В. Скоморохи и их слушатели на том свете

Соответственно всему вышеизложенному, участь скоморохов в будущей жизни представлялась в самых безотрадных красках: «Плясцы и свирелницы и гусленицы и смычни-цы и смехотворцы и глумословцы отъидутъ въ плачь неутьшный никогда же», — говорит Мних Палладий в Слове о втором пришествии; в изображениях Страшного суда, по русским подлинникам, плясуны являются повешенными за пуп,

См. у Снегирева. Русс, прост, праздн. II, 33, 37. Я упоминал уже выше (стр. 99) о том, что подобно ряженым, и так называемые халдеи Должны были омываться крещенской водой: «Сказанные халдеи, — пишет Олеарий, — во все время их потех и беганья по городу, считаются как бы язычниками и нечистыми, так что если они умрут в это время, то их причисляют к осужденным на вечное мучение. Поэтому в день Богоявления (крещение), как вообще в великий священный день, над ними совершается снова крещение, чтобы омыть их от такой безбожной нечистоты и сделать ^Их снова причастными церкви христианской. После этого нового крещения °ни опять делаются так же чисты и святы, как и все другие. Иной такой молодец мог поэтому креститься раз 10, и даже более>. (Подр. опис. путеш. ^в Москов. 315).

154

а в духовных стихах плясуны и волынщики являются осужденными на повешенье над каменными плитами и на гвозде железном, или «изыдутъ, — по словамъ стиха, — смЪхот-ворцы и глумословцы въ вечный плачь».¹ «И скоморохи и ихъ дело плясаше и сопели, песни бесовския всегда любя... вси вкупе будуть во аде а зде прокляти», — читаемъ въ Домострое;² в стихе о грешной душе говорится о разных ее проступках, между прочим и об участии ее в игрищах, за что она осуждается на вечные муки:

По игрищамъ душа много хаживала, Подъ всякие игры много плясывала, Самого сатану воспотешивала... Провалилася душа въ преисподний адъ, Ве к ъ мучиться душе и не отмучиться.

«Не люби игръ, да не обрящешися тамо съ бЪсовскими слугами, — восклицает митрополит Даниил, — блюдися убо, и егда зде насееши терние смехомъ и глумлениемъ, а тамо жнеши слезы и р ы д а н i е»⁴. Стоглав, порицая «всякое игранie», прибавляет: «Рече бо Господь: горе вамъ смею­щимся нынъ, яко возрыдаете и восплачете».⁵ На старинной лубочной картинке изображается истязание в аду грешника, с следующею подписью, объясняющею содержание картины: «И рече сатана: любилъ еси въ Mире различныя потехи, игры; приведите же ему трубачей. Беси же начаша ему во уши трубить въ трубы огненныя; тогда изъ ушей, изъ очей, изъ ноздрей пройде сквозь пламень огненный...».⁶ На другой народной картинке изображена нагая женщина на драконе; в объяснитель­ном тексте выписана исповедь этой «девицы» отцу ее духовному: «Азъ есмь проклятая дщерь твоя духовная, видиши ли оче,... стрелы въ ушахъ за слушание песней бесовс -кихъ».⁷ В упомянутой выше (стр. 151) «Повести о девицахъ смоленскихъ како игры творили», рассказывается, что Господь прислал к ним св. Георгия для увещевания, «чтобы онъ пере­стали отъ такого беснованья (игр своих в Ивановскую ночь);

¹ Веселовский. Розыск, в обл. русс. дух. стих. VII. II, 197 —198.

² Гл. 26, с. 73.

³ Тихонравов. Лет. русс. лит. и древ. I, 156.

⁴ Пам. стар. русс. лит. IV, 203.

⁵ Гл. 92.

⁶ Афанасьев. Поэт, воззр. I, 348.
Ровинский. Русс, граверы и их произв. 139.

155

но онъ нелепо ему возбраняли съ великимъ срамомъ. Тогда онъ проклялъ ихъ, и все оне тотчасъ же окаменели и доныне на поле томъ видимы, стоять, какъ люди: въ поучеше намъ грешнымъ, чтобы такъ не творили, да не будемъ съ дьяволомъ осуждены въ муку вечную».¹

Г. ПРЕЗРЕНИЕ К СКОМОРОХАМ

При таких обстоятельствах естественно сложились народные поговорки о скоморохах и их ремесле, вроде следующих: «Бог дал попа, а черт — скоморох а», «песня и пляска от сатаны», «скоморошья потеха — сатане в утеху», «ни Богу свеча, ни ч е р т у д у д а» — и т. п. В связи с таким взглядом, даже атрибуты скоморохов, т. е. музыкальные орудия и «маски», служили посрамлением для держащих их.

