Трижды Герой Советского Союза летчик Иван Кожедуб

 

Совсем ещё маленьким мальчиком я приехал вместе с родителями в Монголию. Мой папа тогда был направлен в ряды дружественной нам монгольской армии с целью формирования танковых частей. Вместе с ним служили и другие наши офицеры, которые в выходные или в дни праздников иногда собирались и отдыхали чисто мужской кампанией. Почему-то папа часто брал меня с собой, а других детей я там не помню. Наверно он не хотел со мной расставаться в редкие дни отдыха. Он много работал, и я почти не видел его дома.

Любили они порыбачить. Ловили тайменей, я только тогда и видел, как ловят таких огромных рыбин. Готовили уху, и понятное дело, любили посидеть за столом, поговорить, очень хорошо пели. Однажды, один из друзей моего отца, видимо, наблюдая за мной, как я прутиком, словно саблей, рублю высокую траву, подозвал меня к себе и сказал:
– Ну, скажу я тебе, ты у нас настоящий герой. А раз так, то мы тебя и наградим.
Он снял с себя и приколол мне на рубашку замечательный значок: звезда на подвесочке. Как она мне понравилась, как мне хотелось выпросить у доброго дяди этот значок, но когда я увидел, с каким уважением мой папа смотрел на звезду, то не решился, а потом, поиграв немного, сам вернул значок назад. Помню, как папа тогда сказал мне:
– Запомни, сынок, этот день. Сейчас ты этого не вместишь, но когда-нибудь я расскажу тебе, что это за звезда.

Прошло время, мне уже было лет восемь. Мы жили в Бобруйске, и пошли с папой в музей. На стене в одном из залов, где была представлена экспозиция истории Великой Отечественной Войны на земле Белоруссии, висел рисованный маслом портрет молодого сержанта с описанием подвига, совершенного им при освобождении Бобруйска.

– Помнишь того дядю, что прикрепил тебе звезду на рубашку? Вот это он и есть, только здесь он ещё совсем молодой. А звезда, что тебе тогда дали поносить, это его Золотая Звезда Героя Советского Союза, наша высшая боевая награда. Из его рук ты прикоснулся к подвигу. И запомни, мальчик, каждый мужчина должен быть способен на подвиг, и должен готовиться к нему всю жизнь.
Иначе он не мужчина, а дрянь.

«Папа, а что такое подвиг»? – спрашивал я его.
– Это способность пожертвовать своей жизнью ради жизни других», – ответил мне папа. Вот именно этими словами, и ответил.

После разговора с отцом я стал интересоваться героями, и их подвигами. Меня поражало, что среди героев было так много молодых людей, и даже подростков. Папа рассказывал о своих однополчанах, отмеченных этой высокой наградой. А среди тогдашних его сослуживцев я насчитал четырёх кавалеров Золотой Звезды, причём совсем не в высоких чинах. Среди них был даже один капитан, который и в запас вышел в этом же звании.

У меня, маленького мальчика, появилась мечта тоже стать героем, но как? Я тогда этого не знал. Зато Герои стали для меня, ребёнка из военной семьи, действительно кумирами.

И вы меня поймёте, почему, однажды проезжая по Москве и увидев Героя, стоящего возле входа в продовольственный магазин, я сошёл с трамвая и побежал назад. Мне очень хотелось рассмотреть его внимательнее, шутка ли, настоящий Герой.

Мужчине с Золотой Звездой на лацкане пиджака, на вид было лет сорок пять - пятьдесят. Небольшого роста, с животиком, на голове порядочная лысина. То есть вид его был совершенно негероический, но Звезда, она сияла на солнце, и свидетельствовала об обратном. Я в восхищении кружил вокруг Героя, если бы у меня, как у любого сегодняшнего мальчишки, был с собой, мобильник с камерой, то я наснимал бы целую кучу его фоток. Передо мной стоял памятник, да-да, именно памятник, только пока ещё живой. Мне очень хотелось узнать, а за что он получил такую высокую награду, и в каких войсках воевал? Моё воображение рисовало его отважным лётчиком, или отчаянным танкистом, или … Но тут из магазина вышла, видимо, его жена, женщина больших форм, с двумя такими же огромными, как и она сама сетками, набитыми покупками в серых бумажными пакетах, и отдала их мужу.

