Большинству необходимо платить из денег меньшинства, и это условие оставляет государству мало возможностей для выбора схемы перераспределения.

В конкурентной электоральной политике награда победителю — это власть, которая не приносит прибыли.

Данное общество в естественном состоянии, не затронутом государством, можно отличить от других по заданному для него набору первоначальных распределений всех неодинаковых атрибутов, по которым различаются его члены. Как мы уже видели в другом контексте, число их практически бесконечно. Различные распределения, безостановочно изменяющиеся в историческом времени, являются «первоначальными» только в том смысле, что логически они предшествуют деятельности государства. Попыткам выравнивания могут поддаваться сравнительно немногие них. Если на такое общество наложить государство и если для сохранения власти это государство будет опираться на согласие подданных, оно может счесть, а в условиях конкуренции непременно сочтет выгодным предложить изменение некоторого «первоначального» распределения таким образом, что перераспределение принесет ему дополнительную поддержку (в виде влияния, или голосов на выборах, или любой их «смеси», которую оно считает необходимой для власти).

Подобное перераспределительное предложение очевидным образом является функцией от первоначального распределения. Например, в обществе, где одни люди знают много, а другие лишь чуть-чуть, где и те и другие ценят знания и (непростая задача!) поглощение знаний является безболезненным, государство может получить поддержку, обязав знающих потратить время не на культивирование и использование своих знаний, а на обучение незнающих. Аналогично, если одним принадлежит много земли, а другим лишь немного, то первых можно обязать отдать землю вторым с выгодой для государства. Предложение о перераспределении в обратном направлении, подразумевающее передачу блага от неимущих к имущим, надо полагать, окажется хуже, поскольку передать удастся гораздо меньше. Передача от бедных к богатым в ситуации типичной демократии приведет к менее благоприятному, а на самом деле — определенно отрицательному соотношению между приобретенной и потерянной поддержкой.

Если имеется произвольное число видов неравенств (хотя лишь немногие из них действительно поддаются выравниванию), государство, по крайней мере, может предложить выровнять некоторые из них или сделать вид, что выравнивает. В таком случае невозможно предсказать, каким будет самое эффективное предложение о перераспределении, исходя только из первоначальных распределений. Даже предположение о том, что передача благ от имущих к неимущим (а не наоборот) является наилучшей в политическом плане, может оказаться неверным, если влияние имеет гораздо большее значение, чем голоса, и если влиянием обладают именно имущие⁶.

⁶ Последнее не обязательно имеет место. Зимой 1973 — 1974 гг. у британских шахтеров оказалось достаточно влияния, чтобы ело-

Для того чтобы сделать возможным определенное решение, может оказаться полезным наличие политической культуры, в которой большинство видов неравенства считаются неприкосновенными, так что ни государство, ни его конкуренты не включат их в предложение о перераспределении. Например, в такой культуре допускается воспитание детей их собственными (неравными) родителями; личная собственность, не приносящая дохода, не должна принадлежать всем; люди могут носить отличающуюся одежду; неприятную работу будут делать те, кто не может получить никакой другой, и т.д. Очевидно, что подобной культурой обладают не все общества, хотя в тех из них, которые мы называем основанными на согласии, культура в общем и целом именно такова. Тогда культура резко сужает возможный диапазон политических предложений. Однако, исключая из рассмотрения фантастические программы и культурные революции, лучше всего будет сначала рассмотреть общество, в котором «политически» воспринимается только один вид неравенства: неравенство сумм имеющихся у людей денег.

Деньги выглядят естественным объектом для перераспределения, потому что, в отличие от большинства других межличностных различий, они par excellence* измеримы, делимы и могут передаваться от одного лица другому⁷. Но у них есть и более тонкое преимущество. Существуют политические процессы, по крайней мере на концептуальном уровне, которые движутся своим чередом, достигают своих целей и приходят к концу. Марксистская мысль считает классовую борьбу между капиталом и пролетариатом именно таким процессом. Когда этот завершающий конфликт разрешается и у государственной власти не остается эксплуатируемого класса для подавления, политика полностью останавливается, а государство отмирает. Аналогично, если бы политика касалась латифундий и без-

мить правительство Эдварда Хита; однако в том, что касается видов неравенства, которые обязательно будет фигурировать в предложении о перераспределении, они, конечно, будут считаться неимущими.

