V. История развития норм русского литературного языка

Норма – это принятые среди большинства говорящих на русском языке, сознательно поддерживаемые образованными людьми и предписываемые грамматиками и словарями образцовые способы употребления слов, форм слов и отдельных звуков. С ориентацией на норму составляются учебники и учебные пособия. Литературной нормой руководствуются редакторы и корректоры. Неоправданные отступления от нормы воспринимаются образованными носителями языка как речевые ошибки.

Для того, чтобы понимать то, что происходит с русским языком сегодня, чтобы правильно оценивать особенности современной русской речи, надо представлять этапы развития языка. Современная норма возникла не на пустом месте, она сформировалась в процессе исторического развития.

История нормы русского языка во многом связана с его происхождением. Вопрос о происхождении литературного языка на Руси достаточно сложен. Литературный язык – обработанная, нормированная разновидность национального языка, причем норма эта должна быть зафиксирована либо в словарях и грамматиках, либо в «образцовых» текстах. Литературный язык возник после крещения Руси в связи с созданием национальной письменности (до этого древнерусский язык – язык восточных славян – существовал лишь в устной форме). Специфика этого литературного языка заключалась прежде всего в том, что в качестве языка церковных и частично светских произведений использовался не свой собственный язык, а чужой, хотя и родственный, – старославянский, или церковнославянский, на который уже были в IX веке переведены с греческого многие тексты (напомним, что именно в связи с необходимостью перевода церковных книг и их распространения среди славян был создан Кириллом и Мефодием славянский алфавит – кириллица). Старославянский язык был сложившимся языком со своей системой норм. В то же время в устной и письменной, особенно деловой, речи на Руси использовался собственно русский, восточнославянский язык. Иногда исследователи пишут о церковнославянско-русском двуязычии, имея в виду то, что в Киевской Руси существовало два литературных языка: церковнославянский и русский, которые использовались в зависимости от сферы употребления языка и жанра текста. Тем не менее есть все основания говорить о едином древнерусском литературном языке, поскольку основные различия церковнославянского и собственно русского языка были в области фонетики, а грамматические нормы и нормы употребления слов у старославянского и восточнославянского языка отличались незначительно.

До сих пор в русском языке сохранились так называемые славянизмы – слова, по своему происхождению связанные со старославянским языком и имеющие определенные, прежде всего фонетические, признаки.

В современном русском языке мы можем видеть варианты однокоренных слов, восходящие как к старославянским, так и к древнерусским истокам. Эти слова обладают определенными признаками, указывающими на их происхождение:

 

Слова, являющиеся по происхождению славянизмами	Исконно русские слова
Начальное е: единый	Начальное о: один
Буква щ, происходящая из особого звука, похожего на сочетание шт: текущий	Буква ч: текучий
Неполногласие (сочетания ра, ла, ре в корне и приставке): безбрежный, вратарь, градостроительство, враг, древесина, нрав, среда, драгоценный, здравоохранение, охладить, храм	Полногласие (сочетания оро, оло, ере): берег, ворота, город, ворожить, дерево, дорогой, здоровый, норовистый, середина, холод, хоромы
Сочетание жд: чуждый, рождение	Буква ж: чужой, рожать
Начальное ла, ра в словах: растение, ладья	Начальное ло, ро в словах: лодка, рослый

 

Судьба старославянских и собственно русских вариантов слов сложилась по-разному: некоторые славянизмы из языка ушли (вран, бразды, клас, млат), другие вытеснили соответствующие русские слова (влага, благо, пламя, срам, храбрый, надежда, время). Примеры употребления некоторых уже ушедших из русского языка славянизмов можно встретить в произведениях писателей начала XIX века, например, у Пушкина: «Бразды пушистые взрывая, летит кибитка удалая...»; «Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат»; «Прошло сто лет, и юный град, Полнощных стран краса и диво...».

Иногда случалось так, что варианты одного слова разошлись по значению: хранить и хоронить, страна и сторона в наше время обозначают разные понятия. Если же в языке сохранились оба варианта или синонима, они чаще всего отличаются стилистически, причем славянизмы имеют более высокий, торжественный характер: объявлять – возвещать, берег – брег. Такие славянизмы на протяжении как XIX, так и XX века часто использовались в поэзии и теперь воспринимаются как поэтизмы: нощь, град, агнец. Однако в некоторых случаях исконно русский вариант оказывается более «высоким», поэтичным: шелом, полон.

