Если рациональные люди хотят, чтобы государство отменяло их двусторонние контракты, они должны аргументировать это, двигаясь от равенства К справедливости, А не Наоборот.

«Схема общественного сотрудничества» — это не та вещь, которую нужно покупать дважды, сначала с помощью вознаграждения за несомое бремя, а затем — с помощью общественного договора для перераспределения вознаграждений.

Давайте вернемся к идее общества, в котором индивиды обладают титулами на свою собственность и на свои личные дарования (таланты, способности прилагать усилия) и могут свободно продавать их или отдавать в пользование на добровольно оговоренных условиях. Производство и распределение в таком обществе будет определяться в буквальном смысле одновременно титулами собственности и контрактами, а его политическое устройство будет по крайней мере достаточно жестко ограничено (хотя и не будет полностью определяться) свободой контрактов. В пределах этих ограничений комфортно себя чувствовать будет только капиталистическое государство с его метаполитическими целями, которые мы приписываем ему для того, чтобы оно не выходило за отведенные рамки. Антагонистическое государство, цели которого конкурируют с целями его подданных и которое опирается на согласие для приобретения и сохранения власти, в процессе развития должно сломать эти ограничения. В предельном случае оно может в значительной степени отменить титулы собственности и свободу контрактов. Системным проявлением этого предельного случая является государственный капитализм.

Если этот предел не достигнут, то государство будет отменять двусторонние контракты во имя общественного договора. Меры, реализующие эту отмену, будут служить собственным целям государства и содействовать реализации демократических ценностей в той степени, в какой такое совпадение имеет место. Типичными шагами подобного рода являются расширение избирательного права и перераспределение доходов, хотя и другие меры также могут в определенной степени при -вести к желаемому совпадению. Как бы то ни было, любую такую политику в целом можно будет интерпретировать как политику максимизации общественной полезности, или справедливости, или и того и другого одновременно, и, поскольку эти максимизируемые критерии признаются высшими целями (не требующими оправдания или обоснования в терминах других целей), она будет претендовать на то, чтобы быть рациональной для общества в целом.

Истолкование политики как ipso facto политики максимизации является тавтологией, если оно определяется тем, что подразумеваемые межличностные сопоставления благоприятствуют этой политике; подобное утверждение является неопровержимым по своей природе. Напротив, если такое истолкование попробует быть чем-то большим, нежели тавтологией, и будет подразумевать соответствие некому реально существующему правилу (которое нельзя подогнать или «интерпретировать», но можно видеть факт либо его соблюдения, либо нарушения) — например, правилам «для максимизации полезности выравнивайте доходы», «для максимизации справедливости изменяйте контракты в пользу находящихся в наименее благоприятных условиях», «для максимизации свободы дайте каждому право голоса», — или более осторожно сформулированным вариациям на эти темы, то утверждение о том, что соответствующая политика является рациональной, будет верным или неверным в зависимости от того, верна или неверна теория, породившая это правило.

Под влиянием подобных соображений я попытаюсь проверить некоторые следствия одной демократической теории, разработанной Джоном Ролзом в 1950—1960-егг. и в окончательном виде изложенной в его «Теории справедливости» (Theory of Justice). Мой выбор продиктован, помимо прочего, тем, что, насколько я знаю, в рамках либеральной идеологии это единственная полноценная теория государства как основного инструмента справедливости выгод и тягот²⁷.

²⁷ Принципы Ролза помогают вырабатывать практики, «общественные устройства» или «институты», которые «определяют разделение выгод» и обеспечивают «соглашение о правильных долях в распределении» {Theory of Justice, p. 4 [русск. пер.: С. 19]). (Все ссылки на страницы в скобках относятся к этой работе. [Ссылки на русский перевод (там, где они приводятся) даются в квадратных скобках по изданию: Ролз Дж. Теория справедливости. Новосибирск: Изд-во Новосиб. ун-та, 1995. —Науч.

Государство получает безотзывный мандат от сторон общественного договора и поэтому обладает неограниченным суверенитетом, чтобы реализовать принципы справедливости.

