III интеллигенция против государства

ГЛАВА 10. ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ

Титло поэта, звание литератора у нас давно уже затмило мишуру эполети разноцветных мундиров. Виссарион Белинский, "Письмо к Гоголю" (1847 г.) Из представленного выше анализа отношений между государством иобществом в России до 1900 г. следует вывод, что ни одна из экономических иобщественных групп, составлявших старый режим, не могла или не хотелавыступить против монархии и поставить под сомнение ее монополию наполитическую власть. Они не были в состоянии сделать это по той причине,что, проводя в жизнь вотчинный принцип, то есть поступая с территориейимперии как со своей собственностью, а с ее населением - как со своимислугами, монархия предотвращала складывание независимых очагов богатства ивласти. И они не хотели этого делать, поскольку при таком строе монархиябыла важнейшим источником материальных благ, и каждая из этих групп былапосему весьма склонна пресмыкаться перед нею. Дворяне рассчитывали, чтосамодержавие будет держать крестьян в ежовых рукавицах, завоюет новые землидля раздачи им в поместья и оградит их разнообразные привилегии; купцыожидали от монархии лицензий, монополий и высоких тарифов для защиты своихмалопроизводительных предприятий; духовенство же могло уповать лишь намонархию для ограждения своих земельных владений, а после их отобрания - дляполучение субсидий и удержания своей паствы от перехода на чужую сторону. Впреобладающих в России неблагоприятных хозяйственных условиях группынаселения, стремившиеся подняться над уровнем экономического прозябания,располагали для этого единственным средством - сотрудничеством сгосударствам, что подразумевало отказ от всяких политических амбиций. Навсем протяжении русской истории "частное богатство появлялось ирассматривалось как следствие милости правительства, как правительственнаянаграда за благонравие политического поведения. Смирением, а не в борьбеприобретались частные крупные богатства и дворян, и буржуазии. Ценою полногополитического обезличивания поднимались и дворяне, и промышленники к вершинебогатства".*1 Нищая мужицкая масса также предпочитала абсолютизм любойдругой форме правления. Она желала превыше всего добраться до земли, еще ненаходящейся в крестьянских руках, и возлагала свои надежды на того самогоцаря, который в 1762 г. пожаловал личные вольности ее господам, а спустя 99лет и ей самой. Разорившиеся дворяне, масса мелких торговцев и подавляющеебольшинство крестьян видели в конституции и парламенте мошенническуюпроделку, с помощью которой богатые и влиятельные слои стремятся завладетьгосударственным аппаратом в своих собственных интересах. Таким образом, всерасполагало к консерватизму и оцепенению. *1 П. А. Берлин, Русская буржуазия в старое и новое время, М., 1922,стр. 169. Помимо хозяйственных и социальных "групп интересов" (interestgroups), был еще один потенциальный источник сопротивления абсолютизму, аименно региональные группировки. Явление это безусловно существовало вРоссии и даже пользовалось кое-каким конституционным признанием.Правительства Московии и Российской Империи обычно не торопились ломатьадминистративный аппарат, имевшийся на завоеванных территориях. Как правило,они предпочитали оставлять все более или менее по-старому, по крайней мерена какое-то время, и удовольствовались перенесением в Москву или Петербурглишь центрального управления. В разные периоды в России существовали районыс самоуправлением, над которыми бюрократия осуществляла только номинальныйконтроль. В царствование Александра I, когда территориальная децентрализациядостигла наивысшей точки, обширные области империи обладали хартиями,которые давали их обитателям гораздо большую свободу политическогосамовыражения, чем в любой части собственной России. При этом государеФинляндия и Польша имели конституцию и национальные парламенты, обладавшиезаконодательной властью в своих внутренних делах. Курляндия и Ливонияуправлялись в соответствии с грамотами, первоначально данными шведами, затемподтвержденными Петром I и практически обеспечивавшими этим провинциямсамоуправление. К кочевникам Сибири и Средней Азии относились весьмалиберально, и постороннего вмешательства в их жизнь почти не было. Евреитакже пользовались в черте оседлости автономией через посредство своихрелигиозных общинных организаций, называвшихся кагалами. Однако еслиразобраться в том, какие обстоятельства вызвали эти исключения изгосподствующего в стране