Сознание и неосознаваемые проявления высшей нервной деятельности человека

Из всех существующих определений наиболее адекватным для естественнонаучного анализа нам представляется такое, где сознание определяется как знание, которое с помощью слов, математических символов и обобщающих образов художественных произведений может быть передано, может стать достоянием других членов общества. Сознание — это знание вместе с кем-то (сравни с со-чувствием, со-переживанием и т. п.). Осознать — значит приобрести потенциальную возможность сообщить, передать свое знание другому, в том числе другим поколениям в виде памятников культуры. Сознание объединяет все то, что коммуницируется или может ком-муницироваться. Неосознаваемо все то, что не может быть сообщено другим людям (Paritsis, Destouris, 1982).

Передавая свое знание другому, человек тем самым отделяет себя и от этого другого и от мира, знание о котором он передает. Коммуникативное происхождение сознания обусловливает способность мысленного диалога с самим собой, т. е. ведет к появлению самосознания. Внутреннее «я», судящее о собственных поступках, есть не что иное, как интериоризованный «другой», поскольку человек смотрится, как в зеркало, в другого человека (К. Маркс). Мы хотим подчеркнуть именно коммуникативную функцию сознания, по отношению к которой речь является важнейшим, ведущим, но все же одним из средств, если вспомнить о грандиозной системе образов художественных произведений, которые, не будучи полностью вербализуемы, безусловно, принадлежат сфере сознания.

Представления И. П. Павлова о двух сигнальных системах действительности потребовали уточнения и по отношению к животным, и при исследовании высшей нервной деятельности человека. Л. А. Фирсов относит к

первой сигнальной системе, существующей у антропоидов, как «первичный язык» чувственно непосредственных конкретных образов, так и «вторичный язык» довербаль-ных понятий. Вторую сигнальную систему образуют вербальные понятия, присущие исключительно человеку (Суворов, Фирсов, 1975). Таким образом, у высших обезьян существуют способность к формированию понятий и сигнализация конкретных событий в окружающей их среде, но нет сигнализации понятий (Клике, 1980).

С другой стороны, высшая нервная деятельность человека не исчерпывается системой конкретных образов (общей, по мысли Павлова, с животными) и специально человеческой речью. В. П. Куранов и В. М. Русалов (1984) использовали в своих экспериментах цветовой интерференционный тест Струпа, где окраска букв словесного обозначения того или иного цвета совпадала или не совпадала с названием цвета. В результате исследования, помимо вербально-лексического и наглядно-перцептивного факторов, авторы выявили третий фактор, связанный с процессами воображения, мысленного представления, названный ими имажинарным. Мы уже упомянули выше о невозможности отнести обобщающие образы искусства к первой сигнальной системе действительности, общей для человека и животных. О специфике «языка искусства» мы будем специально говорить ниже, а пока подчеркнем, что в любом случае речь, ее мозговые механизмы составляют первую и главную основу человеческого сознания. «События в мозгу,— утверждают С. Спрингер и Г. Дейч (1983, с. 203),— воспринимаемые нами как сознательные, являются событиями, обрабатывающимися языковой системой мозга». «Языковая форма,— пишет французский лингвист Э. Бенвенист,— является не только условием передачи мысли, но прежде всего условием ее реализации. Мы постигаем мысль уже оформленной языковыми знаками. Вне языка есть только неясные побуждения, волевые импульсы, выливающиеся в жесты и мимику. Таким образом, стоит лишь без предвзятости проанализировать существующие факты, и вопрос о том, может ли мышление протекать без языка или обойти его, словно какую-то помеху, оказывается лишенным смысла» (цит. по: Панов, 1984, с. 35—36). А. Р. Лурия различал несколько последовательных стадий формирования речевого высказывания, где мотив порождает его замысел, субъективный смысл. Последний с помощью внутренней

(свернутой, телеграфной) речи трансформируется в систему объективных значений, а затем в развернутую и грамматически оформленную речь (Лурия, 1979).

