Глава 11. Когда восходит луна

«...Он в новолуния беснуется и тяжко страдает,
ибо часто бросается в огонь и часто в воду».
Матфей. 17:15

Однажды президенту дома чудес по почте пришёл красивый пригласительный билет. Там сообщалось, что, по случаю Международного женского дня 8 марта, радио «Свобода» устраивает для своих женщин интимный бал-маскарад.

Билет был надушен хорошими духами и внизу приписка: «Приходите — это будет самая настоящая 1002-я ночь!»

Вечером 8 марта, забыв про приглашение и 1002-ю ночь, Борис заехал на этот маскарад, просто чтобы посмотреть, что там делается.

Бал-маскарад был в полном разгаре. На самом видном месте восседал падший ангел Адам Баламут и его жена Ева Ивановна.

Адам Абрамович был в украинской косоворотке, что символизировало дружбу народов, и он улыбался всем, как ласковый Будда.

А рядом с ним вертелся его архангел — политсоветник Давид Чумкин, который вырядился в красную рубашку, что означало перманентную революцию.

Сев за пустой столик, Борис надвинул на лоб маскарадную турецкую феску и заказал пива.

В качестве распорядителя, по залу, как волкодав, носился сын Остапа Бендера в своём заветном фраке и с красной повязкой на рукаве.

Ему помогал неохристианин Серафим Аллилуев, который замаскировался под женщину и кокетничал с Остапом.

За столиком наискосок расположилось семейство Миллеров. Рядом с Ниной сидел какой-то очень хорошенький мальчик, который казался моложе её и который смотрел на неё влюбленными глазами.

А сидевший с другой стороны Гоняло Мученик обнимал этого мальчика за плечи и шептал ему что-то на ухо.

Милиция Ивановна сложила руки на животе и со скучающим видом оглядывалась по сторонам. Увидев Бориса, она кивнула ему, как старому другу дома.

А друг дома сидел и надувался пивом. После пятой бутылки пива, маскарад заметно повеселел, а блондинки за соседним столиком так похорошели, что Борис сдвинул свою феску на затылок и стал раскачиваться, чтобы пригласить одну из них на танец.

Но только он привстал со стула, как дорогу ему преградила темная фигура в маске:

— Куда вы так торопитесь? Тысяча и вторая ночь только начинается. И луна ещё не взошла.

Ноги незнакомца обтягивало чёрное шелковое трико, с плеч спадал красный полуплащ, на голове торчали маленькие рожки, а из-под полуплаща выглядывал задорный хвостик. Незнакомец вежливо поклонился, жестом приглашая Бориса на танец.

Полагая, что это обычная маскарадная провокация, где рекомендуется осторожность, президент дома чудес попробовал отшутиться:

— Знаете, с чертями танцевать скучно. Вот если б не чёрт, а чертовка...

Незнакомец опять церемонно поклонился, как хороший слуга, подчиняющийся требованию своего господина.

Красный полу плащ распахнулся, чёрное шелковое трико шло до самого горла, и по волнам этого трико зарябили электрические блики. Да такие блики, да на таких волнах, что у инженера человеческих душ по спине сразу пробежал электрический ток.

Это был не чёрт, а самая настоящая чертовка с чертовски хорошими формами.

Трико было настолько откровенное, чёрные груди такие упругие и горячие, а танцевала незнакомка столь вызывающе, что маскарадная мистификация становилась довольно интересной. Но маска была такая, что ничего не разберёшь.

Когда они танцевали мимо стола Миллеров, незнакомка кивнула на Нину, одетую в белое газовое платье, и пренебрежительно уронила:

— Фу, агитпроповская богородица. Вы за ней, кажется, ухаживали?

— Да, немножко — я начал писать роман и думал использовать Нину, в качестве модели.

— А что это за роман?

— Об идеальных людях нового типа — гомо совьетикус.

— Ну и как, получается?

— Ничего не получается — модели ведут себя не по плану.

После танца маска села с Борисом за его столик и усмехнулась:

— Поскольку я послала вам приглашение, я должна следить, чтобы вы не скучали.

Вела она себя в полном соответствии со своим костюмом — как чёрт, вцепившийся в грешную душу.

Хотя, Борис был полностью уверен, что это какая-то провокация, но чем больше он присматривался к провокационным формам в чёрном трико, тем больше ему хотелось выяснить, чем всё это кончится.

Мимо протанцевала Нина, но не со своим кавалером, а с папой. Потом папа запыхался и отдыхал с Нининым кавалером, а Нина танцевала с Серафимом Аллилуевым, который уже давно жаловался, что он безнадёжно влюблен в неё. Теперь же Нина даже посадила его за свой столик.