* В высшей степени {франц.). — Прим. перев.

⁷ Я предпочитаю наивно говорить о «деньгах» и оставить другим суждения о том, должны ли перераспределяться доходы, или богатство, или и то и другое одновременно, и о том, какое значение имеет разница между этими вариантами.

земельных крестьян, или привилегий знати и духовенства, или других подобных видов неравенства, которые, будучи уравненными, оставались бы таковыми, то приобретение государством согласия путем перераспределения было бы лишь эпизодом, разовым событием. В лучшем случае это могла бы быть история, состоящая из последовательности таких эпизодов. Однако если объектом политики являются деньги, то демократическая политика может иметь смысл как самоподдерживающееся статическое равновесие.

Понять, почему это так, легче всего, если вспомнить поверхностное различие, которое люди столь охотно усматривают между равенством возможностей и равенством конечных состояний. Умеренные эгалитаристы иногда предлагают, чтобы равными были именно возможности, а конечные состояния, возникающие из уравненных возможностей, следует оставить в покое (а сделать это можно только иллюзорным образом, но сейчас не об этом). Петр и Павел должны иметь одинаковые шансы достичь любого заданного уровня дохода или богатства, но если в конце концов Петр получит больше, его нельзя грабить для того, чтобы заплатить Павлу. Однако неравенство дохода или богатства, в свою очередь, является итогом воздействия мириад предшествующих ему видов неравенства, часть которых можно устранить (но тогда будут перманентно нарушаться по крайней мере некоторые конечные состояния; за обязательное бесплатное образование кто-то должен платить), а остальные нельзя. Если Петр на самом деле заработал больше денег, то некоторые из предшествующих видов неравенства, благоприятствующих ему, должны были сохраниться.

Небольшое размышление показывает, что не существует другого способа проверки того, имеет ли место равенство возможностей людей в зарабатывании денег, кроме тех денег, которые они зарабатывают. Дело в том, что если отменяется наследование капитала, всех заставляют ходить в одну и ту же школу и каждой девочке в восемнадцать лет делают пластическую операцию, то все равно остается тысяча и одна хорошо известная причина, по которым один человек может быть в материальном отношении быть более успешным, чем другой. Если бы все эти известные причины (в особенности родители) были исключены и было бы невозможно унаследовать больше способностей, чем унаследовал кто-либо другой, мы остались бы с неизвестными остатками, которые привычно относят к категории «везение».

Это не означает, что невозможно выбрать некое условное определение равных возможностей, сделав его произвольным подмножеством всего множества причин, ведущих к неравенству конечных состояний (это подмножество могло бы включать, скажем, одинаковое посещение школы, «карьеру, открытую талантам», и предоставление фиксированных необеспеченных займов для того, чтобы начать бизнес, но не включало бы все остальное, например возможность того, что человек просто окажется в нужное время в нужном месте). Можно предусмотреть, чтобы все, кто танцевал на балу с самой привлекательной девушкой, считались имеющими равные возможности завоевать ее. Если она отдала свои чувства одному, а не всем поровну, то это было бы везение.

Дело не только в том, что равенство возможностей концептуально сомнительно, или в том, что на практике серьезным эгалитаристам приходится иметь дело с конечными состояниями — поскольку именно так происходит выравнивание возможностей, — хотя и то и другое является вполне обоснованным. Дело в том, что каждый раз, когда выравниваются конечные состояния, достаточная степень «неравенства возможностей», лежащего в их основе, по-прежнему будет быстро воспроизводить неравные конечные состояния. Они не будут в точности те же самые. Преднамеренно или нет, но перераспределение неизбежно будет иметь определенное влияние на причины, детерминирующие распределение, например, через часто упоминаемое влияние на стимулы — соответствующая идея состоит в том, что если все время забирать золотые яйца, курица перестанет их откладывать. Как бы то ни было, почти сразу же появится новое неравное распределение. Это потребует, чтобы перераспределение было повторяющимся (ежегодная переоценка?) или абсолютно непрерывным (заработал — сразу плати). В любом случае нет угрозы того, что государство, преодолев неравенство по деньгам, невольно обесценит свою собственную роль и «собственными трудами лишит себя работы».

