Гражданская культура. Политические установки и демократии пяти наций

Г л а в а 11

Настоящая книга — это исследование политической культуры де­мократии и тех социальных структур и процессов, которые поддержи­вают демократию. Вера в неизбежный триумф человеческого разума и свободы, порожденная эпохой Просвещения, была дважды потрясена в последние десятилетия. Развитие фашизма и коммунизма после Пер­вой мировой войны породило серьезные сомнения насчет неизбежнос­ти демократии на Западе, и все еще нельзя с определенностью утверж­дать, что народы континентальной Европы найдут стабильные формы демократических процессов, подходящих для их культур и социальных институтов.

[...] Сравнивая политические культуры пяти современных демокра­тий, мы будем использовать несколько концепций и классификаций, которым необходимо дать определения. Мы предпочитаем говорить о «политической культуре» нации, а не о «национальном характере» или «модели личности», о «политической социализации», а не о детском развитии или восприятии детьми общих понятий не потому, что мы от­брасываем психологические и антропологические теории, политичес­кие взгляды и позиции с другими компонентами личности, и не потому, что мы отбрасываем теории, акцентирующие связь между детским раз­витием вообще и вхождением детей в политические роли и воспитанием ими политических взглядов и позиций. На самом деле это исследование было бы невозможным без предварительной работы историков, социальных философов, антропологов, социологов, психологов и психиат­ров, которые поставили проблему отношения между психологическими и политическими характеристиками нации. В частности, большое вли­яние на данное исследование оказали «культурно-личностные», или «психокультурные», исследования политических феноменов. [...]

Мы используем термин «политическая культура» по двум причинам:

Во-первых, если мы собираемся определить отношение между по­литическими и неполитическими позициями и моделями поведения, нам необходимо отделить первые (политические) от последних (неполити­ческих), даже если граница между ними не столь четкая. Термин «по­литическая культура» в таком случае относится именно к политическим ориентациям — взглядам и позициям относительно политической сис­темы и ее разных частей и позициям относительно собственной роли в этой системе. Мы говорим о политической культуре так же, как могли бы говорить об экономической культуре или религиозной культуре. Это совокупность ориентации относительно определенной совокупности социальных объектов и процессов.

Но мы выбрали политическую культуру вместо других социальных аспектов, так как это позволяет нам использовать концептуальные схемы и подходы антропологии, социологии и психологии. Мы обога­щаем наше мышление, используя, например, такие категории антропо­логии и психологии, как социализация, культурный конфликт, культур­ная интеграция. Аналогичным образом наши возможности понимать происхождение и трансформацию политической системы возрастают, когда мы используем структуру теории и спекуляций, касающуюся общих феноменов социальной структуры и процессов.

Мы осознаем тот факт, что антропологи используют термин «куль­тура» во многих смыслах, и, внося его в словарь политической науки, мы рискуем привнести его двусмысленность вместе с его преимущест­вами. Мы подчеркиваем, что используем термин «культура» только в одном смысле: психологических ориентации относительно социальных объектов. Когда мы говорим о политической культуре какого-либо об­щества, мы подразумеваем политическую систему, усвоенную в сознании, чувствах и оценках населения. Люди вовлечены в нее так же, как они социализированы в неполитические роли и социальные системы. Конфликты политических культур имеют много общего с другими культурными конфликтами; и процессы интеграции в политическую культуру становятся понятнее, если мы посмотрим на них в свете разъединяющих и объединяющих тенденций культурных изменений вообще.

Такое определение политической культуры помогает избежать рас­пространения таких общих антропологических понятий, как «культур­ный этнос», и принятия самогенности, которая подразумевается в оп­ределении. Это позволяет нам сформулировать гипотезы об отношении между различными компонентами культуры и проверить эти гипотезы эмпирически.

Используя концепцию политической социализации, мы можем идти дальше простого принятия подхода психокультурной школы относи­тельно общих моделей развития детей и политических установок взрос­лых. Мы можем соотнести специфические взрослые политические ус­тановки и поведенческие предрасполженности детей с восприятием опыта политической социализации.

