Петербургские письма. Борьба с развратом 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Петербургские письма. Борьба с развратом



В день 75-летия Л.Н. Толстого «Посредник» издал его новую книгу «Мысли мудрых людей на каждый день, собранные Л.Н. Толстым».

Я попробовал было положить книгу на ночной столик и каждое утро прочитывать по страничке, соответствующей числу. Но откровенно говорю: через 3 дня надоело, хотя все мысли действительно мудрые. Здесь выборки из греческих и китайских мудрецов, Будды, отцов церкви, из Руссо, Вольтера, самого Толстого, но в конце концов несмотря на разнообразие имен, все блестящие афоризмы и изречения повторяют одну и ту же мысль, один и тот же совет, одно и то же требование – заняться исправлением самого себя.

Толстой прямолинеен. Начав свою книгу анекдотом о Франциске Ассизском, он распространяет этот анекдот на все страницы книги, всячески его расширяя и углубляя <…>.

Совершенная радость не в познании всех наук и языков, не в исцелении больных, не в каких-либо внешних успехах вообще, хотя бы этот успех был распространением веры Христовой, а только в самом человеке, спокойно переносящем голод, холод, лишения, нищету, несправедливые упреки, преследования – сохраняя при этом незлобие и полную красоту своего внутреннего мира. И т.д. и т.п.

Все это, конечно, из Толстого, из глубины его духа и 75-летнего опыта. Но гордых, бичующих, часто злых мыслей Толстого – в этой книге нет и следа. Он тут не весь – не старик «во блеске власти», каким он является в действительности, а маленький добрый старичок, такой тихий, такой смиренный, исполненный какого-то «бесплотного благоговения к людям» и вместе с тем очевидного равнодушия и невнимания к их обидам и неудовлетворенной жажде земного счастья, земной справедливости.

Грандиозная задача всей жизни Толстого здесь сузилась, утеряла свою яркость, свой широкий размах и как-то обидно улеглась в форму несомненных истин и прописной морали, требующей незлобия, терпения, любви.

Грандиозная задача всей жизни Толстого заключается в борьбе с развратом культуры... Без устали говорит он нам, что культура, цивилизация, автомобили и парламент дают нам лишь внешнюю призрачную силу, в действительности же расслабляют нас.

Конечно, эта грандиозная борьба Толстого с развратом культуры, во всех ее перипетиях, в тяжелых выстраданных муках, в бичующих словах и суровых приговорах не вошла бы в издание «Посредника» (впору которому только Толстой-вегетарианец, Толстой – после тяжелой болезни, Толстой – уставший от напряженной борьбы), но мы-то не должны забывать другого Толстого, который сто раз сказал и показал нам, что не от мудрых слов мудрее и чище становятся люди, а от мудрости и чистоты всего окружающего их строя. <…>

СКРИБА

73. «Журнал для всех», 1903, № 10

 

О жизни и книгах. Дни Толстого. – Толстой в голодный 91-ый год. – «Мысли мудрых людей, собранные Л. Н. Толстым». – Одна из главных мыслей Толстого. – Ее влияние

28-го августа Толстому исполнилось 75 лет. Для России этот день прошел довольно серо, не отмеченный ничем крупным, и Толстой отпраздновал его в кругу своих близких, в Ясной Поляне. Туда было послано несколько десятков телеграмм с различных концов света, вышло к случаю юбилея несколько новых изданий о Толстом, многие газеты выпустили в свет специальные номера, посвященные Толстому. Этим дело и ограничилось.

Статей и воспоминаний о свиданиях и встречах с Толстым появилось довольно много, но, писанные для газет, как бы даже на злобу дня, «по случаю юбилея», они мало характерны. Большинство успокаивается на мысли, что Толстой – великий художник, но как учитель и проповедник он, крайностью и отвлеченностью своих мыслей, не подходит к нашему времени. Упомяну по этому поводу, что ученики младшего класса одной из провинциальных гимназий отправили в день юбилея такую телеграмму Толстому: «Благодарим за «Детство и отрочество». Умоляем написать поскорее еще какое-нибудь произведение». Ту же мысль и то же пожелание высказывают и юбилейные статьи.

Очевидно, во всяком случае, что в день семидесятипятилетия большинству людей было некогда думать о Толстом и остановить свою мысль на этом огромном человеке. События шумной, крикливой жизни несутся вихрем, и в этом вихре трудно отличить большое от малого, незначительное от важного.