Один из способов охарактеризовать понятие справедливости по Ролзу и подойти к его концепции справедливости (о различии между ними см. в его книге, р. 5 [С. 20]) заключается в предположении о том, что в конце любого конкретного дня люди становятся участниками всех допустимых контрактов, которые они хотели бы заключить. Некоторые из них затем сядут и будут рассуждать следующим образом: «До сих пор мои успехи определялись тем, насколько позволяли обстоятельства. Те, кто был в более удачном положении, добились большего, а те, кто был в менее удачном положении, — меньшего. Завтра обстоятельства изменятся, и с новыми контрактами мои успехи будут больше или меньше. Некоторые из моих старых контрактов могут оказаться выгодными, но другие в новых условиях принесут убытки. Может быть, тогда было бы «рационально застраховать (себя) и (своих) потомков от этих случайностей рынка»? (р. 277 [С. 246], курсив мой. — Э. Я.). Тогда у меня будет «выход» всякий раз, когда я решу, что мои контракты привели к несправедливому результату по отношению ко мне.

Вообще говоря, сейчас я так и думаю, потому что я чувствую себя бедным, имея меньше собственности и личных дарований, чем некоторые другие. Я хотел бы видеть институты справедливости, которые гарантируют, что если мои контракты принесут мне «выгоды и тяготы, права и обязанности», которые я сочту недостаточно справедливыми, то они будут скорректированы в мою пользу. Если подумать, то у каждого из моих контрактов, разумеется, есть второй участник, и если контракт меняется в мою пользу, то для него он меняется в ущерб. Тогда зачем ему соглашаться на некий «обеспечивающий институт» [background institution, в русском издании — «сопутствующий институт». — Науч. ред.], который так поступает

ред.]) Он рассматривает институты на высоком уровне общности и абстракции, но либо из контекста (особенно на с. 278 — 283 [С. 247 — 252]), либо из анализа его аргументации ясно, что единственным институтом, имеющим «хватку» [ bite ] и в принципе способным «обеспечить» что-либо, является государство.

с его контрактами именно тогда, когда они являются в высшей степени справедливыми для него и полностью его устраивают? Согласился бы я на его месте? Мне бы потребовался некий стимул, и, конечно же, ему тоже; я рад предложить ему кое-что и надеюсь, у нас вместе что-нибудь получится, потому что без его согласия, которое должно стать действительным навсегда, собрать столь нужный мне институт не удастся»²⁸.

Изложенное представляется непредвзятым переложением той части теории Ролза, которая должна приводить к «контрактной ситуации», т.е. заставлять стороны в естественном состоянии (которые, по предположению, движимы личными интересами, не являются альтруистами и не испытывают зависти) просить друг друга обсудить общественный договор, своего рода всесторонний суперконтракт, который стоит над двусторонними контрактами и имеет приоритет перед ними в случае конфликта²⁴. Прежде чем начинать интересоваться тем, каким может быть следующий шаг, т.е. содержательное наполнение («принципы справедливости») общественного договора, уместно спросить, как создать «контрактную ситуацию», если кто-нибудь, будучи в удачном или неудачном положении, вообще отказывается видеть какой бы то ни было смысл в переговорах? Разве это невозможно? Разве не может он заявить, (а) что у него и так все неплохо и что он не будет

²⁸ На этом этапе нет основании предполагать, что все займутся этим. Эта позиция не требует единогласия. Я считаю адекватной интерпретацию Ролза, в соответствии с которой общественный договор является единогласным (всесторонним) соглашением о принципах государства, которое будет обеспечивать справедливость распределения, отменяя обычные (двусторонние) контракты, если этого требуют его принципы. Естественное состояние представляет собой сеть обычных контрактов, порождающих «естественное распределение» при отсутствии «институтов» (государства) для того, чтобы привести его в соответствие с концепцией справедливости. Иные, нежели распределительный, аспекты справедливости, по-видимому, не играют прямой и сколько-нибудь существенной роли в определении различия между «общественным договором» и «естественным состоянием». Общество, где есть государство, озабоченное только сохранением жизни и собственности, с точки зрения Ролза, будет по-прежнему обществом в естественном состоянии. Общественный договор Ролза восходит к Руссо, а не к Гоббсу, и он сам первым с этим согласился бы.

