Я просто стремлюсь к тому, чтобы не осталось ни одного утерянного голоса

С Альто дель Индио, с края дороги, в глубине суживающегося ущелья мы увидели Гаитанию; две сходящиеся линии гор, а посреди русло реки Аты, посёлок удобно расположился в котловине, мы увидели крыши домов, и, честное слово, мы очень обрадовались. Старый проводник, согнувшийся под тяжестью своих лет, сказал: «Ну, вот, ребята, теперь нам надо будет быстренько спуститься вниз, но это дело не простое». И мы проделали этот путь с неопытностью двух человек из города, тормозя поминутно пятками, и идя на полусогнутых, словно унимая постоянную дрожь в коленях.

В Гаитанию мы вошли уже ночью, как нам настоятельно рекомендовали, по соображениям безопасности, и увидели квадрат домов, который формировал во тьме площадь очертание площади, уже опустевшей. Мы были в Гаитании, старой колонии политзаключённых-либералов со времён гегемонии консерваторов. Сразу же наш старый проводник повёл нас в дом для встреч. Дверь открыл худой мужчина с пышными усами и густыми бровями, вместе слов приветствия он произнёс: «Мы ждём вас уже два дня, товарищи».

Да, действиетльно, мы должны были прибыть ещё 2 дня назад, но у регионального отделения Партии в Нейве возникли проблемы с надёжным проводником, который провёл бы нас в Гаитанию. И нас доверили старику-консерватору с живыми и острыми глазами, который во время всего нашего пути тщательно избегал лишних вопросов. Человек, прекрасно понимающий необходимость сдержанности, чтобы уцелеть в регионе со столь сложной политической обстановкой. С ним мы сели на автобус, я сел рядом с Омаром, а старый проводник сел сзади нас, делая вид, что читает газету, хотя, на самом деле, он преспокойно проспал все 4 или 5 часов пути, пока мы тряслись по неасфальтированной дороге.

Встречающий, в одной рубашке, без пиджака, худой, с выступающими костями во всём своём теле, он показался нам народным врачевателем-зубодёром, пригласил нас войти в дом, а затем значительным тоном произнёс: «Пользуясь Вашим прибытием из Центра, я тут этой ночью организовал встречу, чтобы Вы поделились с нами новостями».

В полумраке проступили лица людей, неподвижно сидящих рядами на деревянных скамьях. Омар и я стали говорить о текущих политических событиях, о возможности союза Партии и Революционного Либерального Движения (MRL), о богатом опыте, котором даёт нам Кубинская революция, о задачах постоянного роста рядов Партии и её политике по отношению к массам. Среди слушателей царила тишина, они внимательно слушали наши слова, которыми мы делились с ними в качестве «опыта», которого, честно говоря, у нас было маловато. Где-то в середине нашей встречи, вдруг, послышался неторопливый голос «зубодёра», спросившего с интересом: «Нам, крестьянам, очень важно, чтобы вы, люди из университета, разъяснили нам теорию товарища Сталина относительно национального вопроса».

Мы вдвоём стали отвечать на этот вопрос, используя ту информацию, которая была у нас под рукой. Мы рассказали им о том, как планировал решение национального вопроса Ленин, и как в итоге разрешился этот вопрос в стране столь разнообразных республик, каковым являлся Советский Союз. В общем, мы ответили. По царящей в комнате тишине было видно, что слушатели были вполне удовлетворены. Единственное, чего не поняли мы, было то, почему именно эта проблема оказалась столь важной для них. Люди молча обдумывали свои мысли. Мысли очень простые, соответствовавшие их суровой повседневной жизни. В конце, все 20 собравшихся человек, в темноте, по очереди пожали нам руки, - рукопожатием несильным, но горячим – и сказали: «Спасибо, товарищи!».