Разгневанный на архиепископа Новгородского Пимена (в 1570 г.), царь Иоанн Грозный, между прочим, подвергнул его следующему поруганию: его посадили на белую кобылу, в худой одежде, с волынкою и бубном в руках, как шута и скомороха, и возили из улицы в улицу.² По словам Олеария, царь Иоанн грозил архиепископу, что определит его в Москве «в разряд волынщиков», чтобы он играл под пляски мед­ведя. Ему связали ноги под брюхом лошади, на шею повесили лиру, цитру (гусли?) и волынку и в таком виде заставили ездить по Новгороду, приказывая ему играть на волынке, хотя он и не умел этого.³ Нечто сходное повторялось в Москве 36 лет спустя. По убиении лже-Димитрия (в 1606 г.), обнаженный труп его чернь потащила кругом дворца на площадь; здесь положили его на стол, а один из бояр бросил ему на живот маску, на грудь —волынку, а в рот сунул дудку и притом сказал: «Долго мы тбшили тебя,... теперь самъ насъ позабавь».⁴ Я упоминал уже о том негодовании, с которым князь Репнин отверг предложение Иоанна Грозного надеть на лицо свое машкару: «Онъ же отверже ю, — пишет князь Курбский, — и потопталъ и рече: не буди ми се 6eзумие и безчиние сотворити, въ совътническомъ чину сущу мужу». През-

₂ Буслаев. Ист. оч. русс. нар. слов. II, 14—15.

₃ Карамзин. Ист. гос. Росс. IX, 89.
Подр. опис. путеш. в Москов. 79.

₅ Сказ, соврем, о Димитр. Самозв. I, 79; III, 159; IV, 175. Сказания. 81.

156

рение Иоанна Грозного к скоморохам и близкородственным им шутам, которыми он тем не менее любил окружать себя, видно из следующего рассказа: однажды, недовольный какою-то шут­кою одного из них (князя Осипа Гвоздева), царь сперва вылил на него миску горячих щей, а потом ударил его ножом: «Исцели слугу моего добраго», — обратился он вслед за тем к доктору Арнольфу, но тот мог лишь удостоверить смерть Гвоздева. Царь махнул рукой, назвал мертвого шута псом и продолжал ве­селиться.¹ Маскевич в своих записках (под 1611 г.) свидетель­ствует, что русские бояре над западными танцами смеются, «считая неприличным плясать честному человеку... Честный человек, — говорят они,—должен сидеть на своем месте и только забавляться кривляниями шута, а не сам быть шутом для забавы другого, — это не годится».² «Они (русские бояре) не любят пляски (т. е. не любят сами плясать) и думают, что она унизительна для их важности», —пишет англичанин Коллинс, бывший врачом царя Алексея Михай­ловича.³ Итак, занятие скоморошеством, т. е. игрою на музы­кальных инструментах, пением, пляской, глумотворством и сме-хотворством, признавалось ремеслом бесчестным, унизительным.

В описании Русского государства в середине XVII века (Юрия Крыжанича) встречаем перечисление «дурных сословий людей»; тут, между прочим, поименовываются музыкальные и другие искусники, представители разных отраслей скомороше­ства: «игроки, борцы, фокусники, канатные плясу­ны, бандуристы ивсе музыканты, не знающие музыки военной и художественной».⁴ Скоморохи, в особенности в XVII столетии, отлучались от церкви, подвергались проклятию; от них, как и от волхвов, чародеев и т. п. людей, вместе со скоморохами проклинавшихся и отлучавшихся от церкви, за­прещалось даже принимать дары в церковь: в одном из поучений священнослужителям, из времен царя Иоанна III, находим на­ставление: «П риноса не приноси на Б о ж i й жерт­ве н н и к ъ отъ неверныхъ еретиковъ, развратниковъ, воровъ... волхвовъ... игрецовъ» и т. д.;⁵ «скоморохи и их дело...

Карамзин. Ист. гос. Росс. IX, 97. ² Сказ. совр. о Димитр. Самозв. V, 41—42.

Чтения в Имп. общ. ист. и древ. росс, при Моск. Унив. 1846. Нынешнее состояние России. Гл. 6).

⁴ «Русская Беседа» 1859 г. Прил. к № 4.

⁵ См. у Соловьева. Истор. Росс. V, 245.

III.