Пожалуй, характернее других воспоминания о пребывании Толстого среди голодающих в 1891-ом году. В них все же есть несколько штрихов, нужных для портрета великого человека, и я уделю им несколько строк.

Толстой жил тогда в Данковском уезде, Рязанской губернии, в селе Бегическе – имении своего старого друга, Ив. Ив. Раевского. Он избрал этот пункт центром для задуманной им сети деревенских столовых в местности, где голодовка ощущалась особенно сильно. Дело шло. «Корреспонденций бездна, рассказывал местный почтмейстер. И тысячи приходят, сотни, рубли, копейки... Не из одной России – откуда ни шлют. Из-за границы, все больше из Англии и Америки, и из нашей России много. Конечно, больше интеллигенция пишет и деньги высылает, но часто приходят письма с титулами: «пресветлейшему», «самому графу и князю Льву Николаевичу». Это уже мужички и разный народ». Толстой встретил автора воспоминаний очень приветливо и сразу же ввел его в курс дела. Узнав, что тот хочет описывать «картины голода», Толстой дал ряд советов. «Факты, факты и правдивое их, но не тусклое освещение – только и давайте... Не бойтесь быть субъективным, – бойтесь только неискренности. Возьмите самое важное, самое нужное... Вот вы обязались давать вашим читателям «картины голода»... – ужасно все-таки гадкое название!.. Но, понимаю, понимаю... Давайте их, – рисуйте, что терпит население, как оно относится к беде, как ему помогают и как оно, какими путями само себе старается помочь... Не упускайте мелочей, но и не нагромождайте их <...>

Я в свое дело, в свои столовые верю, – продолжал Толстой, – растут они на пожертвования... Вот и осмотрите эти столовые, приглядитесь к этому делу и о нем, только о нем пишите... А лично обо мне не нужно, совсем не нужно... В особенности же теперь, в настоящее время».

Осмотрев вместе со своим собеседником столовые, Толстой по поводу последних заметил: «Зовут их крестьяне «сиротскими призрениями». В столовую ни за что не пойдет человек, которому есть на что кормиться. Совесть зазрит... Они, крестьяне, глядят на эти столовые, как на дело общественное, свое, и сами строго выделяют тех, кто как бы получил право столоваться у нас. Вот, напр., на земство они много иначе смотрят. Земство они считают как бы обязанным не только кормить их семьи, но и поддержать хозяйство своевременной и достаточной ссудой... – «А то что же, говорят они, когда уж бульки перестанешь пускать, тогда только земство и помогает»... «Бульки пускать» – знаете, это, когда человек тонет, то он булькает, и на воде такие пузыри всплывают. Ну, и стараются это земство надуть и положенные после всевозможных обысков 20 фунт. на едока, как-никак, а получить пораньше, до того, как булькать перестанут... Столовые же, нас, то есть, обманывать совестятся».

Весь свой день Толстой отдавал осмотру столовых и распоряжениям по ним. «Все мысли его тогда, казалось, были заняты только делом, только заботой, как бы лучше и успешнее развить помощь голодающим. Видно было, что даже и развлекаясь, иногда шутя и добродушно посмеиваясь над нашими petits jeux – в почту, секретари, – он не перестает думать об избранной им деятельности. Грешно да и совестно было как-то и отвлекать его праздной болтовней, а потому и все, что выходило за пределы нужного и важного, касающегося народной беды, все это являлось отрывочным, незамеченным и недомолвленным».

Одной из главных особенностей толстовского склада и характера является на самом деле изумительная способность целиком отдаваться какому-нибудь одному делу, одной мысли и уже в это время не заглядывать покуда в сторону. И того, что его в данное время занимает, кажется интересным и важным, он никогда не откладывает до завтра, а сейчас же за это дело берется и уходит в него весь. Оттого-то он и успел написать и сделать так удивительно много.

«Толстовские» вечера», – читаем мы дальше, – проводились в разборе обширной корреспонденции, направлявшейся в Бегичевку... Прав был чернавский почтмейстер, – со всех концов земли шли письма к Толстому, из всех слоев общества, по многочисленным поводам писались они... Первое место между ними занимали, конечно, деловые письма по поводу столовых; в них большей частью спрашивали советов, указаний, и почти все они сопровождались денежными пожертвованиями. Затем следовали письма с вопросами отвлеченными – о значении жизни, о труде, об отношении к Богу, к людям и т.п. К третьей группе принадлежали письма, про которые можно сказать: «тут пошли дела семейные»: рассказывались преступления, вскрывались пороки, обнажались супружеские измены, описывались невзгоды семьи... Эта группа была всегда строго охраняема графом и составляла тайну его и корреспондентов. Такие письма он читал сам и сам же отвечал на них, если находил это нужным; так же поступал он, конечно, и по отношению к письмам своих личных знакомых. На прочие же письма, требующие ответов, по указаниям Толстого отвечали его дочери, главным образом Мария Львовна.

