшка, прости меня, я зла». Володя, не думайте обо мне плохо, так хочется иногда… А, да что там говорить! В пятницу ездила на свою старую, добрую работу «по зову сердца, по мандату долга» и впервые за много – много дней после разлуки увидела Юру. «Минуло. Не было и нет. Остыло – рук не отогреть. Но и сегодня, как на свет, мне больно на него смотреть!» Простите, что всё это я пишу вам. Какое вам, в сущности, дело до взбалмошной девицы, которая и сама толком не знает, что ей нужно. Но этим я не могу поделиться даже с самой близкой подружкой, т.к. боюсь прочитать упрёк в глазах: «Неужели тебе всё ещё помнится?» А ведь, правы же они, это, скорее уже только мнится. Дня два назад вызвали меня в отдел кадров и предложили ознакомиться с программой курсов, кои будут иметь место в Обнинске с 16 октября по 8 декабря сего года. Надеюсь, вы не оставите меня и там, «…в глуши забытого селения» и так же, как и доселе. Туда будут регулярно доставлять ваши послания. Но это ещё не скоро, а пока мои пальчики благоговейно приникают к вашим губам и ласкают ваши руки – когда-то они были так нежны со мной. «…Мировое началось во мгле кочевье. Это бродят по ночной земле – деревья, это бродят золотым вином – грозди, это странствуют из дома в дом – звёзды, это реки начинают путь – вспять! И мне хочется к тебе на грудь – спать!» Лена

09.12.78г. (на программке Вахтанговского театра)

Зверю – берлога, страннику – дорога,

Мёртвому – дроги, каждому своё.

Царю – править, женщине – лукавить,

Мне – славить имя твоё.

 

Г.

«… Не могу я ответить за нас двоих,

Ну а мне на моём пути

Ни от глаз твоих,

Ни от рук твоих,

Ни от губ твоих – не уйти…»

У меня не было сил начать это письмо раньше. Мысленно я всё ещё убегала в тот подъезд, где мы с тобой расстались, в своё одиночество, в град слёз на плече у подружки, удивлённо открывшей мне дверь, в ночь без сна…

У нас вьюга сейчас, ветрище с ног валит и «…снегом запушило, замело к сердцу твоему дорожки…». Я знаю, всем снегам России не замести моего пути к сердцу твоему. Слишком нелёгким был он для меня этот путь. Неужели ещё неделю назад мы были вместе? А не снился ли мне этот сон? «Любимая,

спи, мы на шаре земном, свирепо летящем, грозящем взорваться, и надо обняться, чтоб вниз не сорваться, а если и сорваться – сорваться вдвоём!». Мы ещё близко сейчас – всего на расстоянии одного телефонного звонка. Скоро и этого не будет. Не уходи от меня в своё далеко – далеко. Ладно? Вспоминай меня там; я чувствую, когда ты обо мне думаешь; я чувствую, как что-то тянет меня к тебе в эти минуты до самозабвения, до отвлечения от общего разговора…

На службе всё по – прежнему. Сто крат были правы друзья и соратники, заявляя перед отъездом: «от чего уезжаешь, к тому и приедешь». Самая нужная мне на работе подружка – поддержка моя – лежит в больнице. Жду выхода её на работу, как бога. Всё остальное – суета сует и всяческая суета. Сегодня распределили отпуска. По графику – иду в апреле. Хотелось бы куда-нибудь в горы, но скорее всего, в апреле там уже не будет снега, ведь.. мне всегда чего-то не хватает…

Милый мой Мазай, я протягиваю тебе свои озябшие лапки. Согрей их своими губами и руками. «…Как тяжко на шаре земном засыпается, и всё-таки, слышишь, любимая – спи!» Я засыпаю…