157

будуть... прокляти», по словам Домостроя;¹ «да будеть отлучень обавникъ, чародвй, скоморохъ, узольникь»,— говорится в послании неизвестного епископа. В статье одного рукописного сборника налагается проклятие на гусли, дом­ры, сопели, бубны, скоморохов и свирельников: «Cie вси волсви плотяные бьсовъ и слуги антихристовы, и с i и творяще да будутъ прокляти».² В Памяти митрополита Ионы запрещаются скоморошеские игры, и в заключении говорится, что если игры эти еще будут продолжаться и люди будут принимать к себе в дом поименованных потешников, то «т ъм ъ людемъ и скомрахомъ и медвъжьимъ поводчи-к а м ъ быть отъ него святителя въ великомъ смиреши и наказанш безъ пощады и во отлучении оть церкви».³ Во всех этих отношениях русские игрецы и смехотворцы испытывали сходную, но все-таки далеко не столь горькую участь, как современные им западные собратья их по ремеслу, шпильманы и жонглеры, еще более униженные, поруганные и опозоренные отвергавшим их обществом.⁴

Место скоморохов на княжеских пирах, по словам былин, было также не особенно почетное: обыкновенно они помещаются

¹ См. выше, стр. 154.

² См. у Афанасьева. Поэт. возр. I, 344—345.

³ Акты (арх. Эксп.). IV, № 98.

В Византии мим и мима, потешник и потешница, оживлявшие народные игрища, представители народного веселья, по словам проф. Веселовского, противополагались: первый, как язычник — полноправным гражданам, вто­рая, как непременно блудница, — свободной женщине: «Они лишены были права наследства, права быть свидетелями на суде; скиникам не было выхода из их звания, приходилось умирать в нем, церковь неохотно приобща­ла их к своим таинствам, отказывала в предсмертном напутсгвовании, светская власть призывала их к участию в обряде казни, с целью усилить ее позор элементом площадного глумления... Как в византийском, так и в германском мире, церковь явилась открытым врагом шпильмана, звание которого причислялось к крайне греховным. Она громила его своею про­поведью, постановлениями соборов, не допускала до причастия и лишь в исключительных случаях дозволяла ему приобщиться христовых тайн, под условием не заниматься своим ремеслом за две недели до причастия и столько же спустя. Определения светского закона не отставали от церкви: "Саксонское зерцало» признает шпильманов бесправными, лишает их права наследства. Швабский кодекс, в случае оскорбления кем-нибудь шпильмана, предоставлял последнему, в удовлетворение свое — ударить тень обидчика. Право города Гамбурга еще сильнее поглумилось над обиженным шпильма­ном: кто ударит его, не платит за то никакой пени на суде, ни обиженному, которому может дать еще три удара сверх прежних» и т. п. (Розыск, в обл. Русс. дух. стих. VII, II, 134—135, 152—153.-Ср. Reissmann. IHustr. besch. der deutsch. Mus. 132—133.)

158

«на печке, на запечке». Добрыня, накрученный скоморохом, здоровается с князем Владимиром и спрашивает его:

«Скажи, где есть наше место скоморошское?»

Съ сердцемъ говорить Владимиръ стольно-киевский:

Что ваше место скоморошское

На той печкъ на муравленой,

На муравленой печки на запечки.

Онъ скочилъ скоро на место на показание,

На тую на печку на муравлену;

Натягивалъ тетивочки шелковыя

На тыя струночки золоченыя,

Учелъ по струночкамъ похаживать,

Учелъ онъ голосомъ поваживать.

В другом пересказе Владимир уже без сердца указывает то же место Добрыне-скомороху. Говорит Добрыня:

Солнышко, князь стольно-киевский!

Нетъ ли местечка немножечка

Малой скоморошинкъ,

Поиграть въ гуселышки яровчаты.

Говорить какъ солнышко князь стольно-киевский:

Аи же ты малый скоморошина!

Всъ местечки позасяжены:

Есть на печкъ муравленой

Местечка немножечко.

Тутъ то Добрыня на ножку легохъ-то былъ,

Подскочилъ онъ на печку муравлену.

В третьем пересказе Владимир предлагает Добрыне-скомо­роху три местечка: одно против стола, другое против себя (князя), а третье — «на печке на земляныя». Добрыня же, очевидно, избрав обычное «место скоморошское», «ско­чилъ на печку на земляную».³

У простых людей скоморохи принимались с большим поче­том. Терентьева жена обращается к зазванным ею «веселым молодцам» с приглашением сесть на лавочки:

¹ Рыбников. Песни. I, 136. — Ср. Гильфердинг. Онеж. был. 44—45.

² Рыбников. Песни. II, 30—31.—Ср. Гильфердинг. Онеж. был.
1029:

— Только мъстечка да на печи печи,

— На печи печи, да на печномъ столбъ.

³ Рыбников. Песни. I, 144.

159

Садитесь на лавочки, Поиграйте во гусельцы.