Но кроме этой огромной корреспонденции Толстой работал еще и над своей статьей о столовых для руководства другим. «Статья эта была обширная, изобиловавшая подробностями. Я и Татьяна Львовна переписывали, оставляя большие поля для заметок и исправлений. Шесть или семь раз пришлось переписывать отдельные места статьи, – до того неузнаваемыми, перечеркнутыми, испещренными вставками разной величины выходили они из-под пера Толстого. Он то отказывался от той или иной мысли, то переставлял целые выражения и даже слова, усиливая свою речь, то вносил что-нибудь новое. И если так он поступал со статьей узко-делового и газетного характера, то сколько же труда, сколько терпеливой, чисто ювелирной работы вносит он в свои художественные произведения!... Ничего нет странного, что способы писать наших многих авторов ему даже и непонятны...»

Приведенные строки самое, пожалуй, ценное, что появилось о Толстом в толстовские дни. Из кажется ясно, что в небольшом, хотя и важном общественном деле, т. е. в помощи голодающим, – все равно как раньше в устройстве яснополянской школы и мировом посредничестве, - Толстой проявил столько энергии и уменья, столько быстрой сообразительности и знания людей, – не типов, а именно обыкновенных людей, что как-то даже странно считать его «утопистом», фанатиком идеи и пр. При столкновении с действительностью он, ничуть не забывая о своих огромных от нее требованиях, смотрит на нее открыто и ясно, без всякой предвзятости, работая так, чтобы принести наибольшую пользу. Можно было ожидать, что в 91-ом году Толстой совсем не откликнется на молчаливый и скорбный призыв голодающих, так как в то время теоретически он совершенно отрицал возможность помогать людям деньгами. Однако, он собирал деньги и кормил на них тысячи людей...

Конечно, он нисколько не скрывал от себя, что этой помощи мало, что ею, в лучшем случае, можно облегчить временно самую острую нужду. Он ясно видел, что дело не в ранних морозах, не в засухах и неурожае, а в чем-то другом, гораздо более важном. «Пишу теперь о голоде, – сообщал он из Бегичевки одному из своих друзей. – Но выходит совсем не о голоде, нашем грехе разделения с братьями. Статья разрастается и очень меня занимает...» (Новый путь, № 3, 1903).

Но и заглядывая так глубоко, в самый корень дела, Толстой, столкнувшись с действительностью, которая требовала не теорий, а быстрой, непосредственной помощи, – взялся и за нее. И, взявшись за это малое дело, он сделал его прекрасно.

Потому что великий человек – велик во всем, и в большом и в малом.

* * *

Голод 91-го года, все равно, как раньше чтение Шопенгауэра или посещение московских ночлежек, было одним из тех моментов, после которого мысль Толстого явилась перед нами обновленной и свежей. Начиная с того времени, Толстой переходит к особенно внимательному и пристальному анализу общественных отношений.

Я не думаю следовать теперь за ним по этой дороге. Но во всей огромной массе выброшенных им мыслей мне хочется остановиться на одной, которая, кажется, только теперь начинает входить в общественное сознание. Эта мысль всю жизнь преследовала Толстого, и только теперь дал он ей простое и законченное выражение. Мысль эту можно формулировать так: величайшей опасностью культуры и культурной жизни для человека (т. е. нравственного существа его) является параллельное с ним развитие похотливых и развратных наклонностей и потребностей. <...>

Здесь нет ничего нового, но все это характерно. И самое характерное, конечно, это та настойчивость, с которой Толстой повторяет все ту же мысль, что культура развращает людей, что ее величайшая опасность – в разврате. Мысль эта, говорю я, преследовала его всю жизнь. Ее первые очертания вы можете рассмотреть в «Казаках» и «Севастопольских рассказах». Теперь она выросла в систему с глубоким и мощным основанием. И эта система, эта законченность мысли достались Толстому с великим трудом. Мы знаем эпоху его жизни, когда он испытывал настоящий ужас перед гидрой разврата и чувственности и находил единственное спасение в том, чтобы сейчас же бежать к мужику, в деревню, или даже, как в «Крейцеровой сонате», отказаться от продолжения жизни. Это, повторяю, была судорога ужаса, полная растерянность. Но купленная тяжелой ценой, эта мысль сосредоточила на себе наше внимание, и мы поняли, что опасность, указываемая Толстым, есть действительная и что пора начинать с нею упорную борьбу.

