РазстрЪлъ о. М. Т. Сандовича.

[Составлено на основанiи записокъ о. В. Ф. Курилла изъ Флоринки и другихъ источниковъ.]

ВсЪмъ намъ хорошо памятенъ энаменательный, бывшій наканунЪ войны, политическій процессъ С. Ю. Бендасюка и товарищей, однимъ изъ подсудимыхъ котораго являлся православный священникъ изъ с. Ждыни, горлицкаго уЪзда, о. Максимъ Тимофеевичъ Сандовичъ. Какъ извЪстно, послЪ окончанія процесса и единодушнаго оправдательнаго приговора со стороны присяжныхъ судей, создалось все-таки въ правительственныхъ кругахъ такое обостренное отношеніе къ участникамъ процесса, что стало ясно, что послЪднимъ, не только самимъ подсудимымъ, но также и защитникамъ и свидЪтелямъ дЪла, не остается ничего другого, какъ только спасаться отъ новыхъ административныхъ преслЪдованій немедленнымъ бЪгствомъ внЪ досягаемости австрійскихъ жандармовъ. Большинство изъ нихъ такъ и сдЪлало и, воспользовавшись первой растерянностью австр. властей послЪ процесса, уЪхало кто въ Швейцарію, а кто въ Россію.

Не догадался сдЪлать этого, однако, повидимому - слишкомъ довЪрившись оправдательной силЪ судебнаго приговора, о. М. Т. Сандовичъ, просидЪвшій въ подслЪдственной тюрьмЪ 2 1/2 года и поспЪшившій затЪмъ поскорЪе вернуться въ родную деревню, къ своей любимой семье и паствЪ, гдЪ и захватила его вскорЪ объявленная въ іюлЪ 1914 г. военная мобилизація и послЪдовавшая вслЪдъ за нею страшная волна австрійскаго насилія и террора, причемъ ему самому пришлось пасть одной изъ первыхъ жертвъ этой чудовищной, кровавой волны...

1 августа 1914 г. арестовали не только его, но и его отца, крестьянина изъ Ждыни, и помЪстили ихъ въ тюрьмЪ уЪзднаго суда въ Горлицахъ. Не прошло недЪли, какъ арестовали еще брата и супругу о. Максима, Пелагею Ивановну, но послЪднюю отправили не въ Горлицы, а въ с. Ржепенникъ возлЪ Бъча, гдЪ ее помЪстили въ домЪ мЪстнаго войта и только по истеченіи 9 дней, 21 августа, перевели тоже въ горлицкую тюрьму.

Самъ о. Максимъ просидЪлъ въ тюрьмЪ безъ слЪдствія и допроса до 6 сентября, когда вдругъ, въ 5 часовъ утра, вошелъ въ его камеру тюремный надзиратель Ножинскiй и велЪлъ ему тотчасъ-же собираться въ дорогу, а самъ между тЪмъ вывелъ изъ ихъ камеръ жену и отца о. Максима якобы „на прогулку", на самомъ же дЪлЪ отвелъ ихъ в камеру, выходящую окнами на площадь, и, заперевъ ихъ тамъ обоихъ, оставилъ однихъ.

ТЪмъ временемъ передъ камерой о. Максима стали собираться представители мЪстной власти, а именно ротмистръ Дитрихъ изъ Линца, совЪтникъ суда Кальчинскій, 4 жандарма и 2 солдата съ вахмистромъ, послЪ чего въ 6 ч. утра, въ камеру опять вошелъ надзиратель Ножинскій и велЪлъ о Максиму слЪдовать за собою, но, когда тотъ хотЪлъ взять съ собой и свои вещи, приказалъ оставить послЪднiя на мЪстЪ. ЗатЪмъ, согласно сообщенію сидевшаго въ то время тоже въ тюрьмЪ гимназиста Ал. Телеха, о. Максиму связали сзади руки и завязали глаза полотенцемъ, послЪ чего двое солдатъ взяли его подъ руки, вывели на площадь передъ тюрьмой и поставили подъ каменной стЪной. Напротивъ его стали на разстоянiи 4 шаговъ два жандарма съ заряженными ружьями, а въ сторонЪ ротмистръ Дитрихъ и начальникъ патруля Wachkommendant, вокругъ же на площади собралась большая толпа зрителей. Такъ какъ команданту показалось, что о. Максимъ, наклонившійся немного влЪво, падаетъ, онъ крикнулъ на него: „Стой!" О. Максимъ, зная уже, что будетъ разстрЪлянъ, выпрямился и сказалъ отчетливо: "Господи, благослови!" Раздалась команда - и двЪ пули пронзили грудь о. Максима. Однако, онъ не упалъ, а только покачнулся на стЪну. ОслабЪвшимъ уже голосомъ онъ произнесъ: „Да живетъ русскiй народъ и святое православіе!" Тогда подошелъ къ нему начальникъ патруля, вынулъ револьверъ и выстрЪлилъ въ него въ упоръ - въ голову. 0. Максимъ упалъ. ТЪло взяли солдаты на простыню и унесли. А въ зданіи суда уже былъ приготовленъ обыкновенный гробъ изъ досокъ. Въ стЪнахъ зданiя остались отъ выстрЪловъ двЪ глубокія дыры, а въ нихъ виднЪлись пятна крови.