Народ обращается с ними за панибрата; «веселые», по словам песни, отыскивая себе ночлег, заходят к старой бабе: один играет, другой пляшет, а третий, по-видимому, бесцере­монно располагается будто бы спать.²

Впрочем, презрительное отношение народа к отвергнутым обществом потешникам-скоморохам, кроме приведенных выше (стр. 155) нелестных для них народных поговорок, выражается, напр., и в народной картинке (из первой половины XVIII в.), изображающей поезд «Масленицы»: масленице на картинке предшествуют четыре музыканта (скомороха), играющие на гудке, дудке, волынке и чекане. Первые два идут пешком, а последние изображены верхом на свиньях; под картинкой подписаны слова: «Переднею (=масленицею) скачут на свиньях верхами сразными музыки и гудками».³ Всадник на свинье, во всяком случае, представляет фигуру, способную вызывать лишь презрительный смех окружающей толпы. В XVI столетии скоморохи, как мы видели выше (стр. 133), ходят большими толпами, часто насильно играют в деревнях и насильно едят и пьют, и даже обворовывают и грабят жителей. Против таких нахальных нашествий народ, именно в XVI столетии, ограж­дался многочисленными грамотами, запрещавшими скоморохам совершать насильственные посещения. Впрочем, в качестве лю­дей, занимавшихся «бесчестным» ремеслом, и над скоморохами иногда производились насилия со стороны людей «честных», злоупотреблявших нерасположением к скоморохам властей, а следовательно, и невозможностью находить им себе защиту. Так в 1633 г. били государю челом скоморохи князя И. И. Шуйского (Павлушка Зарубин, да Вортышка Михайлов, да Конашка Дементьев) и князя Д. М. Пожарского (Федька Сте­панов, сын Чечотка) на приказного села Дунилова, Ондрея Крюкова, да на его людей, в том, что когда челобитчики пришли в Дунилово «для своего промыслишку и съ ходьбы къ нему, Ондрью, явились», то Ондрей их, «сиротъ, зазвалъ къ себъ на дворъ и, зазвавъ, заперъ въ баню и, заперши, вы-мучилъ у нихь, сиротъ, у Павлушки 7 рублевъ, у Федьки

К. Данилов. Древ росс. стих. 13.

См. выше стр. 132.

Ровинский. Русс. нар. карт. I, 304.

160

25 рублевъ, да Артюшкиныхъ денегъ 5 рублевъ...».¹ Подобные случаи «вышучивания» у презренных скоморохов собранных ими денег «честными», т. е. не занимавшимися скоморошеским промыслом, людьми — вероятно, повторялись неоднократно, тем более, что даже официальными грамотами в некоторых случаях разрешалось, а иногда и приказывалось, не только выгонять непрошенных гостей-скоморохов, но даже бить и грабить их; так, напр., приговорною памятью монастырского собора Троицкой лавры (1555 г.) предписывалось «скомороха или волхва... бивь да ограбивъ да выбити изъ волости вонь».²

' См. у Афанасьева. Поэт, воззр. I, 346—347. ² Акты (арх. эксп). I, № 244.

Глава шестая

КОНЕЦ СКОМОРОХАМ

Мы рассмотрели разностороннюю деятельность скоморохов. «Великая игра», заключавшаяся в сопровождаемом звуками гуслей пении песен, «про старые времена и про нынешние», про далекие страны, про подвиги прославленных князей и витязей, — песен содержания серьезного, сказочного, иногда и шуточного, — «великая игра», главнейшим представителем ко­торой был древний «гораздый гудец» киевский, вещий песно­творец Боян, прославлявший деяния князей и героев, процветала в руках как профессиональных гусельников-скоморохов, так и игроков-дружинников, при княжеских дворах. Преемниками этих древних певцов-гусляров, исторические сведения о которых после XI века почти вовсе умолкают — исключение составляет лишь летописное известие о «словутном» певце Митусе (XIII в.) — являются в XVI и XVII веках царские бахари, домрачеи и гусельники, которые для развлечения царя, царицы и их приближенных сказывают сказки (сказки-былины?), поют песни и играют на домрах и гуслях, т. е. исполняют то же, что и древние гусляры-скоморохи, «иже басни баютъ и въ гусли гудутъ», по выражению Кирилла Туровского (XIII в.). Песни «умильные», соответствующие Добрынину пению «по уныльнёму, по умильнему», в позднейших былинах получают название песен царских, как и чудесные, пленительные песни райской птички именуются «царскими» (см. стр. 53—54). В течение XVI и в особенности XVII века все более и более обнаруживается, как уже замечено было мною Раньше, иноземное влияние на характер и состав царских му­зыкальных потех. Появляются при царском дворе органы, клавикорды, скрипки, цимбалы, заводятся хоры трубной му­зыки; наконец, при Алексее Михайловиче открываются теат-

