Провинциальное понимание права

Тезис о том, что отношение к праву обусловлено помимо всего прочего, также и местонахождением субъекта в пространстве, ломает привычные представления о законе как всеобщем. На протяжении многих тысячелетий люди полагали, что норма, содержащаяся в законе, обращена ко всем в равной степени. Если, например, кража запрещена уголовным кодексом, то, следовательно, красть одинаково нельзя как в Москве, так и в Вологде. Однако парадоксальные выводы о пространстве, сделанные Н.И.Лобачевским в прошлом веке (в частности, утверждение о том, что разные явления физического мира протекают в разных пространствах и, следовательно, подчиняются соответственным законам этих пространств), еще юристами не осмыслены, хотя уже много лет ведущиеся разговоры о противостоянии России Западу, о "третьем мире" должны бы их насторожить.

Категория "провинциальный менталитет" обращает нас к проблеме пространственных характеристик права. Мало того, что у права есть свое пространство, втекающее в себя отдельные проявления человеческой личности но и внутри этого пространства расположены особые территории, где пространственные взаимоотношения правовых явлений искривляются или преображаются: дальнее становится близким, близкое - дальним. Если, например, наказание увеличивает дистанцию между преступником и обществом, отдаляет виновного от благ, доступных правопослушным гражданам, - это одна пространственная модель права. Наряду с ней есть и другая, где наказание сближает людей и список судимостей, как и количество "ходок", служит визитной карточкой уважаемого человека.

Провинциальное правопонимание являет собой специфическую модель права и правовой жизни. Дело не в том, что провинция живет своими законами, дело в том, что по мало известным пока причинам эта жизнь наполнена иным смыслом. Попробуем же обозначить некоторые особенности провинциального правопонимания. Но прежде несколько слов о методологии.

Теория права, понимая под правом систему норм, исходящих от государства, рассматриваемой проблемы не знает. Пространство права ограничено рамками закона. Социология права допускает существование провинциального правосознания, но изучает его как правовую субкультуру. Философия права, изучая право как особое состояние личности и усматривая онтологические основания права в духовной жизни, провинциальное бытие права способна постигнуть как особый тип мироощущения. Речь, стало быть, не идет о том, какова жизнь в отдаленной от столицы местности. Пусть этот материал накапливают и осмысливают этнографы.

Право определяет собою особое пространство человеческой жизни, в котором обычные человеческие поступки приобретают особый смысл, в силу чего человек оказывается способным переступить границы привычного ему мира. Это пространство может быть представлено горизонтальной плоскостью - и тогда оно похоже на соседское поле, с которого нельзя таскать огурцы, и обычное чучело приобретает зловещий вид. Оно может быть вертикальным, и тогда право предстает лестницей в небо, с помощью которой человек отдаляется от своих земных интересов и находит в правовых процедурах мост, соединяющий его с Космосом. Пространство права может быть экзистенциальным, и тогда оно становится вместилищем отчужденной человеческой жизни, броней, которой человек защищается от преследующего его государства, собственных страхов, вожделений и поражений. Здесь, как мы видим, еще нет места провинциальной жизни.

Чтобы ввести категорию "провинциальное" в язык современной философии права, необходимо, по меньшей мере, предположить наличие некоего ядра, центра правовой жизни, что на уровне обыденного сознания фиксируется понятием столицы. Провинция как особая жизнь права возникает лишь из предположения, что где-то все может быть иначе. Экзистенциальный смысл этого предположения заключается в отрицании истинности собственного бытия: настоящие события происходят не здесь, следовательно, не со мной. Провинциальное относится к миру с недоверием, этот тип мироощущения исключает человека из круга всеобщей жизни, во всяком случае, ставит под сомнение вопрос о всеобщем в данной исторической ситуации. Поэтому провинциальным будет прежде всего то мироощущение, которое хотя бы намеком допускает градацию бытия. Если, к примеру, в стране парламент утверждает конституцию, которая, по вашему мнению, могла бы быть получше, значит вы - провинциал. Если вы любуетесь незнакомой женщиной и жалеете, что не она стала вашей женой, вы - провинциал.

Провинциальное сознание помещает истинное бытие в определенную точку географического пространства, так возникает оппозиция столица-провинция. Если же оно помещает истинное бытие в некую временную точку пространства, которую мы уже прошли, возникает оппозиция настоящего по отношению к"золотому веку" (или по отношению к "России, которую мы потеряли"). Точка истинного бытия, расположенная в будущем, превращает нас в носителей утопического сознания, и мы тогда мыслим с помощью оппозиции сегодня-завтра.

Провинциальное мироощущение повсюду создает зону напряжения между истинным и неистинным бытием, и мы мучаемся от нашей принадлежности к неистинному. Так, понятие "скучная работа" обнаруживает в нас провинциалов, поскольку применяется лишь при оппозиции скучной и нескучной, т.е. творческой и увлекательной работы, где задействованы наши истинные личностные качества. В скучной работе нельзя показать, на что ты способен, мы в ней ненастоящие.

Таким образом, понимание права как чего-то внешнего по отношению к человеческой жизни - первый шаг в направлении провинциализации правовой культуры. Правовой поступок принадлежит не мне, коль скоро я совершил его в силу внешней необходимости. Поэтому провинциальное понимание права допускает его существование в качестве чужого произвола. И оно действительно становится произволом властей и прихотью администрации, поскольку в общественном правосознании подчинение права интересам власти уже оправдано.