Любопытно, что даже в такой отвлеченной и парящей на метафизических высотах книге, как «Проблемы идеализма», мы находим по адресу Толстого такие строки: «Мы недостаточно ценим и недостаточно еще понимаем глубокое значение той критики нашей жизни, которую предпринял Лев Толстой с точки зрения христианского идеализма. После Толстого ко многому нельзя уже относиться так индифферентно, как относились раньше, и голос совести настойчиво требует нравственно осмыслить жизнь, устранить ее чудовищные нравственные противоречия» (стр. 136).

Нравственно осмыслить жизнь для Толстого значит прежде всего сделать ее правдивой, чистой и устранить из нее всякое служение похоти. Развитие похоти становится чем-то грозным, пугающим, каким-то неотложным, настойчиво требующим разрешения вопросом. Я напомню читателю о трех сотнях статей, которые были вызваны появлением в нашем журнале рассказа Л. Андреева «В тумане» (Журнал для всех, 1902, № 2). На автора сильно нападали, упрекая его в преувеличениях, – но ведь это обычный прием всех, кто хочет закрыть глаза на действительность. В конце концов большинство было вынуждено согласиться с тем, что надо говорить о том, о чем говорит Л. Андреев в своем произведении, т.е. о разврате молодежи, почти детей. Между прочим, это мнение самого Толстого. Когда у меня зашел с ним разговор об этом, он сказал:

· Андрееву ли, или кому другому, во всяком случае следовало указать на факты этой ранней похотливости и того отвратительного выхода, который она себе находит.

Можно сослаться еще на анкету, устроенную «Русскими Ведомостями» зимой этого года. В массе полученных газетой писем есть такие, в которых жалуются на одолевающую чувственность, на неумение, даже невозможность бороться с ней. Многие даже просят научить тому, как это сделать. <...>

Мирский

74. «Вестник Европы», 1903, № 10

Литературное обозрение.

К 75-летию гр. Л.Н. Толстого. 1828 - 28 авг. - 1903

Гр. Л.Н. Толстой, как писатель всемирный, и распространение его произведений в России и за границей. Составил П.Д. Драгоманов, помощник библиотеки Императ. Публичной Б-ки. Спб, 1903.

 

<...> Чрезвычайно интересная задача – собрать библиографические сведения о переводах произведений Л. Толстого на иностранные языки.

Автор ставит вопросительный знак к замечанию, сделанному некогда нам в «Вестнике Ев­ропы», что такая слава и популярность, какими пользовался во всем свете гр. Л. Толстой «впервые выпадают на долю русского писателя». Непонятно, что вся его собственная книжка наполнена указаниями «всемирной известности» и славы гр. Л.Н. Толстого. <...> Какой же другой русский писатель был переводим в таком обилии, и какой другой рус­ский писатель приобрел такую широкую славу?

Интересно, что за границей Толстой чуть ли не в 3 раза популярнее, чем в самой России. Внешние причины: там безвозбранно печатаются все произведения Толстого, как запрещенные, так и разрешенные к печати.

Последнее обстоятельство – хотя и смутно представленное автором, составляет серьезную и прискорбную черту в положении писательской деятельности гр. Л.Н. Толстого (многие сочинения гр. Л. Толстого не имеют у нас свободного обращения).

Между прочим, известно ли автору, что общая библиография сочинений Гр. Л.Н. Толстого существует уже, как сообщает нам С.А. Венгеров, в каталоге Британского музея в Лондоне.

 

- Евгений Цабель. Граф Лев Николаевич Толстой. Литературно-биографический очерк (с 4-мя портретами в разные периоды жизни). Перевод с немецкого Владимира Григоровича. Киев, 1903.

Автор этой книги принадлежит к числу иностранных критиков, наиболее близко знакомых с нашей литературой, а вместе и наиболее компетентных ее ценителей. Русская литература привлекает ныне большой интерес европейской критики, но к этому интересу далеко не всегда присоединяется достаточное знание русской жизни и внутренних отношений литературы; г. Цабель является здесь приятным исключением, – и с знанием фактов соединяется у него художественное понимание.

Не будем останавливаться на биографии, где автор пользовался, между прочим, книгой Р. Лёвенфельда, и приводим два-три общих заключения о целом направлении писательской деятельности графа Толстого.

