Первое героическое испытание

 

Что‑то разбилось

 

Фиона встала, но не проснулась окончательно. Застелила постель, приготовила чистую одежду. Режим дня был у нее в крови. Она могла совершать привычные действия даже в полусознательном состоянии.

Но наверное, она неудачно лежала – у нее затекла рука. Потирая локоть, Фиона подошла к письменному столу, чтобы взглянуть на выполненное домашнее задание. Сочинение об Исааке Ньютоне лежало на столе – дописанное наполовину.

Страх сковал сердце Фионы. Бабушка не выносила невыполненной работы. Значит, заставит дописать сочинение и в наказание даст дополнительное задание…

Нет, ничего такого не будет. Фионе словно плеснули в лицо холодной водой, и она проснулась окончательно. Не просто так вчера вечером она проигнорировала домашнее задание.

Девочка посмотрела на свою руку. Около локтя, в том месте, где ее руку сжал Майк, темнели синяки.

Фиона подошла к глобусу и пальцем прочертила на нем маршрут вчерашней поездки на лимузине дяди Генри – вдоль побережья Калифорнии к Северному полюсу, а оттуда – к Средиземному морю.

Потом она взяла свитер, который был на ней вчера, и прижала к лицу. Пахло маслом из фритюрницы, кожаной обивкой автомобильного сиденья и морской солью – значит, вчерашние приключения ей не приснились.

В ее жизни появились новые родственники – люди, хотевшие, чтобы она и ее брат умерли, если не пройдут назначенных ими «испытаний». Фиона подозревала, что никто не собирается загадывать им с Элиотом математических загадок или дзенских коанов.[37]

Как назвал эти испытания дядя Аарон? «Героическими»?

И как же следовало готовиться к героическим испытаниям?

Фиона почесала голову и отодвинула от себя промасленный свитер. Ей неприятно было держать его в руках. Что бы собой ни представляли эти испытания, ей хотелось начать их, будучи чистой.

И она отправилась в ванную, решив успеть туда раньше Элиота.

Там она остановилась перед зеркалом. Пряди ее волос закрутились спиралями. Девочка провела рукой по волосам и сокрушенно вздохнула. Придется вымыть голову.

Она включила душ и забралась в ванну. Сначала полилась холодная вода, и Фиона поежилась, но вскоре вода нагрелась. Правда, долго нежиться под горячим душем не пришлось. Казалось бы, бабушка, будучи управляющей, могла обеспечить внуков любым количеством горячей воды. Но не тут‑то было.

Фиона открыла бутылочку шампуня, изготовленного Сесилией. В воздухе распространились едкие антисептические запахи. Си готовила шампунь, разогревая на кухонной плите животный жир, к которому добавляла щелок, а потом – настои токсичных растений и спирт. Отвратительно. Правда, шампунь проникал в поры и отмывал грязь и жир, но – вместе с несколькими слоями кожи. Фиона старательно смывала с себя запахи пиццерии, пока ее кожа не покраснела.

И все же было кое‑что хорошее в том, что появились новые родственники со своими испытаниями: сегодня Фионе не придется идти на работу.

Дядя Генри сказал, что испытания будут чем‑то вроде «битвы за опекунство». Но ведь сражения всегда происходят между двумя войсками. Если вторым войском была семья ее отца, почему они не прислали письма, не позвонили?

Вода стала прохладной. Фиона вылезла из ванны.

Протерев запотевшее зеркало, она обнаружила, что волосы у нее лежат еще лучше, чем раньше. Но вне всяких сомнений, они превратятся в бесформенную копну кудряшек, как только высохнут, поэтому Фиона решила больше не смотреть сегодня в зеркало.

Она натянула парусиновые брюки, белую рубашку и ботинки. Эта одежда, на ее взгляд, больше всего годилась для приключений. Девочке казалось, что в таком виде она похожа на бабушку, а раз так, то сможет сразиться со всем миром.

И завоевать его.

Фиона открыла дверь, вышла в коридор и чуть не налетела на Элиота.

