Писахов в годы первой мировой и гражданской войн и интервенции

Первая мировая война прервала художественную деятельность Писахова. В 1915 году он был призван в армию, служил ратником ополчения в Финляндии, а в 1916 году был переведен в Кронштадт. Здесь его застала Февральская революция. С первых дней работал в Кронштадтском Совете рабочих и солдатских депутатов, оформлял первомайскую демонстрацию 1917 года.

После демобилизации в 1918 году вернулся в Архангельск. Писахов берётся за перо. Впервые записывать свои рассказы Писахов стал ещё до революции по совету Иеронима Ясинского — писателя, журналиста, известного как редактор журналов «Беседа» и «Новое слово». Тогда эта попытка закончилась неудачей. Теперь Писахов решил попробовать свои силы в жанре очерков («Самоедская сказка» и «Сон в Новгороде»), где воссоздаёт портреты современников. Оба эти очерка были опубликованы в архангельской газете «Северное утро», которая издавалась поэтом-суриковцем и журналистом Максимом Леоновым.

3 мая в «Северном утре» был опубликован очерк девятнадцатилетнего Леонида Леонова под названием «Поэт Севера» с подзаголовком «У художника С. Г. Писахова». 21 июля в Архангельске городе открылась персональная выставка картин Писахова.

2 августа в Архангельск вошли интервенты. В числе народа, стоявшего на парадной пристани Архангельского порта, был и Степан Писахов.

В июле 1919 года Писахов стал автором эскиза знамени Дайеровской роты, сформированной из пленных красноармейцев и выпущенных на свободу заключённых^[2].

В ноябре — декабре 1919 года в «Северном утре» были опубликованы три очерка Степана Писахова — «Первый день боя», «На фронте» и «В. Н. Давыдов на фронте». В них рассказывается о поездке Писахова к линии фронта в район Плесецка на поезде тяжёлой артиллерии «Деникин», о спокойной уверенности офицеров и солдат, противостоявших «красным», о выступлении артистов на передовой. Есть и такая фраза: «С разрешения капитана С-го я пустил снаряд к большевикам, встав на место стреляющего»^[2].

В ночь на 19 февраля 1920 года в Архангельск вступили части Красной Армии. Леонид Леонов сразу же покинул Архангельск, перебрался на юг России; Бориса Шергина пригласили в Москву в Институт детского чтения; Писахов же не в силах был покинуть родной дом и любимый Север^[6].

Через много лет, когда он был уже известным сказочником и художником, нашлись люди, которые стали писать пасквили во все инстанции и способствовали тому, чтобы «белогвардейское» прошлое прочно укрепилось за Писаховым. Ему оставалось только одно — найти форму поведения, позволившую бы выжить и сохранить творческое лицо в новых условиях^[6].

Е годы

Начиная с весны 1920 года, сразу после изгнания белых, в Архангельске приступили к муниципализации домов, владельцами которых были лица, сотрудничавшие с прежним режимом или просто считавшиеся богатыми. Домовладельцам разрешалось оставить в личном пользовании лишь один дом из числа ранее имевшихся. Во владении Писаховых после смерти главы семейства, купца Григория Михайловича, находилось два дома: первый — на Троицком проспекте, второй — на Поморской улице. Первый дом сразу же перешёл в собственность города, а владельцами второго оставались Степан Григорьевич и Серафима Григорьевна. В 1921 году к ним без согласия хозяев подселили квартирантов, к тому же Писаховых не устраивал установленный горсоветом крайне низкий размер платы за наём^[7].

В 1920-м, после окончательного установления в Архангельске советской власти, Писахов начинает активно работать. В 1920—1921 годах он подготовил 5 своих выставок. Губисполком поручает ему приведение в порядок музеев Архангельска. По заданию московского Музея Революции делает зарисовки мест боёв с интервентами на Севере, а для Русского музея — зарисовки памятников архитектуры на Мезени и Пинеге. Осенью 1920 года участвует в комплексной экспедиции в Большеземельскую тундру. В 1923 году Писахов ведёт сбор материалов для этнографической экспозиции Севера на первой Всесоюзной сельскохозяйственной и кустарно-промысловой выставке в Москве.

в 1924 году в сборнике «На Северной Двине» была опубликована первая сказка Писахова «Не любо — не слушай…». В 1927 году северные сказки в записи и с комментариями Писахова были опубликованы в альманахе «Советская страна»^[8]. Сказки Писахова также публиковались в губернской газете «Волна» и краевой газете «Правда Севера».

В 1927 году его картина «Памятник жертвам интервенции на о. Иоканьга» занимала центральное место на всесоюзной выставке «10 лет Октября», за неё он был премирован персональной выставкой, состоявшейся через год в Москве. Две его картины были приобретены ВЦИКом и помещены в кабинете Михаила Калинина.

