Проблема знания: Античная софистика.

«Во времена Сократа, - пишет Аристотель, - …исследование природы остановилось и люди философствующие обратились к полезной для жизни добродетели и политике»[4]. Разработав теоретическое понятие природы, основные принципы научного познания «фюсиса» и создав первые теории бытия и модели Космоса, философы обратилась к изучению «этоса» и «логоса» – к исследованию самого человека, его отношений с другими людьми и самого главного в человеке – его «разума», который обнаруживает себя прежде всего в слове, в способности человека говорить, рассуждать.

В греческом обществе середины V в до Р.Х. в связи с развитием культуры и демократических институтов власти появилась общественная потребность в образованных людях – грамотных, умеющих читать и писать, а также убедительно выступать публично, в суде или народном собрании, хорошо говорить, рассуждать, влиять на других людей при помощи слова. Именно тогда впервые было понято, что слово может обладать огромной силой – силой, превосходящей любое другое оружие. Слово может давать власть над людьми. И власть над умами – прочнее той власти, которая держится на насилии. Те люди, которые давали образование и учили красноречию за плату, т.е. первые преподаватели и просветители, получили в V в. до Р.Х. название «софистов», т.е. мудрецов, учёных, знающих, образованных людей, которые выступили в качестве «учителей мудрости». Среди них были известные ораторы, поэты, драматурги, дипломаты, законодатели, учёные. Софисты не только учили уже известному, но и внесли свой вклад в развитие математики и естествознания, а также заложили основы ряда гуманитарных наук, прежде всего – грамматики и риторики.

Другой, негативный смысловой оттенок слова «софистика», который преимущественно вкладывается в него сегодня, передаётся не словом «мудрец», «учитель» или «учёный», а скорее понятием «мудрствующего» человека, «умника». Появление этого смыслового обертона было обусловлено тем, что по мере роста знаний о природе, о нравах, религиозных верованиях и обычаях других народов, благодаря возникновению различных философских учений естественно и неизбежно возникает мысль об относительности любых взглядов, любых общественных порядков. Возникновению этой идеи философского релятивизма способствовал, конечно, и плюрализм мнений, свойственный демократическому обществу, где все имеют равные права говорить то, что думают, а думают люди, как известно, по-разному – сколько людей, столько и мнений. Каждый судит по-своему, в зависимости от своих способностей, потребностей, интересов. Заслуга софистов не в том, что они заметили это различие мнений, теорий, норм поведения, - это известно всем - но в том, что они сумели обобщить эту разноголосицу мнений до философского понятия субъективности всякого знания, возвели эту субъективность в общий философский принцип и бесстрашно, как и подобает философам, сделали из него соответствующие выводы, сделав его основанием индивидуализма и, можно сказать, своеобразного интеллектуальногоанархизма. Заметив, что в случае политического или судебного спора целью является, в отличие от науки, не столько установление истины, сколько победа над противником, что в политике и в суде люди ищут не истину, а защиту своих жизненно-важных интересов, они поняли, что открытую ими принципиальную субъективность знания можно использовать для защиты любых интересов. В практической деятельности, для достижения практического успеха в жизни, убедительность важнее истинности. Софисты кладут начало оценке знания и речи не по их истинности, а по их эффективности, полезности, иначе говоря, кладут начало прагматизму в понимании знания и поведения. Важно не то, каково моё суждение само по себе, истинно оно или ложно, умно или глупо – важно только то, как его оценивают слушатели, как оно действует на них, какие приносит результаты. Поэтому задача новой науки, созданной софистами, - риторики - уметь убедительно представить и аргументировать любое положение дел, любое утверждение, в том числе, если нужно, представить ложное – истинным, истинное – ложным, несправедливое – справедливым и т.д. Софисты развили небывалое до тех пор искусство обоснования или аргументации любого тезиса, в том числе самого нелепого, обратив внимание не только на субъективность, но и на неопределённость и многозначность слов и понятий, которая делает их весьма «гибкими», позволяет «поворачивать» их как угодно в зависимости от наших интересов. Крупнейший софист Протагор полагал, что любому утверждению может быть с равным основанием противопоставлено противоположное ему утверждение. Самое краткая формулировка нового, софистического принципа в философии содержится в знаменитом тезисе Протагора: «Человек есть мера всех вещей: существующих – в том, что они существуют, и несуществующих – в том, что они не существуют».