Герой безропотно взял сетки и, не говоря ни слова, пошёл вслед за женой. Он шёл и нёс авоськи! Памятник сошёл с пьедестала и нёс авоськи! Нет, это было невозможно, мне словно в душу наплевали. Я прочитал столько книжек о героях, мне представлялось, что они с автоматами и спать ложатся, и плакать не умеют, и говорят только киношными штампами. А уж женщины не могли иметь над ними абсолютно никакой власти. Это они должны были повелевать, и вот на тебе, такой конфуз.

И в тот момент я пришёл к мысли, что Героями должны быть только те, кто погиб при исполнении, чтобы они оставались маяками, и не смущали нас тем, что живут как обычные люди, едят и пьют, как любой из нас, и даже такие вот огромные авоськи таскают.

Уже став молодым человеком, я столкнулся с поразившим меня фактом. Оказалось, что один из Героев, живших в нашем районе в одной из деревень, работал перевозчиком на лодке. Когда река разливалась, то он перевозил людей с одного её берега на другой. В очередной юбилей Победы спохватились, что в районе живёт Герой, которого вполне можно было бы сажать в президиумы в дни торжеств. Поехали в деревню на разведку. Приехали, из машины вышли, подошли к перевозу и кричат местному «харону»:
– Эй, мужик, где у вас тут Герой живёт?
Так тот сперва даже и не сообразил, что это его ищут, и уж только потом, когда его фамилия прозвучала, сказал, что это он.
– И Звезда есть? Предъявить можешь?
А он оказывается её давно пропил. Но ко дню торжеств успели сделать дубликат, и Герой стоял на трибуне среди почётных гостей...

В 2007 году, мне посчастливилось пообщаться с одним ветераном, который стал Героем в 22 года. И я задал вопрос, который меня, честно говоря, давно занимал: «Трудно ли быть Героем»?

Сперва он меня не понял, а потом сказал:

– Никто не знает, как он поведёт себя в ту или иную минуту. На фронте боятся все, и не верьте, что Героями рождаются, нет, ими действительно становятся. Здесь всё важно: и любовь к твоей семье, и твоей земле, всё. Когда совершаешь подвиг, то не думаешь, что ты именно совершаешь подвиг. Ты делаешь всё, что в твоих силах в создавшейся обстановке. Тогда не думаешь, уцелеешь ты или погибнешь, главное выполнить задачу. Здесь нужны и голова, и смекалка.

И всё же во многом обстоятельства делают человека героем. Он не думает, что через два часа пойдёт совершать подвиг, он просто исполняет приказ. И потом,кого-то заметили и наградили высоким званием. А сколько солдат на передовой совершало безпримерные подвиги, но остались незамеченными начальством, или их наградные документы затерялись, или кто-то решил, что национальностью, или происхождением, они не достойны быть Героями. Я думаю, что всех, кто честно прошёл войну, должны почитать как героев.

Знаете, мне кажется, что Юрий Алексеевич Гагарин, вот тот действительно много лет готовился к подвигу, и сознательно его совершил, а на фронте, во многом, правда это чаще касается солдат и младших офицеров, какими мы тогда и были, подвиг дело случая, удачи.

Когда я рассказал ему о моих детских мыслях, после встречи с Героем на улицах Москвы, том самом «памятнике», он долго смеялся, а потом сказал:
– Стать Героем тяжело, но ещё труднее жить героем. Трудно соответствовать такой высокой планке. Ведь все твои соседи знают, что ты Герой, все знакомые смотрят на тебя как на пример в поведении и словах. Так что даже и в быту уже не позволяешь себе расслабиться: и лишнюю рюмку не выпьешь, и анекдот «солёный» не расскажешь, и мусор в шортах выбрасывать не пойдёшь. И ещё, самое главное, очень трудно не возгордиться, и не начать, смотря свысока на других, требовать для себя чего-то особенного.