Въ нЪкоторыхъ подробностяхъ иначе представляетъ моментъ смерти о. Максима другой очевидецъ, гимназистъ К.Л.Ванько, находившiйся среди зрителей: "Я прiЪхалъ - говорилъ онъ - въ Горлицы, чтобы передать деньги въ управленіе тюрьмы для моего арестованнаго отца. Въ воскресенье 6 сентября, въ 7 ч. утра, мнЪ бросилось въ глаза необыкновенное движеніе на улицахъ. Около суда и находящейся вблизи него тюрьмы собралась громадная толла народа, которая чего-то ожидала. КромЪ мужчинъ, ьыли тоже женщины и подростки, всЪ очень взволнованные. Я прислушался къ разговорамъ и, къ моему величайшему удивленію и ужасу, узналъ, что сейчасъ будутъ казнить „московского попа зе Ждыни". У меня сжалось сердце отъ боли, но я рЪшилъ остаться, чтобы быть свидЪтелемъ мученической смертн о. Максима. Передъ зданіемъ суда стояла группа чиновниковъ и жандармовъ. ПослЪ нЪсколькихъ минутъ томительнаго ожиданія, которое покаэалось мнЪ вЪчностью, вывели о. Максима изъ тюрьмы. Онъ шелъ съ достоинствомъ на мученическую смерть. ОдЪтъ былъ въ рясу, только наперстный крестъ съ него сняли. Поставили его возлЪ стЪны и уЪздный начальникъ Митшка прочелъ приговоръ, изъ котораго я запомнилъ только одно, что казнь происходитъ не по приговору суда, а по приказу воЪнныхъ властей. ПослЪ прочтенія этого своеобразнаго приговора одинъ изъ жандармовъ подошелъ къ о. Максиму, чтобы связать ему руки, но о. Максимъ просилъ не дЪлатъ этого. Тогда жандармъ закрылъ ему глаза и сдЪлалъ мЪломъ бЪлый знакъ на груди. На разстоянiи нЪсколькихъ метровъ отъ о. Максима сталъ жандармъ изъ тирольскихъ стрЪлковъ. Команда: разъ, два, три! Раздался выстрЪлъ. О. Максимъ задрожалъ и, собравъ послЪднія силы, слабымъ голосомъ произнесъ: "Да живетъ русскій народъ и святое православіе!" Голова склонилась на грудь, всЪмъ тЪломъ оперся онъ о стЪну и черезъ мгновенiе упалъ на землю. Изъ тюрьмы послышался неистовый, страшный крикъ и раздирающія сердце рыданія. Это жена о. Максима, Пелагея Ивановна, видЪвшая изъ окон тюрьмы казнь мужа, упала безъ чувствъ и стЪны тюрьмы огласились воплями несчастной женщины. Слышно было еще чье-то рыданіе. ВсЪ обратили вниманіе также на рослую фигуру сЪдобородаго старца въ другомъ тюремномъ окнЪ за рЪшеткой. Это былъ отецъ казненнаго, Тимофей Лукичь Сандовичь, находившійся тоже въ тюрьмЪ и бывшій свидЪтелемъ мученической смерти своего сына. Между тЪмъ, всЪ чиновники, жандармы и нЪкоторыя лица изъ толпы подошли къ упавшему. У меня не хватило силъ подойти и посмотрЪть, я хотЪлъ лишь поскорЪе бЪжать отъ этой страшной сцены. Вдругь снова раздался выстрелъ. Это жандармъ еще разъ выстрЪлилъ изъ револьвера въ лежащаго уже на землЪ о. Максима, приложивъ дуло къ его головЪ.

ПослЪ казни я узналъ достовЪрно отъ одного чиновника, что о. Максима казнили безъ суда. Ночью съ 5-го на 6 сентября, въ 11 часовъ ночи, пришелъ приказъ изъ краковской корпусной команды (?) разстрЪлять его, о чемъ ему сейчасъ-же и объявили. Онъ просиль разрЪшить ему написать письмо къ женЪ, которая находилась въ той-же тюрьмЪ, въ сосЪдней камерЪ. РазрЪшили. Но, когда онъ попросилъ разрЪшить ему лично проститься съ женой и отцомЪ, то въ эгомъ ему отказали".

("Прик. Русь" 1914 г., № 1499).

 

Объ увЪдомленіи о. Максима объ ожидающей его казни ничего не упоминаетъ ни о. Курилло, ни тюремный надзиратель Ножинскій, разсказывавшiй потомъ узникамъ о подробностяхъ разстрЪла.

Раздавшіеся выстрЪлы заставили некоторыхъ узниковъ подойти къ окнамъ.

„Od okien, bo bedzie zastrelony!"- крикнулъ жандармъ. Только, когда убрали тЪло покойника, раздался новый зычный окрикъ: "Prosze sie nie bac(!) nie bebziemy strzelac, chcemy tylko wyrok oglosic". Сразу нЪкоторые, а послЪ всЪ узники явились у оконъ, а начальникъ патруля, въ качествЪ переводчика, объявилъ имъ "приговоръ", вынесенный ротмистромъ Дитрихомъ: „Раn rotmistrz zazadal wydania Maksymowicza (вмЪсто Сандовича) і ten zostal zastrzelony na jego odpowiedzialnosc (!) Jezliby kto cos podobnego zrobil, co on, tо bedzie zastrzelony." Что о. Макслмъ быль дЪйствительно разстрЪлянъ по произвольному и единоличному распоряженію ротмистра Дитриха, подтвердилъ также и надзиратель Ножинскій отцу убитаго, сказавъ ему послЪ казни:

„Это все сдЪлалъ этотъ офицеръ; онъ такой, что на жизнь и на смерть"...

Понятно, что такая произвольная расправа произвела на болЪе впечатлительныхъ узниковь ужасное впечатлЪнiе. НЪкоторые просто изнемогали отъ нервнаго разстройства, такъ что всякій шумъ или шорохъ вызывалъ у нихъ страхъ и дрожь; нЪкоторые не могли нЪсколько ночей подрядъ спать или срывались ночью съ постели, чтобы бЪжать.

МЪсто экзекуціи долго еще привлекало праздное любопытство городской толпы, которая съ злорадными замЪчаніями и улыбками разсматривала слЪды оть пуль и пятна крови на стЪнЪ или слушала разсказовъ и шутокъ очевидцевъ событія.

НЪсколько дней спустя совЪтникъ Кальчинскій призваяъ къ себЪ въ канцелярію П. И. Сандовичъ и предложиль отпустить ее на свободу, однако, изстрадавшаяся и измученная женщина предпочла остаться въ тюрьмЪ сь родными мужа, чЪмъ подвергаться новымъ опасностямъ и гоненіямъ на австрійской "свободЪ", въ виду чего впослЪдствіи, 14 сентября, и была отправлена вмЪвтЪ съ отцомъ и братомъ мужа, въ составЪ перваго горлицкаго трааопорта, въ Талергофъ.