Рассматривая поведение государства в конкурентной политике, в силу некоторых из указанных выше причин мы сделаем сильно упрощающее допущение о том, что государство правит обществом, которое представляет собой аморфное собрание людей, не имеющее никакой структуры. Оно не слипается в группы, профессиональные сообщества, слои или классы на основе тех или иных видов материального или духовного неравенства. Это идеальное демократическое общество по Руссо в том смысле, что оно не распадается на подобщества, каждое со своей всеобщей волей, которая противоречит подлинной всеобщей воле. Между индивидом и государством нет посредников — исторических или функциональных, индивидуальных или институциональных. Хотя в этом смысле совокупность людей однородна, я все же буду исходить из того, что они располагают сильно различающимися суммами денег вследствие «неравенства возможностей» или, что менее спорно, везения.

Также я сделаю довольно нереалистичное, но необходимое предположение о том, что политический выбор каждого полностью определяется материальными интересами, притом в узком смысле: нет альтруизма, нет ложного сознания, нет зависти и индивидуальных особенностей характера. Если людям предоставляется возможность, они выбирают такую политику, которая приносит им больше всего денег или отнимает меньше всего денег, вот и все.

Другие нужные нам упрощения являются не столь жесткими. Действуют базовые демократические правила. Претенденты наделяются государственной властью на основе открытой конкуренции заявок, описывающих политику перераспределения. Тот, кто находится у власти в данный момент, является государством. Если властью наделяется другой претендент, он становится им. Власть дается на определенный срок. Предусмотрено досрочное прекращение полномочий — «отзыв» — в случае, если поведение государства существенно нарушает условия представленной им заявки. Если бы возможности отзыва не было, а период гарантированного нахождения у власти был достаточно долгим, то государство могло бы обещать одно, а делать другое, прививая обществу соответствующие новые предпочтения, привычки и зависимости и вырабатывая поддержку своих реальных действий, а не тех, которые были им обещаны. Это очевидным образом происходит в реальной политике, поскольку в противном случае правление стало бы по большей части невозможным, тем не менее наш анализ стал бы чрезмерно сложным, если бы мы не исключили подобную ситуацию, постулировав возможность досрочного отзыва. Решение о наделении государственной властью принимается простым большинством при тайном голосовании по правилу «один человек — один голос». Вход в политику свободный, т.е. заявку может подать кто угодно.

При таких предположениях к концу каждого срока правления между государством и оппозицией начнется конкуренция за голоса. Тот, кто представит наилучшую заявку, в назначенное время получит власть на очередной срок. Но какая заявка является наилучшей? Ни у государства, ни у его конкурентов нет таких денег, которые уже не принадлежат кому-либо в рамках гражданского общества. Поэтому никто из них не может предложить гражданскому обществу сумму чистых выигрышей, превышающую ноль. В то же время каждый из них может предложить дать некоторым людям некоторое количество денег, забрав по меньшей мере столько же у остальных. (На этой стадии для ясности изложения считается, что сбор налогов не связан с издержками.) Политика перераспределения, представленная подобным предложением, может считаться заявкой с дискриминационным ценообразованием, где за одни голоса предлагается положительная цена, а за другие — отрицательная, причем ключевым условием является то, что если та или иная заявка выигрывает, то люди, за чьи голоса предлагались отрицательные цены, должны будут заплатить по этим ценам независимо от того, как они голосовали. (Надо полагать, очевидным является то, что люди, за голоса которых предлагаются отрицательные цены, могут рационально проголосовать либо за, либо против рассматриваемой заявки в зависимости от того, сколько им придется платить, если выиграет другая заявка.)