централизма, то окажется, что, как правило,решающей причиной их было не признание за нерусскими национальностяминекоего "права" на самоуправление, а административное благоразумие инехватка персонала. На протяжении всей своей истории русская империяразвивалась в направлении, диаметрально противоположном ходу эволюции Англиии Америки, неуклонно тяготея к централизму и бюрократизации. По мере ростаправительственных органов автономия меньшинств и их территория под тем илииным предлогом урезались, так что к началу XX в. от этой автономии почтиничего не осталось. Польская конституция была отменена в 1831 г., а действиефинской было практически приостановлено в 1899 г.; хартии Курляндии иЛивонии были основательно выхолощены, а азиатских кочевников и евреевполностью подчинили русским губернаторам. Накануне революции 1917 г. лишьсреднеазиатские протектораты Хива и Бухара все еще сохраняли автономныйстатус, но их ликвидировали и включили в состав России сразу же после того,как в этом районе пришло к власти новое, коммунистическое правительство. Коли дело обстояло так, то политическая оппозиция, если ей вообщебыло суждено появиться на свет, должна была зародиться не среди тех, когосоциологи называют "группами интересов". Ни одна из социальных групп вРоссии не была заинтересована в либерализации: она означала бы утратупривилегий для элиты и разбила бы надежды крестьянской массы навсероссийский "черный предел". На всем протяжении русской истории "группыинтересов" боролись с другими "группами интересов", и никогда - сгосударством. Стремление к переменам должно было вдохновляться не личныминтересом какой-то группы, а более просвещенными, дальновидными ивеликодушными мотивами, такими как чувство патриотизма, справедливости исамоуважения. Действительно, именно поскольку погоня за материальнымиблагами столь сильно отождествлялась со старым режимом и раболепием передгосударством, любой нарождающейся оппозиции следовало начисто отместисвоекорыстие, ей надлежало быть - или хотя бы выглядеть - абсолютнобескорыстной. Поэтому вышло так, что борьба за политические вольности ссамого начала велась в России точно в том духе, в каком, по мнению Берка(Burke), вести ее никогда не следует,- во имя абстрактных идеалов. Хотя обычно считают, - что слово "интеллигенщия" - русскогопроисхождения, на самом деле его этимологические корни лежат в ЗападнойЕвропе. Это неуклюжая латинизированная адаптация французского intelligence инемецкого Intelligenz, которыми стали пользоваться на Западе в первойполовине XIX в. для обозначения образованных, просвещенных, "прогрессивных"элементов общества. Например, в дебатах австрийского и немецкогореволюционного парламента в феврале 1849 г. консервативные депутаты называлитермином die Intelligenz ту социальную группу (в основном городские иобразованные слои), которая в силу своей выдающейся гражданственностизаслуживала непропорционально высокого парламентскогопредставительства.*2 Это слово появилось в русском словаре в 1860-х гг. и к1870-м гг. уже не сходило с языка, сделавшись центром немалой частиполитических дискуссий своего времени. *2 Otto Mueiler, Intelligentcija: Untersuchungen zur Geschichleeienes politischen Schlagwortes (Frankfurt 1971); Richard Pipes,"'Intelligentsia' from the German 'Intelligenz'"? a Note", Slavic Review,Vol. XXX, No. 3 (September 1971), pp. 615-18. К сожалению, термин "интеллигенция" не поддается точному иповсеместно признаваемому определению. Как и у многих других терминоврусской истории (например, "боярин", "дворянин", "мужик", "тягло"), у негопо крайней мере два значения, одно широкое и другое - узкое. В широком - иболее старом - своем смысле он относится к той части образованного класса,которая занимает видное общественное положение и немало напоминает тех, когофранцузы зовут les notables. Ранний пример такого словоупотреблениявстречается в тургеневской "Странной истории", написанной в 1869 г.:приехавшего в провинциальный городок героя приглашают на прием, где, как емуобъясняют, будут городской врач, учитель и "вся интеллигенция". Такаяширокая дефиниция постепенно вышла из употребления, но была воскрешена после1917 г. коммунистическим режимом. Он не в состоянии принять понятиеинтеллигенции как особой социальной категории, ибо оно не укладывается вмарксистскую классовую схему, однако не может и выкинуть его из русской речии рассматривает "интеллигенцию" как профессиональную категорию, обозначающуютех, кого на Западе назвали бы "белыми воротничками". В силу такогоопределения председатель КГБ и академик Сахаров оба являются представителями"советской интеллигенции". Узкое значение термина имеет более сложную историю. Почти так же, какпроизошло со словом "либерализм" в английском языке, термин "интеллигенция"со временем утратил свои описательные, объективные свойства и приобрелнормативный и субъективный характер. В 1870-х гг. молодые люди, обладавшиерадикальными философскими, политическими и общественными взглядами, сталиутверждать, что право носить титул интеллигентов принадлежит им, и им одним.