Портрет № 2: Общественные деятели

 

К началу 80-х гг. Маруланда превратился в легенду, головоломку реальности его существования. В его жизнь вплелись многие жизни, точно так же, как в его предполагаемую смерть вплелись многие смерти. Легенда – из-за его неожиданных появлений, легенда – из-за его исчезновений, как будто время превратилось в его союзника и сообщника, легенда – из-за его дара вездесущести, которая позволяет ему появляться, например, в Валье, но, одновременно, и в Толиме, и в Уиле, и в Мете, и в Какете. Сюда также добавлялись утверждения официальных СМИ о том, что он одно время учился в Советском Союзе, что некоторое время находился в Праге, проводил встречи во Франции, давал интервью в Мексике и участвовал в совещании партизанских командиров в Гаване.

А тем временем Маруланда продолжал перемещаться по стране, возможно, вспоминая мирное время, когда проходил Нейву и Ибаге, крупные города, известные ему с юных лет. Воображение опережало руку журналистов, слухи множились; это воображение особо буйствовало в фикциях военных сводок. Народное воображение обожествляло его мимолетную фигуру в песнях и мечтах как предзнаменование политических побед. Фигура, которая терялась в глубине сельвы. Хайме Батеман, который хорошо знал Маруланду, поскольку одно время был в рядах РВСК, стал известен на всю страну в 1980 г., когда заявил следующее: «Что больше всего привлекает меня в Маруланде, так это тот высокий уровень знаний, которого он достиг самостоятельно, учитывая тот факт, что у него не было возможности получить полноценного образования, он не заканчивал ни средней школы, ни университета. И, как я уже говорил Вам, он очень глубоко понимает процессы, происходящие в стране. Очень жаль, что он не очень хорошо известен широкой публике, поскольку он мог бы дать стране многое. Это был бы, действительно, достойный руководитель страны. В настоящее время ему должно быть уже около 50 лет… Он никогда не покидал пределов гор, и в этом заключаются положительные и отрицательные стороны этой фигуры: имея такие способности и такие возможности лидерства не только в среде партизанского движения, но и среди масс, он держится настолько скрытно, … что почти неизвестен народу. Маруланда – безусловно, революционер, но я полагаю, что революционер – это, прежде всего, народный лидер. Именно такие лидеры являются, пожалуй, самым лучшим, что есть в этой стране, независимо от того, являются ли они членами компартии или нет. Маруланда – один из тех немногих лидеров, которые остались от эпохи «виоленсии», когда партизаны-коммунисты, «комунес», как их тогда называли, на протяжении многих лет вели неравную борьбу…

… Рядом с ним находится человек, который, примерно, в равной степени является фигурой столь же важной и столь же малоизвестной: Хакобо Аренас. Его настоящее имя – Луис Морантес и его смело можно назвать второй по значимости фигурой в РВСК: человек очень способный, очень образованный, из рабочих. Он был одним из руководителей грандиозных классовых боёв в Баранке в 40-е гг., он – из Сантандера и ему тоже около 50 лет. Он обладает огромным опытом народной борьбы, но, как и Маруланда, мало известен широкой публике…»[1].

Два года спустя, в 1982 г., Отто Моралес Бенитес, по возвращении из Альто де лас Агилас (деп. Уила), где начинались переговоры о мире, сказал: «Очень трудно в нескольких словах набросать портреты членов Генерального Штаба. И даже весьма опрометчиво, поскольку, таким образом, мы рискуем впасть в ошибку поверхностных суждений. Но, возможно, эти отдельные штрихи сделают их черты более рельефными. Итак, Мануэль Маруланда Велес, он – из Хеновы, что раньше находился на территории департамента Кальдас. Не очень высокий, но и не маленький. Внешне выглядит очень физически развитым. Скуп на слова, но не угрюм, не избегает разговоров на интересующие вас темы, или которые запланированы вами. Очень хорошо подходит на роль командующего. Хайме Гуарака – очень крепкий, высокий, смуглый, говорит тоже мало. Однако приветлив, когда ему приходится отвечать на вопросы. Хакобо Аренас – сантандерец, в разговоре демонстрирует глубокую осведомлённость в политических и идеологических вопросах. Любое военное событие в стране оценивает сквозь призму международной ситуации.

