Павел Васильев и Рюрик Ивнев

 

Знакомство с имажинистами произошло во Владивостоке Надо сразу сказать, что это было первое и единственное знакомство В остальном поэты узнавали друг о друге на расстоянии

Юный Васильев бежал из дома и скитался по Сибири, пока наконец не вышел к тихоокеанскому побережью С другого конца страны сюда же приплыл именитый московский гость – Рюрик Ивнев Он помог Васильеву с первыми публикациями и организовал поэтический вечер в актовом зале Дальневосточного государственного университета в последних числах ноября 1926 года

Судя по стихотворениям, которые были посвящены друг другу, поэты много говорили о недалёком прошлом: о Есенине, о «кафейном периоде русской поэзии», об имажинистах

 

Ивнев написал для Васильева акростих:

 

Пустым похвалам ты не верь, Ах, трудным будет путь поэта, В окно открытое и дверь,

Льет воздух, лекарь всех потерь, Ушаты солнечного света

 

В глаза веселые смотрю,

Ах, всё течет на этом свете…

С таким же чувством я зарю

И блеск Есенина отметил

 

Льняную голову храни, Ее не отдавай ты даром Вот и тебя земные дни

Уже приветствуют пожаром

 

Ивнев вообще любил акростихи В романе «Богема» есть эпизод, где они вместе с Сергеем Есениным, запершись в писательской коммуне, пишут друг другу стихи У Сергея Александровича это был, между прочим, единственный акростих И, наверное, именно с Ивнева пошло это сравнение Павла Васильева и Сергея Есенина

Но вот старый имажинист отправился дальше по курсу В начале 1927 года на пароходе «Томск» он отчаливает из Владивостока в Петропавловск-на-Камчатке А потом в августе этого же года на пароходе «Индигирка» – заглянул в Японию, где в сентябре-октябре путешествовал по острову Хоккайдо и посетил город Инокава, а потом уплыл обратно во Владивосток

Васильев в это время уехал в Хабаровск с рекомендательным письмом ко Льву Повицкому (тоже, кстати, человеку есенинского круга) Огорошенный признанием столичного мэтра и такой высокой оценкой собственного творчества, он поначалу растерялся Всё, что мог, это написать Ивневу письмо (от 12 декабря 1926 года): «Милый Рюрик Александрович! Приехали мы с Андрюшей в Хабаровск так скоро, что поцелуи – которыми Вы нас благословили, отправляя в дальний путь – еще не успели растаять на губах А в душе они будут жить всегда <…> Я Вам написал стишок тут маленький такой в дороге – так вот и посылаю Уж Вы извините, пожалуйста, что не оброботан»

В письме Васильев постоянно акцентирует в нужном и ненужном месте окание: видимо, Ивнев успел рассказать ему о Николае Клюеве (эту его игру в олонецкого дьячка высмеивал ещё Есенин) В будущем они успеют познакомиться, поссориться, помириться и написать друг о друге А пока Васильев только предвкушает встречу

Лев Повицкий в свою очередь дал рекомендательное письмо к Казину

А стишок, о котором говорит молодой поэт, неизвестен Возмож- но, это был набросок того стихотворения, которое посвящено Рюрику Ивневу:

 

Прощай, прощай, прости, Владивосток Прощай, мой друг, задумчивый и нежный… Вот кинут я, как сорванный цветок,

В простор полей, овеянных и снежных

 

Ты проводил и обласкал меня, Как сына, наделил советом

В невзгодье, в мрак иль на рассвете дня – Я не забуду никогда об этом!

 

Я не хочу на прожитое выть, –

Но жду зарю совсем, совсем иную,

Я не склоню мятежной головы

И даром не отдам льняную!

 

Прощай, мой друг! Прощай, прощай, поэт Я по душе киргиз с раскосыми глазами Вот потому и искренен привет,

Вот потому слова – про многое сказали

 

Прощай, мой друг! Ещё последний взгляд Туман тревожно мысли перепутал

В окне мелькают белые поля,

В уме мелькают смятые минуты…

 

В будущем Рюрик Ивнев ещё не раз возвратится в приливе вдохновения к сопоставлению двух поэтических гениев – Есенина и Васильева Например, в стихотворении, посвящённом Сергею Михайловичу Суше*:

 

Я помню Есенина в Санкт-Петербурге, внезапно поднявшегося над Невой,

как сон, как виденье, как дикая вьюга, с зеленой листвой и льняной головой

 

Я помню осеннего Владивостока пропахший неистовым морем вокзал

 