Грибовскій уЪздъ.

(Из записокъ о. Василія Ф. Курилла).

Кажется, ни въ одномъ уЪздЪ Галичины не имЪла погибающая Австрія столько званныхъ и незванныхъ доносчиковъ и провокаторовъ, какъ въ этомъ уЪздЪ. Отъ нихъ такъ и кишЪло здЪсь повсюду - и въ средЪ разныхъ деревенскихъ чиновъ и приспЪшниковъ и среди народнаго, большей частью пришлаго изъ Вост. Галичины, учительства, и даже къ сожалЪнiю, среди самого духовенства. И хотя уЪздныя власти, относившiяся до тЪхъ поръ къ мЪстнымъ русскимъ дЪятелямъ въ общемъ довольно корректно, причемъ съ нЪкоторыми изъ нихъ отдЪльные чиновники даже лично были хорошо знакомы, и не удЪляли сначала всЪмъ этимъ, посыпавшимся послЪ объявленія войны, многочисленнымъ доносамъ надлежащаго вниманія, а даже въ нЪкоторыхъ случаяхъ реагировали на нихъ взысканіями съ самихъ-же ихъ вдохновителей и авторовъ, — то со временемъ, когда вся власть естественно перешла въ руки военнаго командованія, послЪднія и возымЪли тЪмъ успЪшнЪе свое нечестивое дЪйствіе и явились причиной многихъ и тяжелыхъ страданій и кровавыхъ жертвъ среди мЪстнаго русскаго населенія.

Какъ уже было разсказано выше, въ описаніи событій, происшедшихъ въ горлицкимъ уЪздЪ, еще 31 іюля были въ Горлицахъ, гдЪ я былъ извЪстенъ, какъ бывшій предсЪдатель „Р. бурсы" и одинъ изъ мЪствыхъ народныхъ дЪятелей вообще, распущены кЪмъ-то ложные слухи обо мнЪ,—то о послЪдовавшемъ будто-бы моемъ и о. Г. Гнатышака изъ Крьницы арестЪ и разстрЪлЪ, за то, что мы, будто-бы переодЪтые евреями, пытались взорвать желЪзно-дорожный мостъ въ МушинЪ, то опять, что я тайкомъ пріЪхалъ на агитацію въ Горлицы, въ виду чего меня въ ту - же ночь даже разыскивали жандармы въ постояломъ дворЪ Байлы и другихъ мЪстахъ, но все это, конечно, являлось просто нелЪпымъ и злобнымъ вздоромъ, такъ какъ я какъ-разъ въ это время отвозилъ дочь Александру для поступленiя, въ качествЪ сестры милосердія, въ Красный Крестъ во ЛьвовЪ, такъ что ни въ какіе подобные конфликты съ властями входить, очевидно, пока не могъ. Былъ арестованъ только въ Горлицахъ 3 августа мой сынъ-студентъ Феофилъ, о чемъ мы узнали, впрочемъ, только изъ его открытки 2 недЪли спустя.

У меня дома, съ с. ФлоринкЪ, явились жандармы только въ концЪ августа, причемъ на этотъ разъ ограничились только обыскомъ и составленіемъ протокола. Спрашивали тоже о моей дочери ВладимірЪ, учительницЪ изъ с. Лосья, но ея не оказалось дома, такъ что жандармы ушли ни съ чЪмъ.

ЗатЪмъ, 31 августа, пріЪхалъ въ нашу деревню, съ 6 жандармами, новоназначенный военный комиссаръ при грибовскомъ староствЪ г. Инесъ, съ цЪльго разслЪдованія вопроса объ авторЪ и достовЪрности поданнаго въ военную команду въ Новомъ СанчЪ анонимнаго доноса о томъ, что я, о. Ф, Качмарчикъ изъ БЪлцаревой, о. П. Сандовичъ изъ Брунаръ и о. Вл. Мохнацкій изъ Чирной — опасные для государства „москвофилы". Какъ впослЪдствіи выяснилось, этотъ доносъ, составленный на 3-хъ страницахъ большого листа и испещренный всевозможными нелЪпыми выдумками и обвиненіями, былъ поданъ мЪстнымъ жителемъ, полякомъ М. Пильхомъ, по порученію проживавшаго тоже во ФлоринкЪ б. жандарма, „украинца" Петра Ключника, въ виду чего комиссаръ Инесъ направился прежде всего къ П. Ключнику за разъясненіями, а затЪмъ, установивъ на мЪстЪ, что онъ дЪйствительно является авторомъ этого лживаго и злобнаго доноса, арестовалъ его и отправилъ въ грибовскую тюрьму. Однако, П. Ключникъ оставался подъ арестомъ недолго. По распоряженію военныхъ властей его отпустили уже 10 сентября на свободу, а вмЪсто того принялись тотчасъ-же за аресты русскихъ людей въ уЪздЪ, въ первую же голову — тЪхъ именно лицъ, на которыхъ указывалъ онъ въ своемъ доносЪ.

И такъ, того же 10 сентября былъ арестованъ о. Феофилъ Качмарчикъ изъ БЪлцаревой, 11-го — я, а 14-го — о. Петръ Сандовичъ изъ Брунаръ и о. Владиміръ Мохнацкій изъ Чирной, а также цЪлый рядъ крестьянъ. Раньше еще, 5 сентября, прибыли во Флоринку, для производства слЪдствія и наблюденія, 23 жандарма, а въ СнЪтницу даже 60, причемъ они оставались здЪсь до 9 сентября.

Мой арестъ произошелъ слЪдующимъ образомъ: 11 сентября, въ 3 часа дня, явился ко мнЪ полицейскій комиссаръ изъ Львова Кручекъ съ агентомъ и жандармомъ и, послЪ производства безрезультатнаго обыска въ домЪ и въ церкви, заявилъ мнЪ, что для объясненій по поводу какого-то письма староста проситъ меня явиться къ нему сейчасъ-же лично. ПовЪривъ этому сообщенію, я выбрался въ путь налегкЪ, не взявъ ничего изъ давно уже приготовленныхъ на случай ареста вещей, разсчитывая, что дЪйствительно, послЪ объясненія со старостой, возвращусь домой. Между тЪмъ, въ ГрибовЪ комиссаръ отвезъ меня не въ староство, а прямо въ тюрьму, гдЪ и сдалъ меня надзирателю, извиняясь, что дома нельзя мнЪ было этого сказать.

