Поэзия группы смог и литературная ситуация 60-х годов

Предшествовавшие смогистам в московской неофициальной поэзии лианозовцы и поэты круга Л. Черткова как о литературных группах о себе никогда не заявляли. "Групп никаких не было. Над "смогистами" посмеивались — не как над поэтами, а именно как над "группой"... А она (лианозовская группа. — В.К.) была и не группа, не манифест, а дело житейское, конкретное. Хоть и объединяла авторов в конечном счете чем-то сходных..." (Вс. Некрасов, [50]). Губановская же идея СМОГа прежде всего идея группы, полемического манифеста, литературного эпатажа футуристического образца. И хоть манифест сводился к "простому, как мычание" восклицанию "Чу!", он действительно стал основой для объединения и, надо признать, вполне исчерпывающе выразил изначальную сущность смогизма. Стоит ли после этого удивляться, что современному историку литературы кажется гораздо более обоснованным называть "группой" не смогистов, а поэтов круга Л.Черткова и лианозовцев. Их объединяло кое-что посущественнее губановского "Чу!".

Конечно, и "Чу!" было весьма существенным. Тем не менее принадлежность этого "Чу!" скорее области поступка, нежели искусства, предопределила во многом внелитературный характер всего смогистского феномена. "Самые молодые гении", в общем-то, были просто студенческой компанией. Но - хотели они того или нет - СМОГ вскоре приобрел черты общественного движения. И надо признать, его эстетическая программа немало тому способствовала. СМОГ на какое-то время стал чем-то вроде альтернативного Союза писателей. Даже членские билеты выдавали. Понятно, что все это было отчасти игрой. Суть, конечно, не в членских билетах, не в организации, а в альтернативности, в бунте против официоза. Но у лианозовцев и чертковцев ничего этого не было даже в виде игры. Для них официоз вообще не существовал. И когда Слуцкий спросил чертковцев: "Вы не считаете, что Евтушенко отнял у вас часть славы?", его просто не поняли. А смогистам подобная постановка вопроса была очень даже близка. Они, да, считали, что Евтушенко им задолжал по части славы. И "Чу!" адресовано именно ему и другим "эстрадникам".

С одной стороны, чувствовалась легкая зависть и обида: опоздали к поэтическому буму конца 50-х, к политехническим аудиториям. Отсюда и эмфатическое "самые молодые" - из недостатка сделаем достоинство. С другой - было вполне понятное возмущение официозом и наивное стремление избавиться от эстрадной фальши, сохранив, хотя бы потенциально, саму эстраду, аудиторию.

Чем шире круг участников движения, чем оно "массовей", тем лучше, тем ближе эстрадный идеал. В результате в СМОГе оказались авторы самые разные, часто совсем уж ничем друг с другом не сходные. В том числе и не "самые молодые" А. Прохожий, М. Ляндо. Они тоже на какое-то время заразились общим энтузиазмом, "бурей и натиском" ("бурнаском", по выражению М. Ляндо), но в целом как шли, так и продолжали идти своей дорогой. Участие в СМОГе уже не могло стать определяющим для их творчества. Да и "самые молодые" - Делоне, Пахомов - от губановского "Чу!" почти не зависели. А Кублановский, например, вообще сформировался как поэт, лишь избавившись от этого "Чу!": не случайно позднее он участвовал в сборниках "Московского времени"; его зрелая поэтика гораздо ближе постакмеистским устремлениям этого круга авторов, нежели смогистскому "буре и натиску". О смогистах нельзя говорить как о поэтах "группы", о них надо говорить только о каждом в отдельности.

Истинных, стопроцентных смогистов, ставших поэтами благодаря "буре и натиску", на волне вселенского "чу!", собственно, всего двое: Губанов и Алейников.