Политическая культура нации — распределение образцов ориента­ции относительно политических объектов среди членов нации. Перед тем как определить это распределение, нам необходимо систематизи­ровать индивидуальные ориентации относительно политических объек­тов. Другими словами, нам нужно определить и обозначить модусы [мо­дели] политической ориентации и классы политических объектов. Наши определения и классификации типов политических ориентации следуют подходу Парсонса и Шилза. «Ориентации» относятся к интернализованным аспектам социальных объектов и отношений. Ориента­ции включают:

1) «когнитивные ориентации», т.е. знания и веру относительно по­литической системы, ее ролей и обязанности относительно этих ролей, того, что система берет из окружающей среды и что отдает (что «на входе» и что «на выходе» системы);

2) «аффективные ориентации», или чувства, относительно полити­ческой системы, ее ролей, ее работы и вовлеченных в нее людей;

3) «оценочные ориентации», суждения и мнения о политических объектах, которые обычно представляют из себя комбинацию ценност­ных стандартов и критериев, информации и чувств.

Классификацию объектов политической ориентации начнем с «общей» политической системы. Мы имеем здесь дело с системой в целом и говорим о таких чувствах, как патриотизм или отчужденность, таких знаниях и оценках нации, как «большая» или «маленькая», «сильная» или «слабая», и политики, как «демократическая», «конституциональная» или «социалистическая». Мы различаем ориента­ции относительно «себя» как политического актора [деятеля]; содер­жание и качество норм личных политических обязательств, содержание и качество чувства персональных отношений с политической системой. Трактуя компоненты политической системы, мы различаем, во-первых, три широких класса объектов: (1) специфические роли или структуры, такие, как законодательные органы, исполнители или бюрократия; (2) ролевые обязанности, такие, как монархи, законо­датели, администраторы; (3) конкретная общественная политика, ре­шения или обстоятельства, порождающие решения. Эти структу­ры, обязанности и решения могут быть классифицированы шире: во­влечены ли они в политический, «на входе» (input), или в администра­тивный, «на выходе» (output), процессы. Под политическим, или «входным», процессом мы подразумеваем поток требований общества к политике и конвертацию (обращение) этих требований в авторитет­ную политику. Прежде всего в этот «входной» процесс вовлечены по­литические партии, группы интересов и средства массовой коммуника­ции. Под административным процессом, или процессом «на выходе», мы понимаем процесс, посредством которого политика осуществляет­ся и подкрепляется. В этот процесс прежде всего включены такие структуры, как бюрократии и суды.

Мы понимаем, что любое такое разграничение ограничивает реаль­ное содержание политического процесса и многофункциональность по­литических структур. В более широком смысле политика делается в ос­новном в бюрократиях и в судах; и структуры, которые мы обозначили «на входе», такие, как группы интересов, политические партии, часто связаны с элементами администрации и системы принуждения. Но мы говорим здесь о разнице в акцентах, которая имеет большую значи­мость в классификации политических культур. Различие, которое мы видим в культуре участия и подданнической культуре, состоит в присут­ствии или отсутствии ориентации относительно специализированных структур «на входе». Для нашей классификации политических культур не столь важно, что эти специализированные «входные» структуры также вовлечены в исполнительную или принудительную функции и что специализированная административная структура вовлечена в испол­нение функций «на входе». Важно для нашей классификации то, на какие политические объекты и как ориентированы индивиды и включе­ны ли эти объекты в «восходящий» поток «делания» политики или в «нисходящий» поток политического принуждения.

То, что мы сказали об индивидуальных ориентациях относительно политики, может быть объединено в простую таблицу.