Въ тюрьмЪ засталъ я уже о. Ф. Качмарчика и его сына, помощника нотаріуса, Любоміра Феофиловича, который находился подъ арестомъ уже 2 недЪли. Отъ послЪдняго я узналъ, что вмЪстЪ съ нимъ находились тутъ въ тюрьмЪ также о. Дмитрій Хилякъ изъ Избъ и гимназистъ Михаилъ Максимчакъ изъ Флоринки, но затЪмъ ихъ, закованныхъ въ кандалы, вывезли въ Краковъ.

Каждый день въ тюрьму приводили новыхъ арестованныхъ, но ихъ сейчасъ-же на слЪдующій день увозили жандармы дальше, только насъ троихъ (о. Качмарчика съ сыномъ и меня) оставляли почему-то на мЪстЪ. Между прочимъ, 14 сентября, какъ уже было упомянуто выше, привели о. Вл. Мохнацкаго, о. И. Сандовича и многихъ крестьянъ, причемъ у входа въ тюрьму отняли у нихъ вещи и хлЪбъ, а на другой день повели ихъ парами на вокзалъ и отправили въ Новый Санчъ.

Но насталъ и нашъ чередъ. Въ виду приближенія русскихъ войскъ, которыя, по слухамъ, подходили уже къ Тарнову, въ городЪ возникла паника и началась спЪшная эвакуація. Рано утромъ 23 сентября прибЪжалъ къ намъ въ тюрьму жандармъ и повелъ всЪхъ оставшихся еще въ ней арестованныхъ, всего 20 человЪкъ, на вокзалъ. Тутъ погрузили насъ впопыхахъ въ вагонъ III класса и повезли въ Новый Санчъ.

Не доЪзжая ст. Каміонка поЪздъ остановился въ полЪ, такъ какъ сама станція была забита другими поЪздами. Пассажиры, большей частью — бЪженцы, повысыпали изъ вагоновъ и, съ разрЪшенія жандарма, съ крикомъ и смЪхомъ обступили нашъ вагонъ, словно клЪтку въ звЪринцЪ. Впрочемъ, сначала они вели себя смирно. Только, когда подошли караулившіе возлЪ тунеля солдаты и два изъ нихъ, учителя-„украинцы" Шведикъ и Мерена, криккнули: "А, москвофилы, на крюкъ съ ними!",—толпа заволновалась и бросилась къ намъ съ такимъ грознымъ видомъ, что нашъ жандармъ долженъ былъ пригрозить ей ружьемъ. ТЪмъ не менЪе, грубая брань, насмЪшки и даже грудки земли и камни посыпались на насъ со всЪхъ сторонъ и безпокоили насъ цЪлыхъ 3 часа, пока поЪздъ не тронулся дальше.

Въ Новомъ СанчЪ поЪздъ тоже остановился далеко отъ станціи. Насъ повели пЪшкомъ подъ сильнымъ конвоемъ жандармовъ и въ сопровожденіи безчинствующей городской толпы въ окружной судъ, гдЪ заперли насъ во дворЪ, такъ какъ въ тюрьмЪ не было уже мЪста. Вечеромъ хотЪли перевести насъ въ жандармское управленіе на ночь, но мы трое (о. Качмарчикъ съ сыномъ и я) были такъ утомлены и обезсилены отъ волненія и голода, что не могли двигаться дальше, а потому упросили жандармовъ оставить насъ на мЪстЪ. Кое-какъ нашли для насъ мЪсто въ камерЪ во II этажЪ, куда и помЪстили насъ на ночь, отнявъ предварительно всЪ деньги и вещи, до часовъ и шляпъ включительно. Въ камерЪ застали мы, между прочимъ, о. д-ра Мастюха изъ Перемышля, который пріЪхалъ въ Н. Санчъ замЪщатъ отсутствующаго настоятеля прихода, но былъ тотчасъ-же, какъ подозрительный, арестованъ, а также катехита изъ Тарнополя о. Коренца, бЪжавшаго съ цЪлой семьей передъ русскими войсками и задержаннаго на вокзалЪ въ Н. СанчЪ, причемъ семья его осталась безъ всякихъ средствъ на произволъ судьбы.

Утромъ повели насъ во дворъ „на прогулку". ЗдЪсь мы встрЪтились съ о. Вл. Мохнацкимъ, о. П. Сандовичемъ и другими знакомыми, но говорить съ ними стража не разрЪшила. ЗатЪмъ позвали насъ въ канцелярію, гдЪ возвратили намъ отнятыя вещи и деньги и велЪли собираться въ дальнЪйшій путь, причемъ было разрЪшено намъ взять на свой счетъ извозчиковъ. Въ сопровожденіи жандармовъ мы поЪхали на вокзалъ, но по пути жандармы велЪли намъ вдругъ сойти съ извозчиковъ и повели насъ пЪшкомъ въ жандармское управленіе, причемъ наши вещи извозчики увезли съ собою на вокзалъ. Въ управленіи мы застали нашихъ грибовскихъ соузниковъ, которые просидЪли здЪсь всю ночь въ холодномъ погребЪ, попарно повязанные веревками.

Когда жандармскій комендантъ насъ увидЪлъ, приказалъ принести кандалы и сковать меня съ о. Качмарчикомъ за руки вмЪстЪ, остальныхъ же арестованныхъ привязать къ намъ попарно веревками, а въ самомъ концЪ Л. Ф. Качмарчика особо. Дочь коменданта всунула намъ подъ мышку по четвертушкЪ хлЪба, послЪ чего насъ повели подъ ругательства и угрозы толпы на вокзалъ.

