Эгалитаризм как предусмотрительность

Предполагается, что неопределенность относительно причитающейся доли будет подталкивать рациональных людей выступать за такое распределение доходов, которое они сами выберут только при гарантированном наихудшем исходе.

Синица в руках — наилучший вариант, если нам нужна только одна, а две будет слишком много.

Вульгаризируя суть «Теории справедливости» Ролза a outrance*, ее, наверное, можно сформулировать следующим образом: будучи лишенными сложившихся личных интересов, возникающих в результате знания о самих себе, люди выбирают эгалитаристское общество, где допускается только такое неравенство, которое ведет к улучшению положения наименее обеспеченных членов общества. Это вариант, диктуемый предусмотрительностью, поскольку им неизвестно, будет ли их положение лучше или хуже в неэгалитаристском обществе. Отказываясь от риска, они предпочитают синицу в руках.

К тому моменту, когда то или иное сложное интеллектуальное построение укореняется в сознании широкой публики, оно неизбежно сводится к некоторому легко формулируемому упрощению. При этом лишь наиболее надежные аргументы, ядро которых обладает цельностью, в ходе этого не низводятся до безнадежных заблуждений. Автор, без нужды пользующийся сложными методами для решения проблем, которые с самого начала по предположению были исключены, быстро обнаруживает, например, что о нем говорят, будто он «с помощью теории игр доказал», что максимин (максимизация минимального из возможных взаимоисключающих исходов) является оптимальной жизненной стратегией для «предусмотрительных людей», что «консервативное правило для принятия решений заключается в том, чтобы соглашаться с умеренно эгалитаристской социальной политикой» и т.д. Учитывая ценность таких терминов, как «предусмотрительный» и «консервативный», подобные мифы будут вносить смятение в

^* До крайности {франц.). — Прим. перев.

умы в течение некоторого времени, причем по основаниям, от которых Ролз отрекся бы первым.

В его системе характеристики «исходного положения» (незнание обстоятельств собственной жизни при некоторой избирательной осведомленности в сфере экономики и политики) в сочетании с тремя психологическими допущениями определяют выбор людей, оказавшихся в таком положении. Они выберут второй принцип Ролза, особенно в той части, которая предписывает максимизацию минимальной доли в неизвестном распределении долей, или «принцип различия». (Гораздо менее очевидны основания для утверждения, что они также выберут и первый принцип, касающийся равной свободы, и откажутся от какого бы то ни было компромисса между свободой и прочими «первичными благами» по принципу «больше одного — меньше другого», но мы об этом беспокоиться не будем.) Первый интересующий нас вопрос состоит в том, корректно ли делать психологические допущения, ведущие к выбору принципа максимина, применительно к рациональным людям в целом, или же они относятся к отдельным эксцентричным индивидам и их нетипичным историям.

Цель, постулируемая для рационального человека, — это осуществление его жизненного плана. Он игнорирует частности плана за исключением того, что для воплощения последнего требуется наличие некоторого количества первичных благ; т.е. эти блага удовлетворяют потребности, а нежелания³⁷. Однако непросто понять, что еще превращает осуществленный жизненный план в цель, которой стоит достигать, если это не ожидаемое удовлетворение от тех самых первичных благ, которые идут на его осуществление; они являются средствами, но они же должны являться и целями³⁸. Последний вывод на деле подразумевается и в том, что они являются благами, индекс которых для наименее обеспеченных людей мы стремимся максимизировать (вместо того чтобы всего лишь довести его

³⁷ John Rawls, "Reply to Alexander and Musgrave", Quarterly Journal of Economics, 88, 1974.

³⁸ Ср. с диагнозом Бенджамина Барбера: «...инструментальный статус первичных благ не является безусловным» (Benjamin Barber, "Justifying Justice: Problems of Psychology, Measurement and Politics in Rawls", American Political Science Review, 69, June 1975, p. 664). Впрочем, его основания для такого вывода отличаются от моих.

до некоторого адекватною уровня). В то же время говорится, что когда у людей достаточно этих благ для осуществления их плана, они не стремятся получить больше. Они не заинтересованы в перевыполнении плана! Эта позиция двусмысленна, если не сказать просто непонятна.