Нормы древнерусского литературного языка значительно отличались от современных литературных норм и в области произношения, и в области употребления слов, и в области грамматики. В церковных, деловых и светских памятниках древнерусской литературы отражались как особенности живой восточнославянской речи, так и нормы церковнославянского языка. Нормы древнерусского языка отразились в замечательном памятнике литературы и письменности – «Слове о полку Игореве», в котором присутствует, с одной стороны, большое количество слов, употребляемых в том же значении, что и в наше время (свет, месяц, буря, море, тьма, облако, земля, болото, дерево, волк, лисица, сокол, зло, тоска), с другой – слова, имеющие странный для современного читателя облик или изменившие свое значение, а иногда и вовсе незнакомые (тростие – тростник, кресити – воскресить, кощей – слуга, яруга – овраг, туга – тоска, котора – распря). В «Слове...» мы видим и морфологические нормы древнерусского литературного языка:

- употребление, помимо форм единственного и множественного числа, формы двойственного числа, которое противопоставлено и единственному, и множественному числу, сохранилось в языке с древнейших времен в случаях, когда речь шла именно о двух или парных существительных; у двойственного числа была своя система окончаний, и когда речь шла о двух князьях, была употреблена именно эта форма: «.. .Молодая месяца, Олег и Святослав»;

- характерная форма звательного падежа – особой падежной формы существительного, называющей лицо, к которому обращена речь: княже, Бояне, брате;

- неопределенная форма глагола с суффиксом -ТИ вместо современного -ТЬ: начаты, приложити, творити;

- форма второго лица единственного числа глагола с окончанием -ШИ вместо -ШЬ: стоиши, можеши, стреляеши;

- использование отсутствующих в современном языке четырех специфических форм прошедшего времени, которые носили звучные названия аорист, имперфект, перфект и плюсквамперфект и образовывались вовсе не так, как современная, единственная, форма прошедшего времени; например, в начале произведения мы читаем: «Тогда Игорь возре на светлое солнце...»; это форма прошедшего времени, которая называлась «аорист».

В результате монголо-татарского нашествия и феодальной раздробленности центр развития государства перемещается с юга (Киевская Русь) к северу, в Москву, которая становится местом, где формируется новая языковая норма. На эту норму влияло, с одной стороны, время, с другой – диалекты земель, находившихся к северу от Москвы. Поэтому русский литературный язык Московского государства по сравнению с древнерусским значительно изменяется. При этом формируется классическая система двуязычия – ситуация, при которой в обществе используются два литературных языка. В части текстов сохраняется фонетическая, морфологическая, синтаксическая и лексическая норма древнерусского языка, иногда даже архаизированная. В других произведениях, более близких по языку к разговорному, мы видим нормы, уже сходные с нормами современного русского языка:

- утрачиваются древние формы двойственного числа и звательного падежа (форма звательного падежа сохранилась в современном языке в восклицаниях «боже!» и «господи!»);

- система падежей существительного сближается с современной;

- вместо неопределенной формы глагола с суффиксом -ТИ и формы второго лица единственного числа с окончанием -ШИ используются современные формы с суффиксом -ТЬ и окончанием на -ШЬ, все чаще употребляется одна форма прошедшего времени с суффиксом -Л-, возникшая из бывшей формы причастия; например, в «Домострое», посвященном изложению правил того, как должен был жить человек Московской Руси, мы читаем: «...Вымыть и вытереть и выместь и выскрестъ»; в летописи XV века видим предложение: «Пришел из Риму посол».

В сложных предложениях начинают употребляться новые союзы – что вместо яко, чтобы вместо дабы, который вместо иже, если вместо аще или оже.

Появляются новые слова (водка, солдат, тюрьма, пушка), меняют значение старые (глаз ранее имел значение «шарик», порох – «пыль», брань – «битва», «сражение»).