Таблица 11. Измерения политических ориентаций

	Система вообще как объект	Объекты «на входе» системы	Объекты «на выходе» системы	Отношение к себе как к объекту
Знания
Чувства
Оценки

 

Табл. 1.1. позволяет систематизировать политические ориентации индивидов, если мы установим следующее:

1. Каким знанием обладает индивид о своей нации и о политической системе вообще, о ее истории, размере, расположении, силе, «консти-туциональных» характеристиках и т.д.? Каковы его чувства относитель­но этих системных характеристик? Каковы его более или менее осо­знанные взгляды и суждения о них?

2. Что знает индивид о структуре и ролях разнообразных политичес­ких элит и о политических предложениях, инициативах, которые вовле­чены в «восходящий» поток «делания» политики? Каковы его чувства и взгляды относительно этих структур, лидеров и политических предло­жений и инициатив?

3. Что знает индивид о «нисходящем» потоке политического при­нуждения, о структурах, индивидах и решениях, вовлеченных в этот процесс? Каковы его чувства и взгляды относительно их?

4. Как осознает себя индивид в качестве члена политической систе­мы? Что знает он о своих правах, возможностях, обязанностях и о до­ступе к влиянию на систему? Как ощущает он эти свои возможности? Какие нормы участия и исполнения усваивает и использует он при фор­мировании политических суждений и взглядов?

Характеристика политической культуры нации по сути представляет собой заполнение табл. 1.1 для репрезентативной выборки населения. Политическая культура — это разнообразные, неустойчиво повторяю­щиеся, когнитивные, аффективные и оценочные ориентации относи­тельно политической системы вообще, ее аспектов «на входе» и «на выходе», и себя как политического актора.

Таблица 1.2. Типы политических культур

Политические культуры	Система вообще как объект	Объекты «на входе» системы	Объекты «на выходе» системы	Отношение к себе как к объекту
Патриархальная
Подданническая
Участия

 

Патриархальная политическая культура (или политическая культура местных общин). Если эти четыре типа повторяющихся ори­ентации относительно специализированных политических объектов не выделяются (отсутствуют) и мы обозначаем их нулями, то такую поли­тическую культуру мы называем патриархальной. Политические куль­туры африканских племен и автономных местных общин, описанные Колеманом, подпадают под эту категорию. В этих обществах нет спе­циализированных политических ролей. Лидеры, вожди, шаманы — это смешанные политико-экономико-религиозные роли. Для членов таких обществ политические ориентации относительно этих ролей неотдели­мы от религиозных или социальных ориентации. Патриархальные ори­ентации также включают в себя относительное отсутствие ожиданий перемен, инициируемых политической системой. Члены патриархаль­ных культур ничего не ожидают от политической системы. Так, в цент­рализованных африканских племенах и княжествах, на которые ссыла­ется Колеман, политическая культура в основном патриархальная, хотя развитие каких-либо более специализированных политических ролей в этих обществах может означать появление более дифференцированных политических ориентации. Даже крупномасштабные и более диффе­ренцированные политические системы могут иметь в основе патриар­хальную культуру. Но относительно чистый патриархализм более веро­ятен в простых традиционалистических системах, где политическая специализация минимальна. Патриархальная культура в более диффе­ренцированных политических системах скорее аффективна и норма­тивна, чем когнитивна. Это означает, что люди в племенах Нигерии или Ганы могут смутно осознавать существование центрального полити­ческого режима. Но их чувства относительно этого режима неопреде­ленные или негативные, и они не интернализовали [не восприняли] формы отношений с ним.