— Так это, значит, герои вашего романа — гомо совьетикус, — сказала замаскированная чертовка. Как настоящая грешница, недолюбливающая святых дев, она презрительно фыркнула: — Посмотрите, как этих хлыстов тянет к их хлыстовской богородице.

— Каких хлыстов?

— Их там целых три. А кто это — угадайте сами. Ведь это вы пишете роман, а не я. Кстати, это в точности, как в Нининых стишках: «Изо всех невозможно-возможных возможностей — ты всех невозможней — и всех милей!»

Судя по всему, эта чертовка была молода, хороша, остроумна, распространяла вокруг себя запах тонких духов и твёрдо решила разыгрывать свою роль до конца.

Даже после окончания маскарада, отцепив в гардеробе хвост и рожки, маску она, всё-таки, не сняла. Когда они садились в машину, незнакомка вдруг показала на повисшую в небе луну:

— Смотрите, луна уже взошла. И какая полная. Говорят, что в полнолуние некоторые люди сходят с ума. Может быть, и я тоже сошла с ума, что еду с вами.

— Куда вас везти? — спросил он.

— Куда хотите.

Чтобы положить конец провокациям, он предложил:

— Тогда поехали ко мне?

— Хорошо, — согласилась чертовка. — Только на всю ночь. Когда они приехали, она сняла с себя всё, кроме маски, и честно расхаживала кругом, чтобы показать, что всё другое без обмана. Потом, не снимая маски, она прыгнула в постель.

Видно, поэтому декадент Кафка, хитроумный еврей, и писал, что борьба с чёртом напоминает борьбу с женщиной и неизменно кончается в постели.

Писателям, которые претендуют на современность, рекомендуется придерживаться языка данной эпохи. Но как описать столь исписанную тему, как женщина, в наш век социалистического реализма, индустриализации и механизации?

К счастью, незнакомка вполне соответствовала духу нашей индустриальной эпохи. Это была не женщина, а машина. Из тех женщин, которые кричат: «Долой мужчину — даёшь машину!»

Незнакомка сняла с себя маску только тогда, когда ей захотелось спать. На подушке с закрытыми глазами лежало хорошенькое личико французской Лизы.

— Это действительно сказка из тысяча и второй ночи! — сказал он. — Ведь ты же всегда ненавидела меня, как собака кошку?

Лиза устало улыбнулась:

— Знаешь, человеку свойственно ошибаться, сказал петух, слезая с козы.

— Но почему ты мне так грубиянила?

— Ах, ты ничего не понимаешь в женщинах, — сонно бормотала Лиза, не открывая глаз. — Ты просто нравился мне — и я ревновала тебя к Нине. А теперь я с Ниной поссорилась.

— Ох, чудеса...

— Да, от президента дома чудес я тоже ожидала всяких чудес, — сонно шептала Лиза. — Но, кажется, я ошиблась... Впрочем, ты самое большое чудо в доме чудес: нормальный человек... А теперь луна зашла, и я хочу спать.

Утром Лиза увидела на стене триптих Босха «Сад земных утех», который висел здесь ещё с тех времен, когда этой квартирой пользовался Максим.

— Ага, слева скучный рай, — сказала она. — Посередке наша сумасшедшая жизнь. А справа, посмотри, какой веселый ад!

Кстати, этот Босх, хотя и был монахом, но принадлежал к секте голиков-адамитов. Он любил бегать голеньким — вот так, как я, — и она затанцевала голенькая по квартире.

Когда они встретились в следующий раз, Лиза поставила вопрос ребром:

— А почему ты ещё не сделал мне предложения? Ведь, это свинство с твоей стороны!

От такого свинства она так рассердилась, что чуть не засадила ему вилку в бок. Потом она стала хныкать, что когда-то, катаясь на лыжах с гор, она стукнулась головой о дерево, и с тех пор врачи говорят, что у неё было сотрясение мозга, и поэтому она за свои поступки не отвечает.

Однако, у Лизы были и свои хорошие качества. Например, она никогда не отказывала. Иногда, когда Борису было скучно, он звонил ей по телефону. Иногда уже за полночь.

— Ох, у меня здесь сидит один поклонник, — вздыхала Лиза. — Немножко неудобно. Но ничего, я сейчас приеду. И приезжала в машине своего поклонника.

— Я не люблю долгих разговоров, — оправдывалась она, прыгая в постель. — Все мужчины стараются доказать, какие они умные. А я и сама не дура.

Благодаря хорошему знанию иностранных языков, французская Лиза была на особом положении. Иногда, по приказу свыше, ей давали на радио «Свобода» отпуск, и она, в качестве переводчицы, сопровождала всякие советские делегации за границу.

Однажды, вернувшись из такой поездки в Вену, она привезла Борису два подарка. В первом пакетике был серебристый шёлковый галстук.

— Самый лучший в Вене! — сказала она. — Ты такого даже и не заслуживаешь.