пытаться улучшить свое положение с помощью общественного договора, рискуя его ухудшить? и (б) что моральная позиция относительно справедливости общественного устройства (одним из элементов которого является разделение труда) заключается в том, чтобы каждый держал свое слово независимо от того, выгодно ли его нарушить?

Аргумент (б), при всем его ветхозаветном привкусе, по крайней мере соответствует требованию Ролза о том, чтобы у людей было чувство справедливости (р. 148 [С. 135]). По моему мнению, аргументы (а) и (б) дают вполне ролзианское основание для того, чтобы благоразумно оставаться с тем, что есть, и отказываться от любых сделок, которые в обмен на неопределенные выгоды или стимулы освобождают других от их контрактных обязательств. Альтернативой является естественное состояние, с его правилом «нашедший становится владельцем» вместо «принципов справедливости». На данном этапе мы не можем сделать вывод о том, что одно справедливее другого, потому что единственный доступный критерий справедливости принципов — это то, что они были бы единогласно выбраны в соответствующих условиях. Однако подходящие условия не возникают путем добровольной кооперации, и поэтому не все люди захотят участвовать в переговорах об общественном договоре, если у некоторых из них есть рациональные причины к тому, чтобы воздержаться от этого.

Ключевое утверждение Ролза о том, что «охотное общественное сотрудничество» приносит чистую выгоду, вроде бы позволяет теории преодолеть это препятствие. Выгода должна проявиться в увеличении общественного индекса «первичных благ» (при условии, что никто не поднимает шум вокруг проблемы агрегирования таких «первичных благ», как авторитет, власть и самоуважение), поскольку в теории блага Ролза никакая другая выгода не признается. Такие достижения, как «повышение гармонии в обществе» или «отсутствие классовой ненависти», не существуют для нее, если они не отражены в увеличении первичных благ. Предполагается, что это увеличение можно распределить таким образом, что положение не ухудшится ни у кого, а у кого-то улучшится по сравнению с распределением, которое является результатом взаимного согласия при обычном, de facto сотрудничестве.

Вернемся теперь к намерениям индивида В, который хочет побудить другого индивида А к обсуждению общественного договора, наделенного властью отменять двусторонние контракты. В условиях последних А и В (как и все остальные) уже участвуют в схеме общественного сотрудничества, производят определенный объем первичных благ и распределяют их в соответствии с тем, что Ролз называет «естественным распределением» (р. 102 [С. 97]). Каждая схема сотрудничества основана на распределении, т.е. получившийся объем первичных благ должен быть полностью распределен для того, чтобы побудить к сотрудничеству рассматриваемого типа. Естественное распределение соответствует общественному сотрудничеству, имеющему место de facto.

Однако разве не может другое распределение привести не просто к общественному сотрудничеству, имеющему место de facto, а к охотному [willing] общественному сотрудничеству, такому, которое увеличит объем первичных благ по сравнению с сотрудничеством de facto? Это может произойти, «если предлагаются достойные условия», при которых «те, кто лучше обеспечен или занимает более удачное положение в обществе, ни о ком из которых мы [sic] не можем сказать, что они это заслужили, могут рассчитывать на охотное сотрудничество со стороны остальных» (р. 15). Теперь если Б хочет создать «контрактную ситуацию», он должен убедить А в том, что если бы ему были предоставлены лучшие условия по сравнению с теми, которые он имеет или должен иметь при естественном распределении, то он охотнее участвовал бы в сотрудничестве; расширение его участия принесло бы увеличение «первичных благ», за счет которых были бы оплачены его «более приемлемые» (в смысле более благоприятные) условия; а для А кое-что останется дополнительно. Но действительно ли он принесет требуемый прирост первичных благ?

Если он не блефует, т.е. если он может и готов обеспечить этот прирост, и если особые условия, требуемые ему для этого, не стоят остальным больше этого прироста, то он уже будет производить его и уже будет получать особые условия при обычных, двусторонних контрактах — по очевидным причинам, связанным с эффективностью рынка. Он уже будет кооперироваться более охотно на лучших условиях. То, что это не так и его контракты еще не включают эти лучшие условия, является доказательством того, что общественный договор, интерпретируемый как перераспределение в обмен на более высокую степень общественного сотрудничества, не может

быть единогласным предпочтением рациональных людей, которые уже сотрудничают и пришли к согласию относительно естественного распределения.