Чтобы рассеять эту двусмысленность, можно предположить, что люди стремятся реализовать свой жизненный план не потому, что он является просто символом пожизненного доступа к первичным благам, а потому что он сам по себе является целью. Жизненный план подобен восхождению на гору Пиц-Палу, т.е. это нечто, что мы просто хотим осуществить, а первичные блага — как горные ботинки, которые не имеют ценности кроме как в качестве инструмента для восхождения. Жизненный план либо увенчивается успехом, либо терпит неудачу, без промежуточных пунктов. Он не является непрерывной переменной, чем-то таким, чего хорошо иметь немного, а лучше иметь много. Это вопрос или/или; нам не захочется чуть -чуть взобраться на Пиц-Палу, и взобраться выше вершины мы тоже не можем. Тогда отсутствие заинтересованности в наличии более чем достаточного объема первичных благ также будет осмысленным: разве для восхождения на одну гору нужны две пары ботинок?

Однако к логическому соответствию между целью и средствами (которое есть необходимое условие рациональности) можно прийти за счет приписывания рациональным людям во многом того же абсолютного взгляда на жизненный план, какой присутствует у святых по отношению к спасению. Проклятие является неприемлемым; спасения же абсолютно достаточно, а кроме этого ничто не имеет значения; бессмысленно стремиться к большему спасению. Жизненный план представляет собой неанализируемое целое. Мы не знаем и не должны знать о том, чем хорошо его осуществление. При этом стремиться перевыполнить его — бессмысленно, а не выполнить — ужасно.

Per se* нет ничего нерационального в том, чтобы приписывать людям, занятым созданием институтов распределения, столь бескомпромиссный, свойственный святым праведникам менталитет; святые могут быть столь же рациональны -

* Само по себе {лат.). — Прим. перев.

ми или нерациональными, как и грешники. Проблема скорее в том, что, в отличие от спасения, которое имеет глубокий смысл для верующих, жизненный план лишен содержания, если абстрагировать его от владения первичными благами (т.е. если последние перестанут выступать как цели); можно ли тогда по-прежнему утверждать, что его осуществление — это цель рационального человека, хотя такое стремление выглядит необъяснимой причудой? Кроме того, едва ли заслуживает упоминания тот факт, что интерпретация жизненного плана как высшей цели, понимаемой в соответствии с принципом «все или ничего», исключается собственной позицией Ролза, согласно которой этот план представляет собой мозаику планов более низкого порядка, которые осуществляются по отдельности и, возможно, друг за другом (см. главу VTI книги Ролза), т.е. не является неделимой целью, которой можно либо добиться, либо нет.

Значимость этого вопроса состоит в той роли, которую три специфических психологических допущения призваны играть в том, чтобы заставить рациональных людей «выбирать максимин». Начнем с двух последних. Утверждается, что (1) «выбирающий человек... совсем мало заботится, если вообще заботится, о том, что он мог бы получить сверх минимального дохода» (р. 154 [С. 140]), и что (2) он отказывается от альтернатив, связанных даже с минимальной вероятностью получить меньше этого, потому что «отвергнутые альтернативы могут приводить к исходам, которые вряд ли приемлемы» (там же). Если трактовать эти два допущения буквально, то люди, осуществляющие выбор, ведут себя так, как будто их единственная цель — забраться на выбранную горную вершину. Им требуется критическое количество (значение индекса) X первичных благ — подобно паре шипованных ботинок; меньше — бесполезно, больше — бессмысленно.

Если, в дополнение к этому, они знают, что выбор в пользу общества, где первичные блага (доход) распределяются по принципу максимина, приведет к тому, что наименее обеспеченные члены общества получат критическую величину дохода X, то они предпочтут его независимо от относительных вероятностей получения большего, такого же или меньшего содержания в других обществах. Если худшие альтернативы просто неприемлемы, а лучшие не вызывают интереса, то не имеет значения, насколько они вероятны. Ваша максимизируемая величина разрывна. Это единственное число — X. Если вы вообще имеете возможность его получить, то вы согласитесь на это. Разговоры о стратегии «максимина» или «выборе в условиях неопределенности» — это типичный случай сбивающего с толку отвлекающего маневра.