К числу писателей, имевших большое влияние на гр. Толстого, принадлежит Руссо. «Подобно автору «Новой Элоизы», и русский писатель – неутомимый борец против отчуждения от природы, к которому ведет современная жизнь; подобно Руссо и он требует, чтобы мы отказались от культуры со всеми ее пороками и вернулись к простоте жизни и простодушию. На вопрос, предложенный в 1749 г. дижонской академией, облагораживает или портит нравы развитие науки и искусств, Толстой не задумался бы ответить, совсем в духе Руссо, что мы должны отказаться именно от этой духовной деятельности и поставить на ее место простоту естественного состояния, ежели желаем быть счастливыми. Руссо выставил положение, что земля принадлежит всем и что все зло в мире в создано тем человеком, который впервые огородил поле, назвал его своим и нашел других достаточно простодушных для того, чтобы поверить ему: различая мое и твое, право собственности создало положительное право и явилось причиной всех споров, которые разрешались путем насилия. Толстой мог бы обеими руками подписаться под этим положением. У обоих одна и та же теория, что образование и собственность противоестественны; у обоих одинаковое отвращение к государству и его принудительным учреждениям. Подобно Руссо, Толстой издал свою исповедь, в которой нет недостатка в тяжких самообвинениях... Общим, наконец, для обоих является и то обстоятельство, что их глубокое стремление к естественности не соединено ни с каким определенным указанием пути и средств, которые могли бы доставить победу их взглядам, что оба они страдают обилием неясностей и односторонностей, что у них много бросающихся в глаза преувеличений, которые в свою очередь ведут к ненавистному для них отчуждению от природы, к противоестественности. Но именно эти противоречия послужили причиной огромного внимания, которое возбудил Толстой своими учениями: читатели увидели в них самих себя. К новому миросозерцанию стремились все; относительно практических вопросов все держались различных мнений. Если велико сходство между Толстым и Руссо, то не менее резко и различие между ними. <...> Н а стороне Толстого неизмеримое преимущество: русский писатель неуклонно стремился к тому, чтобы раз признанное истинным и хорошим испробовать прежде всего на самом себе и своем образе жизни; он истинно добрый и хороший человек, образцовый отец семейства, характер, готовый на самопожертвование» (стр. 144 – 145). <...>

В другом месте автор говорит: «Как бы высоко ни ценили мы Толстого, все-таки нельзя отрицать, что тот идеал человечности, который он создал себе и к осуществлению которого стремится с неутомимым рвением, остается типическим воздушным замком. Он хочет возвратиться к простоте крестьянина и все-таки остается человеком знатного происхождения, человеком напряженного духовного труда. Он резко критикует уродливые порождения нашей культуры, недостатки нашего хозяйственного строя; но у него нельзя найти ни одного ясного и убедительного слова, каким путем можно улучшить наше положение. Если даже для себя лично он не находит полного разрешения этой проблемы, которою он занимается вот уже столько лет, то тем менее может служить это рецептом для семьи, народа и всего человечества. Он с презрением говорит о ступенях нашего культурного развития и забывает при этом, что сам-то он достиг той высоты человечности, на которой он стоит, только благодаря этим ступеням. Чиста и истинна его любовь к людям, эта прекраснейшая черта во всей его системе философского мистицизма» <...>

Автор упоминает здесь о ревностной деятельности гр. Толстого и всего семейства во время голодных годов. <…>

«Оборотной стороной являются его односторонность и сбивчивость суждений; и в этом случае его влияние на неспособную к мышлению толпу разрушительно и опасно; его фантастические понятия и требования смешиваются с идеями самого дикого коммунизма. Культурное богатство, приобретенное бесконечным, тягостным трудом тысячелетий, потребовавшее неисчислимых и действительных жертв, должно быть, по мнению Толстого, отброшено как ненужное; его место должно занять что-то такое, чего он даже назвать не может: ведь христианская любовь к ближним, показное терпение болезней и нужды, скромное единение с природой, отрешение от всех страстных побуждений в сношении полов, высшая простота и отсутствие потребностей – такого рода вещи, что, если бы вообще они стоили чего-нибудь в этой форме, они не родятся сами собой из земли – нужно как-нибудь подготовить к ним человечество; и, конечно, не любовь и терпение могут быть такой школой. <... > «То, что дал нам Толстой как философ-моралист, во многих отношениях сомнительного качества; между тем понижение его литературной деятельности, без всякого сомнения, является огромной потерей для мира» (стр. 174 – 176).