В ролзианской системе критериев выбора не имеет значения, заслуживают ли своего положения те, кто находится в лучших условиях. «Выгоды общественного сотрудничества» выглядят очень похоже на то, что все получают и так в том количестве, за которое они готовы платить. Этого недостаточно для того, чтобы переманить индивида из естественного распределения, достигнутого на основе взаимного согласия, в «контрактную ситуацию». Дополнительного объема первичных благ, который должен принести более высокий уровень общественного сотрудничества с сопутствующими ему требованиями справедливости распределения, можно ожидать только в том случае, если перераспределяться будет больше, чем этот дополнительный объем (так что по крайней мере некоторые должны понести потери).

Что же нам тогда делать с противоположным утверждением Ролза о том, что «репрезентативные индивиды не получают выгоду за счет другого... поскольку допускаются только взаимные выгоды» (р. 104)? На нормально функционирующем рынке сложившиеся условия отражают все взаимные выгоды, которые могут быть получены участниками. Каким образом, путем воздействия на какой параметр общественный договор изменяет этот факт, если его условия должны «побуждать к охотному сотрудничеству»? Если Ролз полагает, что его утверждение относится к фактам, то оно либо неверно, либо неверифицируемо. (Последнее имеет место, если утверждение зависит от того, совпадает ли предполагаемое различие между охотным сотрудничеством и сотрудничеством de facto с тем, каким мы желаем видеть это различие; например, охотное сотрудничество может означать вымышленный мир, в котором производительность в два раза выше, нет забастовок, нет инфляции, трудящиеся гордятся своим мастерством, нет отчуждения и отношений руководства-подчинения, а сотрудничество de facto — тот самый известный нам бедный, убогий, запутанный, непроизводительный, бесполезный и отчужденный мир.) Если, с другой стороны, это произвольная граница той области, в которой применим этот аргумент, то теория съеживается, окончательно теряя всякое значение.

В еще меньшей степени теория может сохранять значимость только лишь на основе желания некоторых людей в конце концов уговорить остальных предоставить им выход из этой непривлекательной ситуации, хотя она является наилучшей из всех ситуаций, которые все они смогли выбрать, и согласиться предоставить им более привлекательные условия в рамках суперконтракта, имеющего приоритет перед всеми существующими контрактами. Как ни поверни, невозможно, чтобы у всех были противоречащие интересы и одновременно не было таковых, чтобы все выбирали некоторый набор контрактов и в то же время единогласно предпочитали другой набор.

Но зачем нам принимать постулат (исторически почти ничем не подтверждаемый) о том, что выгоды (в терминах первичных благ) от общественного сотрудничества увеличиваются, когда наименее обеспеченным людям предлагаются условия лучше рыночных? Почему те, кто обеспечен лучше, должны предлагать «удовлетворительные условия» в форме перераспределения сверх допускаемого рынком вознаграждения, при этом видя, что они уже получают все сотрудничество, которое может быть с выгодой приобретено с помощью этих «условий»?³⁰

И если кто-то должен предложить кому-то особые условия, более выгодные, чем рыночные, чтобы добиться «охотного» сотрудничества с его стороны — что представляется совершенно необоснованным, — то почему это предложение должны

³⁰ Ричард Миллер (Richard Miller, "Rawls and Marxism" in Norman Daniels (ed.), Reading Rawls, 1974, p. 215) утверждает, что государственные идеологические институты и аппарат принуждения (которые оплачиваются за счет налогов с работающих!) могут «веками» поддерживать охотное сотрудничество без какого-либо общественного договора о принципах справедливости при распределении.

