Романо-германская национально-государственная модель психологического воздействия на конфликты

Европейская специфика такова, что на континенте со времен Вестфальского мира 1640 г. в основу институализации социумов был положен принцип этнической идентификации наций-го­сударств как основных участников международных отношений. Собственно, именно с этого времени, по мнению западных ученых, и следует датировать складывание системы международных отношений [20]. Но этническая дифференциация после распада Империи Карла Великого привела к многочисленным межнациональным конфликтам, в том числе к мировым войнам.

После Второй мировой войны процесс этнической и национальной дифференциации не прекращался, порождая как новые открытые конфликты, например на Балканах, так и скрытые, латентные – в Бельгии, Испании, Греции и других странах.

Ведущие государства Евросоюза, прежде всего Германия и Франция, а также Бельгия, Испания, Италия, которые условно можно объединить в романо-германскую цивилизацию, в применении технологий информационно-психологического воздействия на конфликты придерживаются тактики психологического управления, но с учетом национально-государственной специфики. Поэтому в данном случае трудно говорить о преобладании культурно-цивилизационной модели применения технологий информационно-психологического воздействия, скорее в данном случае следует акцентировать внимание на национальных, государственных особенностях.

Считается, что государственные отличия в технологиях урегулирования современных конфликтов связаны с типом политической системы государства, вовлеченного в конфликт, которая диктует определенную тактику политического реагирования на конфликтную ситуацию. Национальные отличия связаны в первую очередь с основанным на менталитете политическим мировоззрением наций и этнических групп, составляющих население страны, с принятыми и укоренившимися в рамках этнических групп правилами социально-политического поведения, с национальными социально-культурными традициями урегулирования конфликтов, закрепленными в глубинных психологических архетипах, с историческим опытом взаимодействия (в том числе конфликтного) с иными этническими общностями. В данном случае важно выделить не только цивилизационные отличия, но и те из них, которые возникают при столкновении наций-государств.

Указывая на различные межгосударственные подходы к управлению и урегулированию современных конфликтов, исследователи в основном опираются на положения социальной конфликтологии, в разработку которых внесли значительный вклад Г. Зиммель, Р. Дарендорф, Л. Козер. Этот классический подход, основанный на разделении государственных систем на системы «открытого» (демократического) и «закрытого» (тоталитарного, авторитарного) типа, широко используется западными исследователями либерального толка, несмотря на то что это деление условно и в современном мире уже нет ни четко выраженных государств «закрытого» типа, ни абсолютно демократических «открытых» политических систем.

Л. Козер указывает, что позитивная или негативная роль конфликта сопряжена как с предметом противоборства, так и с типом социальной структуры [252]. Типы конфликтов и типы социальных структур взаимосвязаны. Социальные системы, отличающиеся тесными внутренними взаимосвязями, значительной частотой интеракций и высоким уровнем личной ответственности, имеют тенденцию к подавлению конфликтов. Однако, если в такой системе конфликт все же возникает, он протекает особенно остро и зачастую имеет разрушительные последствия. В социальных системах с частичным индивидуальным участием вероятность разрушительного действия конфликта уменьшается. Для социальных систем такого рода характерна множественность конфликтных ситуаций. Энергия индивидов оказывается распыленной в самых разных направлениях, что мешает ее концентрации на уровне одной взрывоопасной ситуации, чреватой расколом всей системы.

В зависимости от типа социально-политической структуры, согласно Л. Козеру, можно выделить 2 важнейших механизма обеспечения стабильности (сохранения структуры социальной системы от разрушительного влияния конфликтов):

· подавление конфликтного потенциала в структурах «жесткого» типа («закрытых» обществах);

· приспособление к конфликтам и использование их в качестве сигнальной системы в обществах «открытого» типа.