(Что будет, если общество, основанное на принципах максимина, оказывается недостаточно богатым, чтобы обеспечить каждому достаточно высокое минимальное содержание, такое как X, которого хватило бы на осуществление их жизненных планов? Ролз ограничивается тем, что, поскольку такое общество является достаточно справедливым и достаточно эффективным, оно может гарантировать X для всех (pp. 156 и 169 [С. 140 и 150]); гарантированность X, таким образом, предпочитается негарантированности.

Все это, конечно, может так и быть. Общество может быть эффективным, но при этом бедным — Пруссия Фридриха Вильгельма I, а затем и Пруссия Эриха Хонеккера вполне подходят под это определение, а люди в исходном положении не имеют представления о том, будет ли бедным то эффективное и справедливое общество, которое они собираются создать. Джеймс Фишкин придерживается того взгляда, что если общество может гарантировать каждому некий удовлетворительный минимум, то это общество изобилия «за пределами справедливости»³⁴. С другой стороны, если гарантированное содержание в результате применения максимина не достигает критического уровня X, то люди не могут одно -временно считать скудную гарантированную сумму «вряд ли приемлемой» и при этом путем рационального выбора предпочитать ее негарантированным, неопределенным, но более приемлемым альтернативам.)

Если неопределенность в теории Ролза является чем-то большим, нежели бессмысленное модное словцо, пропуск на фешенебельную территорию теории принятия решений, то его понятие жизненного плана и два психологических допущения о минимальном доходе (о том, что меньшая сумма является неприемлемой, а большая — ненужной) не следует воспринимать буквально. Хотя первичные блага удовлетворя-

³⁹ James Fishkin, "Justice and Rationality: Some Objections to the Central Argument in Rawls's Theory", American Political Science Review, 69, 1975, pp. 619-620.

ют «потребности, а не желания», мы должны твердо помнить, что они являются предметами потребления, а не инструментами, что независимо от того, много или мало этих благ есть у людей, они никогда не будут безразличны к тому, чтобы получить больше, и что нет существенного разрыва, пустоты выше и ниже удовлетворительного минимального пособия, а есть интенсивная «потребность» в первичных благах ниже этого уровня и менее интенсивная «потребность» выше него, так что индекс первичных благ вместо одного-единственного числа превращается в нормальную максимизируемую величину, достаточно плотно заполненное множество альтернативных значений, которые могут быть согласованно упорядочены. Ролз стремится к тому, чтобы теория справедливости была конкретным приложением теории рационального выбора; но если принять его предположения буквально, то всякая возможность выбора будет заранее исключена; эти предположения необходимо интерпретировать более широко, чтобы оставалось пространство для реальных альтернатив⁴⁰.

Сделав это, мы обнаружим, что на самом деле мы краем глаза увидели очертания функции полезности рассматриваемых людей (несмотря на уверения Ролза о том, что они ведут себя таким образом, как будто ее у них нет). Она соответствует традиционному предположению об убывании предельной полезности, по крайней мере в окрестности уровня первичных благ X. (Из замечаний Ролза вытекает предположение, что она соответствует ему и на более широких диапазонах.) Если бы люди этого не осознавали, они не могли бы осознать и то, что различные объемы первичных благ, которыми они наделяются, могут быть более приемлемыми или менее приемлемыми. Соответственно, они не испытывали бы ни императивной «потребности» получить по меньшей мере столько-то, ни гораздо менее непреодолимой «потребности» получить больше. Если люди не обладают определенными знаниями об относительной интенсивности своих «потребностей» (или желаний?), то они не могут

⁴⁰ Если рассуждать формально, то верующий, столкнувшись с альтернативами попасть в рай или в ад (и при этом не зная ни о чистилище, ни о ступенях рая от первой до седьмой), осуществит рациональный выбор, предпочтя попасть в рай. Однако все сопутствующие предположения делают проблему выбора тривиальной и даже ложной.

рационально оценить неопределенные взаимоисключающие перспективы получить разные порции первичных благ, кроме как счесть одну из таких перспектив бесконечно ценной, а все остальные — не имеющими никакой ценности.