162

ральные представления с оркестровой музыкой. Придворные бахари, домрачеи и гусельники исчезают, и только уже позже, в XVIII столетии, как бы в замену их, появляются иногда при русском дворе малорусские бандуристы, воспевающие уже поз­днейшие события из истории казачества, т. е. уже из времен христианских. Древнее же искусство пения или сказания старины, центром которой продолжает преимущественно служить окруженный богатырями «князь Владимиръ стольно-киевский», не исчезло: на далеких, глухих северных окраинах земли русской до сих пор звучит эта песня, конечно, видоизме­ненная под влиянием иных времен и обстоятельств, но несом­ненно близко роднящаяся с древним песнопением гусляров-ско­морохов; распевают, «сказывают» ее, но уже без сопровождения гуслей, старики певцы или «сказители» былин, из уст которых удалось записать их, спасти от совершенного забвения, увеко­вечить некоторым любителям и почитателям русской старины.' Значительная доля таких песен дошла до нас и в сборнике «Древние русские стихотворения Кирши Данилова», открытом в виде рукописи в середине прошедшего столетия.

Впрочем, не при одних княжеских и царских дворах звучала в старину эта «великая игра», но и в среде частных, преиму­щественно знатных, богатых лиц. Мы видели выше, что богатый гость Соловей Будимирович сам играет, окруженный своею дружиною (гостями-корабельщиками и целовальниками); другой богатый гость, Садко, также играет среди своей дружины, своих «наемных людей» («целовальниковъ и прикащиковъ»): когда выпадает ему злополучный жребий, то он, прежде чем броситься в море, обращается к «своимъ братцамъ», к «дружинь хороброй»:

Подайте гуселки яровчаты Поиграть-то мне въ остатнее...

На пиру, за «великимъ столомъ» у князя Михаила Васильевича Скопина поется слава хозяину пира, а самую былину о подвигах и смерти Скопина поют «веселые молодцы», соединяющие свое повествование со славлением того «боярина великаго», того «хозяина ласковаго», у котораго, «сидючи вь беседь смиренныя», они «испиваютъ медь, зелено вино». Ла­дожские музыканты (скоморохи), которых слышал Олеарий, пели о великом царе Михаиле Федоровиче за столом приезжих

См. неоднократно цитированные мною выше сборники былин Киреев­ского, Рыбникова, Гильфердинга.

163

послов. Я упоминал выше о том, что как у царей Иоанна Грозного, Василия Шуйского, Михаила Федоровича были свои сказочники-бахари, преемники древних сказителей старины — скоморохов, так держали бахарей и зажиточные частные люди, даже еще в начале нынешнего столетия; разумеется, бахари-холопы эти представляли собою измельченный тип прежнего сказителя-гусляра, —дело их было: то развлекать, то усыплять своего господина и в последнем случае сходствовало, сближалось с холопскою же обязанностью чесать господские пятки на сон грядущий, практиковавшеюся во времена крепостного права. Как при царе Михаиле Федоровиче состояли певцы и игрецы, домрачеи и гусельники, при Алексее Михайловиче исчезнувшие, а впоследствии заменившиеся малорусскими бандуристами, так и в богатых частных домах, именно в течение XVII столетия, встречаются гусельники (вспомним «Повесть о прекрасном Де-вгении», «Притчу о старом муже и молодой девице») и позже, в XVIII веке, — бандуристы. Как при царском дворе, начиная с конца XV и в течение XVI, XVII и следующих столетий, состояли игроки на разных иноземных инструментах (органах, клавикордах, скрипках, цимбалах) и, начиная с XVII века, целые хоры музыкантов: трубников, сурначеев, накрачеев и т. п., так и в частных домах, именно в XVII веке, заводились подобные же потехи: вспомним музыку и музыкантов боярина Никиты Ивановича Романова, друга немцев, устраивавшего свои музыкальные потехи на немецкий лад; вспомним дворовых людей боярина Артемона Сергеевича Матвеева, участвовавших, вместе с приезжими немцами, в первых придворных театраль­ных представлениях при Алексее Михайловиче; вспомним игру трубников, сурначеев, набатчиков и пр., игравших на пирах в «Повести о прекрасном Девгении», в «Притче о старом муже и молодой девице», в былине «Никите Романовичу дано село Преображенское». С конца XVII столетия постепенно заводятся разными знатными людьми свои музыканты и оркестры, су­ществовавшие при дворах некоторых вельмож даже до середины нашего века.