– Привет, – проговорил он и зевнул. – Горячая вода осталась?

Фиона уже собралась обозвать брата eudyptula albosignata,[38]но передумала, вспомнив, что сердита на него. Он не заслуживал такого лестного прозвища.

Ночью они поссорились из‑за того, что Элиот решил никому не доверять – будто речь шла о заговорах в духе Макиавелли. И что самое глупое: он сказал, что не стоит доверять даже бабушке.

Фиона прошла мимо, грубо задев брата плечом.

Обернувшись, она увидела, что Элиот смотрит на нее, прищурившись, но при этом (что для нее было гораздо важнее) не собирается выдать ей никакой дразнилки.

Значит, он до сих пор злился на нее. Вот и отлично.

Именно этого Фиона и хотела – правда, сама не понимала почему. Может быть, она обиделась за бабушку – ведь та была единственной опорой в их жизни, чем‑то постоянным, незыблемым. Разве не бабушка оберегала их от дяди Генри и всех прочих родственников целых пятнадцать лет? Разве не она вырастила их после гибели матери и отца? Не доверять бабушке – это было то же самое, что не верить в восход солнца.

Фиона села за стол в столовой, и все ее сердитые мысли как ветром сдуло. Она почувствовала запах бекона.

Си вышла из кухни с подносом, на котором лежали тосты и нарезанные кусочками фрукты, позвякивали стаканы с соком, стоял кофейник и тарелка, на которой было не меньше двух фунтов поджаристого бекона. С сияющей улыбкой она поставила поднос на стол.

– Герои должны начинать день с плотного завтрака, – объявила она.

Золотистые тосты были зажарены на сливочном масле. На блюде красовались половинки грейпфрутов и дольки мандаринов, грозди красного винограда и четвертинки яблок. Фиона схватила тонкий кусочек бекона и жадно сунула его в рот. Бекон был необычайно вкусный и хрустящий, с дымком. Одной рукой она взяла еще кусочек, а другой – тост.

Удивительно – ни тосты, ни бекон не подгорели. А раньше у прабабушки не подгорал только чай. А бекон? Когда они вообще ели бекон?

Си налила в кружку кофе.

– Ой, Си, как все замечательно, – проговорила Фиона с набитым ртом.

Прабабушка улыбнулась и погладила руку правнучки.

– Оставь хоть немного Элиоту. Вам обоим сегодня потребуется сила.

Фиона перестала жевать. Она вспомнила о том, что сказала Си перед тем, как они уехали к дяде Генри. «Не позволяйте им разлучать вас. Вместе вы сильнее».

И верно: вчера им лучше было вместе. Когда они переходили мост, держась за руки и когда отвечали на вопросы родственников. Ни то ни другое ей бы не удалось, не будь с ней рядом Элиота.

Фиона, конечно, злилась на него за то, что он сказал про бабушку, но разве она не делала того же самого, не прощая и не доверяя ему? Они и раньше ссорились, но сейчас все было иначе, будто что‑то между ними сломалось, разбилось.

И как она будет общаться с совершенно новыми родственниками, если не может разобраться с самой собой, братом и бабушкой?

В столовую вошел Элиот. Волосы у него были еще мокрые после душа. Он сел напротив сестры, делая вид, что не замечает ее.

– Просто потрясающе, Си, – сказал он и принялся за еду.

Пережевывая третий тост с беконом, он вопросительно посмотрел на Фиону – дескать, откуда такое количество еды? Она пожала плечами. Элиот кивнул. Завтрак и вправду был удивительный.

Ну ладно, хоть и без слов, но они все‑таки общались.

Скользнула в сторону створка двери бабушкиного кабинета. Бабушка вошла в столовую, держа в руке стопку бумаг. Одета она была как обычно – фланелевая рубашка, джинсы, армейские ботинки. Серебряные волосы торчали ежиком.

– Доброе утро, бабушка, – дружно поздоровались с ней Элиот и Фиона.