Рассмотрим теперь первое психологическое допущение Ролза о «решительном игнорировании оценок... вероятностей» (р. 154 [С. 139]). Людям (по-прежнему находящимся в исходном положении) требуется выбрать между принципами, определяющими типы общества, которые, в свою очередь, влекут за собой конкретные варианты распределения доходов, в рамках каждого из которых им может достаться любой из различных наборов первичных благ, которые получают люди, находящиеся в том или ином положении в обществе данного типа. Как мы знаем, они могут выбрать равномерное распределение, или максимин (вероятно, влекущий за собой некоторое неравенство), или один из потенциально большого числа возможных вариантов распределения, многие из которых будут более неэгалитаристскими, чем максимин⁴¹. Нам также известно, что максиминное распределение доминирует равное распределение⁴², т.е. что, имея возможность выбрать первое, ни один рациональный и не испытывающий зависти индивид не выберет последнее. Но во всем остальном само требование рациональности оставляет широкий выбор между максимином и более неравномерными распределениями. Люди не обладают достоверной информацией о том, что им достанется при каждом из них, и не имеют никаких объективных данных, чтобы угадать это. Тем не менее утверждается, что они выбирают одно распределение и решают попытать счастья в нем.

⁴¹ Очевидно, что это должно оставаться верным вне зависимости от того, насколько первый принцип Ролза (равная свобода, чтобы это ни значило) и вторая часть второго принципа (открытые возможности для проявления талантов) ограничивают множество доступных вариантов распределения, препятствуя появлению очень маленьких и очень больших доходов (pp. 157—158 [С. 141 — 142]) — препятствие, наличие которого ради аргументации мы вполне можем допустить, не признавая, что Ролз установил его правдоподобие.

⁴² Для полноты можно добавить, что если максимин доминирует равенство, он должен доминировать и распределения доходов, лежащие между максимином и равенством, т.е. все распределения, более эгалитаристские, чем он сам.

Поскольку они рациональны, выбранное ими распределение должно обладать тем свойством, что полезности исходов, которые могут быть получены в нем, умноженные на соответствующие вероятности (от 0 до 1), в сумме превышают аналогичную величину для любого другого из возможных распределений. (Может возникнуть желание заменить слово «превышают» на «считается, что превышают».) Это просто следствие из определения рациональности. Используя специальную терминологию, можно сказать: «Аналитическим утверждением является то, что рациональный человек максимизирует математическое ожидание полезности»⁴³. Определенность являет-

Часто допускаемая ошибка заключается в смешении математического ожидания полезности с полезностью математического ожидания. (Их совпадение позволит утверждать, что предельная полезность дохода постоянна.) С ней связана и другая ошибка — двойной счет функции полезности и отношения к риску, вроде утверждения о том, что «он не максимизирует полезность, так как несклонен к риску», как будто несклонность к рыску является чем-то иным, нежели разговорным выражением, характеризующим форму функции полезности. Ср. с приведенной Ролзом версией аргумента в пользу максимизации средней полезности: «если стороны рассматриваются как рациональные индивиды, не проявляющие несклонности к риску» (р. 165, курсив мой. — Э. Я.), «готовые рисковать по самым абстрактным вероятностным основаниям во всех случаях» (р. 166, курсив мой. — Э. Я.), но не иначе, то они будут максимизировать математическое ожидание полезности, рассчитанное с помощью байесовского правила. Но они должны делать это в любом случае, если они вообще ведут себя осмысленно! Если они не склонны к риску, они выберут одну лотерею, а если нет — то другую. Если «отказ от лотереи» предполагается рациональным, то он должен поддаваться описанию как лотерея, в которой сумма полезностей возможных исходов, умноженных на их вероятности (которые все равны нулю за исключением одного исхода, вероятность которого равна единице), максимальна. Практически невозможно описать таким образом отказ от риска потерять очень маленькую сумму с очень маленькой вероятностью в обмен на очень высокую вероятность получить очень крупную сумму, т.е. данное условие не является тривиально выполняющимся.

Вероятность, как должно быть ясно из контекста, это «субъективное» явление, о котором бессмысленно говорить, что она неизвестна. Только «объективная» вероятность, понимаемая как частота, допускает описание в терминах «известно» и «неизвестно», и даже это плохо получается!

ся предельным случаем неопределенности, когда вероятность получить конкретный исход (набор благ) равна 1, а вероятность получить любой другой исход равна 0. Тогда о рациональных людях можно сказать, что они просто максимизируют полезность и не думают о вероятностях.