Все только что перечисленные музыкальные потехи едва ли в состоянии были бы вызывать серьезные протесты со стороны не только светских, но и духовных властей, кроме Разве порицания со стороны последних, основанного на вос­принятом духовенством из Византии убеждении в греховности занятия музыкой вообще. Действительно, из приведенных выше свидетельств мы видим, что преп. Феодосии лишь с некоторым

164

намеком укоризны отнесся к играм и песням, происходившим при дворе князя Святослава: «Так ли будет на том свете?» Вот все, что проговорил Феодосии, заставший эти игры в полном их разгаре. Далее мы встретили ряд предписаний лицам ду­ховного звания удаляться от трапез, где бывают гудение или «играние» на инструментах. Но действительно заслуживало порицания и запрещения играние, сопровождавшее попойки и оргии, в особенности раздававшееся в праздничные дни на улицах и площадях, или в корчмах, среди народной толпы; здесь оно в большинстве случаев вызывало и «проклятое», «многовертимое плясате», которое, не удерживаясь в границах благопристойности и приличия, нередко переходило в цинические, соблазнительные телодвижения; играние вызывало здесь и песни плясовые и разгульные, легко переходившие в «сквернословие» или «срамословие». Все это опять связывалось с переряживанием, глумлением, «позорами», также обыкновенно далеко переступавшими границы пристойности, связывалось с разгулом толпы, пьянством и бесчинием, нарушавшими правильное течение жизни, оскорблявшими нравственное чув­ство. В упомянутом выше (стр. 88) «Слове о корчмах и о пьянстве» изображается играние, пение и скакание кощунников-скоморохов перед собравшимися «къ питно пьянственному» мужчинами и женщинами; «сия-же зряще жены, — продолжает автор Слова, — и уже седятъ отъ шяньства аки обуморены. Крепость бо трезвеная изсяче и будеть ей желение сатанинскому игранию. Мужу же ея такоже ослабевшу и бываетъ семо и овамо очима соглядание и помизание. И кшждо мужъ чужей жене питие даетъ съ лобзашемъ и ту будетъ и рукамъ приятие и зложайнымъ речемъ сплетение и связь диавола...». Вот такого-то рода играние, пение, плясание и глумление, возбуждавшие и разжигавшие пьяное веселье толпы или вообще пирующих, издавна стали вызывать справедливые порицания со стороны принадлежавших преимущественно к духовному чину писателей, видевших в этих действиях остатки «поганства», т. е. язычества, источник без­нравственности, причину духовного падения и гибели народа, служение дьяволу, дьявольские лести, называвших их бе­совскими, сатанинскими, богомерзкими играми и песнями, бе­совскими кощунами и т. п. Тем не менее, однако, порицания духовенства в течение многих веков оставались гласом вопиюще­го в пустыне: и народ, и вельможи любили своих потешников-скоморохов и продолжали забавляться и утешаться их играми. Порицания духовных лиц не находили себе серьезной поддержки

165

со стороны светских властей до тех пор, пока представители этих бесовских кощунов, глумов и игр — скоморохи — не стали наносить уже существенного материального ущерба жителям страны, пока они не стали соединяться ватагами и не только соблазнять и прельщать толпу своей разгульной игрой, своими нередко бесчинными, непристойными «позорами», глумами, пес­нями и плясками, но даже насильно вторгаться во дворы и дома жителей деревень, сел и городов, насильно же пить и есть у них, воровать и грабить. Таковыми рисует ватаги скоморохов Стоглав, таковыми были они, вероятно, уже и в XV веке, так как с этого столетия светские власти начинают ставить преграды их алчности и нахальству, сперва ограждая особыми грамотами в виде чрезвычайной привилегии или льготы те или другие селения, ту или другую волость от насильственного нашествия скоморохов, а затем постепенно принимая уже более широкие меры против скоморошества вообще. Но и эти грамоты и указы в общем имели мало успеха и широко распространившегося зла не искореняли. Только со времен царя Михаила Федоровича власти начинают действовать против скоморохов с большею энергией. Со вступлением же на царский престол Алексея Михайловича, который, под наплывом благочестия, с омерзе­нием относился ко всякого рода отечественному скоморошеству, даже на собственной своей свадьбе отменил трубную музыку, заместив ее пением духовных стихов, — который, удалив от своего двора бахарей, домрачеев и гусельников, на место их поселил во дворце так называемых «верховыхъ нищихъ»,¹ за­нимавших его пением духовных стихов, — со вступлением Алек­сея Михайловича на царский престол началось усиленное прес­ледование и коренное истребление скоморохов и их игр, под­крепляемое строгими наказаниями ослушников царского слова. Проследим главнейшие из вышеупомянутых запретительных грамот и постановлений в хронологическом их порядке. В 1470 г. выдана жалованная грамота о том, чтобы в Инобожских селах Троицко-Сергиева монастыря княжеские ездоки не ставились,... «также и скоморохи у нихъ въ техъ селахъ не играл и». В уставной грамоте 1506 г. читаем: «А скоморо­хом ъ у нихъ (Артемоновского стана крестьян) въ волости и г р а т и (волостель?) не освобождает ъ». В другой уставной грамоте от 1509 г. предоставляется ловчему и его тиуну не

См. у Забелина. Дом. быт русс, цариц. 452.

