Инфляция является либо лекарством, либо эндемическим условием. Чем именно — зависит от того, способна ли она навлечь потери, необходимые, чтобы сбалансировать выигрыш где-то В другом месте.

Превращению управляемых в неуправляемых способствует управление ими.

У каждого феномена есть не более одного полного объяснения. Но полное объяснение может быть закодировано более чем в одной системе выражения. При этом и на английском, и на японском, и на испанском языке оно должно оставаться почти идентичным объяснением. Альтернативные теории, объясняющие корректно идентифицированный социальный или экономический феномен, зачастую яростно конкурируют друг с другом и настаивают на своей исключительности, оставаясь при этом либо неполными и неверными, либо полными и идентичными по содержанию. Во втором случае они должны поддаваться переводу в систему терминов друг друга.

В данном случае нас интересуют альтернативные теории инфляции. Хорошо известно, что они конкурируют между собой. В одной теории рассуждения ведутся в терминах избыточного спроса на товары и сводятся к недостатку запланированных сбережений по отношению к запланированным инвестициям. Это, в свою очередь, связывается с превышением ожидаемой отдачи от капитала над процентной ставкой или аналогичными понятиями. Другая теория постулирует наличие некой связи между текущими и ожидаемыми в будущем ценами и процентными ставками, с одной стороны, и попытками людей сократить (или увеличить) свои денежные остатки — с другой. Предполагается, что эти попытки толкают текущие цены вверх. Те, кому нравится толика физики в своей экономической теории, говорят, что «скорость обращения» некоторого подходящего варианта «количества» денег будет возрастать, или же более подходящим окажется некий более широкий денежный агрегат, для которого можно будет использовать постоянную скорость обращения. Как ее ни формулировать, идея о том, что люди подстраивают реальную ценность имеющихся у них денег к такому уровню, какого они хотели бы для имеющихся у них денег, выражает в терминах избыточного предложения денег то, что другие теории выражают в форме избыточного спроса на товары. Еще одна теория ставит распределение реальных доходов между капиталистами с высоким уровнем сбережений (или принадлежащими им корпорациями) и рабочими с низким уровнем сбережений в соответствие с распределением, необходимым для того, чтобы обеспечить равенство между объемом сбережений и объемом инвестиций. Инфляция должна будет вызывать снижение потребления и рост прибыли путем снижения покупательной способности заработной платы, при этом если индексация в соответствии со стоимостью жизни или активные переговоры об уровне оплаты труда не позволят ей это сделать, инфляция просто будет ходить кругами и ни к чему не приведет. Перевод этой теории на язык любой из двух других, возможно, немного менее очевиден, но вполне укладывается в способности экономически грамотного человека. (Может быть, его придется подтолкнуть к этому. Вполне вероятно, что у него есть свой любимый «язык» и он испытывает отвращение к переводам.)

Одна из целей этих размышлений — подвести основание под мое утверждение о том, что помещать две теории уровня цен в центр жаркой полемики почти религиозного характера (и вносить путаницу, называя одну из них «монетаризмом») означает опуститься ниже интеллектуального уровня некоторых из их сторонников. Разногласия либо являются воображаемыми, либо неявно связаны с другими вещами, и дискуссия только выиграет, если вывести последние на свет.

Другая цель, ради которой я настаиваю на том, что достойные теории по существу эквивалентны, — гарантировать, чтобы в краткой объясняющей схеме, которую я изложу, никто не усмотрел претензии на новизну. Это просто еще один безжалостно сокращенный «перевод» принятой теории, который в основном написан с использованием терминологии из предыдущего раздела данной главы. Почему его стоило сделать и каким образом он занимает нужное место в общей логике данной книги, станет ясно далее.