Поначалу те, кого настолько узкая дефиниция оставила бы за дверямипрогрессивного общества, не согласились с таким подходом. Однако к 1890-мгг. русскому человеку уже мало было иметь образование и участвовать вобщественной жизни, чтобы удостоиться этого звания. Теперь он должен былстойко выступать против всего политического и экономического склада старогорежима и быть готовым принять активное участие в борьбе за его свержение.Иными словами, принадлежать к интеллигенции значило быть революционером. Одновременное использование одного и того же слова для выражения двухвесьма разных понятий привело к великой сумятице. В 1909 г. группалиберальных интеллигентов, часть которых в прошлом принадлежала ксоциал-демократам, опубликовала сборник "Вехи", в котором подвергла русскуюинтеллигенцию резкой критике за отсутствие чувства политической реальности,безрелигиозность, дурные нравы, верхоглядство и прочие прегрешения.Читатели, без сомнения, знали, о ком идет речь. И тем не менее, в глазахправительства и его сторонников авторы сборника сами определенно былиинтеллигентами. Столкнувшись с таким положением, историк должен занять определеннуюпозицию; безусловно, будет ошибкой принять узкое определение интеллигенции,на котором настаивало ее радикальное крыло. К борьбе против самодержавияприсоединилось множество людей, исходивших из либеральных и дажеконсервативных принципов и целиком отвергавших революционную идеологию.Исключить их значило бы исказить историю. От широкого определения,охватывающего всю группу работников умственного труда, толку и того меньше,потому что оно ничего не говорит о тех политических и общественныхвоззрениях, которые именно и отделяли тех, кто осознавал себяинтеллигенцией, от остальной массы населения. Мы воспользуемся дефиницией,лежащей где-то между двумя вышеозначенными определениями. Мерилом здесьявляется приверженность общественному благу: интеллигент - это тот, кто непоглощен целиком и полностью своим собственным благополучием, а хотя бы вравной, но предпочтительно и в большей степени печется о процветании всегообщества и готов в меру своих сил потрудиться на его благо. По условиямтакого определения, образовательный уровень и классовое положение играютподчиненную роль. Хотя образованный и обеспеченный человек, естественно,лучше может разобраться в том, что же не так в его стране, и поступатьсообразно с этим, совсем не обязательно, что ему придет охота это сделать. Вто же самое время простой, полуграмотный рабочий человек, пытающийсяразобраться в том, как действует его общество, и трудящийся на его благо,вполне отвечает определению интеллигента. Именно в этом смысле в конце XIXв. в России говорили о "рабочей интеллигенции" и даже о "крестьянскойинтеллигенции".*3 *3 "Рабочая интеллигенция" описывается в моей книге Social Democracyand the St Petersburg Labor Movement, 1885-1897 (Cambridge, Mass. 1963); а"крестьянская интеллигенция" (в основном бывшие крепостные, занявшиесясвободными профессиями) - в Е С. Коц. Крепостная интеллигенция. Л.. 1926. Интеллигенция в таком определении появляется везде, где существуетзначительное несоответствие между теми, в чьих руках находится политическаяи экономическая власть, и теми, кто представляет (или считает, чтопредставляет) общественное мнение. Она сильнее и настойчивее в тех странах,где авторитарное правительство сталкивается с восприимчивой к новым идеямобразованной элитой. Здесь возможность и желание действия вступают междусобой в острый конфликт, и интеллигенция кристаллизуется в государство вгосударстве. В деспотиях традиционного типа, где отсутствует многочисленнаяобразованная публика, и в правильно функционирующих демократиях, где идеимогут быстро воплощаться в политике, интеллигенция скорее всего нескладывается.