Той ночью я заснул с идеей фикс в голове – она молотом стучала у меня в голове – уже точно, на следующий день, мы будем на пути в Маркеталию. Я спал и видел, что это возможно. На последней встрече в ЦК комсомола было принято решение о том, что ряд кадров организации посетят разные крестьянские зоны, которые боролись и применяли тактику партизанского сопротивления в 50-х гг., для того, чтобы ознакомиться с их опытом. Для нас это была возможность, что называется, «пощупать руками» чужой опыт, ощутить биение других сердец. Омару Берналю и мне выпало отправиться в Маркеталию; в то время попасть туда было просто мечтой, Маркеталия стала и оставалась мифом на протяжении нескольких лет. Другие товарищи направились в Пато, Гуаяберо, Риочикито, Сумапас.

Мы, в конце 60-х гг., были поколением, которое ещё не утратило всех своих надежд, но жестокая реальность, которую мы все переживали, прямо или косвенно, превратила многие из этих надежд в, своего рода, табу, пропитанное уже просто патологическим страхом. Этим путешествием мы хотели хоть как-то ослабить накал этой реальности, приникнуть к их источникам борьбы и жизни, увидеть другие лица, услышать в других словах важные для нас истины, мы хотели обрести эти истины в той мудрости, которая была уже посеяна в той земле. Эта идея наполняла до краев устремления тех наших юношеских лет. Омар Берналь – студент-юрист Свободного Университета Боготы, и я – просто мечущийся между работой по политической агитации и широкой гаммой желтизны подсолнухов, тенью Ван Гога, мы оба просто взахлёб говорили о нашей новой страсти.

После завтрака я попросил нашего «зубодёра» поподробнее рассказать о ситуации в регионе. Объясняя, он уподобил её мятущемуся на бурном ветру кустарнику и добавил: «Очень сложная ситуация. Год назад всё очень осложнилось для нас с убийством товарища «Чарро». Но сейчас, вроде, стало чуть получше. Но никто не знает, что будет завтра. Люди там, в горах, наверное, знают».

Он рассказал мне, что после окончательного закрытия исправительно-трудовой колонии в Гаитании в 30-х гг., «бывшие заключённые, полюбившие эту землю, остались и стали корчевать лес в горах, обзавелись женщинами, и уже в качестве колонистов, узаконили созданные семьи…». Он сказал мне, что мы двинемся в полдень с одним товарищем из Движения, который здесь занимается торговлей. Я спросил «зубодёра» об Омаре. «А, он – на площади, играет в футбол». «Футбол? С кем…?». «С солдатами с военного поста».

Я немного приоткрыл дверь; Омар, вспотевший и раскрасневшийся, без всяких угрызений совести, с почти вызывающей беззаботностью, гонял мяч по площади. Солдат с бритой головой, крепкого телосложения, стоял в воротах, готовясь парировать удар. Один раз ему удалось взять мяч, но другой – нет. Я позвал Омара и попросил объяснений. Он совершил акт вопиющей недисциплинированности, появившись на публике, забыв о мерах безопасности. «Зубодёр», неторопливо расчёсывая свои усы с олимпийским спокойствием, усы, которые почти полностью покрывали его щёки, послушал нашу дискуссию, и сказал, с тем, чтобы положить конец препирательствам, тоном того, кто имеет власть над тем, что происходит вокруг: «Не беспокойся, товарищ, пока всё нормально…».

Появилась старуха, вся сожжённая солнцем и прожитыми годами, одетая во всё чёрное до самых пят, её звали Пахарита (Птичка). Она заговорщически взглянула на нас и осмотрела с ног до головы. «Зубодёр» сказал ей: «Вот товарищи, которые идут наверх».

Нам он сказал, на этот раз покусывая свой ус: «Она отведёт вас без всяких проблем». Наш багаж мы разместили в мешках, затем взгромоздили их на мула, и двинулись в путь. Посёлок, залитый солнечным светом, казался вполне тихим и мирным, как и всё, на что падал наш взгляд. Старуха молча шла впереди и погоняла животных; далее, отмеряя свои шаги без всяких тяжёлых предчувствий, шли Омар и я. В каких либо объяснениях не было никакой необходимости. Доверие основывается на доверии к другим людям. Обогнув дом «зубодёра», - а его дом стоял прямо на углу – пройдя, примерно шагов 20, мы увидели, как на дороге появилась группа солдат, которые горячо приветствовали Омара футбольным приветствием. И тут один из них, одетый в военную униформу, ещё юноша, строго нахмурившись и посмотрев на нас, словно мы были выставлены в витрине магазина, властным взглядом, уже почти нам в спину окликнул нас командным голосом: «Эй, вы! Куда идёте?».

