Крайние случаи бессмысленного

"Джабберуоки" – так называется самый известный нонсенс английского детского писателя и логика Льюиса Кэрролла, приведенный им в сказке "Алиса в Зазеркалье".

Этот нонсенс вызвал целый поток публикаций.

М.Гарднер, комментировавший эту сказку, писал: "Мало кто станет оспаривать тот факт, что "Джабберуоки" является величайшим стихотворным нонсенсом на английском языке... Странные слова в этом стихотворении не имеют точного смысла, однако они будят в душе читателя тончайшие отзвуки... С тех пор были и другие попытки создать более серьезные образцы этой поэзии (стихотворения дадаистов, итальянских футуристов и Гертруды Стайн, например), однако, когда к ней относятся слишком серьезно, результаты кажутся скучными... "Джабберуоки" обладает непринужденной звучностью и совершенством, не имеющим себе равных".

Вот это знаменитое стихотворение:

БАРМАГЛОТ

Варкалось. Хливкие шорьки
Пырялись по наве,
И хрюкотали зелюки,
Как мюмзики в мове.
О бойся Бармаглота, сын!
Он так свирлеп и дик.
А в глуше рымит исполин –
Злопастный Брандашмыг!

Но взял он меч, и взял он щит,
Высоких полон дум.
В трущобу путь его лежит
Под дерево Тумтум.

Он стал под дерево и ждет,
И вдруг граахнул гром –
Летит ужасный Бармаглот
И пылкает огнем!
Раз-два, раз-два! Горит трава,
Взы-взы – стрижает меч,
Ува! Ува! И голова
Барабардает с плеч!..

О светозарный мальчик мой!
Ты победил в бою!
О храброславленный герой,
Хвалу тебе пою!
Варкалось. Хливкие шорьки
Пырялись по наве,
И хрюкотали зелюки,
Как мюмзики в мове.

О чем здесь говорится? Сама Алиса заключила: "Очень милые стишки, но понять их не так-то легко... Наводят на всякие мысли – хоть я и не знаю, на какие... Одно ясно: кто-то кого-то здесь убил... А, впрочем, может, и нет..."

И в самом деле, сказать что-то более определенное о событиях, описанных в этом стихотворении, и той ситуации, в которой они происходят, вряд ли возможно. "Действующие лица" крайне неопределенные: летящий (но не обязательно летающий), свирепый (?) и дикий "Бармаглот" и некий "сын", ожидающий его под деревом со щитом и мечом. Само "действие" – сражение и победа "сына". Скорее всего "Бармаглот" был убит, но может быть, и нет. Не ясно, что случилось с его головой. Нет уверенности даже в том, что именно его голова "барабарднула" с плеч. И сколько у него было этих голов?

Все это наводит на какие-то мысли, но на какие именно?

Особенно мало смысла в первом четверостишии. Можно даже не колеблясь сказать, что оно совершенно бессмысленно: ни "место действия", ни "действующие лица"здесь вообще никак не определены. И только контекст стихотворения в целом и контекст синтаксиса и семантики русского языка позволяют как-то связать с этими "шорьками", "зелюками" и "мюмзиками" какие-то зыбкие ассоциации. Но первый контекст сам до крайности неопределенный, второй же слишком широк и абстрактен, чтобы говорить о чем-то, кроме структуры предложений. Поэтому отдаленные ассоциации, если они и возникают, оказываются неустойчивыми и меняющимися от человека к человеку.

И тем не менее даже это четверостишие не является совершенно бессодержательным. Оно несет некоторое знание, дает определенную, хотя и весьма общую информацию.

Чтобы понять, в чем она заключается, сопоставим два разных, но одинаково правомерных его "истолкования" или "прояснения".

Первое: "Смеркалось. Быстрые зверьки шныряли по траве, и стрекотали цикады, как будильники в рассветный час". И второе:

"Мечталось. Разрозненные мысли проносились по смутному фону, и наплывали образы, как тучи в ненастный день". Можно было бы считать, что это два разных подстрочных перевода одного и того же текста, если бы и само четверостишие, и эти его переводы не были написаны на одном и том же – русском – языке.