Кстати, скажу несколько слов о космонавте Юрии Гагарине, – что это был за человек!

Когда мы ещё служили в Монголии, умер один наш советник. Его срок командировки уже закончился, и они семьёй отправились к новому месту назначения. Вещи контейнером отослали, а сами пока заехали в Москву, откуда была жена советника. И вот такая беда, муж умер прямо в гостях у тёщи. Что делать? Женщина давно потеряла московскую прописку, денег не было, жилья своего тоже, дочка училась в Иркутском университете, поближе к прежнему месту службы отца. Стоял вопрос даже элементарно о деньгах, чтобы достойно похоронить офицера.

И вот кто-то посоветовал ей пойти к Юрию Алексеевичу Гагарину, он тогда был депутатом Верховного Совета и имел свою приёмную. Женщина и пришла под двери этой приёмной. Гагарина не было, куда идти, где его искать? Сидит и плачет. Вдруг слышит:
– Женщина, что случилось? Почему вы плачете? Пойдёмте ко мне. Поднимает глаза – и такое до боли знакомое каждому из нас лицо первого героя-космонавта.

Когда та рассказала о своих проблемах, народный депутат Юрий Гагарин задал ей вопрос:
– Что вы хотите, чтобы я для вас сделал?
И та попросила, восстановить ей прописку в Москве, и перевести дочь из Иркутска в Московский университет.

Гагарин открыл сейф, достал пачку денег и отдал вдове:
– Это вам на похороны, и на первое время в Москве.
Он записал все её данные и действительно, девочку вскоре перевели в МГУ, Московский университет, а вдове не только восстановили прописку, но и как семье военнослужащего им с дочерью выделили отдельную квартиру!

Когда слышу о Юрии Гагарине, сразу вспоминается эта история, и вы знаете, затрудняюсь сказать, за что я его больше уважаю? За тот полёт в космос, или за то, что, став на то время самым знаменитым жителем Земли, безусловно Героем, сумел остаться ещё и Человеком, способным вот так близко к сердцу принять чужую беду и помочь незнакомым ему людям? И ещё неизвестно, в каком подвиге больше героизма, в первом, или втором?

Иерей Александр Дьяченко

«Гиезиево проклятие»

(4 книга Царств гл. 5, ст. 26-27)

 

Если читать книгу Царств, то Елисей и говорит Гиезию: - не время сейчас желать!...
Именно желание жить для себя и только для себя - есть главный признак отсутствия любви…

Трудно, очень трудно быть благодетелем… Это раньше русские купцы-миллионщики могли…
Так они и в Бога верили… Хотя вера – тоже не панацея…
Иерей Александр Дьяченко

Колокольня высотой в 43 метра, в деревне. Ни денег, ни лесов, ни рабочих, а делать нужно - под угрозой обрушения верхний ярус. Там когда-то висел колокол весом в шесть тонн. В своё время, в самом начале прошлого века, несколько сотен мужиков подняли его при помощи хитроумной системы коловоротов. А в 1935 году местная власть сбросила колокол вниз. Это, конечно, полегче, чем поднимать, но стену разворотили.

С тех пор колокольню не чинили, и она медленно разрушалась. Ветер на такой высоте сильный, выдувает старый слабообожжённый кирпич. А ещё и вездесущие берёзки, словно опята, во множестве своём облепившие ствол колокольни.

Нужны были строительные леса, и мы целый год валили лес и распускали его на доски. И ещё заготовили целый штабель длинных, метров по двадцать, хлыстов сосны. Но лес лесом, а если не найдёшь умелых рабочих рук, то колокольню от обрушения не спасти. Кого мы только не просили, но люди или ужасались высотой колокольни, или требовали от нас невозможные суммы.
Впору было отчаяться, но мы не унывали и молились, а Бог дал нам Файзулу с его многочисленными племянниками. И мы сделали колокольню, а день, когда после окончания работ с неё убрали строительные леса, стал праздником для всей округи.