Без потери общности рассуждения мы можем смоделировать двухпартийную систему и рассмотреть только две соперничающие заявки, одну из которых подает государство, находящееся у власти, а другую — оппозиция (которая, конечно, может представлять собой коалицию), предполагая, что вход для потенциальных конкурентов является достаточно открытым для того, чтобы предотвратить сговор между государством и оппозицией, предусматривающий дележ добычи и недоплату за голоса. (Например, в последние годы американская политическая система демонстрирует симптомы зарождающегося сговора в форме двусторонней комиссии, занимающей место законодательного органа антагонистического типа, в котором конкуренция привела к патовой ситуации по поводу таких вопросов, как дефицит бюджета или неконтролируемый характер расходов на социальное обеспечение. Несмотря на привлекательность сговора, легкость входа и множество других встроенных элементов конкурентности, на мой взгляд, делают маловероятным то, что власть двусторонней комиссии зайдет очень далеко в попытках вытеснить фундаментальное соперничество «внутренних» и «внешних», т.е. тех, кто находится у власти, и тех, кто к ней стремится.)

Если общество дифференцировано только по показателю богатства, то у государства и оппозиции есть лишь две роли, которые позволяют отличаться друг от друга, — роль сторонника богатых и роль сторонника бедных. Кому какая роль достанется, может определяться исторической случайностью; для наших целей это можно определить, подбросив монету. Заявка-победитель должна привлечь 50,1 % голосов. Поэтому всегда есть 49,9% людей, чьи деньги можно использовать для покупки голосов 50,1% избирателей. Если купить больше голосов, они будут потрачены впустую. При таких предположениях ни один рациональный участник не предложит положительных цен более чем за 50,1% голосов. Если бы он поступил так, то он тем самым забирал бы деньги у менее чем 49,9%, т.е. предлагал бы перераспределить меньшую сумму среди большего числа людей. Пытаясь заполучить слишком много голосов, он был бы вынужден предлагать более низкую цену за каждый. Поэтому его переиграл бы конкурент, который (как учат будущих генералов) сконцентрировал бы свой огонь на завоевании минимально необходимого и достаточного большинства. В таком упрощенном политическом контексте любой результат выборов, отличный от фактической ничьей, будет доказательством того, что по крайней мере один из конкурентов ошибся в арифметике и вручил победу другому.

Пока все идет хорошо; данная упрощенная схема корректно воспроизводит тенденцию сложного реального мира к минимальным перевесам на демократических выборах в двухпартийных системах, где с обеих сторон компетентные профессионалы стремятся угодить и нашим и вашим и соответственно подстраивают свои предвыборные обещания. Но что при этом, по-видимому, невозможно предсказать, так это победителя. Мы знаем, что выигрывает наилучшая заявка, но не знаем условий конкурирующих заявок.

Сделаем произвольное предположение (которое никоим образом не является попыткой схитрить для упрощения рассуждений), что от богатой половины общества можно получить, скажем, в десять раз больше налогов, чем от бедной половины, и что каждый из претендентов на государственную власть может предложить облагать налогом либо богатых, либо бедных, но не тех и других одновременно. Последнее условие придает перераспределению удобную прозрачность, хотя, конечно, перераспределение вполне возможно и без него. Предположим также, что оба конкурента имеют одинаковое представление о налоговом потенциале, сверх которого они не будут пытаться получить ни у одной из частей общества. «Налоговый потенциал» — это туманное, ставящее в тупик понятие, к которому мне придется вернуться позднее, рассматривая причины «перемешивания» {churning}. Оно обычно употребляется в значении некого экономического потенциала, связанного с влиянием различных уровней налогообложения на налогооблагаемый доход, объем выпуска, предпринимаемые усилия и предпринимательскую активность⁸, при неявном допущении о том, что добровольное выполнение каждым своей работы зависит, inter alia*, от тяжести налогообложения. Я использую данное понятие как в этом смысле, так и в параллельном значении — как соотношение между налогообложением и желанием подданных придерживаться правил политической системы, в которой у них отбирают заданную долю их дохода или богатства, при неявном предположении о том, что чем больше эта доля, тем в меньшей степени подданный чувствует себя обязанным соблюдать правила, заставляющие его поступаться столь многим. «Потенциал» означает, что существует некоторый предел, сверх которого экономическая и политическая терпимость по отношению к налогообложению снижается, причем, возможно, весьма резко. Экономический и политический смысл этого понятия окутаны туманом. Никто пока убедительно не