Так, нас арестовывали, и это было вполне логично, естественно и дóлжно. Нас арестовывали, несмотря на изображённое нами искреннее удивление.

«Мы…?»

«Да, вы…»

Мы пустились в объяснения. Мы сказали, что прибыли из Боготы с целью купить ферму в районе Эль Пуэрто, в часе пути от Гаитании. Что нам сказали, что там хорошая земля для разведения скота. Вот так мы говорили, а научил нас всему этому «зубодёр».

«Ферма…? Вы или врёте или большие простаки».

«Простаки? Это почему..?» - спросил я с самым что ни на есть простоватым видом.

«Потому… Ваши документы…!»

Мы передали ему свои удостоверения личности.

«Все бумаги! Всё, что у вас в карманах. Остановите мулов!».

Трое солдат выполнили приказ и взяли животных под уздцы. Наши вывернутые наружу карманы были, как белые языки, высунувшиеся из штанов. Человек, одетый в военную униформу, внимательно просмотрел наши бумаги, вновь посмотрел на нас, и глядя с чувством превосходства, небрежно-фамильярно сказал: «Так, ребятки, вы – курьеры». Честное слово, меня аж затрясло, когда я увидел, что Омар передаёт ему кроме своих документов, удостоверяющих личность, ещё и письмо. Лейтенант, а позже мы узнали, что это был лейтенант, привёл нас в помещение, которое напоминало большую канцелярию без каких-либо картин на стенах; слева стояла пишущая машинка, на мебели лежали кучи всяких бумаг. Лейтенант, рисуясь, весело поблёскивая глазами, вновь обратился к письму. В комнате разливалась победная атмосфера.

«Значит, ферму хотели купить…? А это письмо …? Вы, случайно, не знаете, кому оно адресовано…?».

Омар очень искренне ответил, что не знает, что сеньор – «зубодёр» - дал ему его для того, чтобы передать другому сеньору, когда мы прибудем в Пуэрто, чтобы посмотреть ту ферму, которую мы собирались покупать. Лейтенант не смог сдержать смеха. Его зубы были ровными, белыми и очень ухоженными.

«Ну, посмотрим…».

И тут во мне словно сработал какой-то условный рефлекс: я вспомнил о Конституции. Я сказал лейтенанту, что вскрывать и читать содержание чужого письма есть дело антиконституционное. В то время к таким вещам ещё можно было апеллировать. Лейтенант засомневался, да, заколебался на секунду, держа письмо в руках. Тогда я продолжил свою пламенную речь с опорой на Конституцию, напомнил о свободе переписке и о том, что её надо уважать в стране, которая всегда гордится наличием в ней общественных свобод. Кроме того, я вдруг вспомнил какими-то потаёнными закоулками своей памяти, что в кармашке для часов у меня находится рекомендательное письмо от ЦК Партии.

Лейтенант разговаривал по радио с Нейвой, я так понял, что этот пост был приписан к бригаде, которая дислоцировалась там. Он сказал, что через пост в Гаитании попытались проследовать двое неизвестных из города, имея с собой какое-то подозрительное письмо, и что он принял решение вскрыть его для того, чтобы прочитать содержание. Тем временем, я отчаянно скатывал бумажный шарик из рекомендательного письма ЦК. Лейтенант продолжал говорить по радио. Скатав маленький шарик, я зажал его между пальцами с целью забросить его как можно дальше; важный документ упал на дорожную аптечку, которая стояла на полку, прикреплённой к стене. По радио раздался громоподобный голос, голос начальства, который не просто приказывал, а орал: «Придурок, вскрывай письмо… Ты что, забыл, что это зона боевых действий!!!».

Обруганный как мальчишка, лейтенант вскрыл письмо; пока он читал, на его лице не было видно никаких эмоций.

«Значит, ферму решили купить, … ребята…».