Все в этих двух истолкованиях разное: и объекты, о которых идет речь (в одном – зверьки и цикады, в другом – мысли и образы), и их свойства, и ситуация (смеркалось и мечталось). И вместе с тем определенная общность как между истолкованиями, так и между ними и исходным текстом все-таки чувствуется. Она не в конкретных совпадениях, а в общности строения всех трех отрывков, их структуры.

Четверостишие бессмысленно, так как его слова, призванные что-то обозначать, на самом деле ничего не обозначают. В лексике русского языка просто нет этих "хливких шорек", "хрюкочущих зелюков" и т.п. Но лексическая бессмыслица облечена здесь в четкие грамматические формы, остающиеся значимыми сами по себе. Мы не знаем ни одного из конкретных значений, но грамматическая роль каждого из слов в предложении и их связи совершенно очевидны.

Еще одним примером такой же лексической бессмыслицы является известная фраза: "Глокая куздра штеко булданула бокра и курдачит бокренка". Эта фраза состоит опять-таки из слов, не имеющих смысла, но снабженных определенными морфологическими, относящимися к внутренней структуре, показателями. Они и говорят, что перед нами именно грамматическое предложение, и притом русского, а не иного языка. Подобные искусственные выражения конструировал академик Л.Щерба с намерением выявить и подчеркнуть как раз строение предложения, независимое от семантики составляющих его слов.

Структура, сохраняющаяся при "истолкованиях", а их может быть, конечно, сколько угодно, несет определенную информацию о языке, к которому относится предложение, и о мире, описываемом этим языком. При всей абстрактности такой "структурной информации" из нее можно все-таки заключить, что в той реальности, о которой идет речь, есть какие-то объекты, что они имеют некоторые свойства и находятся в каких-то отношениях друг с другом. Это не особенно содержательное, но все-таки знание о мире.

И если уж начало "Джабберуоки", не говорящее ни о чем конкретном, обладает тем не менее каким-то содержанием, то насколько богаче им должна быть последующая часть этого нонсенса! Хотя, в общем-то, и она, если судить строго, бессмысленна.

В "Алисе в Зазеркалье" есть диалог, косвенно связанный с "Джабберуоки".

– А языки ты знаешь? – спрашивает Алису Черная Королева. – Как по-французски "фу ты, ну ты"?

– А что это значит? – спросила Алиса.

– Понятия не имею!

Алиса решила, что на этот раз ей удастся выйти из затруднения.

– Если вы мне скажете, что это значит, – заявила она, – я вам тут же переведу на французский!

В самом деле, как можно перевести на другой язык бессмысленное? При переводе нормального текста вместо слов одного языка ставятся слова другого языка, имеющие такой же смысл. И главная задача переводчика – передать адекватно смысл оригинала, не исказив этот смысл и не утратив каких-то его оттенков. Иногда, и в общем-то нередко, смысл так прямо и определяется как то, что остается неизменным при переводе на другие языки. Если нет смысла, то нет и перевода, поскольку перевод – это только передача смысла средствами другого языка.

Все это так, но бессмысленное тем не менее переводимо. В частности, "Джабберуоки" переводили, и обычно удачно, на несколько языков. Есть два латинских перевода, французский, немецкий.

Цитировавшийся выше русский перевод сделан Д.Орловской. Есть более ранний перевод Т.Щепкиной-Куперник. Между ними очень мало общего, что вполне естественно, раз речь идет о переводе нонсенса. Например, герой английского оригинала, Джабберуоки, в одном случае назван Бармаглотом, а в другом – Верлиокой. Первое имя кажется более удачным, хотя оба они не имеют никакого смысла

А что, собственно, означает английское слово " Jabberwocky"? Сам Кэрролл писал об авторе этого слова, то есть о самом себе: "Ему удалось установить, что англосаксонское слово " wocker " или " wockor " означает "потомок" или "плод". Принимая обычное значение слова " jaber " ("возбужденный или долгий спор"), получим в результате "плод долгого и возбужденного спора".