⁸ Если бы таких эффектов не было, то налоговый потенциал был бы равен доходу, т.е. само понятие было бы совершенно избыточным. Налог мог бы составлять 100 % дохода, поскольку это не повлияло бы ни на готовность, ни на желание людей продолжать зарабатывать этот доход.

* Помимо прочего (лат.}. — Прим. перев.

изобразил форму этого соотношения, и никто не измерил его пределы. Его обсуждение склонно вырождаться в риторику. Однако если мы не готовы принять, что в любой точке исторического развития общества такие пределы есть и что требуется история, т.е. длительный период времени или крупные события в течение короткого периода, для того чтобы существенно их сдвинуть, то многое в общественных делах неизбежно теряет смысл. В контексте рассматриваемых проблем, например, не будет внятных оснований, по которым государству, подстегиваемому демократической конкуренцией, не следует облагать значительные сегменты общества, может быть, половину его, по предельной ставке 100%.

(Если отсутствует такое явление, как «налоговый потенциал», который нельзя превысить при налогообложении, не вызвав при этом высокую вероятность политической или экономической аномии, волнений, неподчинения и краха, имеющего некую заранее неясную природу с непредсказуемыми проявлениями, но в любом случае неприемлемого, то вполне может оказаться допустимым завтра же обложить всех по ставке 100% — «от каждого по способностям» — и субсидировать всех по усмотрению государства — «каждому по потребностям» — без необходимости проводить общество через фазу диктатуры пролетариата. Несмотря на очевидное удобство, эта программа на самом деле не может быть привлекательной для социалистов, которые, имей они выбор, скорее согласились бы с ограниченностью налогового потенциала, чем отказались от требования фундаментально изменить «производственные отношения», т.е. отменить частную капиталистическую собственность.)

Поскольку побеждает заявка, которую «принимает» не менее 50,1% избирателей, два конкурента будут стремиться найти победную комбинацию положительных и отрицательных «цен» для самых богатых 49,9%, самых бедных 49,9% и средних 0,2% электората.

(1) Партия богатых может предложить обложить налогом бедных и перераспределить собранные таким образом деньги среди своих избирателей и представителей середины (для того чтобы сформировать коалицию большинства). Партия бедных симметричным образом может предложить обложить налогом богатых и передать поступления своим собственным бедным сторонникам и средней группе. Табл. 1 показывает, что мы тогда получим.

(2) Но партия богатых сразу же поймет, что ее предложение на условиях (1) неизбежно будет отклонено, поскольку для покупки голосов средней группы гораздо больше денег можно получить от налогообложения богатой половины, чем от налогообложения бедной половины. Поэтому она должна нарядиться в одежды партии бедных и обернуться против собственных сторонников. (Разумеется, именно так партии богатых и поступают в условиях реальной демократии.) Табл. 2 показывает, как в таком случае соотносятся две заявки.

(3) В ситуации (2) партия богатых победит. Она получит признание богатых, которые предпочтут платить 9 единиц налога вместо 10, и средней группы, которые предпочтут получить весь выигрыш и не делиться им с бедными. Однако «борьба за середину» — это игра, в которую могут играть обе стороны; чтобы остаться в гонке они обязательно должны это делать. Исход показан в табл. 3.

Ни один из конкурентов не может дополнительно улучшить свою заявку. По логике оба они в равной степени способны обеспечить согласие большинства. За заявку партии богатых будут голосовать богатые, за заявку партии бедных — бедные. Середине безразлично, какое из двух предложений выбрать. Для нее одинаково рационально присоединиться к верхней или нижней половине общества или подбросить монету⁹.