Белоснежная свеча на фоне унылой бесформенной громадины храма из выщербленного кирпича, но начало положено. Древние старушки, ещё помнившие прежний храм, от радости плакали...

И именно в этот момент меня в первый раз спросили:
– Батюшка, а разве так можно, чтобы мусульмане восстанавливали православную церковь?

Спрашивал человек сильный и небедный. Этот вопрос и у меня постоянно крутился в голове, почему никто не согласился работать на храме, кроме этих узбеков? Нина, наша староста, перехватывает инициативу:
– А действительно, – почему? Петрович, ты же из наших мест, и храм тебе этот считай родной. Поговорил бы с людьми, у нас много предпринимателей из местных, создали бы попечительский совет. Разве не жалко, что такая красота разрушается?

И с того дня у нас в самом деле заговорили о попечительском совете, и даже как-то один раз собирались. Но дальше разговоров дело не пошло, а у попечителей росли рядом с храмом величественные особняки.

Трудно, очень трудно быть благодетелем. Это раньше русские купцы-миллионщики могли, – так они и в Бога верили. Хотя вера – тоже не панацея...

Был у нас на приходе человек, который стал приходить в храм ещё, будучи простым рабочим. Решил он заняться бизнесом, и дал слово, что десятую часть от всех доходов станет отдавать на восстановление общей святыни. И Бог его услышал. С того времени, всё, чтобы он ни делал, стало приносить деньги. Уже года через три его десятина в несколько раз превышала обычную для наших мест зарплату. Но оказалось, что еще малую десятину отдавать легко, – а как денежки пошли, так больше и не смог. Сам же на себя и жаловался:
– Чем дальше, тем больше «жаба» душит.
Поначалу он было пытался в счет десятины свечами отовариться, да и иконками, а потом и так прекратил.

Помню как после моего назначения настоятелем, пригласил он меня к себе, накрыл стол и предложил угощаться. Я сижу, ем, а сам он к еде не прикасается, скрестил руки на груди, откинулся на спинку кресла и смотрит на меня. Кормит и смотрит оценивающе, словно хозяин на собаку. Вот понравишься ты мне, дам тебе кусок, и будешь жить, и будешь строиться, а не дам, так и не будешь. А я эти мысли его понимаю, да только думаю, ладно, ради святого дела не грех на время и собачью шкуру примерить. Только не пришлось, слава Богу. Ведь, если «жаба» за кого берётся, то и дело доводит до конца. Вскоре построил человек большой дом, ушёл от всех и живёт один, а про церковь, говорят, вообще забыл...

И на следующий год вновь пришлось просить узбеков. Штукатурили они внешний фасад. Работали хорошо, а наши бабушки в благодарность их безплатно кормили. Со временем Файзула стал в храм заглядывать. К концу службы зайдёт, стоит, слушает. Потом, как и все, подойдёт к кресту, и священнику руку поцелует.

У Файзулы своя система жизненной философии. Для него весь мир – мусульмане, и православные тоже мусульмане, только немного не такие, как у них на родине. К священнику, то есть ко мне, и к моей молитве, у него доверие особое. Увидел, как мы служим водосвятные молебны, – понравилось. Построит своих племянников и зовёт меня их святой водой покропить. Я не отказываю, поливаю щедро:
– Во Имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Потом ловлю себя на мысли, это же почти формула крещения!
Тогда объясняю им:
– Я вас освящаю, но не крещу, – так что оставайтесь мусульманами. А они всё равно не понимают, среди них только Файзула по-русски говорит. Понимать не понимают, а под святую водичку с удовольствием бегут. И как идут на новый участок работать, так всякий раз благословляются и просят молитв.

Вот, где-то в эти самые дни, пришло известие, что арестовали внука одной нашей прихожанки. Вадик, хороший работящий мальчишка, после школы работал и сам себя учил. И надо же, занялся наркотиками, институт окончил и сел. Получил несколько лет колонии. Для бабушки это, конечно, был удар. Как она переживала! И когда Вадика перевели в ближайшую от нас зону, сразу же начала просить:
– Батюшка, съездите к Вадику, поддержите мальчика, ему так нужна помощь!