Во втором пакетике была маленькая игрушечная ведьма на помеле. Рыжие волосы из куриного пуха, остренький деревянный носик и штанишки из клеёнки.

— Самая хорошенькая ведьма в Вене, — улыбнулась Лиза. — Если не считать меня. Но я летаю не на метле, а на самолёте.

— Хм, — сказал Борис, вертя игрушку в руках. — А зачем это?

— Это амулет от нечистой силы. Повесь его себе в машину.

Вместо машины Борис засунул подарок в ящик письменного стола и забыл о нём.

Но зато Лиза не забыла. Как и многие женщины, она была довольно близорука, но очков не носила. Поэтому отсутствие амулета в машине она заметила не сразу. Но зато когда заметила...

Лиза подняла крик, что неуважение к маленькой ведьме — это для неё личное оскорбление. Дело происходило ночью в подмосковном лесу, и Лиза закатила такой скандал, что взбудоражила всё лесное зверьё.

На верхушках деревьев проснулись и загалдели вороны. Из-за кустов выскочил перепуганный заяц и метнулся через дорогу. А Борис, чтобы не наехать на зайца, чуть не наскочил на телефонный столб.

— Видишь, это потому, что у тебя нет амулета! — вопила Лиза.

— Но ведьма в машине — это дурная примета, — оправдывался он.

— Ах, так! Значит, и я для тебя тоже дурная примета? — вскипела Лиза и выскочила из машины, как разъяренная пантера.

В темноте она, сослепу, стукнулась ногой о пенёк и подняла такой гвалт, такой переполох, какого подмосковные леса не слышали со времён наступления немцев на Москву.

Однажды Борис спросил Лизу, кто она такая: полуеврейка или внучка царского сенатора. Лиза недовольно поморщилась:

— Евреи — это не раса, а религия. Поэтому, раз мои предки перешли из иудейства в христианство, значит, я никакая не еврейка. И не напоминай мне об этом.

Желая доказать, что она вовсе не еврейка, Лиза даже рассказала еврейский анекдот:

— Знаешь, когда Абрамчику исполнилось тринадцать лет, устроили праздник бар-митцва, а потом мамеле и говорит: «Ну, Абрамчик, теперь ты уже взрослый, на тебе рубль и сходи к проститутке».

Тогда Абрамчик идёт к своей младшей сестре Сарочке и говорит: «Слушай, Сарочка, зачем я буду давать рубль проститутке. Может, хочешь ты заработать?»

А Сарочка и говорит: «Что? Рубль? Да мне папеле за это же самое пять рублей платит». — Лиза с сожалением вздохнула: — А я, дура, тебе даром даю. Видишь, значит, я вовсе не еврейка.

— Слушай, Лизочка, если ты даже бывшая еврейка, — улыбнулся Борис, — то тебе, всё-таки, не стоит рассказывать такие анекдоты.

— Почему? — фыркнула Лиза. — Ведь, эти анекдоты сами ж евреи и выдумывают. Ведь вы ж, русские, до таких хороших анекдотов никогда и не додумаетесь.

Иногда, когда начальству дома чудес хотелось выпить, там устраивали вечеринку, чтобы отпраздновать чей-нибудь день рождения.

Удобнее всего для этой цели был дряхлый потомок Чингисхана, который тщательно скрывал дату своего рождения, но любил выпить и готов был праздновать свой день рождения, хоть каждый день.

Чтобы загладить инцидент с амулетом, президент дома чудес пригласил Лизу на одну из таких вечеринок. На шею он предусмотрительно надел серебристый галстук, самый лучший в Вене.

Новорождённый потомок Чингисхана запрыгал вокруг Лизы, как воробей:

— Боже, какая женщина! Настоящая мечта поэта!

— М-да, — согласился флегматичный Филимон. — Темперамента у неё хватит на трёх.

Борис сидел в углу со своим комиссаром Гильрудом и его женой, которая, как обычно, скучала и жаловалась на головные боли. Чтобы подбодрить её, Борис сделал ей маленький комплимент.

Но этот комплимент обошёлся ему дорого. Сидевшая рядом Лиза вдруг взорвалась, как атомный реактор.

Она выплеснула содержимое своей рюмки на самый лучший в Вене галстук, хватила рюмкой о пол и вылетела из комнаты, как баллистический снаряд. Вся дрожа от негодования, она заявила, что органически не переваривает комплиментов другим женщинам.

Потомок Чинхисхана грохнулся перед ней на колени:

— Царица, богиня, дайте я поцелую вашу ручку! — И он принялся лизать ей руку, как маленькая собачка.

Лизе это так понравилось, что она пустилась в пляс и сломала себе каблук. Тогда она сбросила туфли и продолжала пляску в чулках, чем привела всех в дикий восторг. Неистовый Артамон покачал головой.