Омар стоял с восковой бледностью на лице, а я с возникшей новой тревогой: моя память вновь ожила и напомнила мне о том, что в одном из задних карманов моих брюк находится фотография Фиделя. Кроме того, я также вспомнил, что в другом кармане у меня лежит кусочек сахара. И тогда, я, ну, как уж смог, пока лейтенант читал письма с явным наслаждением, так вот, я съел этот сахар, и переправил фотографию Фиделя себе в рот, старательно пережевал её и проглотил, ей богу, слопал, протолкнул её в пищевод и благополучно забыл о Фиделе, который был изображён на фото в одной из своих характерных поз эпохи Сьерра-Маэстры, в своём желудке. Лейтенант же продолжал смаковать содержимое нашего письма.

Я вновь взялся за старое, настаивая на своих конституционных правах. Я сказал лейтенанту, что мы имеем право знать содержимое письма, которое было дано моему товарищу, и что он просто хотел сделать одолжение, передав это письмо. Я заявил о том, что если бы мы что-то скрывали, то мой спутник не стал бы столь открыто играть в футбол в солдатами.

Лейтенант позвал ординарца и сказал ему, чтобы тот снял копию с письма. Подчинённый стал стучать по клавишам печатной машинки. Лейтенант, словно слушая звук получающихся на листе слов, направился к походной аптечке, и, чисто машинально, не стремясь найти какой-то определённый пузырёк, стал вынимать поочерёдно все, пробегая глазами содержание этикеток. Я вновь вспомнил о рекомендательно письме. Лейтенант потряс один из пузырьков, извлекая из него звук, как из погремушки. Закончив стучать на машинке, ординарец, читая про себя, сверил копию и оригинал, затем резким движением извлёк лист, поднялся и неторопливо направился к лейтенанту: «Готово, мой лейтенант…». Тот, после нескольких минут раздумья, разрешил вручить нам копию письма, и посоветовал нам, – вот, было время! – чтобы мы были поосторожнее с публикой в горах, которые могут хорошо поживиться на нашей простоватости, и сердечно попрощался с нами.

А тем временем все в посёлке говорили о нашем несправедливом аресте. Поработал «Зубодёр». Как только мы вышли, человек, который нас уже ждал, сказал нам: «Надо быстро уходить, и этой же ночью выйти из Эль Пуэрто. Сейчас они «проглотили» вашу историю, но, вдруг, они узнают, кто вы есть на самом деле…».

Он не шёл, а бежал, и весьма проворно. У него было жёлтое лицо, табак он не курил, а жевал, и всё дорогу обильно потел, как лошадь. На бегу, он излагал нам тонкие дефиниции относительно существующих в Библии различений в облике Всемогущего Господа. Остановившись на мгновение, он без передышки выпалил: «Господь мира есть Господ смирения человеческого перед Его божественной силой. Это – Господь, который устраивает так, чтобы человек всегда был бы готов к любым жертвам за свою веру…».

И продолжая бежать вперёд большими шагами, он продолжал, словно обмолачивал своими зубами кукурузу: «А другой Господь, это – Господь-воитель, который неутомим в своём желании вести войну. Господь семи казней египетских. Господь – истребитель неуверовавших…».

Устав, мы присели отдохнуть, и он, коля сахар своим мачете, бросая его в котелок с водой и помешивая воду палочкой, продолжал: «Я всегда прибегаю к защите одного и этих двух, это зависит от конкретной ситуации. Когда идёт война, я возлагаю свои упования на Бога войны, а когда мир, то преклоняю колени перед Господом мира».

Ту ночь мы заканчивали, засыпая на чердаке одного дома, на мешках с кукурузой. Там же мы встретились и с нашим багажом. Перед тем, как облегчённо вытянуть ноги, мы вместе с Омаром, который держал фонарь, мы снова перечитали письмо, которое нам вернул лейтенант:

Товарищ Исауро Йоса!

С настоящим примите наш революционный привет.

Мы хотели бы напомнить Зональному Комитету Маркеталии о том, что имеет место трёхмесячная задержка по выплате процентов по установленным взносам, и по сбору этих взносов, установленных вам, которые были предусмотрены в рамках Общенациональной Кампании по Сбору Средств. Мы надеемся, что в самое ближайшее время вы свяжетесь с Региональным Комитетом со своими финансовыми отчётами.