При входЪ на вокзалъ встрЪтила насъ новая толпа криками и камнями, причемъ я тоже получилъ отъ какого-то еврея сильный ударъ камнемъ въ плечо. ВозлЪ дверей мы увидЪли наши вещи, доставленныя сюда извозчиками, но сами мы, о. Качмарчикъ и я, будучи скованы кандалами, не могли ихъ взять, такъ что понесли ихъ намъ въ вагонъ наши товарищи по несчастью — владЪлецъ лЪсопильни Ставискій и цыганъ Бехтеровскій.

Но поЪзда для насъ сейчасъ не оказалось, такъ что насъ отвели въ какую-то конюшню, гдЪ мы въ цЪпяхъ простояли на навозЪ, измученные и голодные, до вечера. И опять начались издЪвательства и угрозы, какъ со стороны желЪзнодорожниковъ, такъ и солдатъ и офицеровъ, но мы уже къ этому привыкли и относились ко всему равнодушно. Даже нашъ комендантъ эскорта, возвратившись изъ города въ пьяномъ состояніи, позволилъ себЪ угрожать намъ и издЪваться надъ нами.

Поздно вечеромъ повели насъ обратно на вокзалъ и погрузили въ грязные товарные вагоны. На каждой станціи пьяный комендантъ рекомендовалъ насъ проЪзжей публикЪ, какъ „измЪнниковъ-москалей",такъ что издЪвательствамъ и угрозамъ со стороны послЪдней не было конца. Но, къ счастью, черезъ нЪкоторое время его все-таки сморилъ сонъ и онъ тутъ же на полу завалился спать на подстеленныя солдатскія шинели.

Въ пути крестьяне сами исподволь поснимали связывавшія ихъ веревки, послЪ чего уже и съ насъ обоихъ были сняты кандалы.

Такъ доЪхали мы до Бялой. ЗдЪсь велЪли намъ выходить и повели пЪшкомъ черезъ БЪльскъ въ окружной судъ, гдЪ оставили въ тюрьмЪ 10 изъ насъ, въ томъ числЪ и меня и о. Качмарчика съ сыномъ, остальныхъ же 10 крестьянъ перевели на ночь на полицію. Этихъ послЪднихъ, какъ потомъ разсказывалъ мой прихожанинъ Юстинъ Воргачъ, поодиночкЪ призывали ночью въ канцелярію и, подъ угрозой немедленнаго разстрЪла, допрашивали относительно меня и о. Качмарчика, не получали ли мы и не раздавали ли крестьянамъ рублей, что мы говорили на проповЪдяхъ и т. п. Насъ же, оставшихся въ тюрьмЪ, помЪстили въ какую-то ужасно грязную камеру, но только-что мы уснули, какъ опять велЪли намъ собираться и отвели въ тюремную канцелярію, гдЪ жандармъ Бацъ (русскій по происхожденію) снова наложилъ намъ ручные кандалы и повелъ къ стоявшему на улицЪ автомобилю, причемъ вещи наши велЪлъ оставить. Когда стоявшіе возлЪ авгомобиля люди спросили его — куда онъ везетъ насъ, онъ только показалъ на шею и поднялъ руку вверхъ, будто-бы везетъ насъ вЪшать.

ПоЪхали мы очень быстро, по 80 килом. въ часъ, и только частые патрули задерживали насъ по пути. Было очень холодно, такъ что я въ легкой одеждЪ чуть не замерзъ, тЪмъ болЪе, что даже рукъ, благодаря кандаламъ, нельзя было спрятать. Подъ утро мы упросили жандарма снять съ насъ кандалы, такъ какъ мы вЪдь все-равно никакъ убЪжать не можемъ, но едва онъ это успЪлъ сдЪлать, какъ вдругъ раздался страшный трескъ и грохотъ, словно отъ орудійнаго выстрЪла; я почувствовалъ сильную боль въ вискЪ и потерялъ сознаніе. Когда я очнулся, надо мной стоялъ, наклонившись, жандармъ и изо всей силы трясъ мною, приводя меня такимъ образомъ въ чувство. Оказалось, что нашъ автомобиль на полномъ ходу разбился вдребезги и мы всЪ только чудомъ спаслись отъ смерти. Это случилось въ с. ГрушовцЪ возлЪ Лимановы, 26 сентября. Оставивъ разбитый автомобиль на попеченіе мЪстнаго войта, жандармъ сЪлъ съ нами на проЪзжавшую подводу и повезъ дальше. По пути встрЪтили мы отрядъ польскихъ легіонеровъ, что очень насъ встревожило, такъ какъ они пользовались нехорошей славой, но, къ счастью, все обошлось благополучно.

Въ ЛимановЪ насъ опять посадили на автомобиль и тотъ-же жандармъ Бацъ повезъ насъ въ Новый Санчъ. Но здЪсь снова произошла задержка, а именно, лопнула шина, такъ что жандармъ отвелъ насъ въ тюрьму уже пЪшкомъ. Но тутъ насъ пока не хотЪли принять, въ виду чего жандармъ, оставивъ наши вещи въ корридорЪ, повелъ насъ въ зданіе суда — прямо въ залу, гдЪ какъ-разъ начался передъ военнымъ трибуналомъ разборъ дЪла о. П. Сандовича и его сына и о. Вл. Мохнацкаго, къ которому теперь присоединили и насъ троихъ, т. е., о. Ф. Качмарчика, его сына Любоміра Феофиловича и меня. [ 0 самомъ этомъ процессЪ и страшномъ его результатЪ — разстрЪлЪ о. Петра Сандовича и его сьна-студента см. дальше особую главу.]

ПослЪ окончанія судебнаго разбирательства, 27 сентября вечеромъ, насъ всЪхъ отвели обратно въ тюрьму, причемъ о. Качмарчика, его сына и меня помЪстили опять вмЪстЪ, присоединивъ къ намъ еще 8 человЪкъ арестованныхъ изъ Ценжковицъ и Бобовой. ЗдЪсь провели мы нЪсколько томительныхъ дней, такъ какъ мы ничего не знали о приговорЪ и терзались только случайными догадками и слухами.

Только 3 октября, когда насъ перевели въ другую камеру, гдЪ находились уже о. Вл. Мохнацкій, о. Ем. Венгриновичъ, о. Соболевскій, о. Діонисій Мохнацкій и другіе, узнали мы страшную вЪсть о разстрЪлЪ о. Петра Сандовича и его молоденькаго сына...