Таким образом, софисты не были просто какими-то проходимцами, шарлатанами, интеллектуальными фокусниками, корыстными обманщиками и т.п. Они были глубокими мыслителями. Они открыли новый философский принцип, который не только сохраняет всё своё значение и сегодня, но, пожалуй, даже господствует в современной цивилизации. Софисты открыли, сформулировали и философски обосновали и узаконили индивидуализм и прагматизм, не связанные никакими общезначимыми и неизменными «абсолютными» нормами, в том числе и моральными, и ориентированные исключительно на успех или «эффективность» в конкретных и переменчивых «ситуациях». В современной западной культуре преобладает эта софистическая позиция по отношению к практической жизни и научному знанию. Поэтому необходимо внимательно присмотреться к этой позиции, её основаниям и следствиям.

Начнём с более простого. Прежде всего, софисты поставили под вопрос не те или иные правила поведения или законы, а само государство и право как таковое. Задумавшись над тем, что такое справедливость вообще, они пришли к мысли, что они имеют всецело искусственный, произвольный, условный характер. Так называемое право проистекает из воли и интереса законодателя. Фразимах говорил, что установленные государством законы и даже понятие о «справедливости» - это всего лишь инструменты власти могущественных людей, при помощи которых они подавляют, порабощают и используют в своих интересах более слабых. Таким образом, уже самые первые попытки создания политической теории усматривали в государстве орудие господства одних людей над другими. Калликий, напротив, аргументировал прямо противоположную мысль: законы придуманы для защиты слабых от произвола сильных. Ликофрон же видел в самом феномене права и государства взаимную и всеобщую гарантию жизни и собственности всех свободных граждан. Но в любом случае законы человеческого общежития, нормы поведения и даже само понятие о справедливом и несправедливом не могут быть определены «вообще», как абсолютно всеобщие, вечные и неизменные, как просто «истинные» или «правильные». Они создаются людьми и зависят от их потребностей и интересов, от обстоятельств места и времени. Поэтому совершенно бесполезно искать какой-то «идеальный» или «совершенный» общественный порядок, или какую-то «истинную» справедливость, или правду, как говорили в России. Дело не в том, что «нет правды на Земле», как нет её и выше, а в том, что у каждого своя правда, и нет того, кто «всё знает». Нет никакого «высшего судии». Все равны. Все мнения равноправны. Всё субъективно и относительно. Нет никакого абсолютного мерила и масштаба. Поэтому и в суде всегда должны быть и прокурор, и адвокат, и оба они всегда найдут убедительные аргументы «за» и «против», и всякое решение должно приниматься по большинству, и это решение никогда не будет просто «истинным» или «ложным». Оно будет просто решением – и более ничем.

В размышлениях о морали, одобродетели, о добре и зле софисты равным образом выводили моральные ценности и нравственные нормы не из природы вещей или воли Бога, но из договора между людьми. Они в силу тех или иных конкретных обстоятельств их жизни соглашаются друг с другом одно считать хорошим, а другое – плохим. Поэтому представления людей о том, что человек «должен» делать, а чего «не должен» в разное время и в разных местах совершенно различны. Персы, например, считают прекрасным, если мужчины украшают себя подобно женщинам и сходятся с ближайшими родственницами, а у греков это безобразно и противозаконно. Массагеты считают хорошим делом убить престарелых родителей и съесть их, а у греков это – преступление. То же самое относится и к эстетическим представлениям о том, что красиво или некрасиво, что смешно и что трагично. Хорошо известно, что «на вкус и цвет товарища нет», «о вкусах не спорят»: что русскому хорошо, то немцу – смерть. Это не значит, что ни добра, ни красоты на самом деле нет. Это значит, согласно софистам, что все мнения равно истинны: как кому представляется, так оно и есть – для того, кому представляется.