*4 *4 Если, конечно, какая-нибудь часть образованного меньшинства невообразит, что она лучше всех знает, в чем состоит народное благо. Тогда онаможет игнорировать результаты выборов по тем соображениям, что а) они недают народу "настоящей" свободы выбора, 6) избирательный процесс подвергсяманипуляции, или, когда не помогают другие доводы, в) массам устроилипромывание мозгов, и они голосуют против своих собственных интересов. Неизбежно было, что в России эпохи империи рано или поздно появитсяинтеллигенция. А принимая во внимание неизменное вотчинное отношениемонархии ко всем вопросам политической власти, было столь же очевидно, (чтоборьба между интеллигенцией и режимом выльется в войну на взаимноеуничтожение. Наверное, на Руси испокон веку были недовольные, однако самым раннимполитическим вольномыслом, о котором имеются документальные свидетельства,был князь И. А. Хворостинин, живший в начале XVII в. На этого аристократадонесли властям, что он не соблюдает православного обряда, держит у себя вбиблиотеке латинские книги, зовет царя деспотом и сетует, что "на Москвелюдей нет, все люд глупый, жить тебе не с кем". Он бил челом, чтоб емупозволили уехать в Литву, в чем ему отказали, и кончил высылкой в далекийсеверный монастырь.*5 Хворостинин был типичным инакомыслом доинтеллигентскойэры, пребывал в полной изоляции и обречен был умереть, не наложив нималейшего отпечатка на ход событий. Думающие люди в ту раннюю пору несоставляли ни силы, ни движения. В служебном режиме XVII - начала XVIII вв.недовольство было prima facie доказательством бунта и посему вынуждено былоограничиваться частными разговорами. *5 С. М. Соловьев, История России с древнейших времен, т. V, М.,1961, стр. 331-2. Чтобы в России могло существовать общественное мнение, правительствунадо было прежде всего признать правомочность общественной деятельности,независимой от его поощрения или дозволения. Это случилось лишь соблегчением условий государственной службы, произошедшим после смерти Петра.В 1730-х и пуще того в 1740-х и 1750-х гг. дворянам делалось все легчезаниматься своими частными делами, одновременно находясь номинально нагосударственной службе. Теперь вполне нетрудно было добиться длительногоотпуска и даже выйти в отставку, едва достигнув зрелого возраста. Так, безовсякого формального законодательства, стал складываться "праздный класс"(leisure class). Даже дворяне, служившие в войсках, стали находить время дляневоенных занятий. Например, курс подготовки в Благородном КадетскомКорпусе, основанном в 1731 г. (см. стр. #178), был настолько ненапряженен,что учившиеся в нем молодые дворяне располагали большим количествомсвободного времени, дабы развлекать себя театральными постановками ипоэзией. Основоположники русского театра А. П. Сумароков и М. М. Херасковпринялись за литературное творчество, будучи кадетами, и написали некоторыеиз своих наиболее значительных сочинении в стенах этого на первый взглядчисто военного заведения. Литература сделалась в середине XVIII в. первымвидом свободной деятельности, который стало терпеть русское правительство.Уровень этого сочинительства был невысок, и большая часть публикуемыхпроизведений представляла собою подражание западным образцам. Однакозначение этой литературы было не эстетическим, а политическим: "Важно то,что литература оторвалась от правительства, что высказывание художественногослова перестало быть официальным. Носители литературы стали отличать себя,свое сознание и цели своей деятельности от сознания, деятельности и целейвласти".*6 Так в некогда монолитной, вотчинной структуре образовалась перваятрещинка. Литература сделалась первым занятием, никак не обслуживающиминтересы государя, но тем не менее разрешенным членам царского служилогосословия. Она так и не уронила этого своего неповторимого положения. С техсамых пор литература остается в России частным миром, подчиненным инымвластителям и иным законам. *6 Г. Гуковский, Очерки по истории русской литературы XVIII века,М.-Л., 1936, стр 18. Судьба этой тенденции зависела от дальнейшего ослабления служебныхповинностей. Освободив дворян от обязательной службы, манифест 1762 г.распахнул шлюзы умственной деятельности. Он одновременно позволилпрофессиональное занятие литературой и создал читательский круг дляпрофессионального литератора. Малая часть отставных дворян читала книги, акто читал, довольствовался французскими романами, обыкновенно покупаемыми навес. Однако стала складываться привычка хотя бы к развлекательному чтению.