Возьмем общество, состоящее, для простоты, только из организованных групп интересов. Каждая из них продает свой конкретный вклад в благосостояние других и покупает их вклады в свое благосостояние. Количество таких групп конечно, поэтому каждая может влиять на цену продажи, и мы предположим, что все проделали это таким образом, что никто не может улучшить свое положение. Пусть наступление «тысячелетнего царства» преобразует членов каждой группы в альтруистов с одинаковым образом мыслей, которые начинают предпринимать коллективные действия, чтобы улучшить положение членов других групп (не принимая во внимание то, что это может разорить членов собственной группы). Они снижают цену предлагаемого ими товара или услуги, пытаясь улучшить условия обмена для остальных. Однако поскольку остальные настроены точно так же, они «мстят» друг другу, снижая свои цены, чтобы не просто восстановить исходное положение, а пойти еще дальше, поскольку они хотят, чтобы положение первой группы улучшилось по сравнению с тем, каким оно было с самого начала. Первая группа отплачивает им тем же и т.д. Нет никаких внутренних оснований для того, чтобы эта чехарда остановилась в конкретной точке, после того или иного конкретного числа промежуточных раундов. Различные «агенты, влияющей на цену», породят лавину снижения цен в процессе конкуренции за то, чтобы улучшить положение своих партнеров.

Почти идеальной противоположностью этой ситуации «тысячелетнего царства» будет, разумеется, некая аппроксимация современного общества в том виде, в каком оно формировалось на протяжении последнего полувека. За этот период «уровень» цен существующих в данный момент товаров и услуг никогда не падал, хотя известно, что цены активов двигались и вверх и вниз. Большую часть времени он возрастал, и тон нынешних рассуждений предполагает, что сейчас это считается эндемическим условием, с которым надо жить и тем или иным способом удерживать его в рамках (не рассчитывая всерьез на его ликвидацию). Эндемичная инфляция, конечно, будет порождаться обществом эгоистичных групп интересов, где бесплодные попытки увеличить долю в распределении приводят к взаимодействиям, которые являются перевернутым зеркальным отображением взаимодействий между описанными в предыдущем абзаце вымышленными альтруистами.

Легко представить все лучше и лучше артикулированные версии объяснения, сформулированного в терминах попыток получить выгоду и отказа нести соответствующие потери. Мы можем взять общество в естественном состоянии, в котором группы интересов, поторговавшись и зайдя в тупик, просто стремятся защитить (а не увеличить) свои абсолютные и относительные доли. Хотя они согласятся на неожиданную выгоду, они откажутся нести неожиданные потери. (Может быть, это несправедливо, но именно так выглядит мое краткое изложение часто встречающейся в современной наивно оптимистичной макросоциологии идеи о том, что взаимное урегулирование всех основных противоборствующих интересов приводит к плюралистическому равновесию, которое никого не оставляет слишком недовольным.) Следовательно, любой экзогенный шок (если только это не неожиданная выгода, по счастливой случайности обогащающая всех в одинаковой пропорции) должен запустить инфляционную спираль. Теория не объясняет, почему, будучи запущенной, эта спираль должна вообще когда-нибудь остановиться, и не содержит никаких элементов, управляющих ее скоростью (или ускорением). Однако она вполне согласуется с классическим типом причинности (войны и неурожай), относя на счет структурных особенностей общества тот факт, что, однажды потеряв стабильность цен, нельзя ее вернуть (т.е. то, почему инфляция не может выполнить свою задачу).

Делая ставший уже привычным односторонний переход от естественного состояния к политическому обществу, подобная теория может развернуть крылья и взлететь. Перетягивание каната по поводу долей в распределении здесь запускается не внешним шоком, а порождается эндогенно самой системой. Именно в этом по большей части заключается взаимодействие государства и групп интересов (включая отдельные бизнес-корпорации на одном конце линейки и целые классы общества — на другом). Отсюда можно естественным образом перейти к некоему сильно политизированному варианту теории, в котором выгоды от перераспределения, возникшие за счет действий государственно-ориентированных групп, провоцируют противодействие со стороны проигравших, которое ориентировано на рынок, на государство или в обе стороны, включая и соблазнительные гибриды, при которых группа проигравших действует против некоторой части нейтральной публики (как, например, водители грузовиков, блокирующие шоссе и улицы), чтобы заставить государство возместить свои потери.