В XVII веке все больше русских людей начинают говорить и писать не на диалектах и не на церковнославянском языке, а по-русски. В литературу приходят авторы из посадов (торгово-ремесленных районов города). В связи с этим происходит демократизация русского литературного языка. Формируется новая норма. Все более сокращается употребление архаических форм, сохранившихся со времен Древней Руси. В языке бытовых повестей и сатирических произведений используется все больше слов живой разговорной речи, в том числе называющих предметы и явления обыденной жизни (матушка, жонка, вякать, накостылять, пьяница, кабак, дрова, хвост, лошадь, дровни, шти, блохи, лапти). В замечательном литературном памятнике, «Житии протопопа Аввакума», мы видим обозначение даже самых высоких понятий с помощью слов разговорного русского языка: «держись за Христовы ноги» вместо «припади к стопам Христовым», «на небо глядя, кричу», а не «возопил». Все это подготовило изменения языка в Петровскую эпоху.

Петровская эпоха (первая треть XVIII века) была переломной для России во многих отношениях: изменилась государственно-административная система, развивались наука, техника и образование, культура и быт сблизились с европейскими. Особенность русского языка этой эпохи состоит прежде всего в отсутствии единых языковых и стилистических норм, в активных процессах заимствования. Количество заимствований в тот период можно сравнить только с современным. Заимствовались слова из всех сфер жизни, многие из которых мы активно употребляем и в наши дни: бытовые (бульон, квартира, конфета, шоколад), военные (армия, генерал, лагерь, штаб), общественно-политические (губернатор, конституция, патриот, полиция, революция, сенат), научные и технические (алгебра, глобус, винт, кран, машина, пульс, циркуль), связанные с искусством и культурой (ария, балет, гимназия, композиция, театр). Иногда начинали употребляться слова ненужные, обозначающие понятия, для названия которых в русском языке уже были соответствующие слова: например, слова виктория, которое употреблялось вместо слова «победа», и баталия, которое употреблялось вместо «сражение». Были и заимствования, которые в языке не сохранились, например, болверк (форт), брандвахта (сторожевое судно), валъдмейстер (лесничий), зееман (мореплаватель). Случалось, что употребленное слово оказывалось настолько непонятным окружающим, что это приводило к последствиям весьма печальным. Так, офицер петровского времени, получив приказ «стать ниже Каменца и выше Канеуполя в авантажном месте», долго искал местечко под названием Авантажное, не зная, что это заимствованное слово означает «хорошее», «привлекательное», «подходящее».

В речи в одном тексте и даже в одном предложении нередко соседствовали слова, относящиеся к народной речи, высокие, книжные слова и слова заимствованные: «Вчерась вы компанию веселу имели, а по отшествии оной бились на дуели», «Что мне вещаешь, камордин (камердинер) приятны?», «Тогда царевич скочил на свои резвыя ноги и дал по обычаю всем комплимент...».

Именно в Петровскую эпоху произошло и значительное изменение графической нормы: из алфавита были устранены некоторые буквы (Y– пси, w – омега, юс большой и юс малый), введены буквы е и я. Если тексты допетровской эпохи наш современник, не имеющий специальной подготовки, читать не может, то тексты петровского времени ему вполне могут быть понятны.

Что касается морфологических норм, то в устной и письменной речи употреблялись как устаревшие, архаические нормы, так и новые. Так, в обращении мы можем видеть, как рядом употребляется устаревшая форма звательного падежа и форма именительного падежа, который ее заменил в русском языке: «Любезный господине генерал-лейтенант». При образовании форм падежей могут употребляться рядом формы архаические и совпадающие с современными.: «Царского Величества указ о беглых драгунах, солдатех, рекрутах и матрозах». В этом предложении мы видим и современную форму предложного падежа с окончанием -ах, и устаревшую форму местного падежа с окончанием -ex.

Новая система морфологических норм литературного языка складывается уже к середине XVIII века, и система эта во многом была ориентирована на живую разговорную речь. Огромную роль в формировании морфологических норм сыграла изданная в 1757 году «Российская грамматика» М. В. Ломоносова – первая русская научная грамматика. В ней были четко сформулированы и узаконены как единственно правильные нормы собственно русского, а не церковнославянского формоупотребления, сложившиеся к тому времени.