Расцвет русской литературы в XIX в. был бы невозможен без закона 1762 г. ичувства личной безопасности, обретенного высшим дворянским слоем вблагодатное царствование Екатерины. Наиболее мыслящие члены этой группыстали теперь приобретать вкус к политическим идеям. Особый интерес вызывализападные сочинения, касающиеся роли и прав благородного сословия, с которымдворяне этого царствования были склонны себя отождествлять. "Дух законов"Монтескье, переведенный на русский через несколько лет после выхода в свет,сделался для целого поколения русских дворян руководством по государственнойдеятельности, потому что в нем особо подчеркивалась необходимость тесногосотрудничества между короной и знатью. Екатерина живо поощряла этот интереск политическим идеям. Она приходила в ужас от господствовавшего среди высшихклассов страны невежества и апатии и вознамерилась создать слой граждан,проникнутых общественным духом, как бы пытаясь опровергнуть мнение Монтескьео том, что в России есть лишь господа да рабы и нет ничего похожего на tiersetat. Она сделала для этого гораздо больше, чем за ней признают. Верно, чтоее "Наказ", чьи положения были списаны у Монтескье и Беккариа, не имелпрактических последствий, а комиссия, созванная ею в 1767 г., чтобы датьРоссии новый свод законов заместо Уложения 1649 г., никакого свода непроизвела. Но опыт этот не пропал даром. Напечатанный большим тиражом ишироко распространенный "Наказ" ознакомил русскую элиту с элементарнымиполитическими и социальными идеями Запада. Можно сказать, что он ознаменовалначало в России разговора о правительстве как об учреждении, подчиненномнравственным нормам. Неудачная Комиссия для сочинения проекта новогоуложения впервые в русской истории предоставила представителям разныхсословий возможность откровенно, публично и безбоязненно высказаться озаботах своих избирателей. Это было уже не "совещание правительства сосвоими собственными агентами", каким являлись соборы Московской Руси, этобыл общенациональный форум такого типа, который в следующий раз соберетсялишь 138 лет спустя в качестве Первой Государственной Думы. То была и школаполитики, и некоторые питомцы ее сыграли важную роль в формированииобщественного мнения в позднейший период екатерининского правления.Умственный стимул, который "Наказ" и Комиссия уложения дали русскойобщественной жизни, имел куда более значительные последствия для дальнейшегохода русской истории, чем какой угодно свод законов. Екатерина продолжала поощрять вызванное ею брожение и после роспускаКомиссии. На следующий, (1769) год она начала первое русское периодическоеиздание - "Всякую всячину", сатирический журнал, в который и сама пописывалапод псевдонимом. У нее объявились подражатели, и вскоре немногочисленнуючитающую публику завалили сатирическими изданиями. Большая часть материаловв этих журналах представляла собою беззаботную развлекательную чепуху,однако иногда сатира обретала более серьезные формы и делалась орудиемсоциальной критики. В екатерининское царствование появились также всяческиеинформационные издания, в том числе специализированные публикации дляпомещиков и детей. За первое десятилетие после воцарения Екатерины числопечатаемых в России книжных названий выросло в пять раз. К концу еецарствования отношение императрицы к выпущенным ею на свободу силамсделалось более двойственным, и в 1790-х гг., напуганная Французскойреволюцией, она взялась за подавление независимой мысли. Однако этот позднийповорот не должен затенять сделанного ею. Деятельность Екатерины имеладалеко идущие последствия, затеяв в России широкое общественное движение,сочетавшее открытое высказывание мнений с общественной деятельностью,посредством чего русское общество наконец-то принялось отстаивать свое правона независимое существование. Всемогущее русское государство сумело создатьдаже свою противодействующую силу. С самого своего зарождения русское общественное мнение разделилось надва отчетливых течения, от которых со временем отпочковалось множествонаправлений. Оба относились к тогдашней России критически, но по совершенноразным причинам. Одно можно охарактеризовать какконсервативно-националистическое, а другое - как либеральнорадикальное. Основоположником консервативно-националистического движения в России(и, кстати, ее первым бесспорным интеллигентом) явился Николай ИвановичНовиков. В молодости он служил в гвардейском полку, посадившем Екатерину натрон, в чем ему изрядно повезло, ибо благодаря этому ему были обеспеченызащита и фавор императрицы. Он участвовал в Комиссии уложения, работая со"средним сословием", каковое обстоятельство приобретает особое значение всвете нескрываемо "буржуазного" мировоззрения Новикова. В 1769 г. оноткликнулся на журналистический вызов Екатерины и выпустил первый из трехсатирических журналов, "Трутень", за которым последовала череда серьезныхизданий дидактического свойства. В самом первом номере "Трутня" Новиков поставил вопрос, которомусуждено было сделаться центром внимания всего интеллигентского движения вРоссии. Признавшись, что быть на военной, приказной или придворной службесовсем не по его склонности, он спрашивал: "Что делать мне?", - и впояснение прибавлял: "Без пользы в свете жить, тягчить лишь толькоземлю".