О решающей роли функционирования речевых структур головного мозга в феномене сознания свидетельствуют исследования нейрофизиологов. Тщательный анализ восстановления сознания после длительной комы у больных с тяжелой черепномозговой травмой позволил выделить несколько характерных стадий. Первым, хотя и отдаленным, признаком возвращающегося сознания служит открывание глаз. На этой стадии внутриполушар-ные связи с левой (речевой) височной областью (по данным электроэнцефалографии) выражены еще незначительно. Затем следуют фиксация взора, выделение близких лиц, хуже выраженное у больных с поражением правого полушария, понимание речи и, наконец, собственная речь (Доброхотова, Гриндель, Брагина, Потапов, Шарова, Князева, 1985). Возвращение способности понимания речи совпадает с восстановлением связей между моторно-речевыми зонами левого полушария и другими областями коры. Эти связи диагносцируются по альфа-ритму электроэнцефалограммы в передних лобно-височ-но-центральных зонах левого полушария и пику на частоте альфа в левой височной области. При переходе к активной речи в моторно-речевой зоне формируются усиленные циклы возбуждения (Гриндель, 1985). На основании своих систематических исследований Э. А. Костан-дов пришел к выводу о том, что «активация связей гностических корковых участков с двигательной речевой зоной является решающим звеном в структурно-функциональной организации механизмов, обеспечивающих осознание раздражителя» (Костандов, 1984, с. 408).

Открытие функциональной асимметрии головного мозга оказало поистине революционизирующее влияние на изучение естественнонаучных основ сознания. Вместе с тем было бы неоправданным упрощением приурочить сознание и речь исключительно к левому (у правшей) полушарию. В действительности здесь наблюдаются более сложные отношения. Так, исследование больных после одностороннего применения электрошока показало, что цвета лучше различаются правым полушарием, однако словесное обозначение воспринятых этим полушарием цветов крайне бедно и ограничивается основными цветами: красным, синим, желтым, зеленым. Цветовой словарь левого полушария гораздо богаче за счет предмет-

ных (салатный, кофейный) и редких (палевый) названий (Николаенко, 1982). Угнетение левого полушария ведет к доминированию родного языка и к игнорированию языка, которому субъект обучился позднее. При угнетении правого полушария наблюдаются обратные отношения. Начальные этапы порождения высказывания на родном языке связаны с правым полушарием, а окончательное оформление — с левым. Все этапы высказывания на втором языке требуют участия левого полушария (Черниговская, Балонов, Деглин, 1982). В. Л. Деглин (1984) пришел к выводу о том, что функциональная специализация полушарий есть специализация семиотическая: правое полушарие строит иконические модели, левое — символические. Правое осуществляет перцептивное отражение пространства, левое — концептуальное. Это относится и к отражению времени.

Вопрос об участии сознания в процессах обучения, выработки новых условных рефлексов у человека остается предметом дискуссий. М. Даусон и М. Биферно (Dawson, Biferno, 1973), используя пять звуковых стимулов, маскировали связь некоторых из них с электрокожным подкреплением. Им удалось выработать классический условный кожно-гальванический рефлекс только у лиц, осознавших связь определенного тона с болевым раздражением. Если мигание подкреплять вопышкой света, то отсутствие осознания (человек не понимает, почему время от времени загорается свет) исключает выработку условного мигательного рефлекса: частота мигания в периодах с подкреплением и без подкрепления оказалась одинаковой (Jones, Hochhaus, 1976). Одновременное предъявление цветовых стимулов с подпороговой экспозицией их словесных обозначений привело к выводу об отсутствии эффекта подсознательного воздействия на процесс восприятия (Severance, Dyer, 1973), а тщательная проверка так называемой «подпороговой рекламы» завершилась отрицательным результатом (George, Jennings, 1975).

Однако имеются факты, прямо противоположные перечисленным выше. В конце 40-х годов Г. В. Гершуни был открыт новый класс условных рефлексов на неощу-щаемые звуковые раздражения (Гершуни, Кожевников, Марусева, Чистович, 1948). В опытах М. Райзера и Дж. Блоча (Reiser, Block, 1965) субъекту предъявляли круг и десятиугольник при постепенно усиливающемся освещении и подкреплении экспозиции круга электрическим

током. Было показано, что кожно-гальванический рефлекс начинает соответствовать появлению значимого сигнала до момента его словесной идентификации. Испытуемые словесно определяли этот стимул лучше не сразу же после экспозиции, а через 10—11 с. Если человек перечисляет детали предъявленного ему рисунка, а спустя определенное время называет фрагменты, отсутствовавшие в первом отчете, мы имеем все основания говорить о наличии неосознаваемого восприятия и непроизвольной памяти, т. е. о следах, лишь позднее проникающих в сферу сознания (Бухтадзе, Кадагишвили, Кеуба, Каландаришвили, 1971).