Морфологические нормы русского языка, сформулированные в «Российской грамматике», во многом совпадают с современными. Например, формы склонения существительных и спряжений глаголов, представленные в грамматике Ломоносова, совпадают с приведенными в «Русской грамматике» 1980 года:

 

Им. п.	соколы	отцы
Род. п.	соколовъ	отцов
Дат. п.	соколамъ	отцам
Вин. п.	соколовъ	отцов
Тв. п.	соколами	отцами
Пред л. п.	о соколахъ	об отцах
1-е л.	я двигаю	играю
2-е л.	ты двигаешь	играешь
3-е л.	он двигаетъ	играет

 

Теория трех стилей, также созданная М. В. Ломоносовым и разделявшая литературный язык на три стиля – высокий, средний и низкий, была важна для развития языка в целом: она ограничила употребление устаревших, архаических церковнославянских слов, которые часто были непонятны уже современникам Ломоносова (свене – кроме, овогда – иногда и т. д.). Конечно, стилистическая система Ломоносова была еще далека от стилистической системы современного русского литературного языка, однако ее роль в становлении этой системы достаточно велика. Хотя языковые особенности высокого, среднего и низкого стиля в нормах современного русского языка почти не сохранились, именно на основе норм словоупотребления и грамматики среднего (простого) стиля, выделенного Ломоносовым, формируется в дальнейшем норма русского литературного языка.

Изменения в словарном составе русского литературного языка нашли отражение в «Словаре Академии Российской», который издавался в 1789–1794 годах. В словарь вошло более 43 тысяч слов, которые, как считали составители, должны были употребляться в русском языке. Однако в их число было включено только около 100 заимствований из французского языка и менее 80 – из немецкого, такие, например, как армия, фамилия, факт, фрейлина, фрак, фигляр. В словарь были также включены слова, определенные составителями как заимствованные из латинского и греческого языка: амнистия, атом, полиция, фабрика, металлургия. Зато как вполне нормативные, употребляемые в русской речи, расценивались слова, являющиеся по происхождению славянизмами, – ветр, древо, перси, восчувствование, багряница. «Словарь Академии Российской» свидетельствует, что стилистическая норма того времени значительно отличалась от современной. Интересно, что в середине и конце XVIII века нейтральными считались слова харкать, вчерась, рожа, паршивый, зато слова быт, жадный, чопорный, заносчивый воспринимались как просторечные, а барахтаться, зубоскал, белоручка, малютка, жеманный, пачкать – как простонародные.

Очень важной в дальнейшем становлении норм словоупотребления русского литературного языка была роль выдающегося русского писателя и историка Н. М. Карамзина: он не только теоретически сформулировал, но и практически воплотил в своих художественных произведениях и «Истории государства Российского» принципы употребления славянизмов, народно-разговорной лексики и заимствований. Карамзин утверждал, что церковнославянизмы – слова родственного, но не русского языка и что они могут употребляться в русском языке, но обязательно с какой-либо целью, например, для создания исторического колорита, как он делал это в «Истории государства Российского» и исторических повестях («Когда же обряд торжественный совершился, когда священный собор нарек всех граждан киевских христианами...»; «Ты зришь глубину моего сердца») либо для создания поэтического или возвышенного стиля («История, отверзая гробы, поднимает мертвых, влагая им жизнь в сердце и слово в уста...»).

Слова народные, по мнению Карамзина, должны употребляться не только в низком стиле (например, в баснях или комедиях), но и в произведениях любого жанра для наименования реалий, связанных с жизнью, бытом и понятиями народа. Однако писатель-сентименталист, как истинный сын своего времени, предлагал использовать только те народные слова, которые красивы и не ассоциируются с чем-либо неэстетичным: «То, что не сообщает нам дурной идеи, не есть низко». Таковы, например, слова овечка, крынка, трава, пахать, роща, жаворонок.

«Природный язык для нас важнее французского», – писал Карамзин, следуя правилу употреблять иностранные слова только там, где это необходимо. Например, в «Письмах русского путешественника» он заменяет иностранное слово вояж на русское – путешествие, но не пытается заменить русскими слова тротуар или отель. Этот писатель употребляет в основном слова, уже вошедшие в язык к середине XVIII века, причем отбирает их с таким вкусом и чувством меры, что большинство употребляемых им слов сохранились в русском языке до сих пор: аллея, банкир, галерея, деликатный, концерт, лекция, фабрика...