*7 Для него вопрос решился обращением к публицистической ифилантропической деятельности. Мировоззрение, Новикова вполне укладывается вкультурную традицию западноевропейской буржуазии, что тем более удивительно,поскольку он ни разу не был на Западе и, по собственному признанию, невладел иностранными языками. Во всех его писаниях главным объектом нападокявляется "порок", который он отождествлял с такими "аристократическими"свойствами, как праздность, страсть к показному, равнодушие к страданиямбедноты, безнравственность, карьеризм, льстивость, невежество и презрение кнауке. "Добродетель" для него состояла в том же, в чем ее видели идеологисреднего класса от Леона Альберти до Бенджамина Франклина: впредприимчивости, скромности, правдивости, сострадании, неподкупности,прилежании. В своих сатирических изданиях Новиков бичевал во имя этихценностей жизнь при дворе и в богатейших поместьях. Поначалу Екатеринаигнорировала его критические стрелы, однако его бесконечные разговоры отемных сторонах русской жизни стали мало-помалу приводить ее в раздражение,и она завязала литературную полемику, с ним на страницах своего журнала. То,что Новиков клеймил как "порок", она предпочитала рассматривать какчеловеческую "слабость". В одной из их словесных баталий Екатерина заявила,что Новиков страдает от "горячки", и употребила выражения, предвосхитившиенекоторые из наиболее яростных выпадов против интеллигенции следующегостолетия: Человек сначала зачинает чувствовать скуку и грусть, иногда отпраздности, а иногда и от читания книг: зачнет жаловаться на все, что егоокружает, а наконец и на всю вселенную. Как дойдет до сей степени, то ужеболезнь возьмет все свою силу и верх над рассудком. Больной вздумает строитьзамки на воздухе, все люди не так делают, а само правительство, как бырадетельно ни старалось, ничем не угождает. Они одни по их мысли в состоянииподавать совет и все учреждать к лучшему.*8 *7 Цит. в В. Боголюбов, И. И. Новиков и его время, М., 1916, стр. 38. *8 Н. И Новиков, Избранные сочинения, М.-Л., 1951, стр. 59. Новиков ответствовал в более осторожных выражениях, однако неотступил ни на йоту. Однажды он даже возымел достаточно дерзости, чтобкритиковать русский язык императрицы. Этот неслыханный спор между государыней и подданным, немыслимый всегоодним поколением прежде, показал, насколько стремительно расползаетсятрещинка в вотчинной структуре. В царствование Елизаветы появлениебеллетристики как самостоятельного занятия составило важнейшийконституционный сдвиг, а в правление Екатерины угодья вольной мысли ужевобрали в себя спорные политические вопросы. Знаменательно, что расхожденияНовикова с императрицей не обернулись для него скверными последствиями.Екатерина продолжала, всячески содействовать ему, в том числе и деньгами.При помощи императрицы и состоятельных друзей он затеял в 1770-1780-х гг.программу просветительной и филантропической деятельности такогограндиозного масштаба, что здесь достанет места только лишь перечислить еевершины. Его издательства, предназначенные доставить дворянским и купеческимсемействам содержательную, а не просто развлекательную литературу, выпустилиболее девятисот названий. Через "Переводческую семинарию" он открыл русскомучитателю доступ к множеству зарубежных сочинений религиозного ихудожественного свойства. Часть дохода от его журналистской и издательскойдеятельности шла на учрежденную им школу для сирот и нуждающихся детей, атакже на бесплатную больницу. Во время голода он устраивал продовольственнуюпомощь. Все это сочли бы добрым делом в любой стране мира, однако в Россиито было к тому же и политическое новшество революционного размаха. Новиковпорвал с традицией, согласно которой государство, и лишь оно одно, имелоправо делать что-либо на благо "земли". От него и его соратников обществовпервые узнало, что может само заботиться