Если интерпретировать это в рамках марксистской схемы, то более состоятельные люди, по Ролзу, согласятся предоставить рабочим условия лучше, нежели предлагаемые рынком, если они будут бояться того, что века, упоминаемые Миллером, идут к своему исторически неизбежному концу и на повестку дня встают реформистские рецепты. Хотя, по моему мнению, в данном случае эти люди будут ускорять свой крах и страдать от «ложного сознания» при выборе средств для достижения своей цели, этот аргумент по крайней мере полностью основан на личном интересе. Для аргумента Ролза совершенно невозможно найти основу в личном интересе.

делать именно те, кто лучше обеспечен? Нозик разнес все эти рассуждения вдребезги, показав, что если и существует какой-либо аргумент на этот счет, то он должен быть симметричным и обоюдоострым³¹. Может оказаться так, что если сотрудничество или его степень и масштаб, находятся под сомнением или под угрозой по неким необъясненным причинам, то именно менее обеспеченные люди будут вынуждены предлагать особые условия тем, кто лучше обеспечен, чтобы продолжать сотрудничать с ними (потому что, как гласит горькая шутка, хуже, чем эксплуатация, может быть только ее отсутствие).

Книга Ролза не дает ответа на вопрос о том, зачем нужны новые условия, или, что, по-видимому, тоже самое, почему все рациональные неальтруисты согласятся на распределительную справедливость (не говоря уже о том, чтобы стремиться к переговорам на этот счет). Но в ней есть любопытный ответ на вопрос о том, почему, если новые условия, имеющие приоритет над старыми контрактами, необходимы, то богатые должны делать уступки бедным, а не наоборот, и почему не должны реализовываться какие-либо другие, более сложные паттерны перераспределения: «Поскольку невозможна максимизация более чем с одной точки зрения, то, учитывая этос демократического общества, будет естественным выделить наименее обеспеченных» (р. 319, курсив мой. — Э. Я.). Таким образом, принципы справедливости именно таковы, потому что общество является демократическим, а не общество является демократическим вследствие того, что было решено, что справедливо обществу быть демократическим. На первом месте стоит демократия, а требования справедливости вытекают из нее.

Здесь моральная философия поставлена с ног на голову, а первые принципы оказываются последними³². Принципы постро-

³¹ Nozick, Anarchy, State and Utopia, pp. 192 — 195. [Русск. пер.: Нозик Р. Анархия, государство и утопия. М.: ИРИСЭН, 2007. С. 243-246.]

³² Надо отдать должное Ролзу — он дает объяснение (§9) того, что такое моральная философия, которое (если оно верно) ставит его логику обратно на ноги. Очень показательна проведенная им параллель с теорией синтаксиса. То, как люди говорят, является источником знаний о языке. Моральные суждения людей являются источником содержательного знания о справедливости. Если любить равенство — демократично, то это кое-что говорит нам о справедливости — хотя здесь не имеется в виду ничего настолько

ения государства, в котором вознаграждения и тяготы будут отличаться от тех, какими они были бы в отсутствие этих принципов, неизбежно должны быть сравнительно более благоприятными для кого-то. Кому же они должны благоприятствовать? Ролз выделяет наименее обеспеченных. Это мог быть случайный выбор, но, как нам теперь известно, он был не случайным, а стал следствием демократии. Требовать, чтобы государство встало на сторону наименее обеспеченных, очень удобно тем, что государство, зависящее от согласия, вообще-то все равно поступает именно так по причинам, связанным с конкуренцией в завоевании и удержании власти. Императивы «демократического этоса», которые делают «естественным» смещение распределения в одну сторону, а не в другую, prima facie являются кодовым словом для нужд, вытекающих из правила большинства. В противном случае они должны выражать веру в наличие некоторой (демократической) ценности, которая предшествует справедливости или стоит выше нее (если бы такой ценности не было, то она не могла бы породить принцип справедливости).

Здесь возникает подозрение, что такой ценностью могла бы быть некоторая концепция равенства; в таком случае аргументация могла бы строиться от равенства, а некоторое распределение признавалось бы более справедливым, чем другое, потому что оно благоприятствует наиболее ущемленным без необходимости демонстрировать, что благоприятствование наиболее ущемленным справедливо (последнее стало бы аргументом в пользу равенства, а не аргументом от равенства).