И к религии софисты относились так же свободно, как к законодательству и морали - они видели в ней изобретение (выдумку) людей. Критий объяснял происхождение религии так: законы государства запрещают и наказывают за публичное зло; люди предаются злу втайне; поэтому нашлась одна хитрая голова, которая придумала страх перед богами, чтобы злодеи боялись даже тогда, когда они втайне творят или даже говорят, или даже задумывают что-то дурное. Есть тот, кто всё видит, всё знает, читает в сердцах, от кого ничего не скроешь и кто всем воздаст по заслугам. Через много столетий, в эпоху Возрождения, эта мысль стала популярной в форме учения о «трёх обманщиках»: основатели религий обманули людей ради их собственного блага, чтобы они не творили зла себе самим и другим. Другое объяснение происхождению религии дал Продик: боги - это выражение человеческой благодарности, страха и других чувств. Люди проецируют вовне то, что происходит в них самих, и наглядно представляют (олицетворяют) как «божественное существо», например, то, что для них жизненно важно, что приносит им пользу, от чего они зависят, как египтяне свой Нил. Наконец, Диагор заметил, что наделение богов мудростью и справедливостью противоречит действительной несправедливости мира. Здесь перед нами – первая постановка знаменитой проблемы «оправдания Бога», теодицеи.

Софисты обобщили эти наблюдения и размышления и сделали общий вывод относительно характера бытия и познания. Если по любому вопросу высказываются противоположные мнения, и каждое из них может быть аргументировано и имеет какие-то основания, если любое утверждение может считаться как истинным, так и ложным в зависимости от ситуации, от того, кто и когда решает вопрос об истинности, то в конечном счете это означает, что не существует никакого объективного «положения вещей», что нет никакой объективной о общезначимой «истины». Об этом и говорит знаменитый тезис Протагора о человеке как мере всех вещей. Это – суть и ядро софистического принципа: человек определяет вещи. Человек определяет, существует вещь или нет, большая она или маленькая, тяжёлая или лёгкая, тёплая или холодная, белая или чёрная, красивая или некрасивая. Иначе говоря, всякая определённость вещи создаётся воспринимающим и мыслящим её человеком. Никакой определённости вещей «самой по себе» до акта их определения в отношении к человеку не существует. Поэтому всякое бытие, всякое качество и всякое знание не объективно, а субъективно и относительно. Наш язык нас обманывает. Он устроен так, что мы говорим о вещах, их свойствах и отношениях. Мы говорим: «роза красная», «она имеет чудесный запах». Мы говорим: «ветер холодный», или «этот человек – хороший». На самом же деле нет никакого цвета без видящего его глаза. Роза сама по себе никакого цвета не имеет. Нет никакого холода без человека, способного чувствовать тепло или холод. «Тёплый» или «холодный» – это не свойство вещи, а ощущение человека. «Хороший» или «плохой» – это не свойство человека, а оценка, которую ему даёт другой человек. Поэтому то, что субъект А говорит о субъекте В больше характеризует именно субъект А, т.е. того, кто говорит, а не того, о ком говорят. То, что Собакевич всех считал жуликами и пройдохами, характеризует прежде всего его собственный характер. Если я говорю, например, что «жизнь прекрасна», то она такова – для меня. Если некто утверждает, что «жизнь трагична и ужасна» – то она также такова – для него. Говорить же о том, какова жизнь «на самом деле» или «сама по себе», или «поистине», или «в действительности» - просто не имеет никакого смысла. Высказывая подобные сентенции, люди думают, что они что они говорят что-то важное и глубокое о жизни, а на самом деле они лишь выражают своё собственное состояние, своё отношение к собственной жизни – и ровно ничего более.

Эта мысль софистов со всей силой и определённостью была высказана и в индийской философии: весь окружающий нас «мир» вовсе не исть истинное и самостоятельное бытие, потому что все эти «вещи» есть лишь бытие относительное ко мне, к моему сознанию, к моему состоянию. Это, собственно, вовсе и не вещи, но лишь их отношение ко мне. Как говорил позже Кант – всего лишь «явление». Восточные мыслители говорили даже ещё сильнее: так называемый «мир» показывает тебе только тебя самого, состояние твоего сознания. Мир – зеркало, в котором ты видишь лишь себя. Поэтому если хочешь изменить мир – измени себя.