Но повседневная жизнь Писахова по-прежнему остаётся неустроенной. Денег не хватало. Писахов берётся за преподавание живописи, которое многие годы было для него основным источником дохода.

Несмотря на то, что Писахов более всего известен своими сказками, ни пробиться на страницы столичных журналов, ни опубликовать их отдельной книгой ему долгое время не удавалось. Лишь в 1935 году он сумел опубликовать несколько своих сказок в журнале «30 дней». Они вышли в 5 номере журнала под заголовком «Мюнхаузен из деревни Уйма». Теперь Писахов уже не терзался сомнениями по поводу «писать или бросить». «Когда сказки стали появляться в „30 дней“, меня как подхлестнуло». За короткое время (1935—1938 годы) этот популярный журнал Союза писателей опубликовал более 30-ти сказок Писахова. Публикации в «30 дней» ускорили издание первой книги Писахова, которая вышла в Архангельске в 1938 году.

В 1939 году, когда Степану Григорьевичу уже было 60 лет, его приняли в Союз советских писателей. Принятие в союз писателей происходило необычно^[9]: Л. И. Лагин вспоминал: когда на заседании приёмной комиссии Александр Фадеев вслух читал писаховские сказки, «его чтение время от времени прерывалось дружным смехом остальных участников этого необычайного заседания». При этом Анна Караваева всё время порывалась отобрать книгу у Фадеева, так что они «читали вперемежку, с видимой неохотой уступая друг другу очередь»^[2].

А вскоре появилась и вторая книга (1940). В две эти книги вошло 86 сказок. В 1940 году «Литературная газета» опубликовала материалы обсуждения сказок Писахова на конференции писателей^[8].

Писахов мечтал о выходе книги в Москве. В 1939—1940 годах в Москве, в Государственном издательстве художественной литературы подготовили книгу его сказок, но издать не успели — началась война, и книга так и осталась в рукописи^[2].

Годы войны Писахов провёл в Архангельске, разделяя со своими земляками все невзгоды тыловой жизни. Часто вместе с другими литераторами был желанным гостем в госпиталях. Из письма Александру Вьюркову — московскому писателю, постоянному корреспонденту С. Г. Писахова в 1940-е годы: «Время не ждёт, стукнуло 65. Была собрана юбилейная комиссия. Надо было подписать отношение в Москву для утверждения о разрешении юбилея. … Кому надо было подписать… — отменил. Просто запретил! И всё. Даже учительской пенсии нет, даже возрастной нет. Живу перевёртываюсь… Порой хочется жить. Хочется дождаться конца погани — фашистов. На мне одежда расползается. Пальто донашиваю отцовское!… А я ещё тяну, все ещё как-то нахожу возможность оплатить обед, штопать одежду, утешаюсь мыслями: вычеркнуть юбилей смогли — вычеркнуть меня из существования могут. Вычеркнуть мои работы — картины, сказки… Врут-с! Не вычеркнуть!»

После войны Писахов приносит в Архангельское издательство рукопись, состоящую из ста написанных им сказок. Её «два года перечитывали…» и наконец отобрали девять сказок. Эту маленькую книжечку, опубликованную в 1949 году, Писахов отослал Илье Эренбургу с просьбой «помочь подтолкнуть в издании мои сказки».

Последние годы жизни

За несколько дней до 70-летнего юбилея Писахов получил предложение от музея Арктического института продать записи, черновики, зарисовки, а также все картины, которые он хранил у себя дома. «Очень похоже это предложение на похоронную. Взялся за перо, переписал часть начатого, взял кисти — слушаются… Ещё „надежды питают“. Авось, и повернётся хорошее ко мне»^[10].

Лишь в 1957 году в издательстве «Советский писатель» появилась первая «московская» книга Писахова, выразительно оформленная художником Иваном Кузнецовым^[2]. К писателю приходит всесоюзная известность.

В последние годы жизни Писахов не любил говорить о возрасте: «Я привык быть под „стеклянным колпаком“. Это удобно: в гололедицу поддерживают, в трамвай подсаживают. На вопрос, который год, — говорю: в субботу будет 500!» (Из письма прозаику Александру Зуеву от 2 сентября 1959 г.).

80-летие со дня рождения широко отмечают в Архангельске. Центральные и местные издания публикуют статьи о «северном волшебнике слова».

Полушутя-полусерьёзно Степан Григорьевич не раз говорил, что собирается отметить не только вековой юбилей, но и непременно дожить до 2000 года^[10]. Об этом он написал последнюю свою сказку, которую «рассказывал» своим адресатам в письмах 1959 года. Майским днём 1960 года его не стало. Похоронен на Ильинском кладбище Архангельска.