— Такая женщина расшевелит даже мёртвого.

— А живого загонит в гроб, — заметил флегматичный Филимон.

Борис промокал свой галстук промокашкой и оправдывался:

— Знаете, это моя подруга детства...

— Бурное же у вас было детство, — сочувственно пожевал губами комиссар дома чудес.

После этого, Борис решил, что, пока он ещё цел и невредим, сказку из 1002-й ночи пора заканчивать. Если сначала Лиза разыгрывала из себя незнакомку, то теперь он стал разыгрывать из себя незнакомца.

Но подруга детства не сдавалась. Каждое утро она будила его телефонными звонками и справлялась, где и как он провёл эту ночь.

— Ты там с какой сучкой ночевал? — спрашивала внучка сенатора, и её голос не предвещал ничего хорошего.

Однако, слава Богу, всё кончилось более или менее благополучно. Лиза помирилась с Ниной и успокоилась. И опять они бегали с Ниной, как весёлые молодые козочки.

Встречая Бориса, Лиза бросала ему презрительные взгляды. Так, словно она вышла победительницей.

А президент дома чудес был очень рад, что дёшево отделался. На память о Лизе, в его машине ещё долго болтался амулет от нечистой силы — маленькая игрушечная ведьма.

* * *

На радио «Свобода» произошло чрезвычайное происшествие, или, как теперь говорят, ЧП. А началось всё это с совершеннейшей чепухи.

Однажды поэт-неохристианин Серафим Аллилуев вышел с работы вместе с Ниной и французской Лизой.

Затем, они случайно встретили Бориса Руднева и решили употребить его, чтобы он отвёз их домой на своей машине. Французская Лиза, помирившись с Ниной, осталась у неё ночевать, а Серафим затащил Бориса в пивную.

Там Серафим стал пить ерша, то есть, пиво, смешанное с водкой, от которого человек сразу дуреет. После второго ерша Серафим укоризненно покачал головой:

— И как только тебе не стыдно?

— Что?

— Но ведь, ты морочишь голову порядочным девушкам.

— Кому? Лизе? Она сама сказала, что это её тысяча и вторая ночь.

— Ах, Борис, не притворяйся... Ведь, Нина мне во всём призналась...

— В чём?

— В том, что когда ты развлекался с французской Лизой, Нина из-за тебя каждую ночь в подушку плакала.

Маленький поэт сделал себе третьего ерша, подсыпал туда соли и перца, потом печально забормотал:

— Эта Нина действует на меня, как змея на кролика. Как увижу её, сразу начинаю дрожать и пороть всякую чушь. Чувствую себя, как последний идиот — и ничего не могу поделать. Это моя судьба — карма. А Нина надо мной только смеётся.

— Но Лиза говорила, что у тебя с Ниной маленький романчик.

— Не романчик, а сплошная трагедия, — уныло признался поэт. Он сосредоточенно посмотрел на дно своей пивной кружки: — Но теперь, я всё понимаю. Раз Нина говорит, что она из-за тебя плакала, да ещё по ночам, да ещё в подушку, значит, она в тебя влюбилась.

— Чепуха, — сказал Борис, — Она хамит мне на каждом шагу. Поэтому, я её даже избегаю. Вот и сегодня она опять фыркала, как дикая кошка.

— Это она нарочно — из гордости. Ты просто не понимаешь женщин. Ну, представь себе: она в тебя влюблена, а ты нахально спишь с её подругой. Потому она и фыркает.

— Ничего, — примирительно решил Борис. — Сегодня она сама спит с этой подругой.

С этого дня Серафим запил горькую. Каждый вечер он блуждал по пивным и хлестал ерша, а днём сидел, нахохлившись, на радио «Свобода» и сочинял политические куплеты.

В ответ на сепаратистскую политику американского радио «Освобождение» Серафим сочинил такой куплет:

Россию вам не поделить — Она не плитка шоколада!

Потом он передал этот куплет и, глядя в одну точку, мрачно бормотал:

И Нину нам не поделить — Она не плитка шоколада!

Пока на радио «Свобода» делили Нину, на московских кладбищах творились странные вещи. Милиционеры рапортовали начальству:

— Хулиганы, значиться, по ночам памятники уродують. Марморные. То нос отобьють. То ухи отломають. Или руку, ежели торчить. А то усю башку отшибуть. И малюют какие-то чёрные кресты.

В милиции завели «Дело о хулиганстве среди покойников». Но, поскольку покойники эти были не советские, а ещё дореволюционные, то делу этому большого значения не придавали.

Однако, вскоре хулиганы взялись и за советских покойников. На одной из свежих могил они даже перевернули вверх ногами красную звезду, которую поставили вместо памятника.