Подданническая политическая культура. Второй важный тип политических культур, показанных в табл. 1.2, — это подданническая культура. В ней существуют устойчивые ориентации относительно диф­ференцированной политической системы и относительно того, что сис­тема дает «на выходе», но ориентации относительно специфических объектов «на входе» системы и относительно себя как активного участ­ника очень слабы. Субъект такой системы (подданный) осознает суще­ствование правительственной власти и чувственно ориентирован на нее, возможно гордясь ею, возможно не любя ее и оценивая ее как за­конную или нет. Но отношение к системе вообще и к тому, что она дает «на выходе», т.е. к административной стороне политической системы или «нисходящему потоку», это отношение в основе своей пассивное, это ограниченная форма знания и участия, которая соответствует под­даннической культуре. Мы говорим о чистых подданнических ориентациях, которые наиболее вероятны в обществах, где нет сформировав­шихся и дифференцированных от других элементов системы структур «на входе». Подданнические ориентации в политической системе, имеющей развитые демократические институты, скорее будут аффек­тивными и нормативными, чем когнитивными. Так, французский роя­лист знает о существовании демократических институтов, но он не счи­тает их легитимными.

Политическая культура участия. Третий основной принцип по­литических культур — культура участия — такая культура, в которой члены общества определенно ориентированы на систему вообще, а также как на политические, так и на административные структуры и процессы; другими словами, как на «входной», так и на «выходной» ас­пекты политической системы. Индивидуальные члены такой полити­ческой системы могут быть благоприятно или неблагоприятно ориен­тированы на различные классы политических объектов. Они склоняют­ся к тому, чтобы ориентироваться на «активную» собственную роль в политике, хотя их чувства и оценки таких ролей могут варьироваться от принятия до отрицания.

[...] Гражданская культура — это прежде всего культура лояльного участия. Индивиды не только ориентированы «на вход» политики, на участие в ней, но они также позитивно ориентированы на «входные» структуры и «входные» процессы. Другими словами, используя введен­ные нами термины, гражданская культура —это политическая культу­ра участия, в которой политическая культура и политическая структура находятся в согласии и соответствуют друг другу.

Важно, что в гражданской культуре политические ориентации учас­тия сочетаются с патриархальными и подданническими политическими ориентациями, но при этом не отрицают их. Индивиды становятся участниками политического процесса, но они не отказываются от своих подданнических или патриархальных ориентации. Более того, эти более ранние политические ориентации не только поддерживаются ориента­циями участия, но они также и соответствуют ориентациям участия. Более традиционные политические ориентации имеют тенденцию огра­ничивать обязательства индивида по отношению к политике и делать эти обязательства мягче. Подданнические и патриархальные ориентации «управляют» или удерживают ориентации участия. Такие установ­ки благоприятны для ориентации участия в политической системе и играют важную роль в гражданской культуре, так же как и такие полити­ческие установки, как вера в других людей и социальное участие вооб­ще. Поддержка таких более традиционных установок и их слияние с ориентациями участия ведут к сбалансированной политической культу­ре, в которой политическая активность, вовлеченность и рациональ­ность существуют, но при этом уравновешиваются покорностью, со­блюдением традиций и приверженностью общинным ценностям.

Г л а в а 15

[...] Существует ли демократическая политическая культура, т.е. некий тип политических позиций, который благоприятствует демокра­тической стабильности или, образно говоря, в определенной степени «подходит» демократической политической системе? Чтобы ответить на данный вопрос, нам следует обратиться к политической культуре двух относительно стабильных и преуспевающих демократий — Вели­кобритании и Соединенных Штатов Америки. Политическая культура этих наций примерно соответствует понятию «гражданская культура». Такой тип политических позиций в некоторых отношениях отличается от «рационально-активистской» модели, той модели политической культуры, которая, согласно нормами демократической идеологии, должна была бы присутствовать в преуспевающей демократии. [...]

Исследования в области политического поведения поставили, одна­ко, под сомнение адекватность рационально-активистской модели. Они продемонстрировали, что граждане демократических стран редко живут в соответствии с этой моделью. Их нельзя назвать ни хорошо инфор­мированными, ни глубоко включенными в политику, ни особо активны­ми; а процесс принятия электоральных решений является чем угодно, только не процессом рационального расчета. Не отражает данная мо­дель и ту гражданскую культуру, которая была выявлена нами в Вели­кобритании и США. [...]