Губановская слава началась с поэмы "Полина", небольшие отрывки из которой попали благодаря Евтушенко в журнал "Юность" и наделали много шума. Существует легенда, что "Полина" написана Губановым в 15-летнем возрасте, в 1961 году (эта легенда в очередной раз озвучена в изданной недавно книге Губанова "Ангел в снегу"). На самом деле, по свидетельству В.Алейникова, "Полина" была написана, скорее всего, в конце 1963 года. Это действительно одна из первых вещей Губанова, но она, что совершенно очевидно, непосредственно примыкает к текстам 1964-65 гг., предваряет их. В "Полине" все основные черты губановской поэтики уже вполне определились. С другой стороны, в этой еще не совсем самостоятельной вещи особенно явственно проступает генетическое родство Губанова с эстрадной эстетикой, с "суровым стилем" послесталинского советского искусства. Тот же романтический культ художника, "мастера" с трагической судьбой: "Да, нас, опухших и подраненных, дымящих, терпких, как супы, вновь распинают на подрамниках незамалеванной судьбы. Холст 37x37. Такого же размера рамка. Мы умираем не от рака и не от праздности совсем". То же братание с равными по духу, с "гениями": тут и Пушкин с Есениным, и Рафаэль, и "в пролет судьбы уходит Гаршин", и "картины Верещагина", и "летний Левитан" ("Русь понимают лишь евреи"), и "месье Бальзак" и даже Бонапарт. Те же бичевания бездарности, посредственности, меркантильности-расчетливости: "Так начинают верить небу продажных глаз, сгоревших цифр. Так опускаются до нэпа талантливые подлецы... Планета, вон их! Ветер, вон!" Та же Русь, "сулящая морозы", и та же безбрежная, всепричастная русская душа: "Душа моя, ты таль и опаль, двор проходной для боли каждой. И если проститутки кашляют, ты содрогаешься, как окрик". Ну и разумеется, та же неизбывная "суровость" письма - выразительная маргинальность лексики ("бабы", "проститутки", "таль и опаль"), эффектность "антипоэтических" ("нас, дымящих, как супы") и "модернистских", экспрессивных ("на голубых руках мольберта) образов. Все это еще не очень настоящее, не очень свое, но сама интонация, лирический захлеб и порой неожиданно прорывающаяся какая-то чисто детская доверчивость и беззащитность - незаемные, губановские: "Ты прячешь плечики, как радуги, и на стихи, как дождь, пеняешь..."

В следующих вещах Губанов решительно освобождается от эстрадных штампов и начинает воздвигать собственную поэтическую систему. "Суровый стиль", конечно, остается, но это уже собственный губановский стиль. Урбанизму Евтушенко-Вознесенского, их социалистически-индустриальной (и тайно прозападной) "России" противопоставляется есенински-бесшабашная Русь разгула и бунта. Впрочем, я бы не стал придавать слишком большого значения подобному противопоставлению. Губанов действительно знал и любил русскую историю и древнее искусство, питался им как поэт, но никакой эстетической, а тем более идеологической нагрузки его "почвенничество" никогда не несло. Русь с ее Пугачевыми да Иванами Грозными у Губанова точно такой же источник поэтической фактуры, как, скажем, аэропорт у Вознесенского (начинавшего, как известно, тоже с Руси - в "Мастерах"). Так устроен "суровый стиль" с его тяготеющей к монументальности предметной,

 

 

32. Повесть В. Некрасова «В окопах Сталинграда» и её «эхо» в военной повести 1950-1960-х годов.

Виктор Платонович Некрасов (1911-1987) – советский писатель, диссидент и эмигрант. Участник Великой Отечественной войны. Лауреат Сталинской премии 2-й степени 1947 года. Получил премию за произведение, которое сделало его знаменитым, повесть «В окопах Сталинграда». Данная повесть стала первым послевоенным художественным произведением о войне в уникальном жанре, который позднее получил название «окопная проза». Из-за своих политических взглядов и жизненной позиции писатель вынужден был покинуть СССР и переехать во Францию. В 1987 году в Париже на 77-м году жизни Виктор Некрасов скончался от рака легких, был похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Виктор Некрасов появился на свет еще в царской России в Киеве 17 июня 1911 года. Происходил он из интеллигентной семьи, его отец был банковским служащим, а мать врачом. В самом раннем детстве он был увезен матерью в Лозанну, где та заканчивала учебу на медицинском факультете. После Лозанны семья на время перебралась в Париж, но с началом Первой мировой войны Некрасовы вернулись в Киев. Они вернулись на родину в 1915 году в надежде обрести здесь уют и защиту, но оказались в самом омуте гражданской войны.
Любопытный факт, но в Париже в 1915 году Некрасовы жили в одном доме, в соседних квартирах с будущим наркомом просвещения страны Советов Луначарским. Во Франции же маленький Виктор начал говорить на французском языке, русский язык он выучит позднее.