Достаточно дискуссионны и вместе с тем принципиально важны результаты исследований, где в качестве методического приема изучения высших функций мозга используется регистрация его электрической активности. На основании своих систематических исследований Э. Дончин с соавторами (Donchin, Mc Carthy, Kutas, Ritter, 1983) пришли к выводу о том, что вызванные потенциалы (ВП) у человека связаны с порогом восприятия, содержанием стимула и уровнем сознания. При этом компонент Н₁₀₀ зависит от направления внимания, Н₂₀₀ реагирует на редкие и неожиданные стимулы, П₃₀о — на стимулы, релевантные поставленной перед субъектом задаче, а условная негативная волна отражает ожидание пускового сигнала. При регистрации электроэнцефалограммы с 48 пунктов поверхности черепа М. Н. Ливанов и Н. Е. Свидерская (1984) показали, что генерализованная синхронизация может служить мерой трудности выполняемого интеллектуального задания, перестройка межполушарной асимметрии соответствует изменениям эмоционального состояния субъекта, выраженность локальной синхронизации коррелирует с его умственной деятельностью, с наличием или отсутствием ошибок.

Зависимость качества деятельности, связанной с опознанием зашумленных зрительных образов, от колебаний состояния человека была найдена в опытах с регистрацией медленных (минутных) изменений пространственной синхронизации электроэнцефалограммы и частоты сердечных сокращений (Simonov, Frolov, 1985). Перед успешным опознанием значимого светового стимула предстимульная электрическая активность двигательных и зрительных областей обоих полушарий мозга характеризуется уменьшением в общем спектре доли медленных и увеличением быстрых волн, уменьшением коэффициен-

та кросскорреляции потенциалов двигательной и зрительной коры в левом полушарии при увеличении его в правом. Ситуация правильного опознания находит свое отражение в увеличении амплитуды и укорочении латентного периода позднего компонента вызванного потенциала Нио (Потулова, Васильев, 1985).

Хотя М. Шварц (Schwartz, 1976) пришел к выводу о том, что ВП на осознаваемый и подпороговый стимулы не отличаются друг от друга, многолетние опыты Э. А. Костандова с сотрудниками свидетельствуют об обратном (Костандов, 1984). Латентный период волны П₃₀о при экспозиции неосознаваемого слова на 25—45 мс больше, чем при экспозиции осознаваемого. При подаче эмоционально нейтрального слова после экспозиции неосознаваемого эмоционально значимого увеличение амплитуды компонента П₃₀о в правом полушарии оказалось больше, чем в левом. Латентный период компонента П₃₀₀ короче в левом полушарии, чем в правом, при предъявлении осознаваемого эмоционально значимого слова.

А. М. Иваницкий выделяет в процессе восприятия внешнего стимула три основных этапа: 1) анализ физических характеристик раздражителя, 2) синтез сенсорных и внесенсорных факторов, извлекаемых из памяти, в результате чего возникает субъективное ощущение, и 3) этап категоризации стимула, его отнесение к определенному классу внешних явлений с участием понятийно-вербальных механизмов мозга. Таким образом, процесс восприятия как бы повторяет историю развития психики от элементарной раздражимости до понятийного мышления (Иваницкий, Стрелец, Корсаков, 1984). Поскольку нервные импульсы приходят в кору через 20—30 мс после подачи сигнала, а субъективное ощущение появляется только спустя 120—180 мс, авторы полагают, что возникновение ощущения совпадает с этапом синтеза двух видов информации: из внешнего мира и от структур, хранящих ранее установленное значение этого сигнала (Иваницкий, Стрелец, 1981). В настоящее время большинство авторов согласны с тем, что ранние компоненты ВП определяются физическими характеристиками стимула, в то время как поздние компоненты, развивающиеся спустя 100—120 мс, отражают его значение для субъекта (John, 1967; Иваницкий, 1976).