* Надо сказать, что в 1980-м году в дневниках Рюрика Ивнева появились такие строчки: «Сергей Суша – невоспитанный провинциал, с Украины, он довольно быстро “оттеснил” своих конкурентов и всюду стал объявлять себя моим секретарём <…> Вскоре из квартиры исчез старинный мужской портрет кисти известного голландского художника, стали пропадать автографы: Есенина, Брюсова, Луначарского… другие ценные вещи»

Сам С М Суша в предисловии к своему автобиографическому роману «Скарабей» явно дал понять, что у его старшего товарища в квартире было множество литературных артефактов Об одном из них, собственно, и идёт речь в романе: «Сергей Есенин и Рюрик Ивнев в голодные двадцатые годы иногда “подкармливались” в богатой семье Ройзманов Однажды после сытного ужина Матвей Ройзман предложил сыграть в карты Есенину в тот день везло Он выиграл не только большие деньги, но и СКА- РАБЕЯ Зная свою щедрую натуру, он отдал перстень на хранение Рюрику Ивневу»

Стихотворение, начинающееся строчкой «Я помню Есенина в Санкт-Петербурге…», в книге Рюрика Ивнева «Избранное» (М: Издательство «Правда», 1988) называется по первой строчке Но есть и второй вариант, когда оно называется по посвящению –

«С М Суше» И опубликовано – в романе «Скарабей» Учитывая всю неоднозначность истории, необходимо обозначить оба варианта бытования текста

Тем более что строчки «И вот я другие сжимаю ладони / и юности вечной не вижу конца» могут указывать на С М Сушу и на его сопоставление с Сергеем Есениным и Павлом Васильевым: не в масштабах литературного дара, но в дружеской близости к Рюрику Ивневу

 

и Павла Васильева с болью жестокой в еще не закрытых навеки глазах

 

А годы неслись, как горячие кони, посевы топча и сжигая сердца

И вот я другие сжимаю ладони

и юности вечной не вижу конца

 

Другого поэта я слышу дыханье,

и Русь, воплотившись на миг в пастуха,

меня осыпает, как щедрою данью,

горячим дождем золотого стиха

 

Пусть царство разбилось, как хрупкая ваза, – Цветёт и поныне волшебный цветок Старинного дерева русского сказа, Бессмертный поэзии нежный росток

 

Это стихотворение датируется 2 марта 1965 года А до него в 1963 году было ещё одно стихотворение – удивительное тем, что в нём идёт сопоставление не только Васильева и Есенина, но и примкнувших к ним Мариенгофа, Мандельштама и Шершеневича

 

Окно закрыто плотной ставнею

От диких бурь, в ночи бушующих

Я вспоминаю тени давние

Друзей уже не существующих

 

Я вижу, как перед Есениным Санкт-Петербург склоняет голову, И васильковых глаз цветение,

И щёк безжизненное олово…

 

Я вижу Осю Мандельштама, Его лирическое зодчество, Путями дерзостно-упрямыми Переходящими в пророчество…

 

Я вижу Павлика Васильева,

С его улыбкой ослепительной,

С катастрофическою гибелью

Таланта юного сказителя…

 

Я вижу и других, по очереди, Исчезнувших во тьме кромешной Их помнят лишь сыны и дочери,

И вдовы, вечно безутешные

 

Я вижу и Мариенгофа,

Так непохожего на мёртвого,

С его воинственными строфами

В дни первых зорь Серпа и Молота

 

И тень Вадима Шершеневича, Неуязвимого оратора,

 

Грозы самодовольных неучей, Я в эту ночь вернул обратно

 

Я воскрешаю тени мёртвых Друзей без имени и отчества, Которые как губкой стёрты

С страниц энциклопедий дочиста

 

Они для мира неизвестные,

Но с прежней нежностью душевно

Я вспоминаю их чудесные

Сердца и души ежедневно

 

Пусть мы разлучены и вьюгами,

И вёрст бесчисленным пространством,

Но вспоминаем друг о друге мы

С неодолимым постоянством

 

Друзья, вошедшие в историю, И те, кто за её бортами, –

Все ваши радости и горести Ношу я как загробный камень

 

Но это всё далёкое будущее Возвратимся к излому 1920–1930-х го- дов Павел Васильев думал об учёбе в Дальневосточном университете, но планы резко изменились и уже в июле 1927 года с рекомендатель- ными письмами от Рюрика Ивнева и Льва Повицкого он добрался до Москвы По пути – опять Сибирь, опять работа на подхвате: грузчиком в порту, юнгой на корабле, старателем на золотых приисках, погонщиком упряжки собак и так далее