Ирония всего этого заключается в том, что если бы Ролз не пытался доказать возможность теории распределительной справедливости и не потерпел неудачу в этом, то было бы гораздо проще продолжать верить универсалистскому утверждению о демократических ценностях, т.е. верить, по сути дела, что равенство является ценностью, потому что это средство к достижению неоспоримых высших целей — справедливости, полезности, а может быть, и свободы, и поэтому выбор в его пользу является рациональным. Ролз облегчил недемократам возможность кричать о том, что король — голый.

В базовой версии своей теории — «справедливость как честность» — Ролз (на мой взгляд, успешно) показал, что рацио-

грубого, как утверждение о том, что принципы справедливости выводятся из опросов общественного мнения.

нальные люди, действующие в собственных интересах, предоставят друг другу особые условия для того, чтобы регулировать допустимое неравенство тягот и вознаграждений, если единственной доступной альтернативой будет их равенство. Самоочевидно, что в соответствии с его ключевым «принципом различия» (неравенство должно быть выгодным наиболее ущемленным, а иначе его быть не должно) соответствующее неравное распределение, если таковое существует, лучше для всех. Если самый бедный человек при таком распределении окажется богаче, чем в условиях равенства, то a fortiori* самый богатый должен стать еще богаче, как и все, кто находится между ними. (Если факты из жизни, производственные функции, эластичности предложения факторов производства или что-то еще таковы, что на практике это невозможно, то оправдание для неравенства исчезает, и принцип требует, чтобы распределение вернулось к равномерному.) В условиях эгалитаристского распределения эгалитарианское распределение, смягченное «принципом различия», будет считаться «справедливым», т.е. будет выбрано.

Считать, что равенство — это базовый случай (Ролз также называет его «исходным соглашением», и это «подходящий статус-кво», от которого его теория может двигаться), естественное предположение, а отклонения от него требуют единогласного предпочтения по Парето³³, — звучит в унисон с

^* Тем более {лат.). — Прим. перев.

³³ Притом «сильного» предпочтения; чтобы оправдать неравенство, даже наименее обеспеченным индивидам необходимо занимать лучшее положение, чем они занимали бы в условиях равенства, а другие группы, слои или классы (кого бы ни представляли репрезентативные индивиды) должны быть в лучшем положении, чем наименее обеспеченные, потому что в противном случае не было бы никакого неравенства, нуждающегося в оправдании. (Я исхожу из того, что люди всегда «предпочитают» быть в «лучшем» положении и предпочитают только это.) Две формулировки — «неравенство должно быть выгодно каждому репрезентативному индивиду» и «наименее обеспеченному репрезентативному индивиду» — соответственно становятся эквивалентными друг другу при сопоставлении с равенством как одной из альтернатив, но не эквивалентны при сопоставлении с общим случаем всех возможных распределений.

Это легко увидеть, сравнив, как три репрезентативных индивида, А, В и С, живут в условиях трех возможных распределений, о, р и аргументацией от демократии к справедливости. Отсутствие протестов против того, что здесь телега стоит впереди лошади, просто показывает, что Ролз, по крайней мере по этому q; совокупный распределяемый доход увеличивается с ростом неравенства, для этой ситуации и был изобретен «принцип различия»:

	о	p	Q
А
В
С

 

Положение каждого лучше при распределениях р и q, чем при распределении о (при равенстве), но только для А и В оно лучше в более неравном распределении q, чем в менее неравном р; дополнительное неравенство распределения q не несет никакой выгоды для наименее обеспеченного С, который безразличен при выборе между ними (поскольку не склонен ни к зависти, ни к альтруизму). Поэтому распределение q будет исключено как нарушающее по меньшей мере один из принципов справедливости, хотя оно приносит три дополнительные единицы первичного блага без ущерба для кого-либо.

Этот превратный результат применения принципа различия был быстро замечен А. Сеном (А. К. Sen, Collective Choice and Social Welfare, 1970, p. 138n). Ролз весьма удобным образом может исключить его с. помощью своего странного предположения о «тесной связанности», согласно которому улучшение положения А и В, когда они перемещаются из распределения р в q, влечет за собой также улучшение положения С (и наоборот) [С. 81]. Другими словами, «тесная связанность» утверждает, что распределения р и q не могут быть возможными одновременно, поэтому нам можно не беспокоиться о том, какое из них будет предпочитаться и какое будет справедливым.