Хулиганы исписали эту красную звезду непечатными словами, а внизу нарисовали черной краской христианский крест, но тоже вверх ногами.

Теперь, дело о беспокойстве покойников принимало уже более серьёзный оборот. В милиции записали: «Дело о вредительстве социалистической собственности, в форме покойников». Как ни старалась милиция, но хулиганов поймать не могли.

В конце концов, начальнику московской милиции пришлось обратиться за помощью к своему злейшему врагу — специальному уполномоченному КГБ полковнику Приходько.

Этот уполномоченный занимался специально тем, что разбирал уголовные дела, где оказывались бессильны лучшие следователи милиции и угрозыска.

К величайшей досаде начальника милиции, полковник Приходько щёлкал эти дела, как орехи, и частенько даже не выходя из своего кабинета.

За спиной Приходько шептали, что он из какого-то сверхсекретного 13-го отдела КГБ, который официально даже, как бы, и не существует. Кроме того, поговаривали, что он был каким-то доктором или даже профессором.

Начальник милиции признавал только тюрьму, а полковник Приходько почему-то больше интересовался сумасшедшими домами.

Поэтому, начальник милиции, за глаза, называл его «интеллигентским хлюпиком» и общение с ним считал для себя унижением и оскорблением.

А с делом о беспокойстве покойников получилось совсем плохо. Полковник Приходько просто посмотрел на календарь и заранее указал день и даже час, когда следует ожидать очередное хулиганство на кладбище.

В надежде поймать не хулиганов, а полковника Приходько, начальник милиции в этот день послал на все кладбища усиленные наряды милиции и посадил в засаду агентов угрозыска. И началась настоящая кладбищенская чертовщина.

Ровно в полночь, в точности, как предсказал полковник Приходько, агенты угрозыска поймали человека, который хулиганил на кладбище: на памятниках, где были пятиконечные звезды, он пририсовывал шестой конец. А потом, малевал чёрный крест.

Совершенно пьяного злоумышленника, который оказался поэтом Серафимом Аллилуевым, посадили за решётку, откуда он всю ночь возмущённо кричал:

— Опять поэтов сажают! Безобразие! Ух, фашисты! Я — диссидент! Несогласный! Инакомыслящий!

Начальник милиции зашёл к полковнику Приходько и смущённо спросил:

— Послушайте, полковник, откуда вы знали заранее этот день и даже час? Вы что, колдуете?

— Нет, я просто посмотрел на календарь, когда будет полнолуние.

— Да вы что, смеётесь надо мной?

— Вовсе нет. Из протоколов было видно, что предыдущие осквернения могил совпадают с полнолунием. И для меня было ясно, что это работа лунатика.

— Что-о?

— Видите ли, на разных людей луна действует по-разному. По-английски, ещё со времен средневековья, сумасшедших так и называли — лунатиками, а сумасшедшие дома называют приютами для лунатиков.

Да и в наших сумасшедших домах в полнолуние некоторые сумасшедшие начинают так психовать, что на них заранее надевают смирительные рубашки.

Начальник милиции развел руками:

— Кла-адбище! По-олночь! Полнолу-ние! И советский поэт, бражничающий с покойниками!

Полковник Приходько наклонился и достал из нижнего ящика стола какую-то книгу. При этом, на его погонах блеснули значки технической службы КГБ — скрещенные топорики. Полковник полистал эту книгу, потом протянул её начальнику милиции:

— Прочтите-ка вот это место.

«Господи! Помилуй сына моего, читал начальник милиции. — Он в новолуния беснуется и тяжко страдает, ибо часто бросается в огонь и часто в воду...»

— Что это за книга?

— Это Библия. Евангелие от Матфея. 17:15. Как видите, уже и в библейские времена люди знали, что «в новолуния беснуется», что бесноватость, то есть, душевные болезни, связаны с луной. И в Евангелии от Матфея. 4:24, тоже говорится о «бесноватых и лунатиках».

Начальник милиции поражённо откинулся на стуле и только качал головой. Полковник Приходько продолжал:

— Чтобы вы лучше поняли это дело, нужно учитывать, что этот Серафим Аллилуев является полуевреем. А теперь почитайте-ка, что говорит здесь про евреев Иисус Христос, тоже еврей и личность довольно авторитетная.

И полковник показал пальцем на соседний абзац.

«Иисус же, отвечая, сказал: о, род неверный и развращённый! — читал начальник милиции. — Доколе буду с вами? Доколе буду терпеть вас?» (Матфей. 17:17).

— В переводе на современный язык, — пояснял полковник Приходько, — это означает следующее: статистика, причём, еврейская статистика, говорит, что среди евреев психических болезней в шесть раз больше, чем среди других людей. Это подсчитал знаменитый еврейский профессор Ломброзо.

— Но Аллилуев — только полуеврей.