Живопись

 

Большая часть жизни Степана Писахова была отдана живописи. Рисовать Писахов начал еще в раннем детсте. Писахов обучался в Училище технического рисования барона Штиглица, посещал частной студии Якова Гольдблата, занимался у итальянских мастеров, совершенствовал своё мастерство в Свободной академии в Париже. Таким образом, он был знаком с художественной жизнью Петербурга и европейских культурных центров. Но главной темой работ Степана Писахова оставался Русский Север^[10].

В творчестве Писахова Русский Север характернее всего отражён в беломорских пейзажах, большинство из которых было написано на Кий-острове близ Онеги, куда художник выезжал в 1910-е годы почти ежегодно на несколько месяцев. Бывал он там и позднее, в конце 1940-х годов, будучи уже в преклонном возрасте^[10].

В его картинах беломорского цикла — ощущение бесконечности мироздания. Природа раскрывается перед человеком, сливается с его существом. Картины просты по сюжету: камни, берег моря, сосны, среди которых выделяется одна — высокая и сильная. Особый свет: серебристый зимой и золотисто-жемчужный летом. Удивляет умение показать бесчисленное множество оттенков белого.

Возможно именно потому, что Писахов в разное время года, суток, в разные годы жизни так часто повторял один и тот же мотив, он и сумел создать запоминающийся образ северного пейзажа, который часто называли «писаховские сосенки»^[10].

Зимние пейзажи Писахова создают особенно лиричный образ серебристой русской зимы, как на картине «Туман надвигается» (1911). Художник лепит форму пастозным мазком, живописно передавая характер гнущихся под тяжестью снега ветвей. Работа сдержанна по цвету, красочная гармония картины основана на сочетании холодных, сероватых оттенков снега с жемчужным небом^[10].

Иногда художник пытается отобразить и то новое, что вошло в жизнь советской Арктики: радиостанции на Новой Земле, памятник Ленину на мысе Желания. Но в художественном отношении новоземельские пейзажи Писахова 1930-х годов слабее его ранних работ^[10].

Основным заработком Писахова до войны и после войны были уроки рисования. Почти четверть века проработал он в школах Архангельска. Преподавать рисование начал в 1928 году Работал в третьей, шестой и пятнадцатой школах. В автобиографии, датированной 23 октября 1939 года, он писал: «Мои ученики без добавочной художественной подготовки поступали в художественные вузы, что считаю тоже своей наградой».

Из воспоминаний его бывшего ученика, художника-графика Юрия Данилова: «Прежде всего, человек необыкновенный, с необыкновенным багажом знаний, с необыкновенной щедростью отдачи всего, что знал и умел, с необыкновенной добротой». Они познакомились, когда Юра был учеником 6-й архангельской школы, где Писахов преподавал рисование. Разглядев в Юре дарование на уроках рисования, Писахов пригласил его в студию, которую открыл у себя в мастерской. После войны Юрий Данилов поступил в Академию художеств на архитектурный факультет. И только приехал в родной Архангельск — встретил на улице Писахова. Степан Григорьевич тут же предложил Данилову проиллюстрировать свою книжку сказок. То ли хотел помочь материально вчерашнему фронтовику, то ли подталкивал своего ученика, студента архитектурного факультета, на художественную стезю. Как бы то ни было, книжка вышла в 1949 году и стала первым опытом Данилова в иллюстрации.

Писахов сам никогда не иллюстрировал свои сказки. А чужим иллюстрациям от души радовался. Считал, что каждый имел право на своё прочтение его сказок. Этим он и дорожил. Десятки художников их оформляли, почти у каждого есть находки.

Литература

Впервые записывать свои рассказы Писахов стал ещё до революции по совету Иеронима Ясинского. Тогда эта попытка закончилась неудачей. Затем Писахов решил попробовать свои силы в жанре очерков («Самоедская сказка» и «Сон в Новгороде»), где воссоздаёт портреты современников.

Известность Степан Писахов снискал как автор изумительных, оригинальных сказок. «Рассказывать свои сказки я начал давно. Часто импровизировал и очень редко записывал. Первая сказка „Ночь в библиотеке“ мной была написана, когда мне было 14 лет». Первая его опубликованная сказка «Не любо — не слушай…» появилась в 1924 году в сборнике «На Северной Двине», издаваемом архангельским обществом краеведения. По своему характеру она так отличалась от традиционного фольклора, что составители сборника пустили её в печать без подзаголовка. Писахов решился дать сказку в сборник по совету Бориса Шергина и Анны Покровской, сотрудников московского Института детского чтения. Их поддержка помогла Писахову найти свой путь в литературе.