Отношение гр. Толстого к искусству Цабель находит «удивительным, прямо невероятным». Общий характер его философски-мистического учения Цабель изображает так: «С точки зрения Толстого, человечество представляется нам единой семьей, где не ведают зла, все равны, каждый сам зарабатывает себе кусок хлеба, ведет угодную Богу жизнь, живет просто и в общении с природой и сейчас же делится избытком со своими ближними. В это блаженное царство хочет вести нас Толстой; но мы не знаем дороги, боимся споткнуться на узкой тропинке» <...>

Таким образом, немецкий критик, ставящий чрезвычайно высоко художественное творчество гр. Толстого, с великим недоверием относится к его «философскому мистицизму» и его планам преобразовать жизнь человечества. Последние слова свидетельствуют, что и к проповедничеству гр. Толстого он относится с великим почтением, – только «робко» и «тревожно» спрашивает: куда же идти приказывает вождь? <...>

Деятельность гр. Толстого представляет вообще очень сложный вопрос, – нам кажется, однако, что едва ли есть много людей, которые «робко» и «тревожно» идут за вождем, куда бы он ни вел. Те, кто идут, вероятно идут без тревог и недоумений, как бывает в слепой вере; гораздо большее число бывает более или менее поражено сильными нравственными запросами, но едва ли не охладевает к собственным требованиям гр. Толстого в виду именно «обилия неясностей и односторонностей», в виду «запутанности измышлений» писателя, в виду того, что он «не указывает, какие средства должны мы употребить, чтобы добиться лучших условий жизни», и что он «подобен строителю, который видит неудовлетворительное состояние своего замка и приказывает рабочим срыть его, но не имеет плана, по которому он будет возводить на развалинах новое, лучшее сооружение». <…>

Гр. Л. Толстой поставлен в особые условия в нашей литературе, окруженный, с одной стороны – величайшей популярностью, с другой стороны – очень определенной враждой; к сожалению, это особенное положение мешает до сих пор установиться беспристрастной критике его произведений «второй манеры», именно произведений его «философского мистицизма». До сих пор, по крайней мере, такая критика коснулась только немногих его произведений. За недостаточностью ее, книга Цабеля может представить и для русских читателей немалый интерес

А.П.

 
 


75. «Восточное обозрение», 1903, № 282 (9 декабря).

Из записной книжки туриста (Ясная Поляна)

<…> Подвигались к знаменитой Ясной Поляне, известной всему миру и имеющей в наше время несравненно большее значение, чем вольтеровский Ферней в ХYIII столетии. Как некогда в Ферней, так еще в значительно большем количестве в Ясную Поляну стекаются знаменитости всего мира, представители науки, литературы, искусства; сюда идет и сектант, и искатель истины, и человек, метущийся в поисках правды, и тот, кому нужна защита и нравственная поддержка, и тот, кто жаждет разрешения «проклятых вопросов».

Брандес и Вогюэ говорят, что в истории нет примера, чтобы великий человек дожил при жизни до полного и всеобщего признания его, до того апофеоза, который не часто выпадает на долю людей даже после смерти. Лев Толстой редкий и исключительный пример в этом отношении. <…>

Вот и каменные ворота, известные по фотографиям всему миру. По правому берегу пруда, по тополевой аллее, под­нявшись на пригорок, обогнув площадку-цветник, обсаженную сиренью, и проехав мимо ели, под которой так любит летом проводить отдых Лев Николаевич, мы подъехали к известно­му всем и каждому длинному двухэтажному дому. <...>

Я вошел в обширную, увешанную фамильными портрета­ми столовую, с большим чайным столом посередине комнаты.

· Очень рад вас видеть, – послышался приветливый голос. Ко мне навстречу шел Лев Николаевич в своем обычном костюме-блузе, подпоясанной ремнем, и в высоких сапогах <...>

Первое впечатление было наилучшее. Лев Николаевич выглядит значительно моложе своих лет. Положим, борода, волосы и брови — темно-седые, но и не желто-седые, как это бывает у многих стариков. Ни один из портретов Л.Н. не передает приветливого выражения его глаз. Обыкновенно на портретах он выглядит суровым стариком, а на самом деле на меня смотрели замечательно ясные и приветливые глаза, глу­боко проникающие в душу. Я извинился перед Л. Н., что просил разрешения посетить его.

· Полноте, я очень рад вас видеть, побеседовать с вами. Это важно и для меня. У меня в Сибири могут быть дела, по­ручения, и я буду обращаться к вам.