В этом отношении, товарищи, не надо забывать слова Ленина: «Без финансов нет партии, а без партии нет революции».

С братским приветом

Региональный Секретарь по Финансовым Делам.

Утром товарищ-проповедник пробудил нас от глубокого сна; он уже успел сварить нам кофе. Всю последующую дорогу, он самым удивительным образом молчал, и уже в полдень передал нас группе вооружённых людей, которые ожидали нас. Один из партизан, высокий и сильный, беззубый, но при этом широко улыбающийся, с солдатской каской на голове, которого звали «Патас» (Бес), спросил нас с ехидцей в голосе: «Как? Добрались с перепугу? Мы пришли за вами».

Мы двинулись по тропе в направлении Маркеталии, по левому берегу реки Аты, через однообразное переплетение стволов и лиан, заросли густой и труднопроходимой растительности. А под нами находилось постоянно меняющее свою форму зеркало, безмятежно несущее свои воды.

Маркеталия, к нашему великому удивлению, - а в нашем представлении она должна была быть мощной крепостью с сотнями вооружённых бойцов, снующих или застывших в окопах, готовых к круговой обороне – оказалась маленькой площадкой на горном склоне, окружённой обширными пастбищами, а затем – скалами, с тремя домами, где жили Исауро Йоса со своей семьёй, Маруланда и его семья, в третьем доме ещё недавно жил Хакобо Приас Алапе, «Чёрный Чарро» 1. В этом последнем доме, пока мы ждали Мануэля Маруланду Велеса, нас и разместили. Исауро Йоса, легендарный крестьянский лидер Юга Толимы, низкого роста и богатырского телосложения, с широко распахнутыми глазами и овальным лицом, без всяких признаков растительности на нём, сказал нам, что Мануэль сейчас наверху, в горах, упражняется там в стрельбе, и что, возможно, вечером или утром, он вернётся.

«А вот и товарищ Мануэль» - сказала партизанка, которая принесла нам две чашки кофе, и повернулась в ту сторону, где в дверях показался человек, пристально и недоверчиво заглядывая внутрь. Не давая нам времени на преодолении возникшей паузу, он вошёл и сел у очага, снял с головы фуражку, сделал приветственный жест рукой в нашу сторону и вперил свой взгляд в нас. Поставив приклад своего карабина на пол, зажав своё оружие коленями, не выпуская его при этом из рук, он произнёс с явным антиокийским 2 акцентом: «Ну, что, парень, как тебе пошёл Фидель с сахаром?» - и начал смеяться словно с ним приключился приступ кашля. Я попытался объяснить ему, но он продолжал смеяться без остановки, прикрывая рот полотенцем, которое висело у него на шее. Всё в нём производило большое впечатление. Его светло-коричневые глаза, спокойные, полные любопытства и, одновременно, юмора, внимательно смотрящие на тебя, его руки, сжимающие оружие, локти, опиравшиеся на колени, Он являет собой редкую породу проницательного наблюдателя, который обнажает или разоблачает каждый твой жест, цепко схватывая каждое твоё движение, словно измеряя твоё тело и делая в уме расчёты относительно твоего роста; словно улавливая из твоих глаз, как свет из лампы, для того, чтобы ухватить твои мысли, глядя в твои глаза, и не подавляя своим взглядом, неподвижными глазами, прямыми. После того, как он закурил сигарету и выслушал детали нашей истории, он сказал нас, предупреждая: «Здесь надо быть начеку, вполне возможно столкнуться с марьячистами 3?. Завтра мы расскажем вам о мерах безопасности, которые необходимо иметь в виду на случай каких-либо непредвиденных обстоятельств». Он только подстегнул нас этим известием.