Ролз волен утверждать, что его индивиды являются «скептиками» и «с подозрением относятся к вероятностным вычислениям» (pp. 154—155 [С. 139]). Если они делают выбор в условиях неопределенности, т.е. то, зачем они и были поставлены в исходное положение, их выбор означает приписывание вероятностей исходам, и неважно, делают они это скептически, уверенно, беспокойно или в любом другом эмоциональном состоянии. Мы даже можем настаивать, что они этого не делают. Имеет значение лишь то, что их поведение в процессе выбора имеет смысл только в том случае, если они это делают. Если их поведение нельзя описать в таких терминах, то от предположения об их рациональности следует отказаться. Мы можем сказать, например, что люди приписывают вероятность 1 наихудшему исходу и вероятности в диапазоне от 0 до 1 каждому из более благоприятных исходов, но мы не можем при этом утверждать, что они рациональны. Иначе они не вступали бы в неявное противоречие с аксиомой о том, что шансы получить один из исходов в сумме равны единице.

Достаточно легко согласиться с тем, что если бы рациональные люди были уверены в том, что при любом распределении доходов им достанется наихудшая доля, то они выбрали бы такое распределение, в котором получали бы «наилучшую среди худших» (максимин). Это всегда будет лучшим ходом в игре, где они могут выбирать распределение, а противник (их «враг») может назначать им место в этом распределении, потому что можно быть уверенным в том, что он назначит им наихудшее место⁴⁴. Ролз утверждает одновременно, что люди в

Есть еще один способ представить, как люди «отказываются от лотереи»: можно предположить, что они просто сидят и плачут.

⁴⁴ Это аналогично «игре с фиксированной суммой», состоящей в том, чтобы разделить пирог между и игроками, причем п-й игрок делит, а затем п — 1 игроков выбирают и n -й игрок гарантированно остается с наименьшим куском. Он будет пытаться сделать его как можно больше, т.е. будет делить пирог на равные части. Это его доминирующая стратегия. Если оставшиеся п — 1 игроков играют вслепую, то у и-го нет доминирующей стратегии.

исходном положении рассуждают так, как если бы долю определял их враг (р. 152 [С. 139]), и что они не должны рассуждать, исходя из ложных посылок (р. 153 [там же]). Предположительно, метафора врага предназначена для того, чтобы передать мысль, не высказывая ее явно, что люди ведут себя так, как если бы они приписывали наихудшему исходу вероятность 1. На самом деле, максимин устроен именно для того, чтобы действовать в условиях предположения о том, что наш оппонент обязательно будет поступать максимально благоприятно по отношению к себе и максимально во вред по отношению к нам. Но неявное выражение этой идеи не делает ее разумной в ситуации, когда нет врага, противника, конкурирующего игрока, короче говоря, когда нет игры, а есть лишь произвольно введенный язык теории игр.

Каждый индивид в исходном положении, без сомнения, знает, что любое неравномерное распределение наборов благ по своей природе должно содержать некоторые наборы, которые лучше наихудшего из них, и что кому-то эти наборы достанутся. Что может заставить его быть уверенным в том, что они не достанутся ему? У него «нет объективных оснований» и никаких иных разумных причин считать, что у него нет шансов оказаться одним из этих людей. Но если лучшие наборы имеют ненулевые вероятности, то наихудший не может иметь вероятность 1, иначе сумма вероятностей не будет равна единице. Поэтому каков бы ни был выбор рациональных людей в исходном положении, они не выберут максимин, кроме как по случайности (в процессе «рандомизации» в смешанной стратегии?), так что вероятность единогласного выбора равняется нулю, а теория садится на мель⁴⁵.

⁴⁵ Если люди знают только то, что каждый набор выпадает с некоторой ненулевой вероятностью, а все наборы вместе имеют вероятность 1 (т.е. гарантированно выпадет один и только один набор), а дальнейшие логические выводы из этого «игнорируются» (именно таких рассуждений Ролз ожидает от рассматриваемых индивидов), то вряд ли можно понять, что сделает их выбор детерминированным, а тем более единогласным. Разумная гипотеза, видимо, заключается в том, что они будут вести себя как частицы в квантовой механике и никогда (кроме как на бесконечном отрезке времени) не достигнут согласия по поводу общественного договора.