Англо-русский словарь говорит, однако, что " jaber " – это "болтовня, трескотня, бормотание, тарабарщина".

Впрочем, все это совершенно неважно, ведь переводится бессмыслица. И задача состоит в том, чтобы найти в другом языке аналогичную бессмыслицу, которая навевала бы и внушала примерно такие же идеи и настроения, как и переводимое выражение в рамках исходного языка. И, переводя на другой язык, скажем, даже "дыр, бул, щыл, убещур", вряд ли можно ограничиться передачей этих же звуков другими буквами.

Бессмысленное, даже в своих крайних вариантах, остается интимно связанным со строем и духом своего языка. Переведенное на другой язык, оно должно как-то укорениться в нем, войти в его новый строй и впитать его новый дух.

Переводы бессмысленного не просто теоретически возможны. Они реально существуют, и один из них может быть лучше другого.

Этим вовсе не опровергается мысль, что перевод это всегда передача смысла. Слова и фразы живут только в рамках определенного языка. Помимо собственного, узкого значения, они несут на себе отблески значений других слов и фраз этого языка. И даже если собственное значение ничтожно или вообще отсутствует, перед переводчиком остается задача "осветить" переводимое выражение смысловыми отблесками, характерными для нового языка.

Перевод бессмысленного наглядно показывает, что значения слов и высказываний всегда связаны с контекстом их употребления. Изолированные значения, столь любимые составителями словарей, – это только отдельные части живого ранее организма, выставленные на обозрение в банках с формалином.

ТУМАННОЕ И ТЕМНОЕ

Есть градации света: от ослепляющего сияния через постепенно сгущающиеся сумерки до полной, беспросветной темноты. Сходным образом есть в естественном языке разные степени осмысленности: от полного и ясного смысла через туманное и невнятное до совершенной бессмысленности, лишенной даже структурной определенности.

Это хорошо показано в "Джабберуоки". По мере развития действия рассказ все более проясняется, но остается все-таки как бы разглядыванием через мутное стекло: видны какие-то предметы, движения, но все равно как-то неотчетливо. В конце рассказа стекло мутнеет почти до непроницаемой черноты.

Мотив постепенности перехода от вполне осмысленного к совершенно бессмысленному звучит в "Алисе в Зазеркалье" и в разговоре Алисы с Черной Королевой:

– Разве это холм? – перебила ее Королева. – Видала я такие холмы, рядом с которыми этот – просто равнина!

– Ну, нет! – сказала вдруг Алиса... – Холм никак не может быть равниной. Это уж совсем чепуха!

– Разве это чепуха? – сказала Королева и затрясла головой. – Слыхала я такую чепуху, рядом с которой эта разумна, как толковый словарь.

Известный английский астроном А. Эддингтон, не раз обращавшийся к этой сказке в сугубо научных контекстах, связывал слова Черной Королевы с тем, как физики понимают проблему нонсенса. Физику кажется бессмысленным утверждение, что существует какая-то иная реальность, помимо той, которая подчиняется законам его науки. Но даже это утверждение осмысленно в сравнении с бессмыслицей предположения, что этой реальности вовсе не существует.

Не только в обыденном рассуждении, но и в физике имеются разные уровни осмысленности, а значит, и бессмысленности. Они есть вообще в любой сколь угодно строгой и точной научной теории. И это особенно заметно в период ее становления и в период пересмотра.

В формирующейся теории, не имеющей еще полной и цельной интерпретации, всегда присутствуют понятия, не связанные однозначно с исследуемыми объектами. С одной стороны утверждения, включающие подобные понятия, являются только частично осмысленными. С другой стороны, такая теория способна объяснить и сделать понятным далеко не все из того, что дано в эксперименте и опыте.