⁹ При таких же правилах и тех же игроках Роберт Нозик (Anarchy, State and Utopia, 1974, pp. 274—275 [русск. пер.: Нозик Р. Анархия, государство и утопия. С. 338—339]) приходит к противоположному заключению; он считает, что партия богатых гарантированно победит. Нозик утверждает, что «избирательная коалиция наименее обеспеченных не будет сформирована, потому что верхней группе дешевле купить колеблющуюся среднюю группу, чем дать сформироваться коалиции»; «более обеспеченные 49% всегда могут сэкономить, предложив средним 2% чуть больше, чем предложила бы бедная группа». «Верхняя группа всегда сможет купить поддержку колеблющихся средних 2%, чтобы не допустить мер, которые нарушили бы ее права более существенно».

Проницательный читатель догадается, что простой механизм, описанный выше, через который демократия ведет к перераспределению, будет продолжать действовать, mutatis mutandis*, в условиях, когда перераспределение запрещено конституцией. (Б течение некоторого времени считалось, что это обеспечивают Пятая и Четырнадцатая поправки к американской Конституции.)¹⁰ Если обойти этот запрет

Я не вижу причин, по которым это должно быть так. И верхней, и нижней коалиции потенциально доступна одинаковая сумма выигрыша. Это то, что получает нижняя группа или сохраняет верхняя группа, если она успешно формируется. (В моем примере выигрыш равен 10.) Вместо того чтобы становиться меньшинством, и верхние 49%, и нижние 49% выиграют, если предложат часть выигрыша средним 2%, чтобы побудить их присоединиться к коалиции. Средняя группа согласится с самым выгодным предложением. Самое потенциально выгодное предложение — это, конечно, вся сумма выигрыша (10 для обеих партий). Но если любая из половин предложит середине всю сумму выигрыша за то, чтобы войти в состав коалиции большинства, она не улучшит свое положение по сравнению с ситуацией, когда она не станет ничего предлагать и останется в меньшинстве. Игра не будет стоить свеч. Наибольшее предложение, адресованное середине, которое было бы рациональным со стороны верхней или нижней половины, равно всей сумме выигрыша за вычетом той суммы, которая оправдала бы объединение любой из половин с серединой вместо того, чтобы пассивно признать поражение.

Сумма может быть большой или маленькой (в моем примере я взял ее равной 1). Какой бы она ни была, если она одинакова для обеих половин общества, создание верхней и нижней коалиций равновероятно, а результат не определен. Чтобы был верным противоположный вывод, бедные должны потребовать более сильного стимула для объединения с серединой, чем богатые. Особых оснований предполагать, что эта ситуация более вероятна, чем противоположная, по-видимому, нет — по крайней мере я их не вижу.

Прежде чем двигаться далее, заметим, что в схеме Нозика верхней и нижней группам придется пойти на труд вступить в переговоры по поводу создания коалиции с серединой. В нашей схеме государство и оппозиция избавляют их от этого беспокойства, предлагая свои готовые варианты сделки, электоральные платформы, за или против которых избиратели могут просто проголосовать.

^* С соответствующими изменениями (лат.). — Прим. науч. ред.

¹⁰ Ср. с тем, что пишет Хайек о «странной истории принципа надлежащей правовой процедуры» ("Curious Story of Due Pro-

нельзя, например, путем усмирения стража конституции, то в нее нужно будет внести поправки, модернизировать, подстроить под изменение обстоятельств. Тогда линией разделения в обществе, отделяющей «верх» от «низа», богатых от бедных, вместо 50%-ного барьера становится квалифицированное большинство, требуемое конституцией для внесения изменений в нее саму. Выигрыш, за счет которого формируется предложение о перераспределении, обеспечивающее поддержку изменения конституции (по крайней мере если исходить из предположения о том, что согласие является исключительно функцией альтернативных предложений выплаты общественных денег), представляет собой те деньги, которые можно будет забрать у блокирующего меньшинства в случае внесения этих изменений¹¹.