Я, конечно, изъявил полное согласие. <…> Познакомивши Л.Н. с последними новостями Москвы, мы заговорили о войне с Японией, причем на мое замечание, что война довольно вероят­на, Л.Н. сказал:

· Это ужасно. Как люди мало понимают свои интересы. Как они еще жестоки. Война – это ужасно. Какие такие инте­ресы могут быть, чтобы служить оправданием убийству?

Лев Николаевич никогда не меняет режима своего дня. Утром он гуляет четверть часа, затем пьет чай и идет работать. До двух часов он обыкновенно пишет свои статьи и художе­ственные произведения.

В настоящее время он занят критикой Шекспира. «Хаджи-Мурат» еще не закончен, но, по отзывам читавших, этот роман-повесть должен быть одним из тех художествен­ных шедевров, какие только может писать Лев Толстой.

<…> В 2 ч. Лев Николаевич закончил работу и вышел к завт­раку, а затем мы отправились гулять. Насколько еще крепок великий писатель земли русской, можно судить по тому, что пешком мы прошли около 6 верст. <...> После обеда он идет просматривать почту и писать письма и выходит к вечернему чаю, и день закан­чивается в беседе с посещающими его лицами или за чтением газет, журналов, брошюр, которые посылаются ему на всевоз­можных языках со всех концов мира. Л.Н. с большим интере­сом расспрашивал о Сибири, задавши вопрос: «Что, Сибирь обеднела?». Когда я это подтвердил, он заметил: «Так и долж­но быть» – и распространился о железной дороге, способ­ствующей, при условиях нашей жизни, вывозу необходимей­ших продуктов и взамен этого не дающей населению почти ничего. Он подробно расспрашивал о бурятах, очень заинте­ресовался мифом ламаитов об искуплении (Арья-Балло), а затем разговор у нас перешел на общие темы.

Причиной многих несчастий в жизни и неустройств явля­ется то обстоятельство, что мы не живем согласно своим убеж­дениям, а делаем много сделок с совестью, являемся оппорту­нистами. Между тем такие сделки ничего, кроме вреда, не приносят, и оппортунисты, идя на компромиссы, не могут пред­видеть всех последствий этого печального факта. На мое за­мечание, что в наше время трудно согласовать все поступки с своими убеждениями, Л.Н. категорически ответил:

· Должно. Вы не можете себе представить всего вреда от таких поступков. Нужно сохранить моральную чистоту, нуж­но стремиться к самоусовершенствованию, а путь компромис­сов не для этого.

Л.Н. предложил мне прочесть статью Джемса о духо­борах, только что им переведенную с английского языка. <...> В духоборах Л.Н. видит яркий пример того, как нужно жить, как легко не делать компромиссов. По этому поводу у нас воз­ник очень любопытный спор, который, к сожалению, трудно воспроизвести. Между прочим, во время спора им был высказан и такой парадокс: газетная и журнальная деятельность в настоящее время ничего, кроме вреда, приносить не может, потому что в этой сфере компромиссы чрезвычайно часты и неизбежны.

Русскими газетами Лев Николаевич вообще недоволен; у нас, по его мнению, нет ни одной газеты, которая рассматри­вала бы вопросы исходя из этой передовой мысли, которая постепенно завоевывает себе положение на Западе. Но он не сомневается, что пройдет 20 – 30 лет, и у нас появятся такие газеты. Обсуждают же теперь газеты вопросы, о которых в 70-е годы и невозможно было думать.

Во время разговоров затрагивалась масса и других вопро­сов. <…> Все эти вопро­сы показывают, что беспокойная мысль великого художника неустанно работает, он ищет пути правды и в общем его миро­воззрении совершалась за последние 20 лет замечательная эволюция, поставившая его в первом ряду передовых мысли­телей.

И.И. Попов

 
 

Комментарии

 

 

1. «Русские ведомости» – ежедневная авторитетная либеральная газета. Издавалась в Москве с 1863 по 1918 г.

 

Письмо Л.Н. Толстого 16 сентября 1891 г. в редакции газет «Русские ведомости» и «Новое время» (№ 5588) об отказе от авторских прав на свои последние сочинения, написанные с 1881г., а также «и могущие появиться после нынешнего дня». (ПСС. Т. 66.)

 

2. «Мир искусства» – журнал русского модернизма. Издавался в Петербурге с 1899 по 1904.

 

Мережковский Дмитрий Сергеевич (1865 – 1941) – поэт, писатель, эссеист, религиозный мыслитель, один из учредителей Религиозно-философских собраний. Его двух томного критическое исследование «Лев Толстой и Достоевский», приуроченное к 20-летию со дня смерти Достоевского и к 50-летию литературной деятельности Л. Толстого, печаталось в журнале «Мир искусства» (1900, №№ 1 – 4, 7 – 12; 1901, №№ 4 –12; 1902, № 2.)