Гражданская культура — это смешанная политическая культура. В ее рамках многие граждане могут быть активными в политике, однако многие другие играют более пассивную роль «подданных». Еще более важным является тот факт, что даже у тех, кто активно исполняет граж­данскую роль, качества подданных и прихожан не полностью вытесне­ны. Роль участника просто добавляется к таким двум ролям. Это озна­чает, что активный гражданин сохраняет свои традиционалистские, не­политические связи, равно как и свою более пассивную роль подданно­го. Конечно, рационально-активистская модель отнюдь не предполага­ет, что ориентации участника заменяют собой ориентации подданного и прихожанина, однако, поскольку наличие двух последних типов ори­ентации четко не оговаривается, получается, что они не имеют отноше­ния к демократической политической культуре.

На самом же деле эти два типа ориентации не только сохраняются, но и составляют важную часть гражданской культуры. Во-первых, ори­ентации прихожанина и подданного меняют интенсивность политичес­кой включенности и активности индивида. Политическая деятельность представляет собой лишь часть интересов гражданина, причем, как правило, не очень важную их часть. Сохранение других ориентации ог­раничивает степень его включенности в политическую деятельность и удерживает политику в надлежащих рамках. Более того, ориентации прихожанина и подданного не просто сосуществуют с ориентациями участника, они пронизывают и видоизменяют их. Так, например, пер­вичные связи важны в становлении типов гражданского влияния. Кроме того, взаимопроникающие структуры общественных и межлич­ностных связей имеют тенденцию воздействовать и на характер поли­тических ориентации — делать их менее острыми и разделяющими. Бу­дучи пронизаны первичными групповыми, а также общесоциальными и межличностными ориентациями, политические ориентации отнюдь не являются лишь производными от четко выраженных принципов и ра­ционального расчета.

Каковы же причины несоответствия между идеалами рационально-активистской модели и типами политических связей, фактически суще­ствующими даже в наиболее стабильных и преуспевающих демократи­ях? Одно из возможных объяснений, которое наиболее часто встреча­ется в литературе по гражданскому воспитанию, заключается в том, что это несоответствие является свидетельством плохого функционирова­ния демократии. В той мере, в какой люди не живут соответственно идеалу активного гражданина, демократия не состоялась. [...]

Если верить, что реалии политической жизни должны формировать­ся в соответствии с какими-то политическими теориями, таким объяс­нением можно удовлетвориться. Но если придерживаться точки зре­ния, что политические теории должны возникать из реалий политичес­кой жизни — в чем-то более простая и, возможно, более полезная за­дача, — тогда такое объяснение причин разрыва между рационально-активистской моделью и демократическими реалиями оказывается менее приемлемым. Приверженцы указанной точки зрения могут объ­яснить имеющийся разрыв тем, что планка поднята слишком высоко. Если принять во внимание сложность политических вопросов, наличие других проблем, отнимающих время индивида, и труднодоступность ин­формации, необходимой для принятия рациональных политических ре­шений, то станет абсолютно очевидным, почему обычный человек не является идеальным гражданином. В свете неполитических интересов индивида может оказаться, что для него совершенно нерационально вкладывать в политическую деятельность то время и те усилия, которые нужны, чтобы жить в соответствии с рационально-активистской моде­лью. Возможно, это просто того не стоит — быть настолько уж хоро­шим гражданином. [...]

Но хотя полностью активистская политическая культура скорее всего является лишь утопическим идеалом, должны быть и другие, более значимые причины того, почему в наиболее процветающих демо­кратиях существует сложно переплетенная, смешанная гражданская культура. Такая культура, которая иногда включает в себя явно несо­вместимые политические ориентации, кажется наиболее соответст­вующей потребностям демократических политических систем, по­скольку они также представляют собой переплетение противоречий.