Этот вывод подтверждается результатами исследования Ю. Д. Кропотова (1984), который регистрировал частоту разрядов нейронных популяций зрительного бугра

и стриопаллидарной системы (бледный шар, хвостатое ядро и др.). Было обнаружено два типа нейронных реакций на зрительный стимул: реакции с коротким латентным периодом, зависящие от физических свойств раздражителя и не зависящие от его значения, от факта его осознания, и поздние реакции, отражающие значимость внешнего сигнала, его субъективный смысл. По данным Л. М. Пучинской (1974), мысленное представление об усилении яркости световых стимулов, физически остающихся неизменными, сказывается на поздних компонентах ВП. Если субъекту дать задание реагировать на тусклые вспышки и не реагировать на яркие, а потом предъявить вспышку средней интенсивности, ВП будет зависеть от того, отнесет ли наблюдатель эту вспышку к разряду ярких или тусклых (Begleiter, Porjesz, 1975). Вариативность ВП в двух полушариях почти одинакова при активном внимании и асимметрична при пассивном наблюдении. Эти факты свидетельствуют о том, что внимание связано с вовлечением подкорковых механизмов, синхронизирующих активность корковых элементов (Robinson, Strandburg, 1973).

Применение современных электрофизиологических методик с широким использованием вычислительной техники сделало проблему сознания, ранее монопольно принадлежавшую философии и описательной психологии, предметом повседневной экспериментальной практики.

Непосредственное отношение к обсуждаемой проблеме имеет вопрос о возможности обучения во сне. Тщательный контроль за глубиной сна с помощью электроэнцефалографии показал, что усвоение новой информации во время сна невозможно (Bloch, 1975). Впрочем, имеются данные, позволяющие говорить о гипнопедии как о частном случае «диссоциированного обучения»: информация, полученная во время сна, может быть извлечена из памяти во время сна же. Ее не удается обнаружить в состоянии бодрствования (Ароне, Васильева, Тиу-нова, 1985). Установленное с помощью электроэнцефалографии преобладание правого полушария связывают с характерным для естественного сна понижением уровня сознания (Murri, Stefanini, Navona, Domenici, Murato-rio, Goldstein, 1982).

Хотя изменения в гипнозе сильно отличаются от ЭЭГ сна и дремоты уменьшением медленных и нарастанием альфа- и бета-волн (Ulett, Akpinar, Itil, 1972), у субъектов с высокой внушаемостью сильнее выражена асим-

метрия альфа-ритма при выполнении логических и пространственных тестов, свидетельствуя о сдвиге в пользу правого полушария (Мс Leod-Morgan, Lack, 1982). В состоянии бодрствования человек лучше различает музыкальные стимулы левым ухом, а вербальные — правым. В гипнозе определение музыкальных стимулов левым ухом улучшалось еще больше, а точность опознания вербальных стимулов не изменялась. Иными словами, гипноз преимущественно повлиял на состояние правого полушария (Levine, Kurts, Lauter, 1984).

Сравнительное изучение кожно-гальванических и двигательных реакций на звук у лиц с повышенной внушаемостью показало, что КХР на левой руке была сильнее, чем на правой, а время реакции правой рукой короче, чем левой. При гипнозе КГР ослабевала, асимметрия вегетативных и двигательных реакций извращалась. Авторы пришли к выводу о том, что торможение левого полушария, доминировавшего в состоянии бодрствования, ведет к преобладанию правого полушария (Gruze-lier, Brow, Perry, Phonder, Thomas, 1984). Процессы в левом полушарии важны для введения пациента в состояние гипноза,.© то время как в гипнозе левое полушарие тормозится и правое выходит из-под его контроля (Gruzelier, Brow, Perry, Rhonder, Thomas, 1984a). Регистрация вызванных потенциалов на звуковые раздражители показала, что у внушаемых субъектов гипнотизация ведет к наибольшему активированию правого полушария в центральной области, а левого — в височной. Субъекты с низкой внушаемостью не обнаружили асимметрии. Сделан вывод о том, что ослабление тормозного влияния левого полушария на правое проявляется особенно отчетливо в центральной зоне (Golds, Jutai, Gruzelier, 1984).

Результаты электрофизиологического анализа, свидетельствующие о выходе правого полушария из-под регулирующих влияний «речевого» левого, поразительно точно совпадают с картиной, описанной И. П. Павловым более полувека тому назад: «...при самых первых степенях гипнотического состояния... вместо обычно первенствующей в бодром состоянии работы второй сигнализационной системы выступает деятельность первой... освобожденной от регулирующего влияния второй системы. Отсюда хаотический характер этой деятельности, не считающейся больше или мало считающейся с действительностью и подчиняющейся главным образом эмоциональным влияниям подкорки» (Павлов, 1973, с. 412)

Формулировка Павловым физиологической природы гипноза почти текстуально совпадает с представлениями наших дней. Так, согласно гипотезе В. С. Ротенберга, впервые предложенной в 1978 г., «суть гипнотического изменения сознания сводится к относительному превалированию образного мышления в условиях ингибиции вербального мышления» (Ротенберг, 1985, с. 131).