Писахов сразу нашёл удачный образ рассказчика — Сеня Малина из деревни Уйма, от лица которого и повёл повествование в своих сказках. По словам Писахова: «С Сеней Малиной я познакомился в 1928 году. Жил Малина в деревне Уйме, в 18 километрах от города. Это была единственная встреча. Старик рассказывал о своем тяжёлом детстве. На прощанье рассказал, как он с дедом „на корабле через Карпаты ездил“ и „как собака Розка волков ловила“. Умер Малина, кажется, в том же 1928 году. Чтя память безвестных северных сказителей — моих сородичей и земляков, — я свои сказки веду от имени Сени Малины»^[11].

Сказки Писахова — это продукт индивидуального писательского творчества. У чудес в сказках Писахова иная природа, чем у чудес народных сказок. Они порождены писательской фантазией и вполне мотивированы, хотя мотивировка эта не реалистична, а фантастична.

Писахов-сказочник не похож на Писахова-художника. Если как живописец он стремится как можно точнее запечатлеть открывшуюся ему красоту мира и строго следует собственному требованию: «Только правда. Ничего добавлять не надо», то, создавая сказки, даёт волю своему богатейшему воображению, реализует с детства жившую в нём потребность в сочинительстве: «Фантастика — мир другой. Всё крутится узором»^[2]. «В сказках не надо сдерживать себя — врать надо вовсю», — утверждал писатель, понимая, что никаких строгих канонов у литературной сказки нет и быть не может.

Один из излюбленных приёмов Писахова — материализация природных явлений (слова застывают льдинками на морозе, северное сияние дергают с неба и сушат т.д.) становится толчком для развития авторской фантазии во многих сказках. Это во многом определяет тот особый юмор, который так характерен для сказок Писахова: все, о чём говорится в них, вполне может быть, если в самом начале допустить существование таких овещественных явлений. У Писахова видим в сказках вполне современные реалии: женщина требует от мужа, чтобы тот отправил её в город «на короткой волне», а муж склонен отправить её на «волне длинной», как более ему подходящей; в др. сказке медведь говорит по телефону.

Перу Степана Григорьевича принадлежат также интересные путевые очерки, рассказывающие об освоении Арктики, об экспедициях в Заполярье, заметки, дневники, опубликованные в большинстве своём после смерти писателя.

Внешний облик Писахова

Писахов был чрезвычайно интересной личностью. Знаменитые литераторы, приезжая в этот город, непременно заходили в деревянный двухэтажный дом на улице Поморской, в котором жил писатель. Сам Писахов говорил, что для приезжих он стал обязательным «объектом» посещения при знакомстве с Архангельском: «Сначала осматривают Архангельск, потом меня»^[2]. Дети воспринимали Степана Григорьевича как живого персонажа из сказки^[10].

Интересующимся его жизнью, Степан Григорьевич, как правило, рассказывал о себе одно и то же, но зато давал факты эффектные, поражающие необычностью. Перекочёвывая из одного очерка в другой, они придавали образу сказочника особую колоритность. Большинство ранних работ о Писахове написано его собратьями по перу — писателями и журналистами. Писатель Илья Бражнин, который уехал из Архангельска в 1922 году, пишет, что Писахов уже тогда «был живой исторической достопримечательностью Архангельска». Борис Пономарёв, журналист, историк северной литературы, который был знаком с Писаховым более четверти века, признавался, что помнит его только таким^[6].

Биограф Степана Писахова Ирина Пономарёва, которая общалась со многими людьми, хорошо помнящими Писахова, отмечала: «Каждому Казалось, что он может рассказать о нём много. Все начинали рассказывать с большой охотой и даже с энтузиазмом. К удивлению рассказчиков, их повествование оказывалось хоть и живописным, но кратким»^[2].

При этом никто из друзей Писахова не описал его молодым. А ведь до революции Писахов выглядел иначе: невысокого роста крепкий и здоровый мужчина, выглядевший моложе своего возраста, всегда чисто выбритый и опрятно одетый. Учёба в Петербурге, знакомство с художественными коллекциями России, Франции, Италии, богатейшие впечатления от путешествий по Средней Азии и арабскому Востоку — всё это вылепило фигуру яркого, образованного, умного и наблюдательного интеллигента^[6].

К 1922 году Писахов резко меняет свой облик, манеру поведения, стиль общения с окружающими. Он надевает карнавальную маску бахаря-сказочника: отращивает бороду, появляется на людях в поношенной одежде и старомодной шляпе, осваивает лексику простонародья. Кроме того, за стариковской внешностью легче было спрятать бедность, от которой он страдал смолоду, скрыть стеснительность, неровности характера, иногда чересчур вспыльчивого^[6]. Он выбрал образ старика, чудака, человека со странностями и тем самым сохранил за собой право на озорство, непосредственность в словах и делах^[10].