[...] Поддержание должного равновесия между правительственной властью и правительственной ответственностью (responsiveness) — одна из наиболее важных и сложных задач демократии. Если нет какой-то формы контроля за правительственными элитами со стороны не­элит, то политическую систему вряд ли можно назвать демократичес­кой. С другой стороны, неэлиты не способны сами управлять. Чтобы политическая система была эффективной, чтобы она была в состоянии разрабатывать и проводить какую-то политику, приспосабливаться к новой ситуации, отвечать на внутренние и внешние вопросы, должен быть механизм, с помощью которого правительственные чиновники на­делялись бы полномочиями, позволяющими им принимать властные решения. Напряженность, создаваемая необходимостью решения про­тиворечащих друг другу задач, вытекающих из правительственной влас­ти и правительственной ответственности, становится наиболее явной в периоды кризисов. [...]

Как же должна строиться система управления, чтобы поддержи­вался необходимый баланс между властью и ответственностью? Э.Э. Шаттшнейдер сформулировал этот вопрос следующим образом: «Проблема заключается не в том, как 180 миллионов Аристотелей могут управляться с демократией, а в том, как организовать сообщест­во, состоящее из 180 миллионов обычных людей, таким образом, чтобы оно осталось чувствительным к их нуждам. Это проблема лидерства, организации, альтернатив и систем ответственности и дове­рия». Пытаясь решить данную проблему, политологи обычно говорят на языке структуры электорального конфликта. Электоральная систе­ма, сконструированная таким образом, чтобы наделять властью опре­деленную элиту на ограниченный промежуток времени, может обеспе­чить баланс между властью и ответственностью: элиты получают власть, однако эта власть ограничена самой периодичностью выбора — заботой о будущих выборах в промежуток между ними и целым набором других формальных и неформальных систем контроля. Ведь чтобы сис­тема такого рода могла работать, необходимо существование не одной, а большого числа партий (или по крайней мере нескольких конкуриру­ющих элитарных групп, потенциально способных получить власть), в противном случае спор между элитами потеряет всякий смысл; в то же время необходим какой-то механизм, позволяющий элитарной группе эффективно осуществлять власть. Это может быть наделение всей пол­нотой власти победившей на выборах партии в двухпартийной системе или образование группой партий работоспособной коалиции. [...]

Противоречие между правительственной властью и ответственнос­тью имеет свою параллель в противоречивых требованиях, которые предъявляются гражданам в демократических странах. Чтобы элиты могли быть ответственными перед обычным гражданином, от него тре­буется ряд вещей: он должен уметь выразить свое мнение так, чтобы элиты поняли, чего он хочет; гражданин должен быть вовлечен в поли­тику таким образом, чтобы знать и беспокоиться о том, ответственны ли элиты перед ним или нет; он должен быть достаточно влиятельным, чтобы навязывать элитам ответственное поведение. Иными словами, ответственность элит предполагает, что обычный гражданин действует в соответствии с рационально-активистской моделью. Однако для до­стижения другой составляющей демократии — власти элит — необхо­димо, чтобы обычный гражданин имел совершенно иные позиции и вел себя соответственно им. Чтобы элиты были сильными и принимали властные решения, следует ограничивать участие, активность и влия­ние обычного гражданина. Он должен передать власть элитам и позво­лить им управлять. Потребность во власти элит предполагает, что обычный гражданин будет относительно пассивен, выключен из поли­тики и почтителен по отношению к правящим элитам. Таким образом, от гражданина в демократии требуются противоречащие одна другой вещи: он должен быть активным, но в. то же время пассивным, вклю­ченным в процесс, однако не слишком сильно, влиятельным и при этом почтительным к власти.

[...] Из имеющихся у нас данных следует, что есть два основных на­правления, по которым гражданская культура поддерживает выполне­ние ее субъектом как активно-влиятельной, так и более пассивной роли: с одной стороны, в обществе происходит распределение индиви­дов, преследующих одну из двух конфликтующих гражданских целей; с другой — определенная непоследовательность в позициях индиви­да позволяет ему одновременно преследовать эти, казалось бы, несо­вместимые цели. Давайте сначала рассмотрим вопрос о непоследова­тельности индивида.