Иначе говоря, согласно софистам, нет никаких вещей «самих по себе» без воспринимающих и мыслящих их людей. «Вещи» – это состояния наших чувств и наши мысли. Если они даже и есть, то мы ничего не можем о них сказать – каковы они «сами по себе». В самом деле, для того, чтобы узнать, какова вещь, я должен посмотреть на неё – но то, что я увижу, будет не «самой вещью», в моим восприятием этой вещи, её зрительным образом во мне. Это относится и ко всем другим её восприятиям. То, что я узнаю о ней – опять же будет не самой вещью, а моими мыслями об этой вещи. Субъективен не только запах фиалки, как обонятельное ощущение, субъективны и научные представления о тех молекулах, которые, согласно современной науке, вызывают в нас это ощущение. Ведь эти «молекулы» тоже представляют собой мысли учёных о том, как устроен мир, а не «сами вещи». Для того, чтобы согласиться с этим, достаточно проследить, как изменялось представление об устройстве вещей в физике, скажем, за последние триста лет.

Горгий додумал эту мысль до конца и бесстрашно, как и подобает философу, сделал соответствующие выводы: 1) ничего нет, ничего не существует (если под «бытием» понимать то, что ищут философы – истинно сущее само по себе); 2) если бы даже и было это «сущее», то оно было бы непознаваемо (ибо как сознание и мысль могут выйти из себя в вещь или как вещь может войти в сознание и в мысль, или стать ощущением и мыслью? И как мы можем проверить, соответствует ли наше знание о вещи самой вещи, если мы не можем «выскочить» из своих мыслей и чувств?); 3) а если бы оно даже и было познаваемо, то было бы невыразимо и непередаваемо, несообщаемо другому (ибо всякая мысль – моя, всякая мысль другого человека – его, следовательно, это разные мысли и моя мысль не может быть мыслью другого человека, и проверить их соответствие друг другу также в принципе невозможно: каждый «замкнут» в себе, имеет только свои чувства и мысли). Субъективность – очень серьёзная вещь. Надо прочувствовать всю меру глубины человеческой субъективности, чтобы понять смысл философской проблематики.

Софистика отрицает всякую возможность найти объективное бытие и общезначимое знание. Человек навеки запутан в сетях «мнений» и многозначных слов.

Критика Сократа и Платона: из тезиса Протагора вытекает парадокс: люди различают истинное и ложное, знающих и незнающих; но если все мнения истинны, то истинны и эти мнения – следовательно, не все мнения истинны. Из тезиса вытекает его собственное отрицание, иначе говоря, релятивизм внутренне противоречив. Если суждение «человек - мера всех вещей» истинно, то истинно и его отрицание, т.е. оно ложно (Теэтет, 170с). Если «всё истинно», то ложного вообще нет, но тогда нет и ничего истинного, ибо само понятие истинного предполагает его отличие от ложного. Равным образом и наоборот: нелепо было бы утверждать что ничего истинного нет, что всё ложно. Например, на том, основании, что есть одни лишь мнения, и мнения эти бесконечно различны и постоянно изменяются – следовательно нет никакой истины, а есть одни лишь заблуждения. Но если всё ложно, то ложно и то, что «всё ложно», следовательно, ложно не всё, и есть истинное. Понятия истинного и ложного взаимно предполагают друг друга, имеют смысл лишь во взаимном противоположении.