Хорошие примеры в этом плане дает квантовая механика начала века. Один из ее создателей, немецкий физик В. Гейзенберг, вспоминает в своей книге "Часть и целое" примечательный спор между А.Шредингером и Н.Бором по поводу осмысленности введенной последним модели атома.

А.Шредингер. "Вы должны понять, Бор, что все представления о квантовых скачках необходимым образом ведут к бессмыслице. Здесь утверждается, что в стационарном состоянии атома электрон сначала периодически вращается по той или иной орбите, не излучая. Не дается никакого объяснения, почему он не должен излучать... Потом электрон почему-то перескакивает с этой орбиты на другую, и происходит излучение. Должен ли этот переход совершаться постепенно или внезапно?.. И какими законами определяется движение электрона при скачке? Так что все представление о квантовых скачках оказывается просто бессмыслицей".

Н.Бор. "Да, во всем, что вы говорите, вы совершенно правы. Однако это еще не доказательство, что квантовых скачков не существует. Это доказывает только, что мы не можем себе их представить..."

Эддингтон замечал, что описание элементарной частицы, которое дает физик, есть на деле нечто подобное "Джабберуоки": слова связываются с чем-то неизвестным, действующим неизвестным нам образом. И лишь потому, что это писание содержит числа, физика оказывается в состоянии внести некоторый порядок в явление и сделать относительно него успешные предсказания. Эддингтон пишет: "Наблюдая восемь электронов в одном атоме и семь электронов в другом, мы начинаем постигать разницу между кислородом и азотом. Восемь "хливких шорьков" "пыряются" в кислородной "наве" и семь – в азотной. Если ввести несколько чисел, то даже "Джабберуоки" станет научным. Теперь можно отважиться и на предсказание: если один из "шорьков" сбежит, кислород замаскируется под азот. В звездах и туманностях мы действительно находим таких волков в овечьих шкурах, которые иначе могли бы привести нас в замешательство. Если перевести основные понятия физики на язык "Джабберуоки", сохранив все числа – все метрические атрибуты, ничего не изменится; это было бы неплохим напоминанием о принципиальной непознаваемости природы основных объектов".

Впрочем, сопоставляя физическое описание со стихотворным нонсенсом, Эддингтон определенно увлекается. Литературный текст имеет дело с вымышленными событиями, существующими только в голове его автора. Научный же текст говорит о реальных объектах и событиях, и его темнота может быть постепенно рассеяна в ходе дальнейшего их исследования.

Как показывают эти примеры, взятые из одной из самых точных наук – современной физики, научное изложение временами бывает туманным и даже темным, и притом в силу вполне объективных причин. Естественно ожидать, что по мере удаления от современной, высокоразвитой науки в глубь веков непрозрачность исследовательских текстов должна все более возрастать.

Для подтверждения этой мысли хорошо обратиться к алхимии – своеобычной средневековой предшественнице нашей химии.

Алхимики стремились получить философский камень, чтобы затем с его помощью превращать неблагородные металлы в золото. В алхимическом рецепте, принадлежащем, по преданию, испанскому мыслителю и логику Раймонду Луллию, предписываются, в частности, такие действия: "Непроницаемые тени покроют реторту своим темным покрывалом, и ты найдешь внутри ее истинного дракона, потому что он пожирает свой хвост. Возьми этого черного дракона, разотри на камне и прикоснись к нему раскаленным углем. Он загорится и, приняв вскоре великолепный лимонный цвет, вновь воспроизведет зеленого льва. Сделай так, чтобы он пожрал свой хвост, и снова дистиллируй продукт. Наконец, мой сын, тщательно раздели, и ты увидишь появление горючей воды и человеческой крови".

Этот текст столь же темен, как и тени, что покрывают реторту с драконом внутри. Может даже показаться, что это бессмысленное бормотание мага или шарлатана, рассчитанное на непосвященных и не имеющее никакого отношения к химии.