Если и тесная связанность не помогает, то у Ролза в запасе имеется более сложный «лексикографический» принцип различий (р. 83 [С. 82]), по которому неравенство допускается, если оно максимизирует положение второго наименее обеспеченного (в данном примере В), когда положение наименее обеспеченного (С) больше улучшить нельзя.

Тесной связанности очень трудно придать смысл в рамках схемы, в которой принцип различия требует, чтобы чье-то положение было ухудшено ради того, чтобы улучшить положение наименее обеспеченных (т.е. требует перераспределения дохода). Налогообложение А одновременно и улучшает положение С (он получает трансферт), и ухудшает ею (как требует условие тесной связанности).

вопросу, находится в согласии с развивающейся либеральной идеологией. (Критики, которые с позиций либерализма или социализма атакуют идеологическое содержание теории Ролза, так сказать, «слева», обвиняя его в том, что он гладстоновский реликт, потомок презренного Герберта Спенсера и апологет неравенства, на мой взгляд, совершенно не поняли сути дела.)

Но никакое большинство голосов не может решить вопросы справедливости. В духе либеральной идеологии, согласно которой вознаграждения людей подлежат политическому надзору, предположительно направляемому некой высшей ценностью, изменение распределения, при котором кто-то выигрывает за счет кого-то другого, поднимает вопрос справедливости. Ответы можно искать с помощью интуитивистских или утилитаристских аргументов. (Последние, как я показал в главе 2, с. 147, на самом деле являются завуалированными интуитивистскими аргументами.)

Интуитивистские аргументы неопровержимы и не выходят за рамки простых деклараций. Ролз мог выдвинуть свои принципы как следствия заданной цели — равенства с дополнительным условием оптимальности по Парето. Равенство (высшее благо) тогда будет иметь статус интуитивистского ценностного утверждения, а Парето-оптимальность будет тавтологически следовать из рациональности (в отсутствие зависти). Однако, претендуя на осуществление квадратуры круга, Ролз, по-видимому, намерен вывести «стандарт, посредством которого должны оцениваться распределительные аспекты... общества», исключительно исходя из рациональности (р. 9 [С. 23]). Его справедливость должна состоять из «принципов, которые свободные и рациональные индивиды, преследующие свои интересы, примут в исходном положении равенства» (р. 11 [С. 25]). То необходимое для функционирования теории, что дают ей «исходное положение» и «подходящий статус-кво», на самом деле сводится к следующему: из формального ядра своей теории Ролз изымает равенство в качестве цели и вносит его обратно в качестве налагаемого извне правила для игры с рациональными решениями.

Ясно, что он имеет право вводить любые правила на свое усмотрение, но он не может заставить рациональных людей (да и любых других, если уж на то пошло) участвовать в этой игре и навсегда согласиться с ее исходом, если только они

уже не разделяют его приверженность догмату, что если требовать, чтобы распределение не было несправедливым, то нельзя допускать, чтобы оно формировалось под влиянием первоначально неравной обеспеченности имуществом и способностями. Согласие с тем, что некоторый принцип распределения является справедливым, было бы следствием этой всеобщей приверженности. Несмотря на внешние признаки и настойчивое утверждение о том, что все это является приложением теории решений, данное рассуждение все равно основано на интуитивистском утверждении (хоть и скрытом) о том, что равенство предшествует справедливости и может порождать ее. «Подходящим статус-кво» является тот момент, когда кролик уже сидит в шляпе и его в любой момент можно достать.