Необходимо также помнить о том, что и Маруланда Велес и Хакобо, опубликовали книги, в которых описали свой боевой опыт, и эти книги были переведены на другие языки. Конечно, они никоим образом не мнят себя интеллектуалами. Они занимаются тем, чем занимаются согласно своим убеждениям»[2].

«По моему мнению, - свидетельствует Карлос Осса Эскобар, советник по вопросам мирных переговоров в правительстве президента В. Барко (1986-1990), уже после заключения Соглашений в Ла Урибе, – Маруланда – человек большой глубины во всём, что он говорит. Да, он – человек необразованный, но он очень восприимчив и проницателен. Это характерная черта всех колумбийских крестьян, особенно крестьян Кальдаса, антиокийцев, и он человек довольно приветливый… Лично он произвёл на меня большое впечатление…

Хакобо был человеком довольно образованным, т.е. ты сразу отмечал про себя, что это человек начитанный и сведущий во всех вопросах, а не только в политике, марксизме, литературе и истории. Он всегда был необычайно интересным собеседником, как говорится, душой компании, он – человек очень обаятельный, но всё же слишком догматичный. По некоторым вопросам было очень трудно добиться от Хакобо какой-то более гибкой позиции, несмотря на то, что он обладал умением не демонстрировать свой догматизм явно, и даже скрывал его в своих речах при помощи той диалектикой, которая была столь присуща ему… Вне всякого сомнения, я считаю, что Хакобо был великим идеологом РВСК. Говорят, - но этого я не могу утверждать, а только предполагать – что он был человеком очень жёстким и очень фанатичным, очень догматичным, непоколебимым, но в обычном смысле этого слова, т.е. непоколебимым в отношении своей точки зрения, которую он не менял никогда и ни при каких обстоятельствах – вот так мне говорили. Мне также говорили и о том, - и это я тоже не могу утверждать категорично – что он совершил немало преступлений, и от него пострадало много совершенно невиновных людей в рядах самих РВСК…

Я думаю, что Маруланда – это миф. Это уже человек-легенда. Это старейший партизан в мире. Это человек, который уже на протяжении стольких лет поддерживает своё влияние, пусть даже и отдалённое, пусть непрямое, но во многих регионах страны. На меня произвели большое впечатление рассказы местных крестьян – из Сумапаса, Ла Урибе, Гуаяберо – о Маруланде. Эти крестьяне лично не видели Маруланду никогда, но, возможно, именно поэтому они рассказывали мне о нём, как о каком-то боге, как о своём великом покровителе, и они абсолютно уверены в том, что Маруланда всегда приходит им на помощь. Именно поэтому я по разным поводам говорил о том, что Маруланда до сих пор является персонификацией крестьянских требований… И именно поэтому, когда я разговаривал с ним, то его главной заботой была защита интересов своих людей, не только партизан, но всех жителей восточных районов Колумбии, где РВСК имеют большое влияние… Конечно, много есть и таких, кто его не любит, ведь во многих регионах страны РВСК, практически, полностью заменили собой государство и стали настоящими защитниками крестьян. Конечно, нужно прямо сказать, что, вне всякого сомнения, РВСК совершили немало преступлений, что повредило, в первую очередь, им самим во многих отношениях, повредило той незапятнанной репутации, которой всегда обладало у нас партизанское движение.

Я полагаю, - и об этом я много говорил Мануэлю, Хакобо, Рейесу и Альфонсо Кано, когда был советником президента Барко – что РВСК совершили огромную ошибку, связавшись с выращиванием коки, не говоря уже о наркоторговле. Хакобо самым решительным образом отрицал наличие такой связи. Однако после того как официальная встреча была закончена, Маруланда сказал мне, что я прав и что он сам очень озабочен этой проблемой…»[3].

Один из руководителей либералов и Учредительного Собрания, Гильермо Пласас Альсид, сказал о Маруланде так: «Он оказывает огромнейшее влияние на историю ХХ в., в том смысле, что он прочно обозначил своё присутствие на политической сцене, которое каждый оценивает согласно своим политическим критериям, своим идеологическим убеждениям, своему восприятию и пониманию истории, но, как бы там ни было, вооружённое повстанческое движение есть факт первого порядка, причём не только в масштабе Колумбии, но и всей Латинской Америки.