о своих нуждах. И тем не менее, Новикова заносят в политические консерваторы из-заего решимости действовать "внутри системы", как сейчас выражаются. Он былмасоном и последователем СанМартина и верил, что все зло проистекает отлюдской порочности, а не от учреждений, под властью которых живут люди. Онбезжалостно бичевал "порок" и ревностно пропагандировал полезные знания,потому что, по его убеждению, человечество можно улучшить лишь черезулучшение человека. Он не подверг сомнению ни самодержавную форму правления,ни крепостничество. Такой упор на человека, а не на среду был всегдаотличительным знаком консерватизма. Первый русский либеральный радикал Александр Радищев был менеезначительной фигурой, хотя благодаря неустанным и недурно финансируемымусилиям советских пропагандистов он более известен из этих двух деятелей.Слава его целиком зиждется на "Путешествии из Петербурга на Москву" (стр.#196), в котором, используя популярную тогда форму придуманных путевыхзаметок, он разоблачал наиболее неприглядные стороны русской провинциальнойжизни. Написана книга ужасно, и если исходить из одних ее литературныхдостоинств, вряд ли вообще заслуживает упоминания. В ней царит такаяидеологическая путаница, что критики и по сей день не сойдутся в том, какуюже цель ставил себе автор: призыв к насильственным переменам или простопредупреждение, что если вовремя не провести реформы" то бунт неизбежен. Вотличие от Новикова, мировоззрение которого коренилось в масонстве иангло-германском сентиментализме (к Вольтеру он относился с отвращением),Радищев многое почерпнул у французского просвещения, особенно у его крайнегоматериалистического крыла (Гельвеции и Гольбах). В одном из последних своихсочинений, законченном незадолго до самоубийства, он разбирает проблемубессмертия души и хотя решает этот вопрос в положительном смысле,отрицательные аргументы явно выписаны в этом труде с большим убеждением.Предвосхищая Кириллова у Достоевского, в своем последнем послании передсмертью он писал, что лишь тот сам себе хозяин, кто кончает жизньсамоубийством. Носитель таких идей вряд ли мог принять старый режим или согласитьсядействовать в его рамках. Предложения его, как уже отмечалось, весьмарасплывчаты, и все либералы и радикалы признают его своим предтечей из-зафилософской позиции и безусловного отрицания крепостничества. Инстинктподсказал Пушкину, что Радищев был неумен (он даже называет "преступление"автора "Путешествия" "действом сумасшедшего" и характеризует его как"истинного представителя полупросвещения")*9, и не случайно, вероятно, чтофигура Евгения в "Медном всаднике" имеет такое сходство с Радищевым.*10 *9 А. С. Пушкин, Полное собрание сочинений в десяти томах, т. VIII,М., 1949, стр. 354 и 360. *10 В. П. Семенников, Радищев. Очерки и исследования, М.. Петроград,1923, стр. 268-9. И Новиков, и Радищев были арестованы в разгар паники, охватившейПетербург после начала Французской революции, и приговорены к пожизненнойссылке. После смерти Екатерины своевольный сын ее Павел I помиловал иосвободил их. Движение декабристов, о котором упоминалось выше (стр. #248), однойсвоей драматичностью, числом и знатностью своих участников не знало себеравных до возмущений, произведенных революционными социалистами в 1870-е гг.Тем не менее, сложно доказать, что это движение было русским в строгомсмысле слова, поскольку его чаяния, идеалы и даже организационные формыпришли прямо из Западной Европы. Все это было заимствовано из опытапосленаполеоновской Франции и Германии, где многие русские дворяне провелипо два-три года во время кампаний 1812-1813 гг. и последовавшей затемоккупации. О космополитизме молодых русских аристократов свидетельствует тообстоятельство, что они настолько прониклись политическим брожением эпохиРеставрации, что посчитали возможным пересадить на родную землю политическиепрограммы Бенджамина Констана, Дестюта де Траси или американскуюконституцию. После неудачи заговора идеи эти растаяли в воздухе, и следующеепоколение мыслящих россиян обратилось к совершенно иному источнику. Этим источником был немецкий идеализм. Не то чтобы русскиеинтеллектуалы разбирались в запутанных и подчас чересчур заумных доктринахидеалистической школьц ибо мало кто из них имел необходимое для тогофилософское образование, а некоторые (например, Белинский) не зналинемецкого и вынуждены были полагаться на пересказы из вторых рук. Но, каквсегда происходит в истории идей (в отличие от обычной истории илифилософии), наиболее