Систематическую, обстоятельнейшую критику софистики дал Аристотель в трактате «О софистических опровержениях». Например, он указывает, что наиболее удобный и распространённый софистический приём исходит из имён, т.е. пользуется тем, что «число имён и слов ограниченно, а количество вещей неограниченно», поэтому одно и то же слово и одно имя неизбежно обозначают многое»[5]. Софизм вообще – намеренно ошибочное умозаключение, «мнимое доказательство», которое заставляет противника либо противоречить самому себе, либо утверждать нечто противоречащее очевидному и общепринятому. Такой софизм или паралогизм получается, например, если то, что присуще вещи, незаметно считают присущим и её свойству или наоборот. Например, «Сократ» не то же самое, что «человек», следовательно, Сократ – не то же самое, что он сам, так как Сократ – человек. Или: «Платон не то же самое, что Сократ, а Сократ – человек, то Платон – не человек». Часто используется, далее, неспособность человека сразу «отчётливо видеть, что есть одно и то же и что – разное», т.е. «неспособности разбирать различные значения того, что говорится». Иногда используется обращение причинной связи, престановка ударения, то, что одно и то же слово изменяет своё значение в зависимости от контекста, подмена необходимого свойства – случайным, то, что два или более вопросов выдаются за один, то, что часто сказанное буквально не соответствует подразумеваемому и т.д. и т.п. «Имеешь ли ты то, чего не терял? Да. Рога ты не терял? Нет. Следовательно, ты рогат». Такими доводами, говорит Аристотель, софисты «ставят ловушку даже знающему». Софисты первыми обратили внимание на то, что язык – необычайно сложное явление, что «молчаливо принимаемые соглашения, служащие пониманию повседневного языка, - как писал Витгенштейн, - чрезмерно сложны». Софисты пользовались этим в своих крыстных интересах. Но они столкнулись при этом и с глубокими проблемами, например, с логическими парадоксами типа «я лгу», наиболее знаменитым из которых, очевидно, следует признать парадокс Рассела.

Если софисты отрицают и бытие, и истинное знание, то не значит ли это, что они вообще не философы, ведь философия всё же – это поиск первого начала, всеобщего? Нет, не значит, так как софисты нашли всё же новое первоначало всего существующего. До софистов ум человека был обращён вовне, к вещам, к Космосу, и искал сущность мира и его первое начало, но не обращал внимания на самого себя. Человек сознавал мир, но не сознавал, что это он, человек, его сознаёт, и что мир – этото, что я себе представляю. В лице софистов впервые выступает самосознание как принцип: способность человека сознавать свою субъективность, сознавать свои мысли и чувства именно как свои представления, имеет принципиальное значение для теории бытия и знания. Таким образом, софисты впервые признали превосходство самого человека, субъекта над всяким внешним объектом. Личность – больше, чем всякая «вещь». Ибо всякая вещь есть лишь для человека, и лишь в его чувствах и мыслях она обнаруживает свою сущность. Весь Космос есть моё представление, а не «вещь сама по себе». Философ не может говорить о вещах вне их отношения к сознанию. В софистике, следовательно, сам субъект сознаёт себя как «первое начало» всякого бытия и знания. Архэ софистов – человек как личность, ум, субъект чувства, мысли и поступков.

Софистика появилась не случайно, и не только в силу общественных потребностей греческой демократии. К основной идее софистов подводила вся логика предшествующего развития греческой философии. Само разнообразие и различие учений о природе наводило на эту мысль, поэтому софистика появляется не сразу, но лишь после полного развития и расцвета натурфилософии. Фалес говорит, что бытие – вода, Гераклит – что огонь, Анаксимен – что воздух, Демокрит – что атомы и т.п. Кто прав? Все и никто, так как из всех этих различий следует лишь одно: «бытие» – это то, что мыслит ум, а ум у всех разный. Где «существуют» атомы Демокрита? Конечно, в его уме! Это – несомненно, а остальное – сомнительно. Атом – это тот способ, которым Демокрит представлял себе мир. Анаксагор придумал другой способ, Эмпедокл – третий и т.д. Все эти «миры» – не вне нас, а в нас, в нашем уме, который их и создал.

Далее, Гераклит говорит, что «всё течёт», - откуда же появляется устойчивое, которое мы мыслим («вещи»)? Если в мире самом по себе его нет, то оно создаётся умом. Демокрит говорит, что всё воспринимаемое – «в мнении», поистине не существует, а существуют лишь атомы и пустота. Но атомы и пустота мыслит ум – значит он их и создаёт, так как иначе как в уме они нигде не даны. О том же говорит и учение элеатов: одно и то же есть мысль и то, что она мыслит. Но этот тезис надо понимать реалистически, ибо у всякого ума есть конкретный, индивидуальный носитель. Нет «ума вообще», есть живые конкретные люди, которые думают по-разному. Можно сказать, что софисты отрицали реальность общего.