Очевидный путь обратно на глубоководье состоит в том, чтобы выбросить за борт рациональность. Это тем более соблазнительно, что реальные люди не обязаны быть рациональными. Они вполне способны запутаться в поразительных логических нестыковках. Они могут и соглашаться с данной аксиомой, и отрицать ее (например, аксиому о том, что если один исход гарантирован, то другие невозможны). Освободившись от жесткой и, возможно, нереалистичной дисциплины рациональности, можно предположить, что они будут вести себя так, как заблагорассудится теоретику. (Например, в своих многочисленных работах по теории выбора в условиях риска Дж.Л.С. Шэкл заменял сухие расчеты полезностей и вероятностей красивыми поэтическими предположениями о человеческой природе. «Предпочтение ликвидности» в теории Кейнса по сути тоже является обращением к сфере поэтических намеков. Многие теории поведения производителей опираются на предположения о нерациональности — к хорошо известным примерам относятся учет полных издержек при ценообразовании и выбор «роста» и доли рынка вместо максимизации прибыли в качестве целей.) Но как только снимается требование того, что поведение должно соответствовать центральному предположению о максимизации, возникает ситуация, когда «все дозволено», и именно в этом заключается слабость подобных подходов, которая, впрочем, не обязательно вредит их усвояемости и внушающей способности.

Требуется лишь небольшая поэтическая вольность, чтобы передать идею о том, что разумно голосовать за такой тип общества, в котором вы не понесете особого убытка, даже если ваше место в этом обществе выбрано вашим врагом. Это нерациональный, импрессионистский довод в пользу максимина, эгалитаристская синица в руке, равносильная совету быть консервативными, предусмотрительными и умеренными.

Если бы им было позволено использовать не столь рудиментарную концепцию вероятности, т.е. если бы они могли применить принцип недостаточного основания и предположить, что в отсутствие свидетельств в пользу обратного любой набор выпадает им с той же вероятностью, что и любой другой, то у них будет больше шансов договориться о распределении — которое, вероятно, будет более неэгалитаристским, чем то, которое определяется «стратегией» максимина.

Возможно, не понимая, что он уже переместился в область нерационального, Ролз подкрепляет это объяснение, в духе своего рефлексивного равновесия, двумя взаимосвязанными аргументами. Оба они обращены к нашей интуиции, и Ролз, похоже, считает их определяющими. Первый — это бремя обязательства [strain of commitment]: люди откажутся «входить в соглашение, возможных следствий которого они не могут принять», особенно если у них не будет второго шанса (р. 176 [С. 156]). Это загадочный аргумент. Если мы играем «по-настоящему», мы, конечно, можем потерять то, что поставили. Мы не получим это обратно, чтобы сыграть снова. В этом смысле у нас никогда нет второго шанса, хотя в последующих играх мы продолжаем получать другие шансы. Они могут быть хуже, потому что мы приступаемся к этим играм, будучи ослабленными потерей своей ставки в первой игре. Покер и бизнес обладают этим кумулятивным свойством, когда неудача усугубляет неудачу, а удача благоволит толстому бумажнику; у чистых азартных игр и чистых игр умения такой особенности нет. Конечно, если нам достается плохой набор первичных благ, то в рамках предположений «Теории справедливости» у нас не будет возможности сделать вторую попытку на своем веку или в течение жизни наших потомков. Социальная мобильность исключена. Но впереди остается множество иных лотерей, в которых нам может повезти или не повезти. Некоторые из них, такие как выбор жены или мужа, рождение детей, смена работы, могут оказаться не менее определяющими для успеха или неуспеха нашего «жизненного плана», чем первоначально доставшееся нам «содержание, выраженное в первичных благах». Естественно, маленькая величина содержания может повлиять на наши шансы в этих лотереях⁴⁶. Поэтому лотерея, предме-

⁴⁶ В отличие от покера или бизнеса, где потери в прошлом, как правило, ухудшают текущие шансы, в данном случае потери могут не влиять на некоторые другие ситуации выбора в условиях риска. Например, низкое пожизненное содержание может не ухудшить шансов заключить брак с правильным партнером или иметь хороших детей.