166

допускать в Бобровых деревнях насильственной игры скоморохов и безнаказанно выгонять их; «кто ихъ (скоморохов) пустить на дворъ добровольно, и они туть играють; а учнуть у нихъ скоморохи по деревням играти сильно, и они ихъ изъ волости вышлютъ вонь безпенно». Жалованная грамота великого князя Василия Иоанновича 1522 г. освобождает монастырские села и деревни в Углицком уезде от пошлин и от игры ско­морохов: «Скоморохомъ (в тех деревнях) не играти; а учнуть у нихь... скоморохи играти, и язь техъ велълъ имати и давати на поруки, и ставити передъ собою, Великомъ Кня-земъ». В уставной Онежской грамоте 1536 г. читаем: «А ско­морохомъ у нихъ въ волости силно не играти; а кто у нихъ учнеть в волости играти силно, а старосты и волостные люди вышлютъ ихъ изъ волости вонь, а пени имъ въ томъ нетъ». В уставных и жалованных грамотах 1544 г. (Звениго­родского уезда, дворцового Андреевского села крестьянам), 1548 г. (Троицкому Сергиеву монастырю), 1554г. (дворцовых Афанасьевского и Васильевского села крестьянам) повторяются такие же привилегии, ограждавшие данные селения от насильственной игры скоморохов. Наконец, в приговорной гра­моте монастырского собора Троицкой Лавры 1555 г. (см. выше стр. 144) уже под угрозою пени запрещалось де­ржать в волости скоморохов, а равно предписывалось и «прохожихъ скомороховъ въ волость не пущать».¹ Пов­торяю, что во всех данных случаях лишь отдельные местности ограждались от непрошенного посещения и игры, словом, от нашествия ватаг скоморохов. В постановлениях Стоглавого со­бора находим уже более общие запрещения, отчасти направ­ленные против оскорбительного для религиозного чувства втор­жения скоморошеских игр в религиозные действия, отчасти — против гудения, играния, глумления и т. п.; вообще, так Сто­главом предписывалось священникам убеждать духовных детей своих, чтобы они отстраняли скоморохов от свадебных поездов, где скоморохи шли рядом со священником; также от вторжения бесовских игр скоморошеских в обряд поминовения усопших. Вот эти постановления Стоглава: «Къ вьнчашю ко святымъ церквамъ скоморохомъ и глумцомъ предъ свад-бою не ходити и о томь священникамъ такимъ запрещати съ великимъ запрещениемъ, чтобы таковое безчиние никогда же

¹ Акты (арх. эксп.). I, №№ 86, 144, 150, 171, 181, 201, 217, 240, 244.

167

не именовалося».¹ «Скоморохомъ и гудцомъ и вся-кимъ глумцомъ запрещали (бы пасомые) и возбраняли, чтобы въ ть времена коли родителей поминаютъ православныхъ хрестьянъ не смущали и не прельщали тими басовскими своим играми».² В другом месте Стоглава читаем: «Праздность бо и пьянство и и г р а н i e всему злу начало есть и погублеше велие; сего ради отрицаютъ вся божест­венная писания и священныя правила всякое играние...и гусли и смыки и сопели и всякое г у д е н i e и глумление и позорище и плясание».³ «Бога ради, Государь, вели ихъ (скоморохов) извести, кое бы (=чтобы) ихъ не было въ твоемъ царствъ, и тебе, Государю, въ великое спасеше, аще бьсовская игра ихъ не будетъ», — писал Иоанну Грозному митрополит Иоасаф.⁴ Но царь сам пил и плясал в машкарах со скоморохами, сам посылал по городам и селам набирать медведей и скоморохов для своей потехи, сам, в утеху немецким гостям, устраивал бесстыдные скоморошьи пляски, а потому и постановления Стоглавого собора против скоморохов оставались столь же безуспешными, как и прежние порицания скоморошеских игр, которыми продолжали тешиться народ на улицах и площадях, а знатные люди — в своих домах и дворах.