Я думаю, что говорить о появлении «Снайпера» можно с того времени, когда он заканчивал мой коллеж, Санта Либрада, в Нейве. С тех пор он стал фигурой мифической, причём не только для юга страны, для всей Колумбии или всей Латинской Америки, это легендарная фигура мирового масштаба. Итог военной деятельности «Снайпера» удивителен и впечатляющ. Возьмём хотя бы такой момент: большинство министров обороны (я говорю об эпохе Национального Фронта) воевали с ним раньше, будучи ещё младшими лейтенантами, лейтенантами или капитанами. Скольких же министров обороны пережил «Снайпер»? И, при этом, продолжал и продолжает оставаться командиром самой крупной организации подрывных элементов в стране…

Он – воин, а война, как известно, есть иная форма осуществления политики. Он – личность, которая не только обладает даром выживания в условиях постоянной опасности. Должен же быть у нас кто-то, кто имел бы способности достучаться до людей, поскольку, по идее, так не бывает, не может быть, чтобы человек в течение стольких лет оставался командиром такой организации, как у него, при этом, так и не нанеся решающего поражения армии, правительству, основным институтам государства. Но это оказалось возможным потому, что он, в свою очередь, сумел ясно продемонстрировать, что государство и его вооружённые силы оказались неспособными разгромить его… Я обеими руками за то, чтобы увидеть его («Снайпера») в Учредительном Собрании…»[4].

Бывший президент Республики Мисаэль Пастрана Борреро (1970-1974) сказал в интервью журналистам во время одного из заседаний Учредительного Собрания: «Я, лично, не был знаком с Маруландой, даже никогда не разговаривал с ним по телефону. Когда меня вместе с другим бывшим президентом, Лопесом (1974-1978), кардиналом Револьо и Фабио Эчеверрией попросили выступить в качестве посредников, чтобы мы послужили, своего рода, живым свидетельством стремления правительства к сближению с партизанами, поскольку во время моего президентства с ними никогда не общались по телефону и не посещали Каса Верде; так вот, среди тех, кто принял участие в этом процессе, в этой попытке сближения с партизанами, пожалуй, только я один к тому времени не имел с ними никаких личных контактов и не посещал Каса Верде… Когда я был министром общественных работ, то через одного человека, который был весьма близок к ним, сейчас уже можно назвать его имя, это Хорхе Вальямиль, так вот, через него они обратились с просьбой помочь в строительстве дороги в Сан Антонио дель Пескадо, где они тогда располагались, и тогда было своего рода перемирие. Им нужна была дорога, которая подходила бы к их полям, чтобы они могли вывозить и продавать свою продукцию. И я помог им, правда, не прямо, приобрести трактор для дорожных работ… Позже я получил документ, подписанный ими, в котором они предлагали начать со мной процесс мирных переговоров, но в тот момент страна ещё была не готова к этому… Это было в 1972 г… Да, так вот, я получил документ, - он до сих пор хранится у меня – в котором они изложили свои требования. Я думаю, что в то время они рассуждали вполне здраво, поскольку речь шла о том, что они были готовы влиться в состав вооружённых сил, при условии предоставления им соответствующих воинских званий…

Маруланда является главным действующим лицом колумбийской истории на протяжении последних 40 лет, поскольку он вывел на первый план централизованную партизанскую организацию, это уже были не отдельные разрозненные отряды, проводящие разрозненные операции, а хорошо структурированная организация. На сегодня, это старейшая партизанская организация в мире. И это может быть причиной, как успеха, так и неудачи. Об успехе я говорю в том смысле, что, несмотря на то, что партизанские организации, как и металл, могут уставать, в этой организации признаков подобного рода пока не видно, а под неудачей я подразумеваю, что им так и не удалось взять власть в стране… Да, вне всякого сомнения, история нашей страны в эти последние годы, была историей постоянно нарушаемого мира. Вполне естественно, что в этой истории Маруланда играет огромную роль…». На вопрос о том, представляете ли Вы себе Маруланду в городе, экс-президент Пастрана ответил: «Мне говорили, что он никогда не покидал гор и сельвы… Наверное, это будет очень трудно… Наверное, как персонажу фильма Питера Селллерса «Из сада». Я думаю, что этому человеку будет несколько не по себе в иной окружающей обстановке, это как пересадить растение в другую почву… Я думаю, что, наверное, это будет очень трудно. К тому же, я уверен в том, что сейчас для него это просто опасно»[5].