В современном мире уже не встретишь в чистом виде ни полностью «закрытых», ни полностью «открытых» политических систем: даже «супероткрытые» Соединенные Штаты, активно экспортирующие демократию в различные страны мира, гибко сочетают грубую военную силу (Сомали, Югославия, Афганистан, Ирак, шантаж Ирана и т. д.) с мягким воздействием политических технологий (например, бархатные революции). Политическим кругам США не чужд и откровенно имперский подход: как сказал Уильям Кристол, главный редактор журнала The Weekly Standard, «если люди хотят считать нас империей – пожалуйста» [201]. В силу этих причин данный подход можно рассматривать лишь как первое приближение в классификации межгосударственных отличий воздействия на современные конфликты.

Межгосударственные различия в моделях и способах воздействия на конфликтную ситуацию лежат, в первую очередь, в политическом курсе, который данное государство последовательно проводит в отношениях с другими субъектами внешней политики, особенно – в его относительной миролюбивости или агрессивности. Политический курс государства формирует правящая элита, т. е. достаточно небольшой круг граждан страны, которой эта власть принадлежит. При этом сам курс может не только не совпадать с декларируемыми демократическим обществом гуманистическими принципами, но и идти существенным образом вразрез с ними: мы видим, что в США администрация Дж. Буша-мл. последовательно ведет агрессивный курс, направленный на безусловное силовое подчинение воле Вашингтона других государств и их союзов, несмотря на негативное отношение к этому населения страны. В современных условиях «открытое» государство может проводить на международной арене жесткую силовую линию на подавление конфликтов и любых протестных движений вообще, а традиционно считавшиеся «закрытыми» общества (например, «страны-изгои») могут демонстрировать способность достаточно гибко менять свой политический курс, приспосабливаясь к условиям конфликта.

Второй важнейший фактор, имеющий отношение именно к межгосударственным особенностям информационно-психологи­чес­кого воздействия на конфликт, – это уровень развития национальных информационно-психологических технологий, способность государств самостоятельно разрабатывать эти технологии и апробировать в реальных международных конфликтах, используя современные конфликты как полигон в технологической цепочке производства, тестирования и совершенствования таких дорогостоящих продуктов, которыми являются современные технологии информационно-психологического воздействия на массовое и индивидуальное сознание.

Рассматривая первый критерий (политический курс), можно утверждать, что множество тактических комбинаций, наблюдаемых в реагировании различных государств на конфликтные ситуации, можно сгруппировать в 3 основные группы:

1) применяемые государствами, ведущими активную внешнюю экспансионистскую политику;

2) применяемые государствами, стремящимися поддерживать существующий баланс сил, допуская его незначительные колебания относительно положения равновесия;

3) применяемые государствами, политическое положение которых на международной арене изменяется не в лучшую сторону в результате нарушения существующего баланса сил государством-агрессором.

В этот перечень не включены государства, политический курс которых лежит в кильватере одного из мировых лидеров (например, в кильватере США), поскольку в этом случае между ними межгосударственных отличий в реагировании на конфликтную ситуацию практически не может быть.

В первом случае государство-агрессор, независимо от того, насколько оно тоталитарно или демократично, применяет следующую модель поведения:

· в сфере геополитических интересов государства-агрессора происходит инициация множества мелких политических и этнических конфликтов, которые создают политический хаос, расшатывают, дискредитируют или понижают роль политических институтов, поддерживающих политическую стабильность, дробя и поляризуя разнонаправленные политические силы, вовлекают в свою сферу сторонних участников;

· государство-агрессор приходит в образовавшийся политический вакуум в роли единственного арбитра, используя технологии информационно-психологического воздействия для управления полем политических конфликтов.

Примером такой модели поведения может служить роль США в югославском конфликте, в результате которого возник очаг нестабильности в самом центре Европы (причем возник надолго), а Европейский союз, только образовавшись, сразу оказался втянут в искусственно инициированный острый этнополитический конфликт.

Здесь стоит выделить несколько особенностей:

· государство-агрессор не заинтересовано в урегулировании всех возникающих политических конфликтов: многие конфликты просто не представляют для него прямой угрозы, а любые другие рассматриваются агрессором как объект политического управления и инструмент политического воздействия как на конкурентов, так и на союзников;

· концепция управления конфликтами перестает эффективно работать, если нет множественности: единичные конфликты даже в случае эскалации не обладают потенциалом, достаточным для политической дезорганизации; кроме того, чем больше конфликтов, тем больше инструментов политического воздействия;

· политические конфликты удобны для маскировки применения технологий информационно-психологической войны.