Договорился со священником, что окормлял ту зону, и поехал с Вадиком пообщаться:
– Зачем тебе наркотики? Нашёл чем торговать, ты же нормальный рабочий пацан?
– Батюшка, – отвечает, – мечтал машину купить. У всех есть, а у меня нет. Стал с зарплаты откладывать, но потом понял, что не заработать мне на неё, а здесь предложили с наркотой попробовать. Я сперва–то надеялся, что временная будет подработочка, а как денежки пошли, так и не смог остановиться...

Снова жадности «жаба», опасная страсть. Я ему тогда одну историю рассказал, ещё с восьмидесятых помню:

Мне знакомая женщина на свою сестру жаловалась. Понадобились ей срочно деньги, триста рублей. На то время – сумма небольшая, но и не маленькая, очень хорошая месячная зарплата. Спросила у одного, другого, никто не даёт. "А дай ка, – думает, – у сестры займу". Просит, а та ей:
– Сестричка, не обижайся, но не смогу тебя выручить. Хотя деньги у меня есть. Понимаешь, храню я их по разным местам, а перед сном всё достану, пересчитаю и вновь по тайникам. И без того, как все их в руках подержу, не засыпаю. Знаю, что отдашь, да только сама посуди. Ведь все эти дни, когда я буду пересчитывать деньги, у меня каждый вечер не будет хватать именно этих трёхсот рублей. Я же с ума сойду!

Наверняка же не сразу человек стал таким. Наверно вначале это было бережливостью, желанием не тратить деньги впустую. Хотелось скопить на что-то нужное, но потом однажды сами деньги превратились в некую абсолютную ценность и стали вожделенной целью.

 

Я обращал внимания: редко какой состоятельный человек положит в церковную кружку ту мелочь, что дают ему на сдачу. Как-то у нас у одного богача, один за другим, с разницей в месяц, умерли тесть с тёщей. И я помню, как его жена оба раза, заказывая отпевание, пересчитывала сдачу. Один раз это было двенадцать рублей мелочью. Я специально попросил сдать ей жёлтыми монетками, мне была интересно, как человек себя поведёт. И женщина, хоронившая мать, внимательно пересчитала копеечки, а потом так же основательно, сортируя их по номиналу, уложила в кошелёк.

Есть у меня знакомая верующая бабушка, у неё старший сын весьма преуспевающий московский бизнесмен. Что-то мы с ней разговорились, и она говорит о сыне, и почему-то во множественном числе:
– Что у них, богатых, там на уме? Не поймёшь. Я уже к ним и не езжу. Пока в институте учился и в общежитии жил, был добрым любящим мальчиком, а как богатеть начал, – куда что подевалось? – Вот оно, Гиезиево проклятие!

 

Гиезиево проклятие ... Я ещё тогда подивился образности её сравнения.

Время шло, и вот уже настала очередь восстанавливать летнюю часть храма. А там одна только ротонда внутренним диаметром 12 метров и высотой под 27. Снова леса нужны. Надеялся, что для внутренних работ в лепёшку расшибусь, но уговорю-таки наших русских мастеров. Ну, хотя бы, пусть для начала леса поставят.

Посоветовали мне местную плотницкую бригаду. Они за неделю были способны срубить хороший жилой дом. С Михаилом, их главным, мы были знакомы уже лет двадцать. Пригласил его зайти посмотреть на предстоящую работу. Мишка долго ходил по храму, всё что-то думал, промерял, а потом говорит:
– Ладно, но за работу я возьму с тебя не меньше четырёх тысяч долларов.

Я не стал отказываться, хотя для нас это были большие деньги. Ещё дня через два они пришли всей бригадой. Мужики серьёзные и в меру пьющие.
– Нет, четыре тысячи мало, давай за шесть. А у нас на леса и всю штукатурку всего-то было десять...
Потом: – Нет, – тихо говорит мой знакомец, – не сделаем мы эту работу, даже если и десять запросим. Не сможем. Я ещё приглашал специалистов, разговаривал. Никто не согласился.