Наконецъ, 6 октября велЪли намъ собираться въ путь и вывели всЪхъ, кромЪ 4 лицъ, на рынокъ, гдЪ соединилась съ нами другая партія арестованныхъ изъ полицейскихъ арестовъ. ЗатЪмъ погнали насъ четверками на вокзалъ, куда мы дотащились только на разсвЪтЪ. Среди насъ было тоже нЪсколько женщинъ, въ томъ числЪ двЪ дочери о. Ем. Венгриновича и жена о. Соболевскаго. На вокзалЪ сестры изъ Краснаго Креста дали имъ по стакану чаю, мужчины же не получили ничего.

Утромъ подали поЪздъ, въ которомъ, однако, былъ только одинъ классный вагонъ ІП класса, остальные же— грязныя теплушки, безъ скамеекъ и всякой подстилки, такъ что громадное большинство изъ нашего транспорта, насчитывавшаго въ общемъ свыше 250 человЪкъ, должно было размЪщаться гдЪ и какъ попало. Къ тому же хватилъ изрядный холодъ, началъ падать снЪгъ, а большинство изъ насъ не имЪ ло никакой теплой одежды, такъ что приходилосъ страдать теперь сугубо, и отъ усталости, и отъ голода, и отъ стужи. Въ добавокъ ко всему этому, съ первой-же станціи начались тяжЪлыя встрЪчи со стороны враждебной толпы и солдатъ, ругавшихъ насъ и издЪвав-шихся надъ нами на всякіе лады.

Только со ст. Мшаны, гдЪ смЪнилась наша эскорта, стало немного легче. Тутъ позволили намъ внести нЪсколько скамеекъ, а впослЪдствіи даже жандармы купили для женщинъ, на ихъ деньги, немного соломы на подстилку. Начали тоже понемногу и кормить насъ, хотя большей частью только супами и чаемъ, и даже покупать намъ за наши деньги особою пищу.

Ъхали мы черезъ Венгрію, на Коморно, Тренчинъ, Прешбургъ. На этой послЪдней станціи чуть не наЪхалъ на насъ курьерскій поЪздъ, но машинистъ во время двивулъ нашъ поЪздъ назадъ и такимъ образомъ спасъ его отъ неминуемаго крушенія.

Изъ другихъ дорожныхъ приключеній слЪдуетъ отмЪтить еще слЪдующихъ два характерныхъ эпизода:

Съ нами препровождался въ ссылку также варшавскій раввинъ д-ръ Симеонъ Брысь. Такъ вотъ къ нему по пути стали приставатъ конвоировавшіе насъ жандармы съ предложеніемъ указать на кого-нибудь изъ нашихъ священниковъ, какъ на извЪстнаго ему измЪнника и шпіона, за что обЪщали немедленно отпустить его на свободу. Но честный и въ то-же время хитрый еврей вывернулся изъ этого затрудненія такимъ образомъ, что сказалъ; „Изъ этихъ никого не знаю; зналъ одного, но его нЪтъ уже въ живыхъ".

Другой случай произшелъ на ст. въ ГрацЪ. Тутъ продержали насъ особенно долго, такъ какъ, потомъ оказалось, какая-то мЪстная графиня пожелала посмотрЪть на „измЪнниковъ", а потому до ея пріЪзда изъ города и не отпускали нашего поЪзда дальше.

Много волненій и заботъ испытали мы въ дорогЪ по поводу тяжелаго нервнаго разстройства одного изъ нашихъ собратій о Д. М-го,. который уже въ тюрьмЪ всЪ время страшно волновался и плакалъ, а въ дорогЪ и со всЪмъ уже потерялъ всякое самообладаніе, такъ что мы довезли его въ крайне тяжеломъ состояніи на мЪсто.

Наконецъ, 11 октября утромъ привезли насъ въ Абтиссендорфъ, а оттуда уже, подгоняя отборной руганью и прикладами, погнали пЪшкомъ въ приснопамятное мЪсто нашего заточенія — страшный Талергофъ.

Свящ. Василій Курилло.

Кровавое судилище.

(По запискамъ о. В. Ф. Курилла).

Въ субботу 26 сентября 1914 г. состоялся въ Новомъ СанчЪ, въ зданіи окружного суда, передъ военно-полевымъ судомъ мЪстной экспозитуры краковской военной команды (Expositur des Gerichtes des K. u K. Militarkommandos in Krakau), разборъ кошмарнаго дЪла по обвиненію семи мЪстныхъ русскихъ дЪятелей въ государственной измЪнЪ.

Означенный военно-полевой судъ состоялъ изъ слЪдующихъ лицъ: 1) предсЪдателя майора Виктора Полли, 2) докладчика майора аудитора д-ра Мечислава БЪльскаго, 3) обвинителя оберлейтенанта-аудитора Іосифа Вондрача, 4) письмоводителя лейтенанта Іоанна Души и 5) защитника оберлейтенанта-аудитора Юліана Фуляйты.

Судилище происходило надъ слЪдующими народными дЪятелями Лемковской Руси:

1) о. ФеофиломъФомичемъ Качмарчикомъ, настоятелемъ прихода въ БЪлцаревой, грибовскаго у., 71 года;

2) его сыномъ Владиміромъ Феофиловичемъ, студентомъ университета, 22 лЪтъ;

3) его-же сыномъ Любоміромъ Феофиловичемъ, помощником нотаріуса изъ Снятына, 36 лЪтъ.

4) о. Василіемъ Федоровичемъ Курилломъ, настоятелемъ прихода въ ФлоринкЪ, грибов. у., 53 лЪтъ.

5)о. Владиміромъ Осиповичемъ Мохнацкимъ, настоятелемъ прихода въ Чирной, грибов. у. 44 лЪтъ.

6) о. Петромъ Васильевичемъ Сандовичемъ, настоятелемъ прихода въ Брунарахъ, грибов. у. 56 лЪтъ;

и 7) его сыномъ АнтономъПетровичемъ, окончившимъ философскій факультетъ во ЛьвовЪ, 27 лЪтъ.