Но как раз с химической стороны дело оказалось относительно простым. Уже в прошлом веке этот рецепт был расшифрован, таинственные львы и драконы исчезли и вместо них появились самые обыкновенные вещества. "Буквально химическое"прочтение алхимического рецепта показало, что в нем описывается серия химических превращений свинца, его окислов и солей. В частности, "горючей водой" является обычный теперь ацетон.

Однако только "химического" толкования и прояснения явно недостаточно. Оно выявляет лишь скелет средневекового текста, оставляя в стороне все остальное, без чего алхимия перестает быть полнокровным средневеково-противоречивым культурным явлением.

Современные исследования алхимии со всей очевидностью показывают, что всестороннее истолкование ее как целостного образа средневековой культуры во многом еще остается делом будущего.

Успех общения во многом зависит от ясности и однозначности используемого языка. Говорящий туманно всегда рискует быть превратно понятым или быть непонятым вообще. Темные речи прощаются только прорицателям и пророкам: сам предмет их суждений лишен определенности.

Где меньше всего допустима не только темнота, но даже туманность, так это в науке. Она представляется – и в общем-то совершенно справедливо – сферой наиболее прозрачного и осмысленного употребления языка и тем идеалом, к которому должно стремиться общение людей в других областях.

Но ясно, что абсолютная прозрачность смысла недостижима даже в науке. И связано это прежде всего не с субъективными и случайными ошибками отдельных исследователей, а с самой природой научного познания.

Представление о мире, даваемое наукой, складывается постепенно, и нет такого предела, после которого нечего уже будет исследовать и прояснять. Кроме того, постоянное расширение знания заставляет периодически пересматривать и перестраивать саму картину мира, создаваемую наукой. Это ведет к тому, что какие-то фрагменты такой картины теряют свою прежнюю устойчивость и ясность и их приходится заново переосмысливать и истолковывать. Рассуждения же об объектах, еще не полностью осмысленных наукой или не обретших твердого места в ее структуре и связях, по необходимости недостаточно однозначны и определены, а то и просто темны.

Говоря о туманном как в науке, так и в языке вообще, нужно всегда учитывать, что оно не является какой-то сугубо внутренней характеристикой языка, совершенно не связанной с той средой, в которую он всегда погружен. И тем более оно не является во всех своих случаях результатом простого неумения употреблять язык надлежащим образом. Многими нитями туманное сцеплено с самой жизнью, ткань которой пропитывает и делает эластичной язык.

В естественном языке нет четкой грани между осмысленным и в большей или меньшей мере туманным, отсутствуют раз и навсегда установленные правила, позволяющие разграничить их.

То, о чем можно рассуждать с полным смыслом и что не допускает такого рассуждения, определяется в конечном счете уровнем познания и человеческой практики.

В заключение надо обратить внимание еще на один случай.

Невольное нарушение правил употребления языка – важный и постоянный источник туманности и темноты.

Попытки высказаться о том, что видится еще смутно и неотчетливо, – другой столь же постоянный и еще более важный их источник.

В первом случае – в отличие от второго – неясность выражения является просто ошибкой. Отражает она не какую-то трудно выразимую таинственность обсуждаемого предмета, а только неумение говорящего высказаться о нем ясно. Такое неумение только затемняет реальную тайну, если она, конечно, есть, добавляя к ней синтаксические и семантические загадки.

От этих случаев туманности и темноты нужно, разумеется, отличать сознательную, или, как говорят, жанровую, туманность и темноту литературного или иного текста. Литературоведы иногда называют ее "бессвязной речью".

Есть речи – значенье темно иль ничтожно,
Но им без волненья внимать невозможно.

В общем случае туманность и темнота – неприятные, хотя зачастую и неизбежные спутники общения с помощью языка. От них желательно по мере возможности избавляться.

Но жанровые туманность и темнота имеют все права появляться в нужное время на удобной для этого сцене.

 

 

Глава 7

ЛОГИКА ВЫСКАЗЫВАНИЙ

ЛОГИЧЕСКИЙ ЗАКОН