В отношении роли и места технологий информационно-пси­хо­логи­ческого воздействия в моделях реагирования государства-агрессора на конфликтную ситуацию можно отметить следующее:

· как технологии управления конфликтами, в основе которых лежит идеология управления кризисами, так и технологии создания управляемого политического хаоса основаны на использовании комплексных технологий информационно-пси­хо­ло­гического воздействия на массовое и индивидуальное сознание населения в зонах конфликтов, однако преимущественная цель их применения – урегулирование конфликта на условиях агрессора;

· на практике технологии информационно-психологического воздействия для урегулирования конфликтов применяются агрессором только в том случае, когда либо цели агрессии достигнуты, либо конфликт как инструмент политического управления полностью выработался и утратил свою практическую ценность.

Во втором случае государство, стремящееся поддержать существующий политический баланс, придерживается следующей модели поведения:

· превратить политический конфликт и протекающие в нем деструктивные процессы в институализированный политический процесс, т. е. встроить преобразованный конфликт в политическую систему региона, в котором он возник, таким образом, как если бы этот конфликтный процесс присутствовал в ней изначально (в регионах с нестабильной обстановкой политическая система непрерывно меняется, и то, что еще вчера было причиной конфликта, завтра может стать обычной особенностью политической организации общества);

· увязать политический конфликт с другими процессами в регионе, относительно политически стабильными, обеспечив таким образом взаимосогласованное их изменение со скоростью, не превышающей скорость протекания стабильных политических процессов;

· ввести в поле конфликта соблюдаемые всеми сторонами конфликта правила политической игры, исключив скатывание к политическому хаосу, пусть даже управляемому;

· поставить конфликт под контроль международных организаций, превратив их в официальных посредников в урегулировании конфликта и избежав тем самым прямого конфликта с интересами агрессора или иного доминанта в регионе.

Все эти цели невозможно решить военным путем, особенно в условиях, если конфликт еще не перешел в стадию открытого во­оруженного столкновения, но близок к этому. Да это и политически нецелесообразно, особенно для государств, не обладающих сокрушительной военной мощью.

Однако именно эта категория государств является основным субъектом международной политики, отдающим приоритет использованию информационно-психологических технологий для воздействия на конфликтную ситуацию, в том числе в целях урегулирования политических конфликтов.

Для того чтобы изменить направление эволюции конфликта, необходимо провести «психологическую коррекцию» (термин, применяющийся в психотерапевтической практике) сознания населения в зонах конфликтов, вычистив или заместив в нем внедренные ранее манипулятивные стереотипы, идеологические установки, «якорные» ассоциации, обеспечивающие добровольное подчинение экстремистским силам. Все это возможно только с помощью технологий информационно-психологи­ческого воздействия на массовое и индивидуальное сознание, на способность обеспечить коммуникативную цепочку и донесение до сознания каждого участника конфликта ценностной информации как через каналы медиа-вещания, так и через выстраиваемую цепочку межличностной, внутригрупповой, межстратовой сетевой коммуникации.

В основном этот эффект достигается путем создания в сознании населения определенного образа конфликта, отличного от того, который формирует официальная идеология экстремистов, развязавших конфликт. Образ конфликта может заметно отличаться от реального положения дел, но формируемая им в сознании мотивация и порождает ту политическую активность населения, которая может выйти из-под контроля экстремистов и создать условия для стабилизации ситуации.

Примером такой тактики можно рассматривать политику России на Балканах; операции, проводимые спецслужбами стран ЕС в Косове (например, Бельгией, Францией, Норвегией); позицию Франции и Германии при вторжении США в Ирак и др.

Отметим, что главной особенностью государственной политики рассматриваемой категории стран в отношении моделей психологического воздействия на конфликтную ситуацию является то, что информационно-психологические технологии применяются данной группой государств именно в целях урегулирования политических конфликтов, в отличие от государств первой группы, ведущих активную экспансионистскую политику.

В третьем случае государства, политическое положение которых нестабильно, в том числе в результате возникновения конфликта на их территории или вблизи границ, ведут себя следующим образом:

· возникновение конфликта и связанный с этим дефицит времени и материальных средств приводят к тому, что основные усилия бывают направлены на прямое противодействие конфликту и оказание сопротивления попыткам его разрастания, об управлении конфликтом в этих условиях, как правило, речи быть не может;

· из технологий информационно-психологического воздействия используются, как правило, наиболее простые и не требующие долгой предварительной подготовки методы: в основном это политическая пропаганда, слухи, дезинформация;

· выбросы информации осуществляются не на все категории населения, а только на лидеров мнений и их окружение, т. е. точечно (на массированную обработку не хватает ресурсов);

· тонкие многоходовые комбинации с применением технологий психологического воздействия строятся только в отношении потенциальных союзников, их населения и руководства международных организаций, способных выполнять посреднические функции;

· при прямой угрозе вооруженной агрессии возможно применение принципов информационного сдерживания – от демонстрации различных угрожающих действий до применения психологических приемов государственного шантажа (например, КНДР угрожает применить ядерное оружие).

Что касается второго фактора – способности государств самостоятельно разрабатывать технологии информационно-психологи­ческого воздействия и апробировать их в реальных международных конфликтах, – то здесь можно отметить, что сегодня в условиях формирования рынка технологий психологического воздействия выстраивается следующая цепочка: ведущие страны-раз­работчики (США, КНР) создают психологические технологии (поскольку обладают достаточным объемом средств и интеллектуальным потенциалом для их производства), апробируют их в реальных конфликтах (которые сами же инициируют) и затем как коммерческий продукт продают третьим странам. Многократная тиражируемость современных технологий информационно-пси­холо­гичес­кого воздействия обеспечивает их относительную дешевизну и гарантированный сбыт странам, стремящимся иметь возможность дать асимметричный ответ на притязания соседей. Страны, которые не в состоянии разрабатывать или приобретать такие технологии, вынуждены в психологическом воздействии на конфликтные ситуации обходиться вообще без технологического уровня организации, ограничиваясь отдельными способами и приемами информационно-психологического воздействия. Вероятно, технологический отрыв стран-разработчиков от потребителей этой продукции со временем будет только возрастать.

Западноевропейские технологии психологического воздействия на конфликт строятся на принципе создания в сознании населения определенного образа конфликта, отличного от того, который формирует официальная идеология экстремистов, развязавших конфликт, и делающего этот конфликт управляемым. В отличие от представителей англосаксонского подхода, западные европейцы используют в качестве инструмента психологической обработки сознания технологии, перешедшие в политическую коммуникацию из сферы коммерции, – речь идет о технологиях создания образа конфликта как политической «марки» (бренда) и продвижение его в сознание населения как коммерческого продукта, имеющего определенную рыночную стоимость и пригодного для потребления. Не случайно один из идеологов европейского политического маркетинга Жак Сегела указывает: «Политический деятель, в отличие от писателя, является продуктом потребления» [253]. Примером применения такой тактики может служить, например, политика Де Голля, нашедшего, вероятно, единственно возможную схему политического урегулирования конфликта на территории Алжира. Однако наиболее ярко этот технологический подход проявляется в современных европейских избирательных кампаниях.

Сегодня, наблюдая за стремительной эволюцией избирательных технологий, позволяющих политическим силам привести своего кандидата к власти, мы все более убеждаемся, что своим политическим успехом многие известные политические деятели обязаны удачно сформированному образу политика, сочетающему в себе волю к победе, уверенность в собственных силах[6], прагматичность политической программы, жесткость по отношению к политическим соперникам и трогательное внимание к проблемам и заботам простых избирателей. Современный политик просто не может обойтись без армии собственных политтехнологов, имиджмейкеров, промоутеров, специалистов по связям с общественностью и политической рекламе, которые продвигают его образ как торговую марку, используя все возможности современных средств массовой информации и коммуникации. Действительно, в определенный момент избирательной кампании кандидат утрачивает индивидуальные черты и превращается в политический бренд, который и преподносится на выборах своему потребителю – обществу. В связи с этим нельзя не согласиться с Т. Ю. Лебедевой в том, что сегодня извечное стремление лидеров достичь власти и удержать ее обрело коммерческие черты, с использованием всего медиатизированного арсенала, которым располагает современная эпоха [254, c. 10].