Нина. Февраль1991 года

Мне нужно было срочно вылететь в Москву, хотя в гостях у меня была мама. Такие срочности мне не нравились ещё и потому, что всегда были проблемы с билетами. Так получилось и в этот раз: билет сумел купить только на второй рейс, а в министерство мне нужно было попасть обязательно в понедельник, т.е. сегодня. Поэтому ещё не кончилась регистрация на 147 рейс, а я уже сунулся в кассу на случай, если появится место – для обмена. Кассир на меня рыкнула (не знаешь разве, что после окончания регистрации? Ждите!) и я постарался удержаться у кассы, хотя от соседней испытывал существенное давление – там почему-то кассу брали на абордаж. От нечего делать я разглядывал всё, что попадало на глаза. К кассе подошли двое: колобок и очень стройная симпатичная в не совсем обычном наряде женщина. Немного поколебавшись, она очень деликатно пыталась меня отодвинуть от окна кассы: Разрешите… Когда на меня не наезжают, то я очень легко иду навстречу. Я с усилием сдвинулся в сторону толпы и услужливо сообщил: Пробуйте, если хотите получить порцию неприятной информации, что уже досталась мне. Женщина сразу отодвинулась и больше к кассе не порывалась. Здесь-то я разглядел её наряд более внимательно: очень дешёвая пестренькая дошка, юбка типа «мужчине некогда», видимо, из старого драпового пальто, на голове что-то вроде «кубанки» (по моим понятиям) из норки, а по тогдашним – типа «таблетка». Однако, ещё раз повторюсь – всё в комплексе на этой женщине смотрелось совсем не плохо. Тут заверещал голос об окончании регистрации и я всунул свои документы в окно. Радостный, что повезло, я побежал на посадку. Уже расположившись в кресле у прохода, развернув очередную шоколадку, я увидел, что женщине в «кубанке» и колобку повезло тоже. Последний проследовал куда-то вглубь, а женщина немного проследовав за ним, вернулась и села в том же ряду, что и я, но через проход. Когда летишь этим рейсом, да добираешься из Красноярска-26 автобусом, вставать приходится очень рано. Покончив с шоколадкой, я уснул. Но в самолёте спать почему-то не дают. Всё пытаются как-то развлекать. Проснувшись, я обратил внимание, как спала моя соседка: на лице мелькали тени всех её снов, а были они, видимо, не очень спокойные. Когда соседка проснулась, я не утерпел сообщить ей, что видел всё, что её тревожит. За одно предположил, что она медичка (до сна читала какую-то медицинскую книгу). Женщина без жеманства поддержала беседу.

 

Выяснилось, что она из того же города, что и я; живёт почти рядом со мной, а ходит каждое утро мимо моих окон. Тесен мир… А медицинская книга потому, что дочь её очень больна. Летит она в командировку на предприятие, которое в Реутово, где служил мой сын. При разговоре обратил внимание, что женщина чрезвычайно худа. Кисти рук просвечивают. Когда узнал, что передо мной мать двоих детей и жена, интерес к ней несколько упал, тем более, что нас начали кормить, после чего, естественно, я всё сделал, чтобы поспать. Когда сели в Домодедово, я подхватил портфель, попрощался и бегом отправился на остановку автобусов, где всегда стояла длинная очередь. Но судьбе не угодно было нас развести с этой женщиной – наши взгляды встретились, когда она подходила к очереди. Как же можно было не пригласить её. А тут ещё повезло – подошло маршрутное такси и остановилось прямо около нас, чем мы и воспользовались. Зашёл разговор – кто куда. Я сказал, что на метро, а там сразу подойду к киоску с билетами – нужно на все 4 вечера взять билеты и, прежде всего, хотелось попасть в новый зал «Таганки». Нина Павловна (уже познакомились) позавидовала, после чего я предложил взять билет и на неё. Тут уж потребовалось записать телефон. Билеты в театры и концертные залы я взял удачно, в том числе на один из вечеров на «Таганку». Остановился я на Волоколамском шоссе в гостинице Минздрава, т.к. один из основных вопросов было согласование вопросов по проекту. Несколько раз пытался дозвониться до Н.П., но получилось только утром в день спектакля. Договорились встретиться в пригородных кассах Курского вокзала. Она почти не опоздала, но была явно не в духе. Мне это очень не понравилось, о чём тут же сообщил: если у Вас какие-то проблемы и Вы не хотите пойти, так и скажите – с билетом я разберусь… Моя спутница тут же смахнула своё недовольство и дальше было всё хорошо. Даже очень. Сидели мы на 2 или 3 ряду. И хотя вещь не понравилась совершенно, но у нас был собственный спектакль. Началось всё с того, что я обратил внимание на то, как без комплексов она себя ведёт, хорошо смотрится, несмотря на свой бедный наряд. Когда же сидели в креслах, вдруг, обнаружили, что между пальцами наших рук происходили периодические проскоки электричества, что стало, даже, предметом обсуждения. Оказывается, у неё такое впервые. Хотя знал уже, что женщинам в таких вещах верить сложно, ей я почему-то поверил. Вечер прошёл интересно, но я пришёл к выводу, что продолжать знакомство опасно – опять увязнешь в роли третьего лишнего. Проводил я Н. П. до какого-то незнакомого мне метро и поехал к себе в гостиницу. Так нам с Ниной запомнилось. Но в то же время запомнилось, что мы с ней ездили к какому-то изобретателю в район метро «Каширская». У Нины были надежды по излечению дочери. Она привезла кучу денег (треть от проданного дома) и отдала за это изобретение. И я присутствовал при этой глупости. Было это, вероятно, на следующий день после нашего похода в театр. Потом мы расстались без каких-либо обещаний на продолжение знакомства.