— Практика показывает, что среди полуевреев душевных болезней ещё вдвое больше, чем среди чистых евреев. Философы называют это союзом сатаны и антихриста.

— Но говорят, что Аллилуев неплохой поэт...

— Вот это-то и плохо. Знаменитый греческий философ Аристотель писал, что ум и одновременно безумие чаще всего встречаются именно у поэтов.

Философ Демокрит говорил, что человека в здравом уме он не считает настоящим поэтом. А философ Платон считал, что для построения идеального государства, прежде всего, нужно изгнать всех поэтов за границу этого государства.

— Сдаюсь! — сказал начальник милиции и поднял руки кверху. — Хорошо, что я не поэт, а только старый милиционер.

Уходя, генерал милиции дружески улыбнулся:

— Послушайте, профессор... Говорят, что вы из папской гвардии нашего красного папы. Так вот, передайте вашему красному папе, что его гвардия хорошо подкована.

На радио «Свобода» арест Серафима произвёл немалую сенсацию. В стенгазете появилась заметка, где сообщалось, что поэт Серафим Аллилуев сгорел на освободительной работе.

О подробностях начальство отмалчивалось. Падший ангел Адам Абрамович и его архангел Давид Чумкин делали вид, что они ничего не знают. А всякая мелкая сошка собиралась по углам и шепталась:

— Говорят, что на кладбищах находили разбитые бутылки водки и пива...

— Да, он хлестал ерша, а потом, наершившись, искал женские статуи и лез к ним обниматься и целоваться...

— А потом обижался, что они холодные и не шевелятся. Эх, говорит, Нина меня не любит — и вы меня тоже не любите? Вы что, антисемиты? И давай обламывать статуям носы и уши... В общем, устроил на кладбище настоящий погром.

— Он ещё прималевывал на памятниках к пятиконечным звездам шестой конец — как у звезды Давида. Впрочем, он уже и раньше говорил, что пятиконечная звезда — это обрезанная звезда Давида.

— У него какая-то мания насчет обрезания. Из-за революции его не обрезали вовремя. Так как все обрезальщики пошли работать в ЧК.

А когда он вырос, то у него оказался фимоз, то есть, незалупа, то есть, женилка не работает. И его пришлось обрезать уже во взрослом возрасте. Ну и из-за этого у него получилась какая-то душевная травма.

— Потом он ещё рисовал на памятниках какой-то неохристианский крест — вверх ногами. Чёрный крест. А кругом 69, всякая порнография и матерщина.

— Хм, забавно. Ведь, то же самое делает в своих стихах поэт Иосиф Бродский: бормочет о Христе, а потом «ё...мать»~ и даже без точек. А ведь, он тоже из обрезанных.

— Эти обрезанные теперь подделываются под неохристиан. Уж чья б корова мычала, а эта лучше б молчала...

— Говорят, Иосиф Бродский уже сидел в психиатрической клинике — в дурдоме. А потом его послали в колхоз — копать навоз. А теперь и нашего Серафима в дурдом засадят. И будет он там куковать: ку-ку, ку-ку...

— Знаете, в этих дурдомах им впрыскивают сульфазин — в задницу — двадцать уколов. Это лекарство такое, что сумасшедшие от него выздоравливают, а здоровые сходят с ума.

Всезнайка Остап Оглоедов авторитетно заявил:

— Я уже давно знал, что у Серафима в голове перекос-параллакс. Но если его посадят в дурдом, то виновата во всём эта Нина: она поссорилась с Лизой, злилась и отыгрывалась на Серафиме. У-ух, хлыстовская богородица.

Серафима не судили в обычном порядке. Его даже почти не допрашивали. Наоборот, следователь в белом халате, из-под которого выглядывали форма КГБ, передал Серафиму толстую папку из архивов КГБ и попросил его внимательно ознакомиться с содержанием папки.

Это было старое следственное дело Феофана Аллилуева, отца Серафима, которого ликвидировали во время Великой Чистки. Там было много такого, что Серафим знал. Много такого, чего он не знал. И больше всего такого, чего бы он не хотел знать — и чтобы об этом, не дай Бог, не узнали другие.

Серафим знал, что его отец был журналистом, атеистом, морфинистом и футуристом, который взял себе литературный псевдоним Дикий.

А в протоколах следствия стояло, что псевдоним Дикий характерен для нигилистов и анархистов, которые, как правило, душевнобольные психопаты с комплексом разрушения или саморазрушения, за чем обычно скрывается садизм или мазохизм, что обычно связано с открытой, скрытой, подавленной или латентной гомосексуальностью.

А дальше шло такое, что об этом лучше умолчать.

Протоколы следствия, датированные 1936 годом, были подписаны особоуполномоченным НКВД Давидом Львовичем Голинковым.