Ночью мы снова имели беседу с Маруландой. Эмоции прямо распирали нас. Имя Маруланды или «Снайпера» будило воспоминания и вызывало восхищение. Мы, городские парни, которые только-только оказались в этом совершенно ином мире, зажатом между гор, уже загорелись мечтой, которая уже превратилась в иллюзию возможности. Это была оттепель другой реальности. И той ночью, потягивая кофе на кухне своего дома, Маруланда начал понемногу раскрываться

«Уже много лет мы ведём эту борьбу. Пройдено много путей. Я уже не говорю о трудностях. Человек создан для трудностей. Да, было много тяжёлых ударов, неудач, но было и много успехов. Однако я считаю, что у нас есть один враг, который является наихудшим из всех врагов. Знаете, кто это…? Я говорю не об армии, не о «птицах», я говорю не о «чистых либералах» 4??, нет… Я имею в виду изолированность нашей борьбы, что гораздо хуже, чем, например, терпеть голод целую неделю. Между вами, из города, и нами, которые тут, в лесах, как будто гора. Ваши голоса, наши голоса не долетают друг до друга, редко когда их слышат. И дело тут не в расстояниях, горах и реках, природных преградах… Из нас мало кто известен вам, из вас, мало кто знает то, что мы знаем здесь…».

Мы с Омаром начали проводить политические курсы по теме Первого Закона об Аграрной Реформе, обнародованном Кубинской революцией. Рассказывал он, рассказывал я, мы оставляли довольно много времени для вопросов, споров, пожеланий. На этих курсах присутствовал Маруланда, Исауро Йоса, Хайме Гуаракас, Исайас Пардо, Дарио Лосано, группа товарищей, которая была специально отобрано для участия в этих курсах. Хотя мы много говорили, но, при этом, всегда старались внимательно слушать ту тишину, которую иногда возникала в лагере, когда перед тобой раскрывался опыт тех людей, которые своими действиями выстраивают твою будущую речь, приобретающую потом форму слов. Любая мечта для них есть действие, иного для них не существует.

Ночью, по нашей настоятельной просьбе, Маруланда попытался более подробно определить ту «изолированность», о которой он сказал нам в прошлый раз. Он довольно долго пребывал в задумчивости, потом прокашлялся, посмотрел на нас с большим сомнением, и сказал: «Вам никогда не приходилось залазить в пустой бычий рог? А, вот, нам – да, и мы уже многие годы сидим там. Когда мы начинали нашу борьбу, то нашего уха не достигал ни голос, ни даже какой-нибудь слух от руководства либералов; скорее ожидая от них удара в спину; затем так было на Юге Толимы, когда мы сражались только с «чистыми либералами»; мы ударились в бега из Эль Дависа, и почти два долгих года пробыли в одиночестве с «Чарро», скитаясь по горам без каких-либо контактов с Партией. Всё это были годы, когда мы сидели в таком полом роге, а снаружи пытаются вставить другой рог, хорошо подогнанный под наш. И не было времени для того, чтобы высунуть голову. В глубине этого рога – тёмная пещера, в которой слышится только шум подземных вод. Неба почти невидно».

Я попытался представить себе крутой, изогнутый рог гигантского быка изнутри, Остроконечный рог, с гладкой поверхностью, наполненный людьми, сцепившимися руками, озябшими и страстно мечтающими каждую минуту вырваться оттуда, из исторической ловушки, в которой они пребывали столько времени. Недоверчивый Маруланда словно угадал мои мысли: «В этом роге ты чувствуешь себя полузадушенным. Но этот рог – не проблема, как и тот, что был снаружи. Гораздо более сложная проблема для нас – та гора, которая существует между городом и нами, деревней. После 10 лет скитаний мы вернулись обратно для того, чтобы убедиться в существовании электрического света. Мы снова увидели электрическую лампочку, когда вернулись в свои посёлки в качестве законопослушных граждан во времена, так называемого, «умиротворения» при Льерасе Камарго. Это было, как вновь народится на свет».

Иллюзия был развеяна, и наверно, поэтому мы проговорили с Омаром об этой горе до самого утра, она зримо стояла перед нашими глазами.

Прежде чем проводить нас из посёлка, Маруланда спросил: «Слушайте, на всякий случай, если мы вдруг столкнёмся с марьячистами, вы умеете стрелять?».