Искусственную механику конкуренции политических заявок, приводящую к столь же искусственному результату в виде точно сбалансированной электоральной неопределенности, следует, конечно, воспринимать с оговорками. Ни государство, ни оппозиция, неважно насколько холодно-профессиональны и компетентны они в конструировании электоральных платформ, не в состоянии сформулировать схемы соблазнения с такой точностью, которая необходима для получения нашего результата. И не все избиратели смогут правильно понять и определить цены, предлагаемые за их поддержку, т.е. воздействие сложной политики перераспределения на их доходы. Многие меры такой политики могут быть представлены так, что они будут выглядеть более привлекательными для выигравших и менее затратными для проигравших по сравнению с той реальностью, которая наиболее вероятна. Незнание, непредсказуемость действительного распределения бремени и выгод, а также запутанность социальной и экономической ткани будут мешать не только электорату, но и тем, кто стремится приобрести его поддержку. Даже если оба конкурента используют одинаковые данные, одни и те же результаты опросов, продава-

cess") в работе: F. A. Hayek, The Constitution of Liberty, 1960, pp. 188-190.

¹¹ Если поправки могут заблокировать 25% голосующих, то выигрыш образуется из тех средств, которые могут быть принудительно переданы от 24,9% избирателей остальным 75,1%.

емые одними и теми же институтами общественного мнения, они не могут пойти на риск проплыть так близко друг к другу. В реальности вожделенная средняя группа также должна быть гораздо шире, чем на нашей картинке, а ее выгоды от перераспределения — более размытыми.

Тем не менее, при всей ее искусственности, наблюдать за действием нашей схемы электоральной демократии полезнее, чем просто смотреть, как вращаются колеса. Такое наблюдение самым простым из возможных способов подтверждает интуитивно ясное предположение: одного лишь материального интереса недостаточно, чтобы определить, кому из претендентов достанется власть, поскольку претенденты, даже выступая под разными флагами, в конечном счете апеллируют, в сущности, к одним и тем же интересам, которые они привлекают, предлагая в целом одну и ту же систему выигрышей. Более широко известным следствием этого является «конвергенция программ», тенденция (которую некоторые считают сильной стороной демократии) к сужению диапазона, в пределах которого политика (как и образы, которые должны явить кандидаты на высшие посты) остается жизнеспособной в электоральном плане. Обратной стороной медали, конечно, является то, что нонконформисты будут жаловаться на то, что электоральная демократия препятствует появлению настоящих альтернатив, отличных друг от друга; сам принцип народного выбора ведет к тому, что выбор оказывается ограниченным.

Наше описание «чистого» типа налогово-трансфертного перераспределения от богатых к средней группе, которое государство применит (при некоторых упрощающих предположениях), столкнувшись с соперниками в рамках электоральной демократии, относится к общей теории перераспределения так же, как в экономической теории совершенная конкуренция относится к полной теории поведения производителя. Это стартовая площадка или эвристическое устройство, без помощи которого более общие утверждения не выявляются достаточно ясно. Хотя я не претендую на то, чтобы предложить общую теорию перераспределения, и не требую этого от своей аргументации, в оставшейся части этой главы я набросаю некоторые правдоподобно выглядящие составные части такой теории. Их цель — частично объяснить динамику того, как гражданское общество, приобретая зависимость от перераспределения, изменяет свой характер и начинает требовать от государства «удовлетворять его привычку». Государство вместо роли благодетеля и соблазнителя начинает играть роль рабочей лошади, цепляющейся за иллюзорную власть и еле-еле способной справляться с неблагодарной по своей сути задачей.

Мы выяснили, что согласие в общем и целом нельзя купить путем одноразовой помощи от государства большинству за счет меньшинства. Оказание помощи и создание препятствий должны носить характер процесса, поддерживающего требуемое состояние дел, которое без такой поддержки вернется к чему-то похожему на то, что было раньше (хотя и не совпадающему с ним в точности). Зверя необходимо кормить непрерывно. Если это приходится делать в условиях открытой демократической конкуренции, то все, что государству удается присвоить из свобод и собственности своих подданных, оно должно перераспределять среди остальных. Если оно этого не делает, то победит предложение конкурента, и власть перейдет из рук в руки. Таким образом, нахождение у власти ставится в зависимость от неиспользования ее по произвольному усмотрению государства. Ресурсы, распоряжение которыми является следствием обладания властью, должны быть полностью направлены на покупку самой власти. Так что поступления оказываются равны затратам, объем выпуска — потребляемым факторам производства. Аналогия с фирмой, которая в ситуации равновесия путем максимизации прибыли может всего лишь окупить затраты на факторы производства (включая оплату труда предпринимателя), просто напрашивается.