Преобладание правого полушария, его выход из-под контроля левого — не причина, а следствие возникновения гипнотического состояния. Мы уже говорили о том, что гипноз — частный случай имитационного поведения. Гипнотизируемый охотно и с облегчением принимает на себя роль ведомого, некритически следующего приказам гипнотизера. Человек в гипнозе отказывается от самостоятельности и переносит ответственность за ситуацию на лидера, сохраняя ответственность перед ним за выполнение внушения (Hunt, 1979). Одним из важных звеньев древнего механизма подражательного поведения и является освобождение «мотивационно-эмоционально-го», «иконического» (т. е. оперирующего наглядными образами) правого полушария от регулирующих влияний «информационного», «концептуального» левого. Впрочем, это освобождение имеет свои пределы, потому что нормальный субъект, как правило, отвергает инструкции, противоречащие его основным этическим установкам, его системе ценностей.

Рассматривая отношения гипнотизера и гипнотизируемого как отношения лидера и ведомого, мы не можем уклониться от сравнительной оценки их волевых качеств. По мнению автора соответствующей статьи во втором издании Большой советской энциклопедии, «внушаемость— восприимчивость к внушению; в более широком смысле — одно из проявлений слабо развитой воли... Внушение — способ психического воздействия одного чв-ловека на другого, осуществляемого в бодрствующем и гипнотическом состояниях... Внушение бывает сопряжено с ослаблением воли того, кто подвергается внушению, и подчинением его воле внушающего» (1951, т. 8, с. 306). Аналогичное определение внушаемости как качества, противоположного сильной воле, можно найти и в последнем, третьем издании Большой советской энциклопедии (1971, т. 5, с. 169). Эта черта сближает механизмы гипноза человека с механизмом так называемой гипнотизации животных, в основе которой лежит острое угаше-ние рефлекса свободы (см. гл. 1).

Впрочем, подобная точка зрения решительно оспаривается другими авторами. В. С. Ротенберг считает, что гипноз человека не имеет ничего общего с так называемым животным гипнозом. «Пассивно-оборонительное поведение, — пишет Ротенберг, — в принципе противоположно тому активному расширению собственных психических возможностей субъекта, которое достигается «при активации образного мышления во время гипноза» (Ротенберг, 1985, с. 132). Хотелось бы заметить, что общность исходного механизма — торможение «рефлекса свободы», который у человека приобрел качественно новые черты человеческой воли, отнюдь не исключает видовых (экологических) особенностей внешнего выражения подобного тормозного состояния. В сложной ситуации, где возникает так называемый гипноз животных, биологически целесообразна общая неподвижность, каталепсия, благодаря которой животное становится незаметным для противника или блокирует его агрессивность. В случае человека оказался более выгодным переход к имитационному поведению, отказ от собственного выбора и следование за лучше ориентирующимся, решительным и компетентным лидером.

Теперь об активации творческих возможностей. Роль правого полушария, наглядно-образного мышления в решении творческих задач действительно весьма велика (Martindall, Hines, Mitchell, Covello, 1984). Активация правого полушария в состоянии гипноза, ослабление тормозных влияний со стороны левого полушария, несомненно, могут способствовать выявлению творческих потенций личности. Любому из нас приходилось наблюдать, как человек, обладающий определенными навыками, знанием иностранного языка, умением рисовать и т. п., не реализует эти навыки в силу стеснительности, внутренних «зажимов», нерешительности, сомнения в своих способностях. Опытные педагоги снимают эти «зажимы» с помощью разнообразных приемов. Гипноз — один из таких приемов, отнюдь не исключительный и не единственный, хотя подчас весьма эффективный.

Давний спор о том, играет ли гипнотизируемый заданную ему роль (White, 1946) или полностью верит в реальность внушаемого, в значительной мере разрешен изящными экспериментами И. М. Фейгенберга (1980, 1985). Испытуемому внушали слепоту на один глаз и убеждались в том, что он действительно не видит предметов, расположенных в соответствующем поле зрения.