Корректно сформулированная теория может также включать такие элементы, как инерция, денежная иллюзия или дифференцированная власть различных групп над их собственными условиями обмена. Она должна учитывать скрытую природу большей части перераспределения, связанную с обширностью и огромной сложностью «инструментария» современной фискальной и экономической политики, зачастую неопределенное воздействие различных видов политики, а также соблазнительный оптический обман, при котором прирост бюджетных расходов воздействует на «реальное» перераспределение в настоящем, а прирост бюджетного дефицита как будто бы сдвигает «финансовое» бремя в будущее. Скрытость, присущая механике многих форм перераспределения — явных для выигравших, скрытых для проигравших, — при всем том, что она во многом случайна и непреднамеренна, предположительно ведет к замедленным или всего лишь частичным контрвыпадам со стороны проигравших; поэтому инфляция не может полностью свести к нулю все перераспределение. Однако, поскольку никто из тех, кто мог бы ей в этом посодействовать, больше ничего не уступит, дальнейшее перераспределение за их счет ex hypothesi неизбежно закончится неудачей. Пока будут продолжаться подобные попытки перераспределения, разрушающая их инфляция также должна продолжаться. Если природа демократической политики такова, что такие попытки являются эндемичными, такой же должна быть и инфляция.

В рамках менее абстрактного сценария будет предусмотрена роль для некоего неорганизованного сегмента, слоя или функции в обществе, владельцев облигаций, попавших в эту ловушку, мелких вкладчиков, вдов и сирот (и всех, кто страдает от «предпочтения ликвидности»), которым придется понести потери для того, чтобы согласованные с государством победители выиграли; но явно назначенным проигравшим удастся отыграть потери, которые они должны были бы потерпеть. Инфляция будет, так сказать, «выискивать» и вырывать из слабых рук, если такие найдутся, те ресурсы, которые выигравшие должны были бы получить. Она будет действовать как средство от дисбаланса ресурсов. Справившись со своей собственной причиной, затем она могла бы утихнуть. Вывод таков: если каждый одинаково искушен, организован, бдителен и полон решимости защищать то, что он имеет на рынке, в линии пикета, на закрытом партийном заседании или под транспарантами на улице, то инфляция становится бессильной изменить доли в распределении. Вместо этого она становится одним из наиболее мощных средств, которыми эти доли можно защитить от давления, имеющего своей исходной причиной либо политический процесс, либо природу.

Теория инфляции, сформулированная преимущественно в терминах бастионов, которые демократическое государство помогает выстроить вокруг тех самых долей в распределении, манипулирование которыми является его главным способом оставаться у власти, не обязательно должна давать объяснение того, почему эти доли таковы, каковы они есть, или того, почему группы интересов имеют ту или иную степень власти над ценами. Конечно, ее можно подключить к основному корпусу экономической теории, в котором такие объяснения содержатся. Такое подключение на самом деле будет естественным продолжением «перевода» данной разновидности туманного социологического и политического дискурса в более строгую экономическую теорию того или иного рода. Это упражнение, впрочем, послужило бы только для того, чтобы продемонстрировать сравнительное отсутствие новизны в данном подходе, претензии которого на raison d'etre заключаются не в том, что он помогает в понимании инфляции, а в том, что, демонстрируя использование или бесполезность инфляции, он помогает в понимании нарастающих противоречий между перераспределением ради достижения согласия, на котором держится власть государства, и созданием условий, в которых общество становится невосприимчивым к осуществлению этого перераспределения.

В разделе, посвященном перераспределению, вызывающему зависимость, я предложил тезис о том, что по мере создания демократических ценностей все больше людей получают помощь от государства, пользуются ей и начинают ее требовать, а благодаря ее доступности учатся организовываться для того, чтобы получить еще больше этой помощи в различных формах. Учет инфляции легко дает антитезис. Перераспределение изменяет характер индивида, семьи или группы так, чтобы «заморозить» любое заданное распределение. Создавая «право» на государственную помощь и стимулируя корпоративистскую защиту завоеванных позиций, оно делает корректировку распределения еще более затруднительной. Создание новых вариантов того же самого, «выработка политики», построение нового паттерна выигравших и проигравших — слишком тяжелая нагрузка на искусство государственного управления. Если некоторый существенный факт из жизни делает появление проигравших неизбежным, начинает проявляться абстинентный синдром, вспыхивают истерики, новые луддиты поддаются инстинкту стремления к смерти и разрушают свою собственную жизнь, только чтобы не видеть ее угасание, в то время как ошибочно вложенный капитал пускает в ход все, что только можно, чтобы получить возмещение. Если государство находит общество «неуправляемым», то можно по крайней мере предположить, что таким его сделало собственное правительство.

Перемешивание