Сверху к серой папке было приложено постановление московской прокуратуры о возбуждении судебного дела против Серафима Феофановича Аллилуева по обвинению в политическом хулиганстве.

Эта бумажка была подписана следователем по особо важным делам при генпрокуроре СССР и старшим советником юстиции — тем же Давидом Львовичем Голинковым. Серафим сразу понял, что кого-кого, но Давида Львовича ему не обмануть.

Когда Серафим ознакомился с серой папкой, следователь в белом халате вежливо предложил ему на выбор: открытый суд, где будут выложены все секреты из серой папки, или курс лечения в психиатрической больнице имени Кащенко.

Однако, секреты из серой папки были такие грязные, что Серафим с радостью избрал больницу. Он даже ещё благодарил следователя за доброе отношение.

Так поэт-модернист Серафим Аллилуев попал в дурдом имени Кащенко, в палату №7. Если кто интересуется дальнейшими похождениями Серафима в дурдоме, пусть почитает книгу Валерия Тарсиса «Палата № 7», которая потом вышла где-то за границей.

Глава 12. Любимец богов

«Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нём».
Иоанн. 4:16

В доме чудес, где помещался «Профсоюз святых и грешников», эту необычайную историю называли чудом святого Котика.

Константин Семёнович Горемыкин, которого ласкательно звали просто Котиком, во время войны был членом оперативной группы Гильруда и оперировал, в качестве советского агента, в гестапо.

Когда же Сосий Исаевич стал комиссаром дома чудес, он взял себе Котика на должность, как бы, личного секретаря.

Внешне Котик Горемыкин был бледной личностью неопределённого вида и возраста, с рыбьим характером и гладко прилизанными волосиками.

Это бесцветное существо могло весь день сидеть с людьми в одной комнате, но его присутствие как-то не замечали. А если его замечали, Котик стеснялся, смущался и виновато хихикал.

— Он был идеальным агентом: человек-невидимка, — говорил Сосий. — Котик, а покажи-ка, что у тебя под рукой. Человек-невидимка смущенно улыбался:

— Да просто, маленькая татуировочка...

— Которую ставили эсэсовцам, — пояснял Сося. Поскольку Сося Гильруд был связным между белой и чёрной пропагандой агитпропа, а это штучка сугубо конспиративная, то Сося и его секретарь работали вдвоём на специальной конспиративной квартире, расположенной недалеко от дома чудес.

В одной комнате устраивали конспиративные собрания, где подальше от мелкой сошки собирались и пили водку руководящие члены дома чудес. А во второй комнате жил Котик.

Когда-то знаменитый чародей и алхимик Корнелиус Агриппа занимался своей чёрной магией наедине со своей чёрной собакой Монсьером, которая ходила на задних лапах и служила ему вместо секретаря.

Говорят, что они даже ели с одного стола и даже спали вместе. Так вот и чародей Гильруд занимался своей чёрной пропагандой, которая теперь заменяла чёрную магию, наедине со своим секретарём Котиком.

В работе Котик тоже ходил перед своим шефом на задних лапках и был очень аккуратным секретарём.

Но зато, в личной жизни у него царил полный беспорядок. Вся беда заключалась в том, что, будучи сам характера довольно мягкого, он всегда попадал в руки женщин с характером жёстким и препоганейшим, которые его потом всячески третировали.

Когда-то Котик ухаживал за Капиталиной. Но показываться с ней в обществе Котик избегал. Потому что приходила она с ним, а потом демонстративно уходила с другим мужчиной. А бедный Котик печально жался к Сосе и его жене Линде.

Чтобы утешить Котика в его любовных неудачах, Сося иногда приглашал своего секретаря прогуляться по пивным или поужинать в ресторане. А Котик платил ему за это самой настоящей собачьей привязанностью.

Президент дома чудес удивлялся:

— Почему Котика всегда тянет к стервам?

— Потому что Котик однолюб, — объяснял чародей Сося. — Одну полюбил — и мучится. Святой человек...

Но однажды, по дому чудес разнеслась новость, что однолюб Котик тайком от всех женился на Магдалине, секретарше Адама Баламута.

На той самой Магдалине, с которой Нина когда-то рисовала рубенсовских женщин и которая была лучшей подругой Капиталины.

— Это всё наш президент экспериментирует, — сказал Сося и скептически пожевал губами. — Сначала он искушал святого Варфоломея. А теперь искушает Котика.

Президент дома чудес поздравлял Котика:

— Ведь, это ж для тебя, как миллион рублей в лотерее выиграть!

Однако, в первую же брачную ночь, Магдалина устроила маленький скандальчик.

Она так хлопала дверями, что с потолка обвалилась штукатурка, и подняла такой гвалт и крик, что соседи вызвали милиционера.

Магдалина осталась дома, а Котик провел свою первую брачную ночь в милиции.