Если право не выражает суть моей жизни и составляет вынужденную уступку власти, оно превращается в форму моего отчуждения от самого себя: право содержит легальную возможность совершать поступки, противоречащие моему истинному "я". Ссылка на правовую норму как обстоятельство, исключающее моральную ответственность, в том числе перед самим собой, - обычное дело в провинциальной жизни. Провинциальное сознание не ищет в праве свободы, но ищет свободу от права. Этим определяется и ценностное отношение к власти: ей ставится в заслугу защита от закона (так, кстати говоря, возникло прецедентное право в Англии). Ценность самого права также понимается извращенно: особое внимание уделяется его инструментально-прикладному значению. Вне поля моего интереса право утрачивает какое-либо значение. И наоборот, по мере приближения целей права к моим собственным, оно наполняется ценностным содержанием.

Легкость, с которой человек, наделенный провинциальным менталитетом, отказывается от созданных правовых и политических институтов, являет нам следующую отличительную особенность провинциального правосознания. Все может быть иным - флаги, гимны, наименования улиц и названия городов, аббревиатуры политических партий и функции президента. Право вынуждает меня забыть о себе, если не опирается на мои глубокие личностные свойства. Субъект провинциального правосознания - это маргинал, "человек ниоткуда", у него нет собственной судьбы и своего отечества. У него нет памяти, и он не чувствует себя связанным какими-либо традициями и опытом. С ним легко проводить реформы, ибо он искренне полагает, что с завтрашнего дня все будет по-другому. Он готов к подпольной жизни, ибо "все не так, ребята". Его легко сделать заговорщиком, ибо он подозревает, что у градоначальника вместо головы органчик, а президент страны не может вылечиться от алкоголизма.

Для носителя провинциального правосознания не каждый человек по-настоящему человечен, он видит множественность человеческой природы, и потому ценность права усматривается не в установлении равенства, а в узаконении привилегий.

Кастовое устройство общества, что свойственно провинциальному образу жизни, накладывает отпечаток и на своеобразное восприятие преступления. Опасность преступления кроется в произвольном перемещении людей из одной касты в другую, что делает ненадежной социальную структуру. Поэтому дезорганизация общества заключена не в поступке, а в сокрытии правды о себе. Преступно не "делать" что-то, а "быть" кем-то. Пространство права вбирает в себя внутренний мир человека, что меняет основания уголовной ответственности: им становится не деяние, а состояние личности. И для законодателя в итоге не так уже существенно, в каких именно формах обнаруживается это опасное состояние. Так появляются в практике законотворчества "каучуковые" составы преступлений.

Провинцией может быть лишь та местность, которая отъединена от центра политической и культурной жизни. Поэтому народ как субъект истории и политического действия в провинции отсутствует.

История делается в столицах, на их долю выпадают заговоры с целью захвата власти, дворцовые перевороты, узурпация власти. Провинция же о себе заявляет террористическими актами, саботажем и массовыми беспорядками. Не случайно пути диктатора и реформатора разнонаправлены: диктатор шествует из провинции в Москву, а реформатор -из Москвы в провинцию.

Коль скоро мы определяем провинциальное сознание не как провинциальную субкультуру, а как сознание, производящее градацию бытия, столица не является носительницей "столичного" сознания. Такого нет. Столица - категория провинциального мышления, допускающего локализацию истинного бытия в какой-то географической точке, временном отрезке или в иной сфере сущего. Провинциальное мышление являет нам и столица, и Европа, коль скоро критерием социального прогресса признает лишь собственный исторический опыт. "Я пришел дать вам волю!" - вот не самый радикальный лозунг провинциала, исповедующего идеологию мессианства.

Провинциальное правопонимание внутренне противоречиво, ибо не знает действительных оснований права. С убеждением в том, что власть способна подмять под себя право и предложить народу любые варианты конституции, трудно объяснить, в силу каких причин все эти инициативы власти не станут губительны для нее самой. Если правом может быть все, даже абсурдные законы, что же тогда называть не-правом? Какие моральные основания могут быть у борьбы с преступностью, если наказуемость деяния определяется не внутренней природой преступления, а прихотью, капризом должностных лиц? На чем может быть основано уважение к суду, если вчерашние заключенные, обладая депутатским мандатом, обсуждают амнистию по отношению к нынешним правонарушителям?

Становится ясно, почему провинциальное правосознание сопровождается имманентным ему кризисом законности. Нет единого правового пространства, оно пестрит: калужская законность следует за рязанской, амнистия за преступлением, поправка за законом.

Уход от этой двойственности бытия возможен как процесс формирования нового субъекта правового и политического поведения. Необходимо совместить себя с центром мира, что может быть достигнуто различным образом.

Пространственное перемещение в область истинного бытия - реальное (эмиграция) или символическое (заимствование чужих ценностей) - оборачивается тернистым путем на Родину, т.е. второй эмиграцией

Второй вариант - это поиск оснований права в самом себе, это освоение пространства, доверие к самому себе и собственной жизни, где даже наказание принадлежит мне. ("Отдайте мне мое наказание. Это - мое наказание..." - Ерофеев В. Жизнь с идиотом.) Право, как и справедливость, выражают сущность моей жизни, они содержат в себе формулу жизни, нарушение которой гибельно, ибо в основании сущего лежит порядок, а не хаос.

Если попробовать предельно просто выразить сущность провинциального правопонимания, согласившись на неминуемые издержки простых определений, то, думаю, достаточно указать на нормативный подход к праву, личности и собственной жизни. Мы не уверены, есть ли у нас право. Но мы твердо знаем, каким оно должно быть. Провинциальное правосознание обесценивает имеющиеся правовые возможности, подобно тому как Иванушка-дурачок не ценил тихие радости деревенского быта, отправляясь за счастьем в княжеский город.