Бессмыслен сам вопрос о том, счастливы ли швейцарские семьи больше, чем русские, хотя человек, согласившийся тянуть жребий на место в российском обществе, не получает второго шанса для аналогичного жребия на место в швейцарском обществе.

том которой является пожизненное содержание, несомненно, является одной из важнейших лотерей в жизни вообще, и это по праву должно быть аргументом за, а не против того, чтобы применять к ней правила рационального принятия решений.

Если мы вообще осознаем свои действия, то срок (на всю жизнь или на время жизни всех потомков), в течение которого мы будем иметь данный набор первичных благ, должен быть встроен в нашу оценку каждого из наборов — от наихудшего к наилучшему. Именно пожизненность объясняет, почему относительная интенсивность наших «потребностей» в наборах различных размеров определяется нашим жизненным планом в целом. Если вытащить жребий глуповатого ленивого бедняка означает прожить его жизнь до самой смерти, то нам необходимо тщательно взвесить риск появления соответствующего набора благ. Математические ожидания полезности вариантов, среди которых имеются и столь отталкивающие, должны уже отражать весь ужас такой перспективы. То, что этот ужас должен быть повторно учтен под названием «бремя обязательства», похоже на двойной счет⁴⁷.

Несомненно, риск смерти мы взвешиваем серьезно. В нашей культуре считается, что смерть, какие бы иные перспективы она в себе ни содержала, исключает возможность второго шанса в земной жизни. Но утверждение о том, что «бремя обязательства», связанного с неприемлемым исходом, заставляет нас отвергать риск смерти, очевидным образом неверно. Повседневная жизнь в мирное время является более чем достаточным доказательством того, что это не так. Почему риск прожить темную, ленивую и бедную жизнь должен быть качественно отличным? Все должно зависеть от

⁴⁷ Вывод предусмотрительного человека о том, что идти на риск трудно, особенно если это риск потерять свои средства, напоминает знаменитый афоризм Сэма Голдуина о том, что предсказывать всегда трудно, особенно предсказывать будущее.

«Отказ от лотереи» сам по себе есть лотерея, а «отказ от делания прогнозов» — это конкретный прогноз, поскольку сегодняшнее будущее завтра неизбежно становится настоящим. Нельзя избежать будущего, даже если не приспосабливаться к тому, каким оно может (или не может) быть. Можно приспособиться, но не добиться успеха. Можно не приспосабливаться — и успех будет еще менее вероятным.

нашей оценки вероятностей, характеризующих риск, и привлекательности вознаграждения, возможного в том случае, если мы пойдем на этот риск. «Бремя обязательства», если оно есть, является допустимым соображением, которое входит в эти оценки и может быть охарактеризовано в лучшем случае как поэзия.

Наконец, совершенно непостижимо объяснение, что добросовестность не позволит нам принять бремя обязательства, поскольку если мы идем на риск и проигрываем (например, голосуем за весьма неравномерное распределение доходов и оказываемся в самом низу), то, возможно, мы не сможем или не захотим, расплачиваться за это (т.е. согласиться на место внизу). Если кто-либо позволяет мне поставить на кон миллион долларов, которых у меня нет (в отличие от Джона Гейтса по кличке «Поставь миллион»*), я поступаю недобросовестно, а он — необдуманно. Но «исходное положение» Ролза — это не азартная игра в кредит. Если я оказываюсь на дне общества, которое сам же выбрал и которое не лучшим образом обращается с такими людьми, то нет очевидного способа осуществить «дефолт», отказаться от обязательств. Как я могу отказаться от своей ставки и перестать играть назначенную мне роль человека из низов, если я и есть такой человек? Каким образом я мог бы вырвать у более привилегированных членов моего неэгалитаристского общества удовлетворительное минимальное пособие и живой ум? Учитывая, что я не смог бы получить этого, даже если бы захотел (а также то, что, будучи туповатым индивидом, я мог бы даже этого и не захотеть), то боязнь отказа от собственных обязательств меня не остановит. Добросовестность и недобросовестность, слабость характера и позор от неуплаты проигрыша не входят в расчеты при выборе.