— Видимо, этот муж уж слишком нажимал, — говорили соседи.

Через несколько дней, Магдалина сняла со сберегательной книжки Котика все его сбережения и укатила в Крым, чтобы провести свой медовый месяц подальше от мужа.

А Котик, тем временем, ходил лечиться к психиатру: после женитьбы он стал заикаться и у него так тряслись руки, что он даже не мог закурить папиросу.

По вечерам он сидел и писал нежные письма своей беглой жене, умоляя её вернуться.

Промотав в Крыму все деньги, блудница Магдалина согласилась попробовать семейную жизнь ещё раз, но, при условии, что Котик пришлёт ей деньги на обратную дорогу.

Она вернулась с курорта весёлая и загорелая, провела с Котиком ещё одну ночь — и опять сбежала.

В той лотерее, которая называется жизнью, бедному Котику достался не миллион рублей, а миллион несчастий. Так и бродил он между небом и землёй — не женатый и не холостой.

Больше всех его жалел Сося Гильруд:

— Ведь, я же говорил — святой человек...

Но если вы думаете, что это и есть чудо святого Котика, то вы глубоко ошибаетесь. Это была только прелюдия, увертюра.

Незаметно прошло уже несколько лет, как монна Нина и французская Лиза начали свою карьеру на радио «Свобода». Иногда их спрашивали:

— А вы замуж не собираетесь?

Но Нина с Лизой только пренебрежительно фыркали. Когда заходил разговор о любви, они уверяли, что по любви выходят замуж только дуры. А умные женщины выходят замуж всегда по расчёту.

Так или иначе, но однажды по радио «Свобода» разнеслась сенсация:

— Слышали? Французская Лиза охотится за Котиком Горемыкиным. Хочет оженить его.

— Но ведь, он же, женат на Магдалине!

— Всё это была буза. Они даже не регистрировались.

Волновались и чудики в доме чудес:

— Это опять наш президент комбинирует. У него счастье просто делается: выпил стакан водки, сел в машину, поехал — и сразу нашёл себе любовь. Он думает, что и у всех так. А оно вовсе не так...

— Ведь, он этой Лизой сам немножко попользовался. Говорят, что это была сказка из 1002-й ночи. А теперь он сватает свою бывшую невесту.

Литературные негры на радио «Свобода» удивлялись:

— Лиза, такая львица — и выбрала себе такого таракана, как Котик?

— Если женщина львица, — поучительно заявил всезнайка Остап, — так муж у неё завсегда таракан. Это закон природы: единство противоположностей.

Из приёмной Адама Баламута выскочила блудница Магдалина:

— Что? Опять Котика женят? Так, у него же, женилка не работает...

— А может, Лизе как раз такой жених и нужен, — философски заметил Остап Оглоедов.

Французская Лиза принялась ковать своё счастье, как заправский кузнец. Прежде всего, она выяснила, почему Котик боится женщин.

Оказывается, он вырос сиротой, так как его отец был алкоголиком и покончил самоубийством, а мать от горя сошла с ума. Поэтому сирота Котик воспитывался у всяких бездетных тетушек.

От избытка материнских чувств, эти старые девы заставляли его называть их мамами. А у Котика от избытка мам появилось что-то вроде жёнобоязни.

— Но, это даже лучше, — говорила Лиза. — Не будет бегать за другими женщинами.

Прошлое у Котика было довольно запутанное. Вырос он в Эстонии и говорил на нескольких языках. Когда-то он с трудом окончил среднюю школу, а своё высшее образование он проходил в гестапо, как советский агент-двойник.

Теперь же Лиза уверяла, что Котик окончил два университета — Оксфорд и Сорбонну. В подтверждение она даже показывала какие-то бумажки с печатями:

— Смотрите, по факультету гуманитарных наук.

— Это фальшивки, сфабрикованные в гестапо, — ворчал Остап. — Туфта.

Кроме того, Лиза установила, что Котик не простой смертный, а отпрыск древнего княжеского рода. Как это ни странно, но в этом была доля правды.

Котик был каким-то родственником знаменитого князя Оболенского, который прославился тем, что был членом какого-то тайного общества и участвовал в заговоре революционеров-декабристов, за что он потом 13 лет сидел в Нерчинских рудниках в, Сибири.

Был и ещё один князь Оболенский, который тоже был революционером и даже финансировал Ленина, а после революции был членом ЦК Компартии СССР. Правда, во время Великой Чистки этого князя-ленинца, почему-то, расстреляли.

— А когда я жила в Париже, — хвасталась французская Лиза, — там я знала ещё двух князей Оболенских: один горбатый, а другой хромой.

Горбатый князь Оболенский был редактором парижского журнала «Возрождение». Правда, некоторые остряки называли этот журнал не «Возрождение», а «Вырождение».