Затем ему надевали очки с поляризационными светофильтрами и предъявляли слово, к примеру — «матрос», таким образом, чтобы слог «ма» попадал в «невидящий» глаз. Разумеется, субъект ничего об этом подвохе не знал. Казалось бы, он должен был прочитать слово «трос», однако испытуемый читал «матрос». Таким образом, опыт показал, что внушенная в гипнозе слепота на один глаз не связана с торможением нервных структур зрительного анализатора. Спрашивается, видит или не видит субъект мнимо ослепшим глазом?

И. М. Фейгенберг справедливо указывает, что вопрос поставлен неправильно. Загипнотизированный человек субъективно слеп с позиций его рефлексирующего сознания и объективно зряч, с точки зрения стороннего наблюдателя. Иначе говоря, речь идет о феномене, требующем применения принципа дополнительности. Именно этот принцип был привлечен нами к решению проблемы свободы выбора, так называемой самодетерминации поведения, к рассмотрению которых мы обратимся ниже.

На примере гипноза мы могли еще раз убедиться в реальном существовании сферы неосознаваемого психического, которое достаточно произвольно именуют то предсознанием, то подсознанием, то бессознательным и т. п.

Сразу же скажем, что термин «бессознательное» представляется нам крайне неудачным для обозначения неосознаваемых проявлений высшей нервной (психической) деятельности человека. О «непригодности понятий бессознательного» писал в свое время Д. Н. Узнадзе (1919, с. 178). Против его использования возражают и современные авторы (Григолава, 1984). Находящимся в бессознательном состоянии мы называем того, кто в результате тяжелой травмы, обморока, отравления и т.д. обнаруживает признаки жизни, утратив какие бы то ни было проявления высших психических функций. Что же касается неосознаваемого психического, будь то подсознание или сверхсознание (на их дефиниции мы остановимся позднее), то их функционирование неразрывно связано с деятельностью сознания. В процессе эволюции человека и его последующего культурно-исторического развития под- и сверхсознание возникли вместе с сознанием, теснейшим образом взаимодействуют с ним. Без сознания они просто-напросто не существуют.

Исторически случилось так, что неосознаваемое психическое (или бессознательное, досознательное, предсоз-

нательное и т. п.) превратилось в своеобразный «большой мешок», куда без разбора помещают все, что не осознается: от неосознаваемых субъектом влияний циркулирующих в крови гормонов на его психику до ответственнейших этапов научного и художественного творчества. Опасность такого «обобщения» обнаружилась в теоретических просчетах самого 3. Фрейда. В обширной сфере неосознаваемого психического необходимо различать минимум две группы явлений. К первой принадлежит все то, что было осознаваемым или может стать осознаваемым в определенных условиях. К этой группе прежде всего относятся хорошо автоматизированные и потохму переставшие осознаваться навыки и вытесненные из сферы сознания мотивационные конфликты, суть которых становится ясна только благодаря специальным усилиям врача-психотерапевта. За этим классом явлений целесообразно сохранить традиционный термин «подсознание».

В сферу подсознания входят и глубоко усвоенные субъектом социальные нормы, регулирующая функция которых переживается как «голос совести», «зов сердца», «веления долга». Важно подчеркнуть, что ассимиляция внутренним миром субъекта внешних по своему происхождению социальных норм придает этим нормам ту чрезвычайную императивность, которой они не обладали ранее. «Суд людей презирать нетрудно, — писал А. С. Пушкин, — суд собственный презирать невозможно». «Когда никто не увидит и никто не узнает, а я все-таки не сделаю — вот что такое совесть» (В. Г. Короленко). «Совесть — есть память общества, усвояемая отдельным лицом» (Л. Н. Толстой). Межличностное происхождение совести закреплено в самом названии феномена: со-весть, т.е. весть, в которой незримо присутствует некто иной или иные, помимо меня посвященные в содержание данной «вести». Нетрудно видеть, что «сверх-Я» Зигмунда Фрейда, которое -представляет в психике индивида требования общества, его запреты, его веления, будучи безусловно отличным от биологических влечений, целиком принадлежит сфере подсознания и не может рассматриваться как аналог сверхсознания, о котором подробнее речь пойдет ниже.