К началу новой эпохи недавние европейцы Некрасовы отнеслись, как к неизбежному злу, с которым они не смогут бороться и начали решительно приноравливаться к железной поступи нового века. Будущего писателя отдали учиться в передовую профсоюзную железнодорожную школу, после окончания которой Некрасов поступает сразу в 2 вуза – в строительный институт на отделение архитектуры и в театральный институт на актерский факультет. В 1936 году Виктор окончил Киевский строительный институт, а в следующем году студию при Театре русской драмы. До начала Великой Отечественной войны Виктор Некрасов успел поработать сначала архитектором, а затем актером и театральным художником в различных театрах: в Киеве, Кирове, Ростове-на-Дону и даже во Владивостоке. К этому же времени относят и первые литературные опыты Некрасова, которые, однако, носили «домашний» характер и не предназначались для широкой публики.
На войну с гитлеровской Германией Виктор Некрасов попал в августе 1941 года. Как человека со строительным образованием, его отправили в инженерные войска. Бывший архитектор стал сначала полковым инженером, а затем командовал саперным батальоном. Принимал участие в боях под Сталинградом, на Украине в Польше. В годы войны два раза был ранен. Кульминацию мировой бойни он встретил на Волге, в окопах Сталинграда он провел все 200 кошмарных дней натиска и обороны. Воспоминания об этих днях и сражении за город позднее лягут в основу самой известной книги писателя. В начале 1945 года в звании капитана Некрасов был демобилизован из армии по инвалидности после ранения. В годы войны Некрасов вступил в коммунистическую партию (исключен из КПСС в 1973 году). Награжден боевыми орденами и медалями: орденом «Красной Звезды», медалями «За отвагу» и «За оборону Сталинграда».
Вчерашний капитан Красной Армии, раненный в бою под Варшавой и демобилизовавшийся из армии в начале 1945 года, вернувшись в родной Киев, устроился на работу в местную газету «Советское искусство», где проработал до 1947 года. Здесь же в Киеве Виктор Некрасов практически с ходу написал свою самую знаменитую повесть, бывший архитектор и актер сделал это без всякой подготовки. Данное художественное произведение оказалось написано таким новым и свежим языком и так честно, что дебют начинающего писателя уже в 1946 году был опубликован в именитом московском военном журнале «Знамя».
Этим художественным произведением стала повесть «В окопах Сталинграда». Она была посвящена изнурительной, окопной, а не фанфарной войне, рассказывала читателю о войне, как о разновидности очень тяжелой работы и была написана в очень хмурой, практически документальной форме. Данная повесть принесла Виктору Некрасову подлинную славу и популярность. Книга была переиздана тиражом в несколько миллионов экземпляров и переведена на 36 языков мира. За повесть «В окопах Сталинграда», после ее прочтения Иосифом Сталиным, писатель в 1947 году был удостоен Сталинской премии 2-й степени. Позднее по мотивам данного художественного произведения был снят кинофильм «Солдаты», который был отмечен премией Всесоюзного кинофестиваля. Одну из своих первых больших ролей в кино в этом фильме сыграл Иннокентий Смоктуновский.
Однако «охранная грамота» Сталинской премии не распространилась на дальнейшее творчество писателя. То, что Виктор Некрасов писал потом, как правило, подвергалось критике руководящих идеологических служб СССР. Так в частности произошло с повестью «В родном городе» (1954 год), которая рассказывала о драматической судьбе бывших фронтовиков, которые по возвращении в долгожданную мирную жизнь столкнулись с трудностями разрухи, разорения, непробиваемого партийно-бюрократического бездушия. Подверглась критике и повесть «Кира Георгиевна» (1961 год), в которой причины душевной опустошенности, конформизма, нравственных недугов части советской интеллигенции Некрасов объяснял разлагающей общество нехваткой воздуха и свободы.