Утренняя часть разбирательства, до 12 ч. дня, состоялась въ отсутствіи трехъ подсудимыхъ - о. Ф. Ф, Качмарчика, Л. Ф. Качмарчика и о. В. Ф. Курилла, такъ какъ отправившійся за ними въ Грибовъ жандармъ не успЪлъ доставить ихъ во время на мЪсто суда.

Они были доставлены въ судъ только въ 3 ч. пополудни, послЪ чего и начался только, въ свою очередь, ихъ допросъ.

Въ 9 ч. утра предсЪдатель открылъ засЪданіе суда, послЪ чего былъ прочитанъ обвинителный актъ, въ которомъ, между прочимъ, было сказано: „Es stehen hier die Angeklagten, lauter Russophilen, die Mitglieder dieser verraterischen Partei, durch welche Hunderte und Tausende von unserer Mannschaft in Ost-Galizien zu Grunde gegangen sind. Wie die Gesinnungsgenossen dieser Angeklagten durch die Agitation zwischen der ruthenischen Bevцlkerung in Ost-Galizien Grund und Boden fur den Ьberfall der Russen vorbereitet haben, so haben die Angeklagten, dasselbe in west-galizischen Bezirken getan. Auf Grund dessen stelle ich den Antrag, diese Kreaturen standrechtlich zu behandeln. [Въ переводЪ: „Тутъ стоятъ подсудимые, одни руссофилы, члены той измЪннической партіи, благодаря которой погибли сотни и тысячи нашихъ солдатъ въ Восточной ГаличинЪ. Подобно тому, какъ единомышленники этихъ подсудимыхь своей агитаціей среди русскаго населенія Вост. Галичины подготовили почву для вторженія со стороны Россiи, такъ и подсудимые сдЪлали то-же самое въ западно-галицкихъ уЪздахъ. Въ сиду этого предлагаю поступить съ этими тварями(!) согласно положенію о полевомъ судЪ".]

КромЪ этого общаго и болЪе или менЪе отвлеченнаго обвиненія, вмЪнялись подсудимымъ, въ частности, еще слЪдующія конкретныя преступленія.

ВсЪмъ имъ вмЪстЪ вмЪнялось въ вину, что они, принадлежа къ „руссофилъской" партіи и составивъ „одинъ общій руссофильскій заговоръ", возбуждали народъ противъ австрійскихъ властей и „украинской" партіи, веля усиленную „руссофильскую" агигацію, распространяли „цареславіе и православіе" и вообще стремились къ отторженію Галичины отъ Австріи и къ соединенію ея съ Россіей, причемъ держали уже даже наготовЪ для встрЪчи „москалей" русскій флагъ и т. п.

Въ частности, о. Качмарчикъ обвинялся въ томъ, что во время мобилизаціи подавалъ телефономъ (?) какіе-то знаки пролетавшимъ надъ БЪлцаревой русскимъ аэропланамъ (!), принималъ публично въ церкви отъ крестьянъ присягу, чго не будутъ стрЪлять въ русскихъ солдатъ, переписывался съ гр. В. А. Бобринскимъ въ ПетербургЪ и участвовалъ въ какихъ то тайныхъ „руссофильскихъ" совЪщанiяхъ въ МушинЪ.

О. Мохнацкому предъявлялось обвиненіе въ томъ, что говорилъ на проповЪди въ церкви, будто нашъ царь не Францъ Іосифъ, а Николай II, собиралъ и посылалъ въ Россію деньги на военныя цЪли и переписывался съ д-ромъ Ю. А. Яворскимъ въ КіевЪ.

О. Курилло обвинялся тоже въ томъ, что на исповЪди уговаривалъ мобилизованныхъ солдатъ — не стрЪлять въ „москалей", публично въ церкви заприсягалъ людей на измЪну австрійскому императору, учредилъ „Русскую бурсу" въ Горлицахъ и разсылалъ во время переписи циркуляры, чтобы всЪ записывались русскими "съ двумя с".

О. Сандовичъ — въ томъ, что въ своемъ окружномъ письмЪ къ духовенству, по случаю назначенія его благочиннымъ (деканомъ), заявлялъ, что будетъ неуклонно трудиться въ пользу русскаго народа (опять-же „съ двумя с"), въ письмЪ къ о. Д. Хиляку изъ Избъ отказался вновь прясягать на вЪрность австр. императору и, наконецъ, распространялъ лично и посредствомъ своего сына какіе-то листки за подписью епископа Никона (?) съ освобожденіемъ отъ вЪрности австрійскому императору и уговаривалъ крестьянъ, чгобы не возвращали имЪющагося у нихъ оружія австр. властямъ, а только хранили его для русской арміи, въ чемъ обвинялся тоже и сынъ его, Антонъ Петровичъ.

Наконецъ, оба братья Качмарчика, В. Ф. и Л. Ф. кромЪ общихъ обвиненій въ „руссофильской" агитаціи и возбужденіи народа противъ „украинцевъ", обвинялись тоже въ томъ, что во время мобилизаціи уговариваяи какого-то крестьянина въ Устьянской ГутЪ къ шпіонству въ пользу Россіи.

На чемъ-же основывались всЪ эти завЪдомо нелЪпыя и злостныя обвиненія? Конечно, не нужно и говорить, что всЪ они являлись просто только злобнымъ, чудовищнымъ вымысломъ или искаженіемъ со стороны безсовЪстныхъ личныхъ и политическихъ враговъ. Не говоря уже о неопредЪленныхъ и неуловимыхъ общихъ обвиненіяхъ въ „руссофильскихъ" убЪжденіяхъ и устремленіяхъ, необходимо отмЪтить относительно остальныхъ, болЪе конкретныхъ пунктовъ обвиненія, что ни одинъ изъ нихъ не былъ хотя бы въ приближеніи установленъ и подтвержденъ въ слЪдствіи и на самомъ судЪ какими-нибудь фактическими данными или достовЪрными свидЪтельскими показаніями, а выдвигали и поддерживали ихъ только со слЪпой и жестокой злобой ихъ безсовЪстные и безстыжіе доносчики-авторы, главнымъ образомъ, нахлынувшіе сюда въ послЪдніе годы изъ Восточной Галичины, „украинскіе" священники, учителя и жандармы, безславныя имена которыхъ и слЪдуетъ привести здЪсь на вЪчную, позорную память.