«Я думаю, что основное качество, которое в высшей степени присуще Маруланде, - сказал Хильберто Виейра* - это хладнокровие. Можно сказать, что Маруланда никогда не теряет головы. В любом разговоре, где предлагаются различные точки зрения, он твёрдо отстаивает свою позицию, но с чувством уважения к мнениям других. Интересно также отметить ещё одну важную деталь: в Маруланде нет ничего от каудильо. В отличие от других борцов, вышедших из рядов крестьян, и в которых эта черта была видна очень ярко, в Маруланде это отсутствует абсолютно…

Я думаю, что его авторитет основывается, в первую голову, на его больших военных способностях, т.е. все партизаны, которые пережили опыт борьбы под руководством Маруланды, убедились в его блестящих способностях стратега. В то же самое время, есть огромное уважение и восхищение личностью Маруланды со стороны народа, партизан, населения тех районов, где он действует… Я думаю, что из этого и складывается народное уважение к Маруланде…

В случае с Мануэлем Маруландой и Хакобо Аренасом мы имеем дело с глубоким взаимопроникновением личностей, достижением полного взаимопонимания между ними. Я думаю, что Мануэль и Хакобо, будучи столь разными по характеру, прекрасно дополняют друг друга, поскольку Хакобо является, прежде всего, очень страстным и энергичным агитатором, о чём я ему постоянно напоминал. В этом он сильно отличается от Маруланды, чья главная черта – хладнокровие. И случилось так, что в один из важнейших периодов истории нашей страны эти два столь разных характера встретились, и, в результате, хорошо дополнили друг друга.

Хакобо стал, вне всякого сомнения, главным идеологом РВСК. Он превратился в человека, политически направляющего эту организацию, он намечал перспективы развития РВСК. Он также стал играть важную общенациональную роль после того, как обрёл большой опыт партизанской борьбы; это началось, пожалуй, со времён нападения на Вильярику, ещё в годы военной диктатуры, Хакобо тогда участвовал в борьбе против неё в районе Сумапаса. В итоге, он накопил большой опыт партизанской борьбы.

Отношения между Компартией и РВСК были очень сложными, поскольку изначально РВСК создавались командирами-коммунистами и участвовали в них партизаны-коммунисты. Однако с самого начала руководство Компартии прекрасно понимало, что было бы странно претендовать на командование партизанским движением из Боготы, что это партизанское движение должно обрести собственное командование. Эта тема очень бурно обсуждалась в Партии. Для нас было абсолютно ясно с самого первого момента, когда РВСК представляли ещё маленькую группу партизан, что у них уже есть какое-то своё руководство. И потому Компартия в этой ситуации старалась оказать им, прежде всего, политическую помощь, озвучить своё мнение на их собраниях, своё мнение о ситуации в стране. Мы также старались регулярно переправлять им все наши книги, брошюры, журналы; они очень настаивали на том, чтобы бойцы РВСК не только сражались, но и учились. И сейчас, и довольно часто, руководство Компартии встречается с руководством РВСК для совместного анализа каких-то политических проблем, изучения перспектив, и неоднократно представители нашей партии открыто высказывали свою критику руководству РВСК за их действия. Но дело в том, что в определённых вопросах РВСК совершенно не зависят от Компартии. … Да, Компартия дала им жизнь, но они выросли, стали большими и превратились в довольно сильное и самостоятельное движение…»[6].

Говоря об отдельных личностях из руководства разных партизанских движений, которые произвели на него наибольшее впечатление в ходе различных мирных переговоров, Рафаэль Пардо, который в прошлом был Советником по Национальной Безопасности, сказал: «Из тех, кто на сегодня уже умер, на меня наибольшее впечатление произвели двое - это Карлос Писарро* и Хакобо Аренас, хотя это были очень разные люди. Писарро был очень открытым, ясным в своих планах, с ним можно было достичь определённых соглашений и чётко обозначить разногласия. С ним легко можно было понять, в чём мы достигнем согласия, а в чём – нет… Антонио Наварро** - человек очень скрупулёзный, очень детальный в формулировках, что не оставляло никаких двусмысленностей, никаких сомнительных толкований. Хакобо Аренас произвёл на меня большое впечатление своим умением создавать такие ситуации в ходе переговоров, которые позволяли намного упрощать тот вопрос, о котором шла речь… Он часто прибегал к аналогиям, которые позволяли высветить самую суть обсуждаемого вопроса. Это было очень характерно для него. В этом деле он был большим мастером. Он всегда очень тесно контактировал с правительственными советниками по делам мира. Не следует забывать о том, что мы с ним общались почти каждый день по радио на протяжении 2 или 3 лет. Он обладал совершенно непредсказуемой реакцией. Мы были с ним постоянно на связи, и, вроде бы, когда ты общаешься с человеком по радио целыми днями, а то и неделями на протяжении нескольких лет, то, по идее, ты уже знаешь, хотя бы примерно, его образ мысли, но Хакобо, в этом отношении, так и остался для меня не до конца понятным. Всё-таки на личном уровне между нами оставался некий барьер, но на некоторых этапах тех переговоров он был очень сердечным. Наверное, поэтому многие люди даже не подозревали, когда разговаривали с ним, что имеют дело с одним из давних руководителей партизанского движения.