Последовало дружное «нет», как со стороны Омара, так и с моей стороны.

«Ну, тогда нам надо будет показать вам немного, как можно защитить свою жизнь в этом случае» - сказал он насмешливо. И вечером следующего дня мы стали учиться тому, как надо обращаться с винтовкой.

Три дня мы не могли покинуть партизанскую зону. Было решено, что мы пойдём по тропе из Невадо дель Уила до Бельалькасара, что в департаменте Каука. Маруланда лично предупредил нас о том, что возвращаться через Гаитанию опасно: «Есть информация о том, что в том направлении по дорогам бродит армия… Вдруг, у того лейтенанта случилось просветление в голове, или он поискал в аптечке и наткнулся на рекомендательное письмо…».

Ранним утром 25 декабря 1960 г., у меня не было особых оснований мучаться ночными кошмарами В предыдущую, рождественскую, ночь мы с товарищами устроили замечательный праздник, все танцевали парами, с оружием за плечами. Пробуждение было внезапным; было такое чувство, что ты ещё находишься в полусне. Темнота в помещении была полной. Мы с Омаром спали в комнате на втором этаже дома «Чёрного Чарро». Я услышал голос Омара: «Что происходит? Ягуар?...». Крыша в нескольких метрах над нашими головами буквально ходила ходуном. «Не знаю…» - ответил я. Ещё секунда, и мы поняли, что происходит. Омар закричал «На нас напали, нас атакуют!...». Звук сильной перестрелки сливался со звоном в ушах после сна. Просто ураган свинца. Я ещё влезал в свои ботинки, когда увидел, что омар одним махом распахнул окно, и, - я даже не понял, как это ему удалось – с места нырнул туда. Последнее, что запечатлелось у меня в памяти, словно при моментальной фотографии, при смутном свете уходящей ночи, это сначала его ноги, потом ботинки, голова и раскинутые в полёте руки уже преодолели узкие оконный проём. Я распахнул дверь, и ринулся вниз по лестнице. Честное слово, я не вбежал, а просто влетел в окоп, который опоясывал дом. Окоп, в котором оказалась изрядное количество дерьма. Словно бюст без пьедестала, застыл я наполовину укрытый этим мерзким окопом. И тут знакомый уже голос вывел меня из оцепенения. Это был «Патас». «Товарищ, пригнись. На нас напали «марьячисты». Ничего, спокойно, не ссы…». Громкие ругательства разрывали тишину начинающегося утра. «Марьячисты», сукины сыны, давайте, мы вас ждём…», «Коммунисты, сволочи, сейчас мы до вас доберёмся…». Словесная перепалка в поисках чувствительных ушей и сердец. Перекрёстный огонь. После разъяснения «Патаса» я почувствовал, что меня начинает колотить дрожь. Дрожал я всеми фибрами своей души, всем телом, зуб на зуб не попадал, дыхание так спёрло, словно я окунулся с головой в холодную реку, колени стали подгибаться сами собой. Ругательства, стрельба и рассвет, который всё никак не наступал. «Патас» спросил меня с тревогой: «А другой товарищ?...»; в паузах между дробью, которую я выбивал зубами, я объяснил ему, что тот выпрыгнул в окно, и сейчас уже, наверное, бросился в горы. «Ладно, не бойся, его уже, наверное, ищут…». Вдруг наступила такая тишина, что, казалось, её можно было резать ножом. Лихорадочная дрожь перешла с верхней части тела в задеревеневшие ноги. Но тут вновь послышались выстрелы. Утренние сумерки начали рассеиваться. «Патас» с тем же озабоченным выражением лица сказал: «тут сообщают, что формируется группа, чтобы вывести вас отсюда…». И вновь тишина, словно сидишь на глубине 3 метров под землёй.

И, вдруг, хохот, словно сама земля извергла на поверхность смех тысяч людей, сокрытых в её недрах за тысячелетия; «Патас» хохотал, схватившись за живот, трое товарищей, которые находились вместе с ним в окопе, хохотали, держа оружие между колен. Конфуз был огромный. День уже наступил, и тут появился Мануэль Маруланда Велес, живой и невредимый, умирающий от хохота. Периодически чихая, он продолжа смеяться, и его смех продолжался в дьявольском ритме гор, окружавших Маркеталию. От смеха у него на глазах выступили слёзы. Он еле смог выдавить из себя: «Товарищи, перед тем, как переправить вас в город, мы хотели показать вам, что такое ночное нападение. В порядке, так сказать, обмена опытом».