Официальная советская критика встречала в штыки и эссе писателя, которые он писал по вопросам искусства. Так его статья «Слова «великие» и простые» (1959 год) критиковалась за то, что он отвергал напыщенную героическую патетику, которая уводила людей от правды. Статью о современной архитектуре «О прошлом, настоящем и чуть-чуть о будущем» (1960 год) критиковали за то, что он писал в ней об убогом однообразии и безвкусной монументальности тогдашнего советского стиля градостроительства. Эстетические взгляды Виктора Некрасова в те годы классифицировались как идейно порочные.
Настоящая травля писателя началась после того как Никита Хрущев ополчился против зарубежных очерков писателя «По обе стороны океана» (1962 год). Генсек тогда заявил, что Виктору не место в партии. Некрасова перестали печатать, на собраниях его клеймили позором, на него было заведено персональное дело и вынесен выговор. После падения Никиты Хрущева писателя на время снова оставили в покое. Но в 1969 году за то, что он подписал коллективное письмо в защиту украинского диссидента Вячеслава Черновила, а также принял участие в выступлении по поводу 25-летия расстрела евреев в Бабьем Яру, на Виктора Некрасова снова было заведено персональное дело, которое завершилось вынесением 2-го строгого выговора.
В 1973 году писатель был исключен сначала из КПСС, а затем и из Союза писателей. После этого им занялось КГБ: прослушивающийся телефон, слежка на улице, унизительный обыск с изъятием рукописей и книг, частые допросы, на которых ему дали понять, что если он не «исправится» или не покинет страну, ему придется отправиться «в места не столь отдаленные». Так в 1974 году Виктора Некрасова, по сути, вытолкнули в эмиграцию. После того, как в 1979 году, выступая на радио, он иронически отозвался о «трилогии» Брежнева, в основном о ее военной части – «Малая земля», Некрасова лишили советского гражданства. После этого почти 2 десятка лет его книги на родине не издавались, они были изъяты из библиотек, а имя Виктора Некрасова было запрещено упоминать в прессе, его вычеркивали даже из библиографических справок.
И все-таки его книги пережили его самого, оставив заметный след в русской литературе. Безусловно, его главной книгой стала первая же его повесть «В окопах Сталинграда». Которая стала самым высоким художественным достижением писателя. Позднее он написал несколько очень сильных рассказов о Великой Отечественной войне, к примеру «Судак» (1958 год) или «Вторая ночь» (1960 год). Данные произведения можно поставить в один ряд с его первой повестью, но не над ней. Книга «В окопах Сталинграда» стала первой в отечественной литературе, которая была не о войне, а изнутри войны. Это было повествование не наблюдателя, а непосредственного участника, который находился на переднем крае сражения. Данная повесть как будто возвращала всем «окопникам» их незаживающее прошлое, которое было перечеркнуто массово тиражируемыми и официально признанными фанфарными, парадными сочинениями.
Повесть «В окопах Сталинграда» стала той книгой, которая определила целое направление в отечественной литературе и военной прозе. Именно под влиянием данной повести на рубеже 1950-1960-х годов заявила о себе литература фронтового поколения, которую затем назвали «лейтенантской прозой». У истоков этого пласта российской литературы и находилась повесть Некрасова, которая служила ориентиром и была общепризнанным лидером, о чем говорили многие «военные» литераторы, в частности Василь Быков и Григорий Бакланов. Позднее писатели фронтового поколения так описывали роль повести Виктора Некрасова в их сложившейся творческой судьбе: «Все мы вышли из некрасовских «окопов».