важен не точный смысл чьих-то мыслей, а то, как ихвоспринимает публика. Русские интеллигенты 1820-1840-х гг. ухватились затеории Шеллинга и Гегеля с таким рвением потому, что вполне справедливорассчитывали найти в них идеи, способные дать оправдание, своим чувствам ичаяниям. И они действительно почерпнули у этих философов только лишь то, чтоим требовалось. В России, как и везде, главным последствием идеализма было мощноеусиление творческой роли человеческого разума. Нечаянным результатомкантовской критики эмпирических теорий явилось то, что она превратила разумиз простого восприемника чувственных впечатлений в активного участникапроцесса познания. Способ, которым мышление посредством присущих емукатегорий воспринимает действительность, сам по себе является важнейшиматрибутом этой действительности. Выдвинув этот довод, идеалистическая школа,затмившая своим появлением эмпиризм, вложила оружие в руки всех тех, кто былзаинтересован в признании человеческого разума высшей творческой силой, тоесть, прежде всего, интеллигентов. Теперь можно стало утверждать, что идеинастолько же "реальны", насколько реальны физические факты, а то и реальнееих. "Мысль", которая в своем широком толковании включала чувства, восприятияи, превыше всего, творческие художественные импульсы, была поставлена вравное положение с "Природой". Все было взаимосвязано, ничто не былослучайным, и разуму требовалось только разобраться, каким образом явлениясоотносятся с идеями. "Шеллингу обязан я моею теперешнею привычкою всемалейшие явления, случаи, мне встречающиеся, родовать (так перевожу яфранцузское слово generaliser, которого у нас по-русски до сих пор небыло...)",- писал В. Ф. Одоевский, ведущий последователь Шеллинга 1820-хгг.*11 В конце 1830-х гг., когда мыслящие россияне сильно увлеклись Гегелем,это пристрастие приняло самые крайние формы. Вернувшись из ссылки, АлександрГерцен нашел своих московских друзей в состоянии своего рода коллективногобреда: Никто в те времена не отрекся бы от подобной фразы: "Конкресцированиеабстрактных идей в сфере пластики представляет ту фазу самоищущего духа, вкоторой он, определяясь для себя, потенцируется из естественнойимманентности в гармоническую сферу образного сознания в красоте..." Все всамом деле непосредственное, всякое простое чувство было возводимо вотвлеченные категории и возвращалось оттуда без капли живой крови, бледнойалгебраической тенью... Человек, который шел гулять в Сокольники, шел длятого, чтобы отдаваться пантеистическому чувству своего единства с космосом;и если ему попадался по дороге какой-нибудь солдат под хмельком или баба,вступавшая в разговор, философ не просто говорил с ними, но определялсубстанцию народную в ее непосредственном и случайном явлении. Самая слеза,навертывавшаяся на веках, была строго отнесена к своему порядку к "гемюту"или к "трагическому в сердце"...*12 *11 П. Н. Сакулин, Из истории русского идеализма; князь В. Ф.Одоевский, М., 1913. т. I, ч. I. стр. 132. *12 А. И. Герцен, Полное собрание сочинений и писем, Петербург, 1919,XIII, стр 12-13. Вторым и лишь чуть менее важным обстоятельством было то, что идеализмвнес в философию элемент динамизма. С его точки зрения, действительность всвоем духовном и физическом аспекте переживает постоянную эволюцию, она"становится", а не просто "существует". Весь космос проходит через процессразвития, ведущий к определенному расплывчатому состоянию абсолютносвободного и рационального существования. Присутствующий во всехидеалистических доктринах историзм сделался с тех пор непременным состояниемвсех "идеологий". Он вселял и продолжает вселять в интеллигенциюуверенность, что окружающая ее действительность, которую они в той или инойстепени отвергают, в силу самой природы вещей имеет преходящий характер иявляет собою ступень на пути к некоему высшему состоянию. Затем, он дает имоснование утверждать, что если между их идеями и действительностью и имеетсякакое-то несоответствие, то это из-за того, что действительность, таксказать, все еще отстает от их идей. Неудача всегда кажется идеологамвременной, тогда как успехи властей предержащих всегда представляются имиллюзорными. Основной результат идеализма состоял в том, что он придал мыслящимроссиянам уверенность в себе, которой у них прежде не было. Разум был увязанс природой; они вместе являлись частью неуклонно разворачивающегосяисторического процесса, и в свете этой визионерской картины какой малостьюказались правительства, экономика, армии и