Маруланда стал со временем более конкретным. Если Хакобо давал некую общую панораму, то Маруланда шёл по пунктам, приходил к конкретному пункту. Когда я познакомился с ним, и когда у меня появилась возможность послушать его во время наших встреч, то я обратил внимание на то, что его очень волнует одна тема – наделение крестьян землёй. Он страстно добивался этого. На первой встрече Секретариата РВСК с Карлосом Оссой Эскобаром, представителем правительства президента Барко, Маруланда выдвинул проект колонизации в районе Ла Макарены. Первоначально, эта тема возникла, как периферийная. Земли, о которых говорил Маруланда, были очень хорошими, они находились в междуречье Дуды и Лосады, очень плодородные земли. Маруланда говорил: «Там можно было бы осуществить интересный проект, мы очень заинтересованы в нём». Причём, эта колонизация никоим образом не означала введения на эту территорию подразделений колумбийской армии, как это подразумевается сейчас. В ходе переговоров с Хакобо, с Маруландой, с Альфонсо Кано само собой подразумевалось, что колонизация в этом регионе, который был стратегическим тылом РВСК, должна была неизбежно привести к изменению образа жизни партизан.

И они начали развивать эту тему на переговорах разных уровней. Но тут ещё оставалось много вопросов. Партизаны РВСК расчистили часть леса для того, чтобы представители института Агустино Кодасси смогли приехать и взять пробы земли для того, чтобы определить её качество; на подробной карте было определено 15 или 20 точек для взятия таких проб. Эксперт-геолог сказал: «Мы хотели бы побывать в этих пунктах для того, чтобы посмотреть какая там земля. Возможно, речь идёт о большом гомогенном участке». Это было интересно. И не было никакой речи о введении туда войск, нет, это был согласованный между правительством и РВСК момент, который должен был облегчить поиск путей колонизации этого региона. Соответствующие участки были расчищены, изучение качества земли на них проводилось за счёт правительства, и затем всё это включалось в качестве составной части в общую программу колонизации района Эль Дуды, которую осуществлял Колумбийский Институт Аграрной Реформы. Представительство этого Института расположилось в Ла Урибе для непосредственного руководства процессом колонизации. Это было главным интересом Маруланды. И вот, на одной из наших встреч присутствовал агроном, который сказал: «Взгляните на эту карту, нам необходимо взять пробы земли из этих мест, поскольку эти места с агрономической точки зрения являются гомогенными и представляют собой лесистую местность, но мы хотели бы убедиться в этом…». Альфонсо Кано ответил: «Минуточку, давайте разберёмся. Если мы говорим о том, что эти места с агрономической точки зрения являются гомогенными, и вы согласны с этим, то не идёт ли в таком случае речь о военной разведывательной операции?» Это было полной неожиданностью. Уже сейчас, спустя несколько лет, я думаю, что это произошло потому, что данный регион был одним из важных мест дислокации партизанских подразделений. Судя по всему, он и сейчас продолжает быть таковым. И Маруланда проявлял большой интерес к нему, судя по всему, он прошёл его вдоль и поперёк, обследовал все обозначенные ранее пункты, реки, потому что потом он рассказал нам по карте гораздо больше, чем дала аэрофотосъёмка…

Я думаю, что - хотя, возможно, это может показаться слишком сильным преувеличением – история середины ХХ в. в Колумбии, я имею ввиду подлинную историю этого периода, - обязательно будет говорить о партизанах, как важнейших действующих лицах этого периода времени…

Сколько раз говорилось о том, что Маруланда мёртв? Я думаю, что это давно уже стало составной частью его легенды и это придаёт особый характер его истории…»[7].