Редактор журнала С. Дягилев «любезно» прислал Л. Толстому гранки книги Д.С. Мережковского, предназначенной для публикации в журнале.

Надо отметить, что именно публикация заключительной части книги Мережковского о Л. Толстом и Достоевском в журнале «Мир искусства» послужил причиной окончательного разрыва с его редакцией и организацией журнала «Новый путь».

Несмотря на «явно враждебный по отношению к Л. Толстому тон книги», отмеченный многими современниками, Мережковский в феврале 1904 г. просит разрешения посетить Л. Толстого (письмо З.Н. Гиппиус-Мережковской к Толстому). После посещения четой Мережковских в 1904 г. Ясной Поляны, где «их умилил прием у Толстого», З. Гиппиус признала, что Мережковский в своей книге о Л. Толстом «перегнул немного», сказал «кое-что несправедливо насчет Толстого» (З. Гиппиус. «Живые лица. Воспоминания». 1991,.с. 240). Здесь же она записала: «Л. Толстой, оказывается, читал все, – не только о себе, но вообще все, что тогда писалось и печаталось. Даже и наш «Новый путь» читал».

Л. Толстой после посещения Мережковских заметил: «Сейчас уехали от нас Мережковские. Этих хочу любить, и не могу». (ПСС. Т. 75).

В 1902 г, прочитав в «Новом времени» (№ 9560, 15 октября) речь Д. Мережковского «О новом значении древней трагедии», Л. Толстой записал в Дневнике: «Я понял его христианство. Кому хочется христианство с патриотизмом (Победоносцев, славянофилы), кому с войной, кому с богатством, кому с женской похотью, и каждый по своим требованиям подстраивает себе свое христианство».

Творчеству Л.Н. Толстого Д. Мережковский посвятил много работ, в частности: «Лев Толстой и Церковь» (1903); «Лев Толстой и революция» (1908); «Зеленая палочка» (1910); «Две России» (Было и будет. Дневник 1910–1914), «Лев Толстой и большевизм»(Мюнхен, 1922).

3.«Приднепровский край» – ежедневная, научно-литературная, политическая и экономическая газета. Издавалась в Екатеринославе с 1898по 1916 г. В 1901-2 г. редактор М. Лемке.

Лев Толстой. Предисловие к роману фон Поленца «Крестьянин». М., «Посредник». 1902.

4.«Русский Туркестан» – общественно-экономическая и литературная газета общедемократического направления. Издавалась в Ташкенте с 1898 по 1907 г.

5.«Известия книжных магазинов товарищества В.О. Вольф» –иллюстрированный библиографический журнал. Издавался в С.-Петербурге с 1897 по 1916 г.

6.«Русское богатство» – ведущий либерально-народнический литературный и научный журнал. Издавался в С.-Петербурге с 1879 по 1914. Редакторы В.Г. Короленко и Н.К. Михайловским.

Михайловский Николай Константинович (1842 – 1904) – публицист, социолог, литературный критик, лидер «позднего» народничества, перу которого принадлежит ряд статей о Л. Толстом, в частности, «Десница и шуйца Л. Толстого», надолго определившая отношение критики к Л. Толстому.

7.«Новости» - ежедневная либеральная газета

Сильчевский Дмитрий Петрович (1851-1915)

– библиограф, рецензент «Новостей», «Биржевых ведомостей», «Мира Божьего»; друг В. Стасова. Сильчевский выполнял некоторые поручения Толстого во время работы писателя над повестью «Хаджи-Мурат

9..«Русские ведомости». 1902. № 240 (28 августа)

И.(гнатов) - Игнатов Илья Николаевич (1858-) публицист,сотрудничающий в «Русских ведомостях» с 1888 г. С 1894 г. ведущий литературно-критический и театральный отделы газеты. С 1907 г. редактор газеты.

10.«Русские ведомости». 1902. № 240 (31 августа)

Тейхерт Адольф (1854-1907) – австрийский поэт, переводчик и журналист посетивший Л. Толстого весной 1901 г.

11.«Московские ведомости». 1902. № 239 (31 августа)

«Московские ведомости» – реакционно-охранительная ежедневная газета. Издавалась в Москве с 1756 по 1916 г.



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-08-26; просмотров: 315; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 54.156.48.192 (0.082 с.)