Точно помню, что в те же самые дни проходили у нас выборы в органы местного самоуправления. И появились у нас православные кандидаты, хотя этих людей я в церкви никогда не видел. И все поспешили за поддержкой к батюшке. Как раз в период переговоров с Мишкиной бригадой, пришёл и один очень солидный господин, а с ним сразу же и фотограф, увешанный специальной техникой.
– Батюшка, – не просит, а командует кандидат, – мы сейчас с тобой встанем на фоне храма, а фотограф щёлкнет, как ты благословляешь меня на выборы.

Выборы дело коррупционное, я это из газет знаю. Жду, когда кандидат меня подкупать начнёт, а он, гляжу, и не собирается. Рукой машет, давай, мол, иди, не томи. Тогда я ему сам забрасываю:
– Слушай, у меня с лесами проблема, нужны четыре тысячи долларов. Давай так, ты оплачиваешь работу плотников, и мы фотографируемся. И если будет надо, то я могу тебя даже как бы на руках из храма вынести и предложить народу. А под фотографией подпишусь: “Люди, вот он, кормилец"!

Кандидат в сердцах плюнул:
– Правильно говорят, что жаднее попа никого не сыщешь, да мне с местными алкашами на порядок дешевле будет договориться. Плюнул и уехал, а вместе с ним уехала и моя надежда на русских мастеров...

И, вот, я снова набираю знакомый номер:
– Файзула, есть работа.
– Мои узбеки отличные штукатуры, для них большие площади – в радость.

Файзула, обсчитывая предстоящий фронт работ, интересуется:
– Ты же, батечка, православных хотел нанять, чего не стал?
– Высоты боятся.
– А чего её бояться, – убеждает он меня, – просто нужно нормальные леса сделать.
Я уж молчу, думаю, сейчас он мне цену за леса как загнёт! А он всё только про штукатурку речь ведёт. Осторожно так намекаю:
– Ну, леса-то поставить тоже денег стоит, сколько запросишь?
– Не забивай себе голову, батечка, сколько дашь – за то и спасибо.

Три узбека за три недели построили леса, да такие, что народ к нам на экскурсии повалил. Два года своей грандиозностью они завораживали паломников. А когда их, наконец, стали разбирать, так было такое ощущение, которое наверно можно будет сравнивать только с ощущениями парижанина, если на его глазах станут рушить знаменитую Эйфелеву башню.

В прошлом году Мишка, мой старый знакомый, бригадир плотников, неожиданно для всех покончил с собой. Страшная, ничем немотивированная смерть. Он не пил и был совершенно здоров, вырастил детей и жил в ожидании внуков. Всю свою жизнь Мишка работал на трёх работах. Человек по натуре нежадный, всё на детей тратил. Пахал, как вол, а свою мечту о достатке так и не воплотил. Как был гол, как сокол, таким и остался. Может через жалость к себе и уловил его враг, не знаю, но хороший рабочий человек наложил на себя руки...

Все эти годы продолжались и мои поездки к Вадику. Постепенно парнишка стал ходить в храм, молитвы читать, поститься. Обучился столярному делу, и начали они с товарищем киоты под иконы мастерить, разные полочки, подставки. По его просьбе привозил им в зону специальную литературу по иконописи. Бывает, едешь к нему, а он уже знает, что еду, сидит в храме и ждёт:
– Батюшка, я здесь всю свою жизнь пересмотрел. Понял, как часто и во многом ошибался. Поверите, глаза закрываю и вижу наш храм, в который я, глупец, и не заходил. Мне бы только отсюда выйти поскорее, первым делом в церковь побегу!

Отмечаю в последнее время пугающую закономерность, прежде чем человеку полюбить православный храм, ему почему-то нужно обязательно сесть в тюрьму.