 

Соня. 1957 г. Свердловск.

Учился я на четвёртом курсе физико-технического (физтеха) факультета Уральского политехнического института имени Кирова в городе Свердловске, когда познакомился со своей будущей женой Соней. Это была довольно стройная симпатичная девушка – культсектор комитета ВЛКСМ экономфака. Так как в этот год я тоже занимал аналогичный пост на своём факультете, то какие-то дела нас и познакомили. Сказать, что Соня произвела «убийственное» впечатление, как, например, Нина С. в своё время, при первых наших общениях я не могу

– просто не помню. Меня давили «культурные» дела. Данное комсомольское поручение мне не нравилось, но воспитанная во мне обязательность заставляла выполнять порученное по мере сил и возможностей. Мне казалось, что работа эта у меня получалась не очень хорошо. Она и не могла получаться хорошо, т.к. делал я её не для себя. Я выполнял принятый план. Примером сказанного может служить такой факт. Вот, как-то раз с Соней (по плану!) мы организовали вечер физтеха и экономистов. На нашем факультете учились, в основном, парни, а у них – девицы. В организации вечера я принимал участие. Пришёл на него, убедился, что всё идёт по плану, и ушёл. Мне он был не нужен. У меня не было заинтересованности ни в ком и ни в чём на этом вечере. Были встречи с Соней в комитете комсомола института и ещё по каким-то поводам, но никакой инициативы относительно неё я не проявлял, хотя особым вниманием со стороны девиц избалован не был. И не мудрено, т.к. был я довольно зачуханный: одет был весьма бедно, никогда не имел денег на что-то иное, кроме очень скромной еды, в результате чего часто болел (особенно в холодное время года), мучили меня постоянное раздражение лица от Свердловской воды (то, что на меня так действовала именно вода, я убедился позже, когда приезжал в Свердловск более, чем на один день). На мне постоянно были самые дешёвые летне-осенние ботинки на резиновой подошве Свердловской фабрики, которые начинали вонять уже после пары раз одевания, и в которых я постоянно мёрз, как только приходили холода. Никакая стирка носок не помогала. Но всё это тема отдельного разговора.

Наверное, продолжения это знакомство не привело бы ни к чему, если бы ни инициатива с женской стороны. Однажды, в яркий весенний день, я шёл в институт из своего общежития на Ленина 66. В те времена перед институтом не было ни клумб, ни нынешних многочисленных асфальтированных дорожек. Была единственная асфальтированная пешеходная тропа от остановки трамваев к центральному входу главного корпуса. Вот, на этой тропе я встретил Соню и её подруг по группе. Они весело о чём-то щебетали и, на что я обратил внимание, довольно хорошо смотрелись. Эта встреча запомнилась именно тем, что я обратил внимание и на Соню: она шла в своём обычном зелёном платье, но как-то особо мне улыбалась (возможно, это были какие-то мои фантазии…). Увидев меня, девицы остановились, обступили меня и уговорили идти куда-то с ними. Среди них была тоненькая Соснина, которая больше привлекала мой взгляд. Потом кончилось тем, что мы с Соней остались одни. Таковы мои воспоминания начала наших особых отношений. Восстановить во времени наши взаимоотношения сейчас для меня невозможно, посему попробую собрать всё, что помню без привязки ко времени. Когда мы уже стали постоянно встречаться, Соня рассказала, что заметила меня давно – на лыжных тренировках (она тоже некоторое время ходила в лыжную секцию). Обратила внимание потому, что я постоянно или пел во время бега, или свистел. Но её на тренировках я не помню совершенно.

После весенней сессии я, как всегда отправился домой к маме. Соня меня провожала на вокзале. Помню, спутницей в вагоне у меня была очень симпатичная молодая женщина Маша, с которой мы много говорили, в частности и о Соне (женщина видела в окно, как мы прощались). У меня была какая-то книга, которую я ей нахваливал, и, когда мы подъезжали к Усть-Каменогорску, она её попросила прочесть. Дала свой адрес, где временно жила – ехала, как я помню, она на сессию. Училась заочно. Как потом я понял, книга была предлогом встретиться. Она снимала комнату. Но удовольствия от этой случайной встречи у меня не было,

как и от всех случайных (скорых) впоследствии. Поэтому я старался их избегать.