К подсознанию мы относим и те проявления интуиции, которые не связаны с порождением новой информации, но предполагают лишь использование ранее накопленного опыта. Когда знаменитый клиницист, мельком взглянув на больного, ставит правильный диагноз, он нередко

сам не может объяснить, какие именно внешние признаки болезни побудили его прийти к такому заключению. В данном случае он ничем не отличается от пианиста, давно забывшего, как именно следует действовать тем или иным пальцем. Заключением врача, как и действиями пианиста, руководит их подсознание.

Подчеркнем, что ранее осознававшийся опыт, будь то система двигательных навыков, знание симптомов тех или иных заболеваний, нормы поведения, принятые в данной социальной среде, и т. д., представляет отнюдь не единственный канал, наполняющий подсознание конкретным, внешним по своему происхождению содержанием. Имеется и прямой путь, минующий рациональный контроль сознания. Это механизмы имитационного поведения. Именно прямое воздействие на подсознание приводит к тому, что пример взрослых и сверстников из непосредственного окружения ребенка нередко формирует его личность в большей мере, чем адресующиеся к интеллекту разъяснения полезности и социальной ценности того или иного поступка.

Если «язык» сознания — это понятия и обобщенные представления, материализуемые в словах, математических символах, художественных произведениях (мы имеем в виду ту их сторону, которая адресуется к сознанию воспринимающего), то «язык» подсознания — чувственно-конкретные образы в широком смысле термина «образ». Так, яри осуществлении автоматизированных (неосознаваемых) двигательных навыков мозг оперирует кинестетическими «образами» ранее осознававшихся движений. Так, опытный врач интуитивно (неосознаваемо) ставит диагноз, потому что его мозг хранит следы признаков (окраска белков глаз, характерная мимика, походка, цвет кожи и т.п.), типичных для данного заболевания. Так, ребенок за счет имитации неосознанно фиксирует эталоны поведения, находимые в своем ближайшем окружении, которые со временем становятся внутренними регуляторами его поступков.

В процессе длительной эволюции подсознание возникло как средство защиты сознания от лишней работы и непереносимых нагрузок. Идет ли речь о двигательных навыках пианиста, шофера, спортсмена и т. д., которые с успехом могут реализоваться без вмешательства сознания, или о тягостном для субъекта мотивационном конфликте, подсознание освобождает сознание от стресси-рующих перегрузок. Поясним сказанное примером, кото-

рый мы заимствуем в одной из работ И. С. Кона. Человек завидует другому, но сознает, что чувство зависти унизительно и постыдно. И тогда он неосознанно начинает искать те отрицательные черты, действительные и мнимые, которые могли бы оправдать его недоброжелательное отношение. Он искренне верит, что его неприязнь вызвана именно недостатками другого, хотя на самом деле единственная причина недоброжелательности — зависть.

Подсознание всегда стоит на страже добытого и хорошо усвоенного, будь то автоматизированный навык или социальная норма. Консерватизм подсознания — одна из наиболее характерных черт. Благодаря подсознанию индивидуально усвоенное (условнорефлекторное) приобретает императивность и жесткость, присущие безусловным рефлексам. Отсюда возникает иллюзия врожденности некоторых проявлений неосознаваемого, например иллюзия врожденности грамматических структур, усвоенных ребенком путем имитации задолго до того, когда он осознает эти правила на школьных уроках родного языка. Сходство подсознательного с врожденным получило отражение даже в житейском лексиконе, породив метафоры типа «классовый инстинкт», «голос крови» и тому подобные образные выражения.

Теперь мы перейдем к анализу второй разновидности неосознаваемого психического, которую в отличие от подсознания и вслед за К. С. Станиславским можно назвать сверхсознанием или надсознанием по терминологии М. Г. Ярошевского (1973). В представлении о надсозна-тельном «нет ничего мистического, выводящего психические процессы за пределы материального субстрата, в котором они совершаются. Подсознательное, сознательное, надсознательное — это различные уровни духовной жизни целостной человеческой личности, изначально исторической по своей природе, реализующей в материальном и духовном производстве свои сущностные силы посредством иерархии психофизиологических систем» (Ярошев-ский, 1973, с. 76). Мы будем пользоваться в дальнейшем термином «сверхсознание», поскольку он непосредственно связан с творчеством, с представлениями Станиславского о сверхзадаче и сверх-сверхзадаче творческого процесса. Именно этот термин был использован нами в ранее опубликованных работах (Симонов, 1975, 1978).