И такъ, главнымъ основаніемъ для цЪлаго этого гнуснаго дЪла вообще послужили прежде всего письменные доносы учителей Михаила Гуцуляка изъ Избъ и Стефана Сороки изъ Флоринки, съ одной стороны, а б. жандарма Пет-ра Ключника изъ Флоринки же, съ другой, причемъ первый изъ нихъ, Михаилъ Гуцулякъ, выступая въ качествЪ свидЪтеля и на самомъ судЪ, своими упорно лживыми и наглыми показанія ми всячески старался погубить подсудимыхъ, что ему въ отношеніи къ обоимъ Сандовичамъ въ концЪ концовъ и удалось. Изъ другихъ „украинскихъ" доносчиковъ и обвинителей-свидЪтелей по этому дЪлу слЪдуетъ назвать: священниковъ Михаила Дороцкаго изъ Злоцкаго, Іоанна Гриньчука изъ Матіевой и въ особенности Василія Смолинскаго изъ Ростоки Великой, учителей Антона Гуссака изъ Мохначки, Нящоты изъ СнЪтянцы, дальше трехъ достойныхъ родственницъ М. Гуцуляка — Димитчукъ, Вознякевичъ и Бастлей изъ Избъ, крестьянъ М. Мяхальскаго и А. Нестерака изъ Тыляча, Н. Дзядика и И. Прицика изъ Чирной, А. Юрчака изъ Мушины, жандарма Григорія Баца и, наконецъ, двухъ евреевъ — Гольдштейна изъ Перунки и Штейна изъ СнЪтницы.

СлЪдуетъ замЪтить, наконецъ, что никакихъ свидЪтелей защиты на это злостное и неправедное судилище допущено не было, даже въ такихъ, казалось-бы, важныхъ и естественныхъ случаяхъ, какъ, напр., грибовскаго уЪзднаго старосту, на котораго ссылались подсудимые въ доказательство своей невиновности и политической лояльности вообще, или священниковъ, которые должны были удостовЪрить, что о. Сандовичъ, какъ благочинный, разослалъ имъ только пастырское посланіе митр. Шептицкаго съ предостереженіемъ передъ провокаціонными листками и слухами, а не какіе-то мифическіе листки не существующаго еп. Никона, которыхъ никто, кромЪ доносчика Гуцуляка, въ дЪйствительности не видалъ и видать не могъ, или, наконецъ, уЪзднаго врача, который непосредственно передъ арестомъ лечилъ А. П. Сандовича и поэтому могъ бы засвидЪтельствовать, что тотъ все время мобилизаціи, вплоть до самого ареста, лежалъ больной въ постели отъ перелома руки, такъ что просто физически никоимъ образомъ не могь, какъ это утверждалъ тотъ-же Гуцулякъ, ходить по селамъ и распросгранять какіе-нибудь листки, — хотя именно эти обстоятельства, какъ явствуетъ изъ мотивировки обвиненія, и легли вь основаніе смертнаго приговора по отношенію къ обоимъ послЪднімъ подсудимымъ.

Въ такихъ тяжелыхъ и гнусныхъ условіяхъ производился этотъ тенденціозный и злоумышленный разборъ дЪла до самого вечера, когда, послЪ краткихъ рЪчей обвинителя и якобы защитника, судъ объявилъ, что приговорь будетъ объявленъ на слЪдующій день, по утвержденіи его высшей властью.

Въ концЪ концовъ, однако, этотъ чудовищный приговоръ былъ объявленъ только на третій день, а именно, 28 сентября, въ 9 1/2 ч. утра, причемъ для выслушанія его были вызваны не всЪ подсудимые, а только оба Сандовичи, которые почему-то одни только были признаны виновными и приговорены къ разстрЪлу.

Вотъ полный текстъ этого кошмарнаго приговора, являющагося одной изъ самыхъ позорныхъ страницъ политическаго правосудія отходящей въ тьму небытія тюрьмы народовъ — Австріи:

„Im Namen Seiner Majestдt des Kaisers und Apostolischen Kцnigs von Ungarn, Das Gericht des K. u. K. Militдr-kommandos in Krakau, Expositur in Neu-Sandez, als Standgericht, hat nach der, unter dem Vorsitz des Majors Victor Polli und der Leitung des Majors Auditors Dr. Mieczyslaw Bielski, in Anwesenheit des Landsturmleutnants Johann Dusza, als Schriftfьhrer, des Oberleutnant-Auditors Josef Wondracz, als Anklдger, und Ober-leutnant-Auditors Julian Fulajta, als Verteidiger durchgefьhrten Hauptverhandlung ьber die gegen Pfarrer Peter Sandowicz und dessen Sohn Anton Sandowicz wegen Verbrechens des Hochverrates nach §. 344 G. M.-St. G. erhobene Anklage zu Recht erkannt:

Peter Sandowicz, in Zegiestow, Bezirk Neu-Sandez, am 29 Juni 1858 geboren, griech.-kath., verheiratet, Vater von neun Kindern, Pfarrer in Brunary,

Anton Sandowicz, in Rostoka Wielka, Bez. Neu-Sandez, geboren 27 Jдhre alt, griech.-kath., ledig, Universitдts hцrer, sind schuldig, dass sie im Monat September 1914 in Izby vom Episkopat eines gewissen Nykon verfasste Flugschriften, in welehen die Bevцlkerung Gali-ziens von dem Untertaneneid befreit wird, unter der Bevцlkerung verteilten, was geeignet war eine Gefahr fьr den Staat von aussen herbeizufьhren. Hiedurch begingen sie das Verbrechen des Hochverrates gemдss §. 344 0. M.-St. G. und werden hiefьr, gemдss §. 444 M.-St.-P. 0. und der Verordnung vom 5 Au-gust Res. Nr. 122, zum Tode durch Erschiessen verurteilt