Кстати сказать, работая в летнем храме, Файзула всё примеривался к остаткам старого иконостаса. Доски из лиственницы, ещё крепкие, дачники их почему-то не разворовали.
– Батечка, ты мне скажи, зачем нужны эти доски? Я ему рассказал об устройстве иконостаса, расположении икон. Бригадир выслушал и предлагает:
– Всё равно нам его придётся делать, давай я мастера своего пришлю, по дереву хорошо работать может.
– Вот тут ты не угадал, Файзула, по дереву и у меня скоро хороший специалист будет, он правда пока ещё не совсем готов приступить к работе, но уже скоро начнёт. Я знал, что Вадик подал на условно-досрочное освобождение, и мы всем храмом молились, чтобы парень вышел на свободу и воссоединился с бабушкой. Ну, а у нас наконец-то появится свой верующий столяр. Прав бригадир, действительно, пора уже и старый иконостас в порядок приводить.

Сидим с Файзулой у нас в трапезной пьём чай.
– Батечка, если иконостас делать людей не найдёшь, то ты меня зови, я безплатно помогу. Ребят по вечерам давать буду, ты их только корми.
– Ты, Файзула, человек восточный, хитрый, какой тебе интерес забезплатно трудиться?
– Большой интерес, батечка, как стали мы у тебя в храме работать, так ни одного года ещё без денег не остались. Если у тебя немного получим, то после заказов столько, что за оставшиеся месяцы успеваем хорошо заработать. Другие бригады домой пустыми едут, а мы никогда не бываем в обиде. Мои ребята не глупые, понимают, почему нам Аллах помогает, – потому что мы храм строим. Домой приедем – в мечеть ковёр большой купим. Мы каждый год ковёр покупаем.
Недоумеваю: – Зачем же столько ковров?
Файзула смеётся:
– Аксакалам мягче будет, и молодые пускай учатся – Бога благодарить! Племянники мои больше о деньгах думают, а я хочу, чтобы они людьми стали, а без веры этого не получится.

Эх, понимал бы это Мишка строитель, и сегодня бы, глядишь, по земле ходил. Файзула, конечно, молодец, мы с ним весь храм и подняли, но как бы мне хотелось, чтобы его строили наши мальчишки под руководством таких классных мастеров, каким был Михаил.

На днях прихожу в храм, и вижу Вадима. Стоит угловатый такой, потерявшийся, видно, что мыслями он пока ещё весь там, на зоне. Подошёл к нему, обнялись:
– Не робей, Вадик, завтра же покажу тебе новый участок работы, иконостас начнём к служению готовить.
Но молодой человек молчит и почему-то не смотрит в глаза.
– Ты что, Вадик, ты не думай, мы работу оплатим, как есть, всё по совести. С голоду у нас не пропадёшь. Иконостас сделаем, и иди, трудись в миру.

Чувствую, неудобно парню, грызёт его что-то:
– Батюшка, ты извини, но мне уже друзья позвонили, есть срочная работа, москвичу одному надо коттедж отделать. Я уж пообещал, ребят подводить не хочется. А в храм я обязательно работать приду… – потом.

Собрал после службы своих помощников. Так, мол, и так:
– Узбеки предлагает без оплаты помочь нам с иконостасом. Соглашаемся? Как скажете, так и поступим.
– Нет, – отвечают. – Батюшка, не проси. Иконостас сами сделаем, а то этак лет через тридцать племянники Файзулы уже на полном праве нашу церковь в свою мечеть превратят.

Вглядываюсь в лица своих помощников, как за эти годы уже все постарели. Что бы я без них делал? Без их молитвы и без их лепты. Конечно, трудно вот так, постоянно, с протянутой рукой, и в то же время, Господи, как же я Тебе благодарен, что так и не появился в нашем храме богатый спонсор, что по большому счёту поднимается он на малую, но искреннюю жертву верных Твоих простецов. Что удалось нам всем миром воссоздать Твою святыню. И за это счастье служить здесь Тебе, а не человеку, с его прихотями и капризами.

А Вадик заходит иногда в храм. Надеемся, что когда-то уже придёт он по-настоящему и останется навсегда. А то кто же после нас в восстановленном храме молиться станет? Или будущее только за племянниками Файзулы?