«По моему мнению, - говорит генерал Альваро Валенсия Товар в уже цитированном нами интервью – «Снайпер» - это самый искусный партизан, которого когда-либо знала наша страна со времён Эфраина Гонсалеса («Чиспаса»). «Снайпер» - это одна из наиболее значительных фигур, которую породило мировое партизанское движение, сопоставимая, пожалуй, только с Хо Ши Минном и, вообще, всеми теми бойцами-партизанами, которые затем выросли в руководителей революций, а не просто партизанских движений. Вот, допустим, генерал Зиап* - фигура уже не того масштаба. «Снайпер», действительно, является мастером чисто партизанской войны. Хотя есть стремление превратить «Снайпера» в стратега революционной войны, но это уже преувеличение. Нет, он не таков. Для подобной задачи необходим политический стратег революционной войны. «Снайпер» же – сражающийся военный. Но, всё дело в том, что он имеет прекрасное дополнение в лице такого человека, как Хакобо Аренас, что, в итоге, создаёт идеальное руководство этой партизанской организацией».

 

Портрет № 3: Образ врага

 

«Поэтому говорится: «Если знаешь врага и знаешь себя, в сотне сражений не изведаешь неудачи; если знаешь себя, но не знаешь врага, один раз победишь, другой раз потерпишь поражение; если же не знаешь ни себя, ни врага, каждое сражение будет чревато поражением»[8] - таково древнее изречение, непревзойдённое в своей мудрости, которое мы находим у Сунь-цзы (V в. до н.э.). Его идеи были внимательно изучены, а потом творчески применены Мао Цзэдуном в его концепции затяжной войны против японских агрессоров в Китае.

Образ «Другого» пребывает в глубинах собственного «Я», в территориальном аспекте войны этот образ создаётся и пересоздаётся, в основном, не как простая метафора или символ, а как совокупность представлений.

«Понятия «друга» и «врага» должны браться в данном случае в конкретном и экзистенциальном смысле, а не как метафора или символ; их также не следует смешивать или ослаблять ради экономических, моральных и пр. идей, но особенно мы не должны редуцировать их к некоему лично психологическому или индивидуалистическому содержанию, рассматривая их как проявление сугубо личных чувств или склонностей» - так пишет Карл Шмитт о разных подходах разных политических концепций, предлагая далее такое определение врага: «Враг – это отнюдь не всякий соперник или противник. Он также не является неким личным противником, ненависть к которому испытывается по каким-то личным мотивам или антипатии. Враг – это обязательно некая группа людей, которая существует далеко не случайно и при первой же реальной возможности она радикально противопоставляет себя другой аналогичной группе. Враг – это обязательно враг коллективный, поскольку речь всегда идёт о некой совокупности личностей, или, если употреблять более точный термин, представителей определённых слоёв общества, что придаёт, тем самым, образу врага публичный характер»[9]. И в этом процессе опосредования между личным и публичным врагу противостоят уже не только с экзистенциальной дуалистичностью восприятия себя и другого, но и с таким проявлением глубокой ненависти, которое достигает кульминации своего проявления в упрощении этой связи. Но, по сути дела, эта связь ещё более усложняется, индивидуализируется, когда кто-то примеряет её на себя. В таком случае это отношение переходит в плоскость противостояния между преследователем и преследуемым, выходит на широкое поле официально объявленной войны между народами и необъявленной – в случае внутреннего конфликта в какой-то отдельной стране. «Сегодня образ врага является основным предлогом, которым мотивируют войну» - утверждает в своей книге К. Шмитт[10]. И в рамках этого предлога, оправдывающего войну, можно даже, в частном порядке, любить врага, но публично его обязательно надо ненавидеть. Вот так могут сочетаться два проявления психологической индивидуальности.

Враг чётко идентифицируется именно тогда, когда он становится публичным, т.е. становится той группой людей, с которой вступают в конфронтацию, и, идентифицируя врага, рациональность в реализации ненависти начинает функционировать, используя всевозможные методы, уже известные и порождённые больным рассудком. И тогда уже не существует никаких границ, и тогда личные мотивы начинают выступать под знаменем общественных, – каждая сторона имеет и защищает свою правду – и тогда цель оправдывает уже все средства. Вот это чувство мести «Другому» является базовым и постоянным элементом истории ХХ в. в Колумбии. Оно прямо связано с различными периодами насилия, вооружённых повстанческих движений и соответствующей контрповстанческой политикой.