Наталкиваясь, как в данной развилке, на теорию государства, мы приближаемся к самой сути дела. Если бы смысл тою, чтобы быть государством, заключался в обладании властью (т.е. если бы это было максимизируемым критерием государства, его целью), то утверждение о том, что государство максимизировало ее, в ситуации, условия равновесия для которой мы вывели выше, не имело бы почти никакого смысла. Социальная власть, как нам известно от Макса Вебера, — это способность ее обладателя, используя сочетания физической силы и легитимности, добиваться от других того, чего они не стали бы делать сами по себе. В высшей степени демократическое государство способно заставить конкретных поддан-

ных в гражданском обществе отказаться в его пользу от заданной части своих благ. Они бы не сделали этого без его «власти». Но оно не способно заставить их поступиться большим или меньшим количеством благ. Оно потеряет «власть», если попытается сделать это. Оно должно обложить подмножество S общества налогом в сумме T и распределить Т' в другом подмножестве U. Оно не может изменить S или U, оно не может менять Гили допускать, чтобы Т' было меньше Т. Под страхом отстранения от власти оно не должно потакать своим симпатиям, следовать своим вкусам, заниматься своим хобби, «делать политику» и в целом способствовать благу в своем понимании¹². Хотя оно может заставить кого-то делать что-то, что тот делать не стал бы, оно не может выбирать, что именно оно заставит его делать. У такого государства отсутствует другой существенный атрибут власти: свобода действий по своему усмотрению.

Если бы власть как самостоятельная цель означала «нахождение у власти», то ее обладателю было бы неважно, что все то время, которое он находится у власти, он должен использовать ее одним-единственным образом, «только для этого, но не для того». Но возведение этого в роль максимизируемого критерия привело бы к весьма поверхностной теории. Точно так же, если мы объявим единственной целью существования аристократии обладание знатным титулом, отбросив имения, привилегии, дух, социальные и экономические функции, то получим лишь теорию снобизма. Государство не могло бы ни использовать этот остаточный вид власти, ни стремиться к расширению такой власти. Оно могло бы только иметь ее или не иметь. Будь оно удовлетворено этим, чистая электоральная демократия стала бы своего рода завершающей стадией политического развития, и наше рассуждение, по существу, подошло бы к концу.

Но хотя освобождение от дальнейших трудов было бы приятным побочным продуктом и для автора, и для его читателя, допустить мотивацию государства столь плоской, почти пустой концепцией власти означало бы представить в полностью искаженном виде весь исторический опыт. Это противоречило бы очевидному на протяжении большей части совре-

¹² Ср. со статьей: J. G. March, "The Power of Power", in D. Easton, Varieties of Political Theory, 1966.

менной истории стремлению государства к большей автономии, к свободе решать, к чему принуждать людей (или по меньшей мере оставило бы все это без объяснений). Только стремление обладать властью как средством может адекватно объяснить это. Однако логика конкуренции такова, что демократическая власть в пределе становится антитезой власти как средству для достижения произвольно выбираемых целей.

То, что колесо таким образом совершает полный оборот, — лишь еще одна иллюстрация того, что отдаленные последствия действий в обществе и по отношению к нему являются по большей части непреднамеренными, непредвиденными или и теми и другими одновременно. Государство, стремящееся править на основе согласия вместо подавления в сочетании с легитимностью, могло пасть жертвой недальновидности, слабоволия или непоследовательности. Но оно точно так же могло бы быть рациональным, когда, стремясь к большей свободе маневра, более охотному подчинению подданных, меньшей опоре на узкую классовую поддержку — короче говоря, стремясь к большей дискреционной власти, — иск