В царствование Михаила Федоровича начинается уже более серьезное преследование бесчинных игрищ, заключавшихся в скоморошеских играх и позорах, медвежьей комедии, кулачных боях, разгуле и пьянстве. В 8-ой дополнительной статье к Судебнику (1626 г.) читаем: «Государь Царь и Великий Князь

¹ Гл 41, вопр. 16.

Гл. 41, вопр. 23. — Ср. там же: вопр. 24, запрещение, чтобы в навечерия Рождества Христова и Крещения Христова, т. е. на святках, когда происходили позорища скоморошеские, переряживания и прочие вечерние и ночные увеселения, также и «о IsaHOBt дни», мужи, жены и дети «на ночное плещевание и на безчинный говор и на бесовские песни и на пддсание и на скакание и на многие богомерзские дела не сходились и таковых бы древних бесований еллинских не творили и в конец перестали». Гл. 92. — Следует заметить, что в данном случае имеются в виду всякие игры народные, в Ивановскую ночь, на рождественских святках, в Петровское заговение, — игры, различные по своему характеру, так как они более или менее сообразовались с характером празднеств, в старину отправ­лявшихся, отчасти и ныне отправляемых народом, согласно древним, еще не умершим в нем языческим преданиям. Праздники эти и связанные с ними народные обряды рассматриваются мною в книге «Бож. древ, славян».

⁴ Стоглав. Гл. 100.

168

Михайло Федоровичъ всеа Русш указалъ: послать бирича кликать въ Китае и въ Беломъ Каменномъ городе, по торгомъ, и по болынимъ улицамъ и по крестцомъ, и по переулкомъ и по малымъ торжкамь, не по одинъ день, чтобъ впередъ за Старое Ваганково, никаше люди не сходились на безлепицу николи; а будетъ учнутъ ослушаться и учнутъ на безлепицу ходить, и Государь указал техъ людей имать и за ослушанье бить кнутомъ по торгомъ. И на на Новую Четверть о томъ память послана, чтобъ на безлъпицу, за Ваганково, съ ка­бацким питьемъ не въезжали».¹ В чем именно заключалась эта столь строго наказуемая «безлепица», ясно не видно, но, вероятно, подразумевались здесь народные игрища, воодушев­ляемые упоминаемым данною статьею «кабацкимъ питьемъ». Подтверждением такому толкованию в настоящем случае слова «безлепица» может служить другая, аналогичная дополнитель­ная к судебнику статья (32-я) от 1640 г.: «Государь Царь и Великий Князь Михайло ведоровичъ всеа Русш указалъ: которые всякие люди учнутъ биться кулачки въ Китае, и въ Беломъ Каменномъ городе, и въ Земляномъ городе, и техъ людей имать и приводить въ Земской Приказъ, и чинить и а к а з а н i e».² Здесь «безлепица» и кулачный бой преследо­вались и запрещались царским указом уже под страхом строгого наказания. Следующие слова патриарха Филарета как бы иллюстрируют только что упомянутую «безлъпицу»: ратуя против святочных переряживаний и игрищ, патри­арх в 1628 г. указал «кликать биричю по рядомъ, и по улицамъ и по слободамъ и въ сотняхъ, чтобы съ «кабылками» не ходили и на игрища бъ Mipcкie люди не сходились, тъмъ бы смуты православнымъ крестьяномъ не было и коледу бы и овсеня и плуги не кликали» (т. е. не пели бы святочных колядок и авсеневых песен).³ В то же приблизительно время, ополчается против «сотонинскихъ игръ», плясок и рукопле­сканий преемник Филарета патриарх Иоасаф. В Памяти, писан­ной по его указу в 1636 г., патриарх сетует на то, что «вместо радости духовной, возделаше творятъ радости бесовской и воспршмши неприязьнственные праздники, еже суть угодное дьяволу творяще и ходяще по воли сердецъ своихъ, ходяще по улицамъ въ народъ безчинствующе, пьянствующе, наругающеся

¹ Акты истор. (арх. комм.) III, № 92, VIII, с. 95.

² Там же: XXXII, с. 108.

³ Там же: X, с. 96.

169

праздникомъ святымъ Божшмъ, вместо духовнаго торжества и веселия воспршмши игры и кощуны бесовския, повелъва-юще медведчикомь и скоморохомьна улицахъ и на торжищахъ и на распутъяхъ сотонинския игры творити, и въ бубны бит и, и въ сурны р е в ъ т и, и руками плескати и плясати и иная неподобная дъяти». Далее патриарх приказывает грамоту эту (в которой предписывается также хранить благочиние в церковной службе) «почасту» читать старостам поповским и попам и наказывать им накрепко, чтобы они «приходящихъ ко святымъ Божшмъ церквамъ пра-вославныхъ христианъ учили страху Бож