Этот век начинался с совершенно чудовищного декрета об объявлении войны вплоть до полного уничтожения врага, когда революционный алькальд города Ортеги, департамента Толима, постановил: «По приказу Аристобуло Ибаньеса, всякий консерватор, взятый в плен, с оружием или без оного, будет расстреливаться на месте»[11]. Враг уже обвинён публично, осталось только захватить его в плен и расстрелять. А затем, вполне естественно и согласно с ответной логикой, появляется декрет, подписанный в марте 1901 г. президентом Маррокином, который предстаёт в этом документе, как отнюдь не давний любитель шоколада, поражённый на склоне своей жизни патологическим безволием, а также не как меланхолическим наблюдателем за происходящими вокруг него событиями, как это любят изображать некоторые историки, а как человек большой силы и твёрдости: «Полагая, что многие личности, ныне находящееся преимущественно в рядах мятежных партизан, совершают тяжкие преступления, и что необходимо немедленно наказать их, дабы это послужило добрым уроком, постановляю: предавать суду посредством устных решений военных трибуналов лиц, застигнутых с оружием в руках и выступающих против правительства, при совершении ими следующих преступлений: поджог, нападение, убийство, грабёж, причинение ран и т.п. Против приговоров, которые будут вынесены упомянутыми военными трибуналами, апелляция не предусматривается, однако, в том случае, если речь будет идти о смертном приговоре, то он должен будет быть согласован с гражданским и военным главой соответствующего департамента, которые должны сообщить своё мнение в срок не более чем 48 часов»[12].

Однако в начале ХХ в. в Колумбии не имеется в качестве характерного элемента демонстрация своего полного могущества в момент пленения врага, которое проявляется в его унижении, что сопровождается церемонией публичной демонстрации пойманного противника в качестве трофея, как об этом пишет Элиас Канетти в своей книге «Масса и власть», церемония, которая, ставшая уже традиционной в «обществах, которые продвинулись уже достаточно далеко по пути цивилизации… Другие, - утверждает Канетти – которые кажутся нам более варварскими, соответственно, и требуют большего: им необходимо, обязательно собравшись вместе и уже не чувствуя непосредственной угрозы, пережить унижение врага. Именно это и происходит у многих воинственных народов во время публичных казней пленников, что одновременно рассматривается как праздник победы»[13]. Во время Тысячедневной войны не было времени для публичной демонстрации пленных; обе стороны щедро применяли смертную казнь. «Более того, поощряя убийства, военный министр Хосе Висенте Конча приказал командирам колонн, чтобы в дальнейшем при повышении в чинах, которые в те времена происходили столь щедро, что даже алькальды и префекты становились полковниками и генералами, учитывалось в качестве обязательного условия при присвоении званий от майора до подполковника, чтобы претендент имел на своём личном счету не менее 100 убитых в бою врагов…»[14]. «Вполне понятно, что после такой директивы никто из майоров просто даже на всякий случай предпочитал не оставлять пленных в живых» - комментирует этот документ военный историк, полковник Леонидас Флорес[15].