– Надеюсь, вы хорошо выспались. – Бабушка положила бумаги на стол. – Бекон, Сесилия? – Она взяла кусочек с тарелки и осторожно откусила. – Ведь это бекон, верно?

– Конечно, – ответила Си. – Что же это еще может быть?

Бабушка придирчиво осмотрела кусочек бекона и положила на тарелку, после чего постучала кончиком пальца по стопке бумаг.

– В связи с чрезвычайными обстоятельствами вчерашнее домашнее задание вы сделаете сегодня, но к нему я добавлю сегодняшнее задание.

– Но как же это? – возразила Фиона. – Ведь сегодня нам предстоит пройти испытания!

– Может быть, Сенат еще целый месяц будет решать, в какой форме их проводить, – ответила бабушка.

Элиот уронил тост на тарелку.

Железная решимость Фионы мгновенно растаяла. Им придется ждать несколько недель? Это же все равно, как если бы тебе сказали, что скоро нахлынет цунами, а потом попросили строить замки из песка на берегу, словно ничего не случится.

– Жизнь продолжается, – объяснила бабушка. – Я не позволю семейству вмешиваться в обычный ход вашей жизни. Все будет как прежде.

Нет, не может быть. Неужели бабушка действительно имела в виду то, о чем подумала Фиона? Она обернулась и увидела на столике в прихожей два бумажных пакета. Сесилия приготовила им с Элиотом ланч. Фионе стало грустно, у нее противно засосало под ложечкой.

Значит, им все же придется идти на работу в пиццерию. Будто у них мало забот в преддверии трех испытаний, после которых решится вопрос, жить им или умереть. А ей придется убирать со столиков и относить жирные тарелки на кухню…

Элиот тоже заметил пакеты с ланчем.

– Это несправедливо, – прошептал он.

– Когда речь идет о нашем семействе, о справедливости говорить не приходится, – подняла брови бабушка. – В ходе испытаний выяснится, что вы собой представляете. Подготовиться к ним невозможно. Вы должны просто оставаться самими собой и жить своей жизнью.

Она посмотрела на наручные часы, и в следующую же секунду из прихожей донесся мелодичный звон. Четверть первого.

Фиона сидела и жевала, набираясь храбрости. Ей хотелось потребовать, чтобы бабушка рассказала им еще что‑нибудь об их родственниках. И какое значение теперь имела работа в пиццерии?

Элиот встал.

– До встречи, – пробормотал он. – Спасибо за завтрак, Си.

Он пошел к входной двери.

Фиона не сразу среагировала, но опомнилась и помчалась за ним. Однако Элиот успел схватить тот пакет с ланчем, который был больше.

Девочка протиснулась мимо него к двери и первой выскочила на лестничную клетку. Ей было приятно прыгать по ступенькам, обгоняя брата, но, выбежав из подъезда, она, к своему изумлению, обнаружила, что Элиот за ней не гонится.

Он неторопливо вышел на улицу и пошел по тротуару, даже не взглянув на нее.

Фиона нагнала его и пошла рядом.

Она могла стерпеть споры и ссоры. И дразнилки – такую же неотъемлемую часть их утра, как дыхание. Но молчание брата – это было что‑то новенькое. И Фионе оно не понравилось.

Конечно, для равного счета она тоже может помолчать – а молчать она умеет лучше Элиота. Если надо, сможет оставаться безмолвной хоть до конца жизни.

– Какой же ты упрямый, – пробормотала Фиона.

Элиот пожал плечами и не подумал остановиться.

– Но может быть, ты прав, – примирительно сказала Фиона. – Что‑то макиавеллиевское есть в этих наших новых родственничках. Кстати, у меня в комнате есть такая книга. «Discorsi su villainy». Нам стоит почитать ее сегодня вечером и посмотреть, не найдется ли там каких‑нибудь полезных советов.[39]

– Конечно, – без тени враждебности откликнулся Элиот и наконец посмотрел на сестру. – Думаешь, и другие родственники появятся? Со стