Общественные условия развития сельского хозяйства России

Как это ни парадоксально, но отношение к сельскому хозяйству в России на протяжении веков оставалось традиционно небрежным со стороны властей и экономически господствующего класса. Основная отрасль народного хозяйства, создающая материальные условия для выживания нации и укрепления экономической мощи государства была обречена изначально на техническую и технологическую отсталость. Положение усугублялось крепостными порядками, господствующими в русской деревне. Наличие огромных земельных ресурсов и дармовой рабочей силы «развращало» помещичье землевладение и не способствовало его рационализации. С другой стороны, крестьянское хозяйство было поставлено на грань физического выживания и для подобной рационализации не имело ни экономических, ни правовых возможностей.

Аграрная реформа 1861 года была крайне своевременным шагом в деле предотвращения социального взрыва в русской деревне. Вместе с тем освобождение крестьян «без земли» со всей очевидностью показало классовый характер реформы и ее приоритеты. Правительство более всего было озабочено спасением «утопающего» класса помещиков, а не созданием основ современного (по понятиям того времени) земледелия. Дело в том, что к 1861 году этот привилегированный класс, в массе своей не способный к эффективному хозяйствованию на земле, оказался на грани финансового банкротства. Общая задолженность помещиков различным кредитным и ростовщическим учреждениям достигла астрономической по меркам того времени суммы в 425,5 млн. руб., что вдвое превышало доходную часть государственного бюджета [9, с. 49]. Фактически обладая правами рабовладельцев, помещики при совершении долговых сделок в качестве залога нередко предлагали «живой товар». К 1861 году большинство крепостных крестьян России, а точнее 65% от ихобщей численности былизаложены и перезаложены их владельцами [5, с. 160].

Высочайший Манифест от 19 февраля 1861 г. даровал крестьянам личную свободу. То есть, «бывший крепостной, у которого ранее помещик мог отнять все его достояние, а его самого продать, подарить, заложить, теперь получал не только возможность свободно распоряжаться своей личностью, но и ряд гражданских прав: от своего имени заключать разного рода гражданские и имущественные сделки, открывать торговые и промышленные заведения, переходить в другие сословия»[5, с. 156]. Безусловно, все это давало простор крестьянскому предпринимательству. Однако главный вопрос – вопрос о земле и земельных порядках - реформа решала не в пользу крестьян. Достаточно сказать, что в результате «нового передела» помещичье землевладение значительно увеличилось за счет крестьянских отрезков. В итоге 9860 тыс. душ мужского пола бывших крепостных крестьян получили 33,7 млн. десятин* (в среднем по 3,4 десятины на душу), а у 100,5 тыс. помещиков оказалось 69 млн. десятин земли, т.е. в два раза больше крестьянской [5, с. 158-159]. Несправедливость в решении земельного вопроса будет становиться все более очевидной по мере роста аграрного населения страны. Протест крестьянства против установленных земельных порядков выльется в конечном итоге в первую русскую революцию 1905-1907 гг. Но в 1861 г. власть откровенно встала на защиту интересов «своего» класса и возвела в ранг закона право собственности помещика на всю землю в имении, в том числе и на крестьянскую надельную. Крестьяне же, объединенные в общину, объявлялись лишь пользователями надельной землей, обязанными отбывать за нее установленные законом повинности (оброк или барщину) до момента выкупа своих наделов у помещика.

Перевод крестьян на выкуп надельной земли являлся для них мерой принудительной. У основной массы крестьян денег для совершения выкупных операций просто не было и правительство об этом прекрасно знало. В ходе разработки механизма аграрной реформы было найдено «соломоново решение»: провести выкупную операцию за счет казны, а на крестьян возложить соответствующие долговые обязательства перед государством. Согласно принятой схеме, казна выплачивала помещикам сразу же деньгами и ценными бумагами 80% выкупной суммы, если крестьяне данного имения получали высший надел, установленный законом для соответствующей почвенно-климатической зоны (полосы), и 75% - если им предоставлялся надел менее высшего. Остальные 20-25% (так называемый дополнительный платеж) крестьяне обязаны были уплатить помещику - сразу или в рассрочку. Выкупная сумма, выплаченная помещикам за счет средств казны, рассматривалась как предоставленная крестьянам ссуда, подлежащая взысканию в течение 49 лет по ставке 6% годовых. Таким образом, бывшие крепостные крестьяне должны были выплатить государству до 300% предоставленной им «ссуды».

Общая сумма выкупа за крестьянские наделы была определена в 867 млн. руб., в то время как рыночная стоимость этих наделов в ценах 1863-1872 гг. составляла 648 млн. руб.[5, с. 160]. А.В. Чаянов считал, что реальная стоимость надельной земли была еще меньше–544 млн. руб. И, говоря о положении крестьян, он отмечал: «Их заставили переплатить 323 миллиона рублей» [11, с. 25]. Фактически же с 1862 по 1907 гг. бывшие помещичьи крестьяне выплатили казне 1 540 570 тыс. руб. выкупных платежей и все еще оставались ей должны. Однако мощное аграрное движение крестьян в революции 1905-1907 гг. заставило правительство прекратить взимание выкупных платежей с 1 января 1907 г.

Если не принимать во внимание социальную составляющую проблемы, то осуществленная выкупная операция оказалась крайне выгодной как для казны, так и для помещиков. Последние вообще получили исторический шанс– за счет выкупных средств полностью рассчитаться со своими кредиторами и начать перестройку хозяйства на капиталистических началах (или, говоря словами классика, пойти по «прусскому» пути развития земледелия). Стартовый капитал для этого дала реформа. Полученная от государства сумма полностью покрывала долги помещиков и даже обеспечивала им «прибыль» в 441,5 млн. руб. Сельское хозяйство того времени было весьма привлекательной отраслью для инвестиций. Бурное развитие промышленности и рост городов во всем мире приводили к устойчивому росту спроса на сельскохозяйственную продукцию, сырье и продовольствие. Условия внутренней и внешней торговли этими товарами были весьма благоприятными. В середине XIX века, к примеру, торговля сельскохозяйственной продукцией между европейскими странами была почти свободна от тарифов, пошлин и других ограничений. Лишь к концу 80-х годов произойдет перенасыщение европейского продовольственного рынка, разразиться длительный аграрный кризис и европейские страны пойдут по пути аграрного протекционизма.

Что же касается русского помещичьего землевладения, то безусловно нужно отметить, что небольшая его часть будет стремиться идти в ногу со временем, ориентироваться на рынок и заинтересованно развивать сельское хозяйство. Самое главное – оно будет понимать необходимость рационализации производства, важность специальных сельскохозяйственных знаний в этом непростом занятии.

Казалось бы, такое мышление в условиях новых реалий должно было быть присуще всему высокообразованному классу. В свое время знаменитый немецкий ученый Юстус Либих писал профессору Петровской земледельческой и лесной академии П. А. Ильенкову: «Русское земледельческое дворянство должно же понять, что ему необходимо запастись сельскохозяйственными знаниями, если оно не хочет идти навстречу верной гибели» [5, с. 12]. История показала, что к такому пониманию в массе своей российское дворянство не пришло. Веками тиражируемые классовые предпочтения и привычки, к сожалению, возобладали над разумом. Нежелание заниматься какой бы то ни было полезной деятельностью, тем более земледелием, дало о себе знать сразу же после начала реформы.

А.Н. Энгельгардт, через десять с лишним лет после реформы в своих знаменитых письмах «Из деревни…», отмечал: «Система хозяйства не изменилась, все ведется по-старому, как было…при крепостном праве, с тою только разницею, что запашки уменьшены более чем на половину, обработка земли производиться еще хуже, чем прежде, количество кормов уменьшилось, потому что луга не очищаются, не осушаются и зарастают; скотоводство же пришло в совершенный упадок…большинство помещиков, бросив имения, убежало на службу» [6, с. 11-12].

C появлением большого количества банков, государственных и акционерных, землевладельцы-помещики все чаще стали прибегать к их услугам, стремительно накапливая уже новые долги. (То есть опять встали на привычный для себя путь, в надежде на то, что «родная» власть как всегда их не бросит). Единственным обеспечением, которое они могли предложить в пореформенное время, был залог земель. Если общая задолженность дворян в 1872 г. составляла 134,3 млн. руб., в 1886 г.-529,6млн., в 1895 г.-1028,7 млн., то в 1904 г. она уже достигла 2074 млн. руб.[6, c. 12]. По данным из того же источника, долг лежал на 127420 имениях общей площадью 53,6 млн. десятин. В 1904 году это равнялось площади всего помещичьего землевладения. То есть, в канун революции 1905-1907 гг. практически весь класс помещиков оказался банкротом. Нетрудно сосчитать, что если в канун реформы 1861 года в среднем на одно имение приходилось 4234 руб. долгов, то к 1905 г. эта сумма выросла почти в 4 раза и составила 16279 руб.

Выступая в марте 1907 г. на заседании II Государственной Думы депутат Караваев отмечал: «Интенсификация помещичьего хозяйства идет крайне плохо, если она идет. За десять лет, министерство (имеется ввиду созданное в1894 г. Министерство земледелия - авт.), собирая сведения, могло найтив 50 губерниях всего только 1.840 культурных имений, с общей культурной площадью в 4.000.000 десятин» [2, с. 97]. Речь шла, таким образом, об 1-2% имений, в которых было сосредоточено 6-8% помещичьих земель.