Мы поднимались в Невадо дель Уил, бесконечная спираль тропы, ещё мало исхоженной; плечи и спина Николаса, нашего проводника, кряжистого индейца, были нагружены своим багажом, а также вещами Омара и моими. Николас словно соединил в себе силу 3 человек и ещё понимание простого человека, которому выпало сопровождать двух новичков из города. И он шёл, и он нёс. Два дня спустя мы добрались до горного хребта, кромка которого была окаймлена вечным снегом, но у нас не было времени любоваться этим пейзажем, нам надо было спускаться вниз в поисках берегов реки Симболы. Мы спускались с таким чувством, что сейчас обязательно куда-нибудь провалимся. В ту ночь огромная сейба, пристанище для путешественников, дала нам приют и прохладу своей коры. Николас развёл огонь у корней дерева, сооружая импровизированный очаг, приготовил еду, и мы поели рис и картофель, а потом выпили воды с сахаром. На ночь мы устроились втроём поплотней в большом дупле, замечательная тёплая кровать, в которой можно провести много ночей, много лет. Встали рано. Вскоре на противоположном берегу реки показался человек на красиво лошади. Сначала мы осторожно приблизились, а потом радостно устремились к нему. Это был Лаурентино Пердомо, крестьянский вожак из Риочикито. Он сошёл с лошади, и обнажив свои крепкие зубы индейца в улыбке, сказал Николасу, что дальше до Бельалькасара нас поведёт он. Мы обняли кряжистую фигуру Николаса с большим желанием когда-нибудь увидеть его вновь. День шёл к исходу, и мы начали потихоньку пониматься к кромке вечных снегов. Ту ночь мы провели в доме Лаурентино. Его мать, семидесятилетняя старуха, сказала нам, что завтра мы должны встать пораньше, и она выведет нас на шоссе.

Сев в автобус, я попытался мысленно сложить вместе эти 15 прошедших дней. Я посмотрел на омара, на его лицо, овеваемое прохладой Боготы, год спустя он погибнет в нелепой авиакатастрофе где-то между Пекином и Москвой. Я вспомнил Николаса, они погибнет в другом не менее нелепом случае, уже в ходе проведения «Операции Маркеталия». Он взвалил себе на плечи более 4 арроб 5 кукурузы, побежал, запутался в лианах, упал, и эта тяжесть свернула ему шею. Я посмотрел в окно автобуса, и в этот момент постиг суть образа. В этот момент я проник в тот огромный полый рог, о котором нам говорил Маруланда, и я услышал голоса, которые громоздились там. Я стал говорить с ними, и чистые листы бумаги начали заполняться. Я просто стремлюсь к тому, чтобы в глубине этого рога не осталось ни одного потерянного голоса. И, конечно же, я не забуду и до сих пор стоящий в моих ушах громкий хохот Маруланды. На войне у людей есть время и для смеха.

Примечания

1 Чарро – так в Мексике именуют ковбоев. Товарищ Хакобо Приас Алапе получил такое прозвище, поскольку любил появляться на публике в соответствующем чёрном наряде. В свою очередь, популярность мексиканских мод в Колумбии объясняется популярностью мексиканского кинематографа в Южной Америке, как в те времена, так и сейчас. – Примеч. перев.

2 Антиокия (или Антиокья) – один из северо-западных департаментов Колумбии. – Примеч. перев.

3 Партизанские отряды либералов, которые к тому времени уже окончательно стали на тропу войны с коммунистами. Об этом подробнее будет рассказано далее. – Примеч. перев.

4 Реакционные полувоенные формирования, действовавшие в то время протии партизан-коммунистов. О них подробнее будет рассказано дальше. - Примеч. перев.

5 Примерно, около 50 кг. – Примеч. перев.