Как показывает наше исследование, существует разрыв между ре-альным политическим поведением опрошенных, с одной стороны, и их восприятием своей способности и обязанности действо­вать — с другой. Респонденты из Великобритании и США продемон­стрировали высокую вероятность того, что мы назвали субъективной политической компетентностью. [...] Немалая часть опрошенных счи­тает себя способной влиять на решения местных властей, и весомая, хотя и не столь значительная, часть аналогичным образом оценивает свои возможности по отношению к центральному правительству. Тем не менее эта высокая оценка собственной компетентности как гражда­нина, способного оказывать влияние, абсолютно не подкреплена ак­тивным политическим поведением. [...]

Существует аналогичный разрыв между чувством обязательности участия в политической жизни и реальным участием. Число опрошен­ных, заявивших, что обычный человек обязан принимать участие в делах своей местной общины, значительно превышает число тех, кто на деле в них участвует; и опять-таки эта тенденция наиболее четко про­является в США и Великобритании. Как сформулировал это один из опрошенных: «Я говорю о том, что человек должен делать, а не о том, как поступаю я сам». И есть доказательства, что такая позиция не столь уж редка. Несомненно и то, что осознание обязательности хоть какого-то участия в делах собственной общины распространено шире, чем ощущение важности такой деятельности. Процент опрошенных, за­явивших, что у человека есть такая обязанность, во всех странах зна­чительно превышает процент тех, кто, отвечая на вопрос о своих заня­тиях в свободное время, указал на участие в делах общины. Так, 51 % опрошенных американцев сообщили, что, по их мнению, обычный че­ловек должен принимать то или иное активное участие в жизни своей общины. Но когда был задан вопрос о том, как они проводят свободное время, лишь около 10% респондентов назвали подобную деятельность. [...] Все это заставляет предположить, что, хотя норма, требующая от человека участия в общественных делах, широко распространена, ак­тивное участие в них отнюдь не является наиболее важной формой де­ятельности для большинства людей. Оно не является ни основным их занятием в свободное время, ни главным источником удовлетворения, радости и волнения.

Эти два разрыва — между высокой оценкой своей потенциальной влиятельности и более низким уровнем реального влияния, между сте­пенью распространения словесного признания обязательности участия и реальной значимостью и объемом участия — помогают понять, каким образом демократическая политическая культура способствует поддер­жанию баланса между властью правительственной элиты и ее ответст­венностью (или его дополнения — баланса между активностью и вли­ятельностью неэлитных групп и их пассивностью и невлиятельностью). Сравнительная редкость политического участия, относительная неваж­ность такого участия для индивида и объективная слабость обычного человека позволяют правительственным элитам действовать. Бездея­тельность обычного человека и его неспособность влиять на решения помогают обеспечить правительственные элиты властью, необходимой им для принятия решений. Однако все это гарантирует успешное реше­ние лишь одной из двух противоречащих друг другу задач демократии. Власть элиты должна сдерживаться. Противоположная роль гражда­нина как активного и влиятельного фактора, обеспечивающего ответ­ственность элит, поддерживается благодаря его глубокой привержен­ности нормам активного гражданства, равно как и его убежденностью, что он может быть влиятельным гражданином. [...]

Гражданин, существующий в рамках гражданской культуры, распо­лагает, таким образом, резервом влиятельности. Он не включен в по­литику постоянно, не следит активно за поведением лиц, принимающих решения в данной сфере. Этот резерв влиятельности — влиятельности потенциальной, инертной и не проявленной в политической системе — лучше всего иллюстрируется данными, касающимися способности граждан в случае необходимости создавать политические структуры. Гражданин не является постоянным участником политического процес­са. Он редко активен в политических группах. Но он считает, что в случае необходимости может мобилизовать свое обычное социальное ок­ружение в политических целях. Его нельзя назвать активным гражда­нином. Он потенциально активный гражданин.