В отличие от других возможных «статус-кво», в данном случае с самого начала нет никакого общественного сотрудничества, а поэтому нет и «естественного распределения», основанного на двусторонних контрактах, и у индивида нет рациональных оснований считать, что если бы имелось некое «естественное распределение», то его доля в нем была бы больше или меньше, чем у его соседа. В этом состоит эффект активно обсуждавшегося «исходного положения», в котором полная неосведомленность людей о самих себе («завеса неведения») позволяет им выбрать распределение (т.е. сделать то, к чему на самом деле сводится выбор принципов построения институтов, формирующих распределение) исходя из своих интересов, не затронутых какими-либо соображениями, способными привести к отклонению интересов одних людей от интересов других. За завесой неведения (которая скрывает не только морально произвольные обстоятельства их жизни, но и особенности общества, за исключением некоторых общих социологических и экономических причинно-следственных связей) любые принципы, выбранные людьми исключительно под влиянием их интересов (поскольку их чувство справедливости уже встроено в исходное положение) для того, чтобы обеспечить общественное сотрудничество, породят справедливое распределение. Структура исходного положения гарантирует, что выбор любого индивида совпадет с выбором любого другого индивида, поскольку все индивидуальные различия отсутствуют в нем по определению. При единогласии не возникает повода для межличностных сопоставлений.

Одно дело — признавать формально неопровержимым аналитическое утверждение о том, что принципы, выбранные в исходном положении, будут принципами справедливости, учитывая, что именно так они и были определены. Другое дело — соглашаться с тем, что будут выбраны именно принципы Ролза; и совсем другое — что то, что они собой представляют, действительно является справедливостью. По каждому из этих вопросов существует дискуссионная литература, большую часть которой я здесь даже не упоминаю. На мой взгляд, Нозик («Анархия, государство и утопия», часть II, раздел II) разбирает справедливость ролзианской справедливости более детальным образом и с более разгромной критикой, чем большинство комментаторов, а строгое (и, на мой взгляд, убедительное) доказательство того, что рациональные люди в «исходном положении» не выберут принципы Ролза, предлагается Вольфом в его книге Understanding Rawls, гл. XV. (В следующем разделе я сделаю несколько дополнительных замечаний об этом.)

Ключевые аргументы Ролза защищены тканью менее формального дискурса, организованного, в духе «рефлексивного равновесия», таким образом, чтобы добиться нашего интуитивного согласия, апеллировать к нашему чувству разумного и зачастую намекнуть на то, что его справедливость на самом деле лишь немногим больше, чем наш простой интерес, продиктованный благоразумием. С социальной справедливостью нужно согласиться отчасти потому что, разумеется, мы должны быть справедливыми, и потому что нам нравится справедливость, но в любом случае — потому что это хорошая идея и потому что она способствует миру в обществе. Эти аргументы являются отголосками тех, к которым некоторое время назад стали прибегать лидеры «третьего мира», потеряв надежду на щедрость богатых «белых» государств: дайте больше помощи миллионам плодовитых жителей наименее развитых стран, чтобы они не продолжали умножать свою численность и не поглотили вас количеством, не восстали и не сожгли ваши стога или по крайней мере не стали клиентами Москвы³⁴. Кроме того, предоставляйте больше помощи, чтобы

³⁴ Если бы это было так, то государствами — противниками Москвы это, несомненно, должно было бы восприниматься как серьезная внешнеполитическая причина не увеличивать помощь,

вы могли больше торговать. Использование подкупа и угроз, чтобы заставить нас поступать так, как надо, выражено у Ролза едва ли менее откровенно. Как выразился Литтл в своем лаконичном парафразе: (в исходном положении) «каждый участник согласится, что любого, кто хочет быть богатым в обществе, за которое он голосует, необходимо заставить помогать бедным, потому что иначе бедные могут «опрокинуть тележку с яблоками», и он не захочет быть яблоком в такой неустойчивой тележке. По-моему, это больше похоже на целесообразность, чем на справедливость»³⁵.

Более того, если верить Ролзу, то принуждение у него возникает редко, а если и возникает, то не обязательно причиняет вред. Действие принципов справедливости позволяет и волкам быть сытыми, и овцам быть целыми, жить при капитализме и социализме, общественной собственности и частной свободе одновременно. Самоуспокоенность Ролза по отношению к этим глубоко спорным вопросам поразительна: «Демократическое общество может полагаться на цены ввиду получаемых тем самым преимуществ, а затем поддерживать обеспечивающие институты, которых требует справедливость» (р. 281). Уч