Что же касается крестьянства, то существующие земельные порядки, практически поголовная неграмотность, гнет выкупных платежей и действующая система налогообложения оставили ему мало шансов для рационализации земледелия.

Характеризуя уровень развития сельского хозяйства в дореволюционной России, Н.А. Крюков в своей лекции (1904 г.) говорил о трехсотлетнем периоде застоя: «Земледелие в большей части России застыло на трехполье, изобретенном еще во времена Бориса Годунова; скотоводство находится в полной зависимости от того количества трав, которое само собой родится на выгонах и лугах; несмотря на крайнюю ограниченность, теперь этих угодий, вследствие увеличившегося населения, почти нигде ничего не делается, что бы улучшить пастбища или чтобы усилить естественную производительность лугов. Одним словом, строй хозяйства в общем остается таким же, каким он был 300 лет назад, с той только существенною разницей, что прежде все недостатки этого строя искупались громадным избытком всяких земельных угодий…» [6, c. 21].

Примитивные технологии и орудия труда позволяли крестьянству обеспечивать свое пропитание при существующих системах землепользования на уровне простого биологического выживания. Даже в конце XIX века, если судить по материалам высочайше утвержденной 16 ноября 1901 г. комиссии, большинство российских крестьян не могло обеспечить хлебом собственные семьи и фуражом домашний скот, не говоря уже о масштабных товарных поставках сельскохозяйственной продукции. Вместо продовольственной нормы в 20 пудов* хлеба на одного человека и фуражной нормы 40 пудов овса на одну лошадь при сложившейся урожайности получалось соответственно 16,6 пуда хлеба и 23 пуда овса [6, с. 27]. Периодически же повторяющиеся недороды грозили стране массовым голодом и приобретали черты национального бедствия. Именно в эти моменты истории у властей наступало какое-то прозрение, срочно создавались всевозможные комиссии, выделялась помощь голодающим,имитировалась бурная общественная деятельность. Однако «беда проходила, горе забывалось, от попыток наладить более или менее устойчивое хозяйствование отказывались» [6, с. 205].

С.Ю. Витте, один из немногих политиков России начала XX века, осознавший всю глубину крестьянского вопроса в своих мемуарах отмечал: «Я составил себе также совершенно определенные мнения, в чем заключается беда и как ее нужно лечить. Государство не может быть сильно, коль скоро главный оплот его – крестьянство слабо. Мы все кричим о том, что Российская Империя составляет 1/5 часть земной суши и что мы имеем около 140 000 000 населения, но что же из этого, когда громаднейшая часть поверхности, составляющей Российскую империю, находится или в совершенно некультурном (диком), или в полу культурном виде и громаднейшая часть населения с экономической точки зрения представляет не единицы, а полу- и даже четверти единиц» [1, с. 192].

В своей пламенной речи на заседании II Государственной Думы упоминавшийся ранее депутат Караваев подверг резкой критике пореформенную аграрную политику царского правительства. Он, в частности, говорил: «Мы знаем, к чему пришла Россия после 45 лет, которые прошли после освобождения. Мы знаем, что для увеличения производительности крестьянского хозяйства, ни правительством, ни правящими классами ничего не было сделано». И далее оратор отметил: «Что нужно для увеличения производительности? Средства, знания, самодеятельность».[2, с. 95].

Несмотря на эмоциональность своего выступления, депутат Караваев во многом был прав. Ни средств, ни знаний, ни самодеятельности действующая политика самодержавия по большому счету крестьянству не предоставила. Более того, и в пореформенную эпоху основное налоговое бремя в государстве было возложено на крестьянство. Оно по-прежнему оставалось низшим, «податным» сословием. Казалось бы, исходя из интересов бюджета, власть должна была быть заинтересована в экономическом подъеме деревни – главного налогоплательщика державы. Однако, как это часто бывало в истории Отечества, политические соображения ставились выше экономических. Похоже, что к призыву Победоносцева К.П. (влиятельного политика эпохи Александра III и Николая II) - «а больше всего бойтесь просвещения народа» - власти относились вполне серьезно.

Отдельные, спорадические и, поэтому, малоэффективные попытки улучшить крестьянское земледелие, конечно же, предпринимались в истории России. И не раз. Однако впервые вопрос о необходимости создания системы распространения сельскохозяйственных знаний и оказания агрономической помощи крестьянам будет поставлен российскими земствами лишь на исходе XIX столетия.

Правительство осознает необходимость подобных шагов только в период столыпинской аграрной реформы и то только применительно к той части крестьян, которая захочет выйти из общины и стать хуторянами.