Прерывистый и потенциальный характер политической активности и включенности граждан зависит, однако, от более устойчивых типов политического поведения. Живя в гражданской культуре, обычный че­ловек в большей, чем в иной ситуации, степени склонен поддерживать на высоком и постоянном уровне политические связи, входить в какую-то организацию и участвовать в неформальных политических дискусси­ях. Эти виды деятельности сами по себе не указывают на активное учас­тие в общественном процессе принятия решений, однако они делают такое участие более вероятным. Они готовят индивида к вторжению в политическую среду, в которой включение и участие гражданина стано­вятся более осуществимыми. [...]

То, что политика имеет относительно небольшое значение для граж­дан, составляет важнейшую часть механизма, с помощью которого сис­тема противоречивых политических позиций сдерживает политические элиты, не ограничивая их настолько, чтобы лишить эффективности. Ведь баланс противоречивых ориентации было бы гораздо труднее под­держивать, если бы политические вопросы всегда представлялись гражданам важными. Если встает вопрос, который воспринимается ими как важный, или рождается глубокая неудовлетворенность прави­тельством, у индивида возникает побуждение задуматься над этой темой. Соответственно усиливается давление, толкающее его к преодо­лению непоследовательности, т.е. к взаимной гармонизации позиций и поведения в соответствии с нормами и восприятиями, т.е. переход к по­литической активности. Таким образом, несоответствие между пози­циями и поведенческими актами выступает как скрытый или потенци­альный источник политического влияния и активности.

Тезис о том, что гражданская культура поддерживает баланс между властью и ответственностью, указывает еще на один момент, касаю­щийся демократической политики. Он дает возможность понять, поче­му важнейшие политические вопросы, если они остаются нерешенны­ми, в конце концов порождают нестабильность в демократической по­литической системе. Баланс между активностью и пассивностью может поддерживаться лишь в том случае, если политические вопросы стоят не слишком остро. Если политическая жизнь становится напряженной и остается таковой из-за нерешенности какого-то находящегося в цент­ре внимания вопроса, несоответствие между позициями и поведением начинает терять устойчивость. Но любое относительно долговременное разрушение этого несоответствия с высокой долей вероятности влечет за собой неблагоприятные последствия. Если привести поведение в со­ответствие с ориентациями, то объем контроля, который будут пытать­ся осуществлять неэлиты над элитами, породит неэффективность уп­равления и нестабильность. С другой стороны, если позиции изменя­ются таким образом, что начнут сочетаться с поведением, возникшее у граждан чувство бессилия и невключенности может разрушительным образом сказаться на демократичности политической системы.

Это, однако, не означает, что все важные вопросы таят в себе угрозу демократической политической системе. Лишь в том случае, когда они становятся и затем остаются острыми, система может превратиться в нестабильную. Если важные вопросы встают лишь спорадически и если правительство оказывается в состоянии ответить на требования, сти­мулированные возникновением этих вопросов, равновесие между гражданским и правительственным влиянием может сохраниться. В обычной ситуации граждан относительно мало интересует, что делают те, кто принимает правительственные решения, и последние имеют возможность действовать так, каким представляется нужным. Однако, если какой-то вопрос выходит на поверхность, требования граждан по отношению к должностным лицам возрастают. Если указанные лица могут ответить на подобные требования, политика вновь утрачивает свое значение для граждан и политическая жизнь возвращается в нор­мальное русло. Более того, эти циклы, состоящие из включения граж­дан, ответа элит и отхода граждан от политики, имеют тенденцию уси­ливать сбалансированность противоположностей, необходимую для демократии. В пределах каждого цикла ощущение гражданином собст­венной влиятельности усиливается; одновременно система приспосаб­ливается к новым требованиям и таким образом демонстрирует свою эффективность. А лояльность, порожденная участием и эффективной деятельностью, может сделать систему более стабильной в целом.

Эти циклы включенности представляют собой важное средство со­хранения сбалансированных противоречий между активностью и пас­сивно