Когда язык политики начинает тесно переплетаться с языком насилия, действуя в определённом направлении, имеющим идеологическую установку публично обозначить врага, это почти сразу же переходит в плоскость межпартийной конфронтации, направляемой государством, как это было во времена правления президента-консерватора Оспины Переса (1946-1950). И вполне естественно, что наиболее подходящей сценой для театрализованного изложения политических речей был парламент. «Блестящие ораторские способности – это обязательное условие для того, чтобы стать хорошим парламентарием. Надо уметь мастерски обращаться с тонами, модуляциями и паузами своего голоса, который должен заставлять слушать, затаив дыхание, а потом взрываться бешеными аплодисментами собравшихся. При этом речь вовсе не обязана заставлять думать, но обязательно должна взывать к подсознательным индивидуальным или коллективным эмоциям, и всё это порождает обстановку для проявления опасных политических эмоций. Всё это делается развращёнными умами, которые используют всяческие ухищрения для того, чтобы интуитивно, но гарантированно проскользнуть в образ политического оппонента с тем, чтобы уничтожить его; в этой риторике со временем неизбежно появляются скользкие лозунги, которые постепенно сгущаются в прямые, краткие, взрывные фразы, а потом они становятся краткой программой действий по защите безопасности государства. Эти лозунги проходят процесс выработки и фильтрации, обвинений и ответа на них, и всё это в широком диапазоне от поэтических образов сияющей луны до проповеди смелого действия и личного посягательства. Создаётся также необходимое состояние общественного мнения для того, чтобы побудить однопартийцев поискать адекватные меры, с помощью которых можно было бы устранить политического противника. Появляется и соответствующая мотивация: обвинение либералов в обмане и похищении сотен регистрационных свидетельств избирателей. Отсюда появляется идея: покончить со всеми обладателями таких документов-либералами до и после выборов 1950 г. Лозунг, который быстро материализуется в этой ситуации: «Огнём и мечом!». «Парламент века», сплошь состоящий из поэтов и представителей известных семейств Колумбии, перестал быть местом, где обычно процветала пышная риторика, и стал предтечей парламента осадного положения, который, наоборот, будет использовать язык прямой и точный, который, в итоге, открыл прямой путь к необъявленной гражданской войне…»[16].

Этот язык политического насилия, синтезировавшийся в одном лозунге, требовал для своей абсолютной функциональности конкретизации реального образа «Другого», Лауреано Гомес, великий мастер этого дела, обнаружил его в образе василиска, «игуановидной рептилии, обитающей в Америке»[17], ссылаясь именно на него в своём определении сущности либерализма: «Наш василиск передвигается на ногах смятения и простодушия, на ногах произвола и насилия, у него огромный желудок олигарха, грудь, наполненная злобой, руки масона и маленькая, крошечная голова коммуниста, но, господа, не стоит забывать о том, что это всё-таки голова…»[18]. Лозунг и образ, которые выражают логику государства и которые содержат в себе три структурных элемента, характеризующих «Другого»: либерализм-коммунизм-масонство, и которые безусловно, требуют четвёртого элемента, чрезвычайно взрывоопасного, - религиозного для того, чтобы, оттолкнувшись от противоположного, выступить в качестве защитника католической веры. И уже после того, как публично определён во всей своей совокупности враг, оживают могущественные духи прямого манипулирования сознанием масс, – СМИ, а также церковь – и это есть начало методической работы по устранению политического противника.

Политическое насилие порождает ситуацию, несовместимую с жизнью, что, прежде всего, относится к жизни крестьян, появляются новые ценности, что порождает новые лингвистические явления, у прежних слов появляются новые значения, в коллективном действии появляются – словно речь идёт о каком-то новом открытии – факты, которые нарекаются весьма примечательными, в плане переосмысления языка, словами. Изменяется суть даже таких важнейших понятий как «жизнь» и «смерть». В этих понятиях становятся привычными два определения: godear* – ужасное слово, изобретённое для обозначения тотального истребления консерваторов, и «уничтожать с семенем их» - выражение, означающее убийство ещё неродившихся детей вместе с их матерями в том случае, когда речь шла о либералах. Практически полностью исчезает естественная смерть человека для того, чтобы уступить место расстрельной смерти. Меняется и сам процесс смерти, - для врага она должна быть обязательно медленной – кодифицируются и социализируются различные формы убийства жертвы, но, вместе с тем, эти формы приобретают идеологическое выражение, когда каждая из противоборствующих сторон идентифицируется со своим знаком и следами смерти: например, ужасный обычай вспарывание живота во время «виоленсии» 50-х гг. И в этом процессе идентификации сторон, процессе далеко не произвольном, но подчиняющемся специфическим ситуациям, как регионального, так и общенационального характера, рождаются и получают широкое распространение такие слова, как грифы – в прямой связи с грифом-индейкой для обозначения полиции; либералы-сброд-бандиты – для обозначения партизан-либералов; птицы – для обозначения вооружённых гражданских лиц, которые неожиданно налетают, убивают и быстро скрываются. На юге Толимы, кроме термина для обозначения обычного, так сказать, общенационального врага – полиции («грифы»), широкое хождение на местном уровне получили три определения врагов в зависимости от того, в каком лагере кто находился: партизан-либералов называли чистые, в смысле несвязанные ни с каким иностранным влиянием, врагами для них являлись комуняки или коммунисты и банды птиц-консерва