Огромно значение карамзинских преобразований в области синтаксиса. Для формирования синтаксических норм русского литературного национального языка Н. М. Карамзин сделал очень много: предложения в произведениях этого автора строятся почти так же, как это предписывают правила современного синтаксиса. Мы видим вполне современные простые предложения: («Я остановился и долго глядел»; «Но история не скрывает и клеветы, преступлениями заслуженной»; «Между тем молодой пастух по берегу реки гнал стадо, играя на свирели»), сложносочиненные («Мудрость человеческая имеет нужду в опытах, а жизнь кратковременно»; «Дунул северный ветер на нежную грудь нежной родительницы, и гений жизни ее погасил свой факел!») и сложноподчиненные предложения («Кто не знает своего природного языка, тот, конечно, дурно воспитан»; «Нет, не верим преданию ужасному, что Годунов будто бы ускорил сей час отравою»). Все предложения в текстах Карамзина отличаются четкой смысловой и грамматической связью частей. Направление карамзинских преобразований будет ясно, если мы сравним его тексты с отрывками из произведений Ломоносова, писавшего всего за три-четыре десятилетия до этого:

«Которые из студентов в геодезии и сочинении карт еще не довольно искусились, оным подавать в том должны гг. адъюнкты всякое наставление и показывать на Обсерватории употребление нужнейших инструментов, дабы они в случаях с пользою и надежностью к отправлениям в губернии и провинции употреблены быть могли»; «В городах, где учинятся наблюдения, буде есть хорошие проспекты, снимать их в камере-обскуре, которых инструментов по два дать в дорогу для каждой экспедиции»; «В древние времена, когда славянский народ еще не знал употребления письменно изображать свои мысли, которые тогда были тесно ограничены для неведения многих вещей и действий, ученым народам известных, тогда и язык его не мог изобиловать таким множеством речений и выражений разума, как ныне читаем».

Интересной с точки зрения формирования нормы русского литературного языка была полемика защитников старого слога и сторонников нового слога, развернувшаяся в первом десятилетии XIX века. Так называемые защитники старого слога, или архаисты, которых по имени их идейного вдохновителя, адмирала, министра народного просвещения, литератора и президента Академии Российской А. С. Шишкова, называют шишковистами, придерживались точки зрения, что всякое развитие языка портит его, а язык русский – тот же язык славянский. Поэтому отвергалось всякое обновление языка, всякое изменение его нормы, в том числе употребление заимствованных слов. Шишков писал, что «всякое иностранное слово есть помешательство процветать своему собственному», и пытался заменять иноязычные слова якобы собственно славянскими, а на самом деле неологизмами, которые изобретал сам, словами, часто не соответствующими духу языка, неудобными для употребления, а иногда и смешными. Если Академия Российская, пытаясь бороться с излишними заимствованиями, рекомендовала заменять слово арест словом задержание, армия – воинство, автор – творец, сочинитель, а актер – лицедей, то Шишков измышлял такие слова, как ячество вместо «эгоизм», побудка вместо «инстинкт», быт вместо «факт», сверкальцы вместо «бриллианты», топталище вместо «тротуар» и даже словосочетания телесное мановение вместо «жест», отзывающий голос вместо «эхо» и щебетание согласное вместо «концерт».

Н. М. Карамзин в полемике не участвовал, но противников А. С. Шишкова называли именно карамзинистами, поскольку они в своих высказываниях следовали духу творчества Карамзина. Карамзинисты совершенно справедливо утверждали, что всякий язык – явление развивающееся, и, следовательно, изменение его норм и введение в него новых слов необходимо, что «правило не вносить в язык ничего чужого и любовь к отечеству должны иметь пределы», нужно только «не пестрить языка без крайней осторожности».

Карамзинисты считали вполне нормальным не только появление в языке новых слов (как образовавшихся в самом языке, так и заимствованных), но и изменение значений существующих слов, появление у них новых значений. Часто появление новых значений слов в конце XVIII и начале XIX века происходило под влиянием французского языка, известного всем образованным людям того времени. Именно в начале XIX века приобрели новые значения слова тонкий (изысканный), живой (занимательный), трогать (вызывать сочувствие). В одной из комедий конца XVIII века появление нового значения этого слова в дворянской среде специально обыгрывалось автором. «Добрая женщина, ты меня трогаешь», – говорит герой-дворянин; «Что ты, барин, я до тебя и не дотронулась», – отвечает крестьянка, не понимающая его.