Функционирование сверхсознания, порождающего новую, ранее не существовавшую информацию путем ре-

комбинации следов полученных извне впечатлений, не контролируется осознанным волевым усилием: на суд сознания подаются только результаты этой деятельности (Адамар, 1970). К сфере сверхсознания относятся первоначальные этапы всякого творчества — порождение гипотез, догадок, творческих озарении. Если подсознание защищает сознание от излишней работы и психических перегрузок, то неосознаваемость творческой интуиции есть защита от преждевременного вмешательства сознания, от чрезмерного давления ранее накопленного опыта. Не будь этой защиты, здравый смысл, очевидность непосредственно наблюдаемого, догматизм прочно усвоенных норм душили бы «гадкого утенка» (смелую гипотезу, оригинальный замысел и т. п.) в момент его зарождения, не дав ему превратиться в прекрасного лебедя будущих открытий. Вот почему за дискурсивным мышлением оставлены важнейшие функции формулировки проблемы и постановки ее перед познающим умом, а также вторичный отбор порождаемых сверхсознанием гипотез сперва путем их логической оценки, а затем в горниле экспериментальной, производственной и общественной практики.

Специфическое проявление деятельности сверхсознания — механизм сновидений. Их адаптивное значение пока неясно, хотя гипотеза В. С. Ротенберга (1982) о сновидениях как разновидности поисковой активности представляется весьма правдоподобной. Касаясь роли сверхсознания в генезе сновидений, мы не раз подчеркивали, что «содержание сновидений лишь вероятностно определяется характером мотивационной доминанты, сообщающей содержательной стороне сновидений некоторую тенденцию, направление, в рамках которого следы комбинируются и варьируются достаточно случайно» (Симонов, Ершов, 1984, с. 85—86).

Наряду с участием в генезе научных открытий и создании художественных произведений сверхсознание играет важнейшую роль в происхождении мифов, суеверий, верований, которые, не будучи объективным отражением действительности, тем не менее фиксируются в сознании людей, удовлетворяя их потребность в упорядочивании представлений об окружающем мире, в канонизации социальных норм, неистребимую потребность в «чуде, тайне и авторитете» (Ф. М. Достоевский).

Наконец, мы можем встретить и патологически измененное взаимодействие сознания с под- и сверхсознани-

ем, их болезнь в виде бреда, галлюцинаций, образов, возникающих под влиянием психотропных веществ типа ЛСД и других галлюциногенов.

Будучи вероятностным по природе, сверхсознание отнюдь не калейдоскоп, не бросание орла и решки. Его деятельность трижды канализирована: 1) ранее накопленным опытом, включая присвоенный опыт предшествующих поколений; 2) задачей, которую перед сверхсознанием ставит сознание, натолкнувшееся на проблемную ситуацию; 3) доминирующей потребностью.

Функции сверхсознания не сводятся к одному лишь порождению «психических мутаций и рекомбинаций» (Симонов, 1966), т. е. к чисто случайному рекомбиниро-ванию хранящихся в памяти следов. Впрочем, вопрос о случайности генетических мутаций также гораздо сложнее, чем может показаться на первый вагляд. «Случайность мутаций относительна, — пишут С. В. Мейен и Ю. В. Чайковский в предисловии к книге А. А. Любище-ва. — Они случайны в том смысле, что их появление и результат, как правило, не удается связать с воздействием внешней среды. В то же время мутации как-то детерминированы работой самой генетической системы организма. Каждая мутация случайна в том смысле, что может привести к реализации любого допустимого алле-ля, но ее можно считать и детерминированной, поскольку сам набор аллелей закономерен» (Мейен, Чайковский, 1982, с. 17). По каким-то, еще неведомым нам законам сверхсознание производит первичный отбор возникающих рекомбинаций и предъявляет сознанию только те из них, которым присуща известная вероятность их соответствия реальной действительности. Вот почему даже самые «безумные идеи» ученого принципиально отличны от патологического безумия душевнобольных и фантасмагории сновидений.

Современная нейрофизиология располагает знанием ряда механизмов, способных привести к замыканию временных нервных связей между следами (энграммами) ранее полученных впечатлений, чье соответствие или несоответствие действительности выясняется лишь вторично после сопоставления с объективной реальностью. Среди механизмов, подробно рассмотренных нами ранее (Симонов, 1981), особое место занимает принцип доминанты А. А. Ухтомского. В настояще<