Софисты, таким образом, положили начало основополагающему для «западной» культуры принципу индивидуализма. Отдельная личность в каком-то смысле больше и богаче, чем весь Космос. Она – корень всякого бытия и всех правил. Софисты доводят до предельного философского обобщения принцип индивидуальной свободы, закладывают основание для философской теории личности. Первоначальное осознание этого принципа было связано с отрицанием всякой общезначимости, всех общепринятых норм и законов, раскрепощением личной энергии, отрицанием всех авторитетов и традиций, беспринципностью, эгоизмом, самоуверенностью, самоутверждением, честолюбием, властолюбием, карьеризмом и т.п., чем и прославились некоторые из софистов.

Совершенно аналогичное течение мысли существовало и в Древнем Китае. Китайская софистика, или школа «мин-цзя», представлена рядом философов, о которых мы знаем только из сообщений других мыслителей и писателей. Они славились искусством аргументации, опровержения и спора, которое вынуждало представителей других школ совершенствовать и уточнять свои учения. Сохранившиеся цитаты и упоминания свидетельствуют о том, что и китайские «софисты» занимались преимущественно проблемами языка, лингвистическими и логическими парадоксами. Большей частью сохранились лишь краткие тезисы, о смысле которых и об аргументации в их пользу можно лишь догадываться. Например: «белая собака черная». Возможно, аргументация была такой: если собака имеет незрячие глаза, ее называют «слепой собакой», поэтому белую собаку с чёрными глазами можно назвать «чёрной собакой». Следовательно, белая собака – чёрная.

О софистах упоминает в своём трактате знаменитый философ Чжуан-цзы, один из лучших мыслителей даосизма, младший современник Аристотеля: «Софисты Поднебесной находили удовольствие в таких [изречениях]. Они [говорили]: «В яйце есть перья. – У курицы три ноги. – Город Ин вмещает всю Поднебесную. – Собака может стать бараном. – Лошадь несёт яйца. – У лягушки есть хвост. – Огонь не горяч. – Гора выходит изо рта. – Колесо не касается земли. – Глаза не видят. – Пальцы не прикасаются [к вещи], а прикоснувшись, не отрываются [от неё]. – Черепаха длиннее змеи… - Тень летящей птицы не движется. – В полёте стрелы есть мгновение, когда она не движется и не стоит на месте… - Белая собака чёрная. - … Если от палки длиною в один чи ежедневно отрезать половину, [то даже через] десять тысяч поколений не истощится [её длина]». Такими [парадоксами] софисты и Хуэй-Ши отвечали друг другу и не могли их исчерпать до конца жизни… Хуэй-Ши… говорил не умолкая, много и без конца, но ему казалось, что этого ещё недостаточно, и он добавлял к этому [всё новые и новые] странности. Выступление против [взглядов] других людей он считал единственно настоящим [для себя занятием]… без устали распылялся на всю тьму вещей и в конце концов приобрёл лишь славу великого спорщика. Как жаль, что свой талант Хуэй-Ши растрачивал на ненужное и не достиг [истоков] истины… гнался за [внешней стороной] тьмы вещей и не мог вернуться [к их сокровенному началу]»[6]. Оценивая это течение, Чжуан-цзы мудро заключает: «Последователи софистов Хуань Туань и Гунсунь Лун [своими афоризмами] … могли только победить уста людей, но не могли покорить их сердца – [в этом заключалась] ограниченность софистов»[7].

Однако софистика имела важнейшее теоретическое значение. Она открыла новые горизонты философскому мышлению, открыв путь не только развитию конкретного гуманитарного знания, но и созданию философской этики, т.е. теории морали, основанной на принципе автономии личности. Софисты подготовили почву для расвета античной философии в творчестве Сократа, Платона и Аристотеля.