В современных выборных технологиях марка политического деятеля или конфликта приобретает свойства товара, который необходимо грамотно продать политически активным гражданам. При этом коммерческая ценность такой марки определяется количеством голосов, отданных избирателями за данного кандидата. Сегодня политические технологии продвижения и продажи избирателям образа кандидата объединяет емкое понятие политического маркетинга, который, однако, имеет одну присущую только ему особенность: политический маркетинг[7], в отличие от маркетинга коммерческого, имеет дело с особым видом товара – образом (брендом) кандидата, который имеет своего потребителя (электорат), рынок сбыта (выборы) и коммерческую стоимость, выражающуюся в абсолютных единицах – голосах избирателей, – и в относительных единицах – коммерческой прибыли, которую обеспечивает кандидат в случае своей победы силам, приведшим его к власти. Сегодня и сфера политики, и сфера бизнеса действуют по законам маркетинга. В современной европейской политике маркетинг развивается в сторону создания развернутого образа лидера, включая и его «упаковку», и конструирование марки, и выбор основных тем кампании, и ее тональность [254, c. 16].

В отличие от выборных технологий, в операциях информационно-психологической войны продуктом коммерческого потребления является не образ отдельного лидера, а образ конкретного политического события, цепочки таких событий, военной кампании или всего внешнеполитического курса государства-агрессора в целом. В этом случае на фоне, например, успешно разворачивающейся военной кампании формируется торговая марка, представляющая вооруженное вторжение в определенном свете: например, в виде «миротворческой операции», призванной освободить многострадальный народ страны, подвергшейся нападению, от кровавой диктатуры, а все мировое сообщество – от угрозы, например, международного терроризма (2003 г., война в Ираке). Потребителем такого коммерческого продукта – образа военного конфликта, представленного на рынке своей торговой маркой, по-прежнему остается общество, мнение которого лучше любых индикаторов отражает то, насколько успешно этот продукт продается.

Здесь ярко проявляется основное отличие западноевропейского (романо-германского) подхода к психологическим технологиям от англосаксонского:

· представители англосаксонского подхода стремятся трансформировать окружающий мир под себя, перестроить его в соответствии с собственной политической моделью организации общества и ввести туда свои правила политической игры; избыток политической силы и практически абсолютное доминирование англосаксонских союзов в мировой политике предоставляет им такие возможности;

· представители же западноевропейского подхода стремятся влиять на политические процессы, производя определенный политический продукт-марку (например, образ политического деятеля или конфликта) и предлагая его гражданам как товар, который они могут принять, но могут и отвергнуть, в зависимости от общей успешности маркетинговой кампании. Так же, как и в повседневной жизни, не всегда приобретенный товар полностью удовлетворяет покупателя, однако, применение технологий политического маркетинга, основанных на психологических методах воздействия на сознание, позволяет успешно решать проблему «сбыта».

Именно западноевропейский стиль психологического воздействия на политические конфликты подчеркивает тот факт, что в современных технологиях информационно-психологического воздействия на массовое и индивидуальное сознание нет ничего такого, что не встречалось бы в повседневной межличностной и групповой социальной коммуникации. Европейцы не стремятся внедрить в зоне конфликта новый мировой порядок, поляризовать политически активное население и сформировать из него новые политические страты, внедрив в них свои правила политической игры, а стремятся максимально использовать возможности существующих форм коммуникации, откорректировав в сознании населения образ конфликта и, как следствие, вызывая контролируемое сознательное изменение отношения к нему. Эта тактика позволяет европейским странам одновременно направлять конфликты в сторону их урегулирования, уважать неотъемлемые права прямых участников конфликта, избегая (по возможности) вмешательства в их внутренние дела (и втягивания в конфликт в качестве еще одного участника), и уклоняться от роли «главного полицейского», что наглядно наблюдается в конфликтных ситуациях на Балканах.