Особый аргумент неформального характера гласит, что люди будут выбирать максимин, т.е. умеренно эгалитаристское распределение, благоприятное для тех, кто находится в наихуд-

^* Джон Уорн Гейтс (1855—1911) — американский промышленник времен «Позолоченного века». Известен, в частности, тем, что в 1900 г.выиграл на скачках 600 тысяч долларов при ставке 70 тысяч, которая была раздута молвой до 1 миллиона и тем самым принесла ему прозвище «Поставь миллион» ("Bet-a-million"). — Прим. перев.

шем положении, для того чтобы их решение «представлялось ответственным их потомкам» (р. 169, курсив мой. — Э. Я.). Одно дело — быть ответственным, и другое дело — представляться таковым (хотя эти два понятия могут пересекаться). Если я хочу поступать так, как я считаю наилучшим для моих потомков, и не думаю о том, как мое решение будет выглядеть для них, я действую как принципал. Стремясь действовать ради в их глазах, как я действовал бы ради себя, я могу учесть, что их полезность (скажем, распределение во времени их «потребностей» в первичных благах) отличается от моей. Однако мое рациональное решение все равно должно соответствовать принципу максимизации ожидаемой полезности, за исключением того, что я буду пытаться максимизировать функцию, являющуюся моим наилучшим предположением об их полезности. Если максимин для меня не является рациональным, то он не станет рациональным и для моих потомков.

Наоборот, если меня интересует то, как будет выглядеть мое решение, то я действую так, как действовал бы рациональный подчиненный или профессиональный советник по отношению к своему принципалу. Помимо интересов последнего, он учел бы и свои собственные. Вывести условия, при которых эти интересы гарантированно совпадут, непросто. Например, если он принес прибыль нанимателю, то его собственное вознаграждение, зарплата или гарантии занятости могут не вырасти пропорционально. Если он причинил убыток, то его собственные потери — потеря рабочего места или репутации в качестве человека, распоряжающегося деньгами, доверенного лица или менеджера — могут быть более чем пропорциональны этому убытку. Поскольку его оценка ex ante риска, который принес прибыль ex post, не обязательно совпадет с оценкой нанимателя, нельзя даже сказать, что если бы вместо своекорыстных действий он попытался максимизировать прибыль нанимателя, то его действия (т.е. выбираемые лотереи) совпали бы с действиями нанимателя⁴⁸. В целом маловероятно, что если бы он максими-

⁴⁸ Всякий, чьими инвестициями управлял трастовый департамент банка, вероятно, знаком с феноменом «мудрого, но негодного управления». Любой, кто наблюдал за функционированием финансовых рынков, на которых доминируют институты, а не принципалы, знает, как это бывает, когда наемные портфельные

зировал свою ожидаемую полезность, то он максимизировал бы и полезность своего принципала, или наоборот. Два максимума будут расходиться, а решения работника будут, как правило, отражать желание избежать возможной вины и придерживаться здравого смысла; наниматель, для которого все это делается, не может знать, что такое поведение максимизирует не его функцию полезности, а лишь функцию полезности работника.

Если максимин, синица в руках или продажа негарантированного первородства за гарантированную чечевичную похлебку часто считаются ответственными действиями, то работник сделает рациональный выбор в их пользу, если с точки зрения его максимизируемого критерия лучше всего, когда он выглядит ответственным в глазах принципалов, подобно участникам общественного договора у Ролза, которые стремятся выглядеть ответственными в глазах своих потомков. Таким образом, мы получаем довольно успешное выведение умеренного эгалитаризма из рациональности. Ролз добился этого, но ценой стало то, что родители должны устраивать будущее своих детей, имея в виду не их интересы, а то, что сделает их собственные действия благоразумными в глазах детей. Некоторые родители, без сомнения, так себя и ведут, а некоторые могут даже помогать созданию государства благосостояния [welfare state] для того, чтобы дети оценили их предусмотрительность⁴⁹, но в целом аргументация не выглядит достаточно сильной, чтобы объяснить условия общественного договора, заключаемого на основе единогласия, и подкрепить всю теорию справедливости.

менеджеры «нехотят быть героями» и «не желают совать голову в петлю» и поэтому покупают, когда все покупают, и продают, когда все продают.

Если родители считают, что их дети вырастут менее способными, менее предусмотрительными и менее жизнестойкими, чем они сами, то они могут подумать, что государство благосостояния наверняка будет лучше для них, чем неэгалитари<