В начале XIX века проблема введения в нормативный язык народных слов и выражений становится весьма актуальной. Все большее количество образованных людей признают возможность употребления в нормативном, литературном языке слов, выражений и конструкций из народной речи. Народные, разговорные элементы появляются в знаменитой комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума» (сойти с рук, бить баклуши, врать) и баснях И. А. Крылова (дружочек, соседушка, гуторить, лавливать, ну обниматься).

Важную роль в окончательном формировании современного русского литературного языка сыграл А. С. Пушкин. Именно в его текстах складывается новая норма словоупотребления, отвечающая принципу «соразмерности и сообразности». Слова из народно-разговорной речи употребляются в поэтических и прозаических произведениях писателя рядом со словами книжными, церковнославянскими, если это необходимо для выражения содержания, авторских мыслей. Сегодня даже трудно представить, что возмущение критиков вызвали хрестоматийные строки «Зима!.. Крестьянин, торжествуя, На дровнях обновляет путь...», в которых «низкие» слова крестьянин и дровни употреблялись рядом с «высоким» славянским глаголом торжествовать. Заимствования Пушкиным используются, если нет соответствующего русского слова, обозначающего понятие (вспомним известную фразу из «Евгения Онегина»: «...Но панталоны, фрак, жилет, – Всех этих слов на русском нет...».

Именно в текстах Пушкина окончательно сформировалась стилистическая норма, предписывающая различать две разновидности литературного языка – книжную («С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве») и разговорную («Мой ангел, я писал тебе сегодня, выпрыгнув из коляски и одурев с дороги»; «Что у нас за погода! Дни жаркие, с утра маленькие морозы – роскошь! Так ли у вас?»).

Начиная со времени Пушкина, в основных чертах система языка соответствует современной, поэтому мы можем говорить о современном русском литературном языке, в котором происходят частные изменения нормы. Лексика – наиболее динамичная часть языка, поэтому в середине XIX – начале XX века происходят изменения прежде всего в словарном составе русского литературного языка. Это освоение новых иноязычных слов в разных сферах жизни (буржуазия, интеллигенция, индустрия, спорт, пролетариат), образование новых слов (гласность, предприниматель) и вовлечение в язык новых слов живой народной речи, которые становятся нормативными, нейтральными (шуршать, ерунда, неудачник). Лексическая норма отражается в словарях, которых издается довольно много: «Словарь церковнославянского и русского языка», «Толковый словарь живого великорусского языка» В. И. Даля, «Словотолкователь 30 000 иностранных слов, вошедших в состав русского словаря» (сравните с несколькими десятками заимствованных слов в «Словаре Академии Российской»!).

Изменения в грамматических нормах русского литературного языка середины XIX – начала XX века были незначительны и касались прежде всего синтаксической нормы. Например, перестают использоваться деепричастные обороты, совпадающие по значению с придаточными предложениями («Винюсь перед Вами..., не писав так давно»), заменяются соответствующими придаточными (...что не писал так давно). Деепричастный оборот, не относящийся к тому же слову, что и сказуемое, еще мог быть употреблен во времена Пушкина («Пробегая письмо, глаза его сверкали» – в повести «Выстрел»), но уже стал средством создания юмористического эффекта у Чехова («Подъезжая к станции, у меня слетела шляпа»). Из употребления на протяжении XIX века уходят и некоторые союзы в сложноподчиненных предложениях: доколе, покамест, ежели, коли, кабы, буде, понеже, поелику.

Развитие русского литературного языка в советский период было связано с изменением нормы в области словоупотребления в связи с социальными процессами. Это и образование слов, обозначающих новые понятия советской жизни: комсомолец, совхоз. Это и изменение значения слов: пионер, целина. Это также изменение стилистической окраски некоторых слов: слова барин, лакей до революции были совершенно нейтральны, а после нее стали обозначать отрицательные понятия. Помимо этого, норма словоупотребления меняется в связи с активным развитием науки и техники, что требует новых слов, таких, как блюминг, космодром, термоядерный, атомоход, телевидение, прилунение, компьютер. В языке 20–50-х годов сосуществовали разнонаправленные тенденции: с одной стороны, демократизация в области словоупотребления, связанная с вхождением в литературный язык слов прежде нелитературных – просторечных, диалектных, профессиональных (авоська, буханка, ватник, нехватка, прослойка, проработать кого-либо, учеба, хлебороб, задел, отдача), с другой – борьба за чистоту русского языка в 30-е годы, овладение нормой употребления слов и грамматических конструкций весьма значительной частью населения, широкое распространение новых заимствований (автокар, акваланг, диспетчер, комбайн, свитер, снайпер, ас, диспансер, комбинезон, метро, репортаж, автобус, оккупант, радио).

Значительных изменений в морфологии языка XX века не произошло. Можно указать лишь на появление у существительных мужского рода, обозначающих лиц мужского пола по роду занятий, способности обозначать лиц женского пола (врач пришла, бухгалтер сказала), увеличение количества слов с окончанием -а во множественном числе (профессора, номера), возможность употребления нулевого окончания родительного падежа множественного числа в непринужденной устной речи в тех словах, в которых ранее это было невозможно (пять килограмм, ящик помидор). В области синтаксиса изменений фактически не было; можно говорить только о повышении «степени разговорности» книжного синтаксиса: упрощается структура и сокращается длина предложения, увеличивается количество простых предложений, уменьшается употребление предложений с обособлением. Очень важным для точного формулирования и массового распространения нормы было создание академических грамматик, которые подытожили более чем вековое развитие русского языка: «Грамматика русского языка» (1952), «Грамматика современного русского литературного языка» (1970), «Русская грамматика» (1980).

В 60-е годы происходит стабилизация и даже некоторая консервация нормы русского литературного языка, попытки изменения которой как в официально-деловой и научной, так и в публицистической речи решительно пресекаются. В 70– 80-е годы, с одной стороны, нормы литературного языка усваиваются широкими массами и достаточно строго соблюдаются в научных, деловых и публицистических текстах, с другой – на речь городских жителей оказывает влияние речь жителей деревни, переселяющихся в большие города, распространяется сленг в речи молодежи, нелитературная живая разговорная речь активно влияет на разговорный литературный язык.

Все это, наряду с социальными факторами, подготовило процессы, происходившие в русском литературном языке конца 80–90-х годов: снижение общей речевой культуры, вторжение в литературные тексты и устную речь даже образованных людей просторечных, грубо-просторечных и жаргонных слов (трепло, одуревший, жрать, шестерка, кодло), экспансия заимствований. Изменяются значение и стилистическая окраска некоторых слов.

Изменения нормы и ее вариативность отражаются в словарях 90-х годов: значительные изменения в русской лексике представлены в «Толковом словаре русского языка» С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой (1992 и последующие издания), в «Большом толковом словаре» (1999), в «Толковом словаре русского языка конца XX века. Языковые изменения» (1998).

Однако грамматическая норма русского языка в целом сохраняет свою устойчивость (за исключением почти катастрофического положения в области владения нормой склонения сложных и составных числительных). В принципе, несмотря на некоторое размывание границы между нормативными и ненормативными явлениями, понятие нормы русского языка продолжает существовать, хотя не следует забывать о существовании вариантов нормы, которые могут употребляться в языке либо как равноправные (например, годы и года, ставня и ставень, кулина'рия и кулинари'я), либо как относящиеся к строго нормированному литературному языку и к разговорной, профессиональной или жаргонной речи (например, гра'блей и гра'бель, рельс и рельса, до'гмат и догма'т). На протяжении более или менее долгого времени ситуация с нормативными и ненормативными вариантами может изменяться: вариант, который был ненормативным, может стать единственно возможным: так произошло с ударением в слове фольга', которое несколько десятилетий назад нормативно должно было звучать как фо'льга. Поэтому мы должны говорить о современной норме русского литературного языка.

Именно современной произносительной, морфологической, синтаксической, лексической и стилистической норме посвящена значительная часть учебника.

ЛИТЕРАТУРА ДЛЯ ОБСУЖДЕНИЯ В АУДИТОРИИ

Виноградов В. В. Значение Пушкина в истории русского литературного языка // Русская речь. 1990. № 3–6.

Вомперский В. П. «Российская грамматика» М. В. Ломоносова // Русская речь. 1986. № 6.

Из истории русских слов: Словарь-пособие. М., 1993.

Колесов В. В. История русского языка в рассказах. М., 1976.

Трубачев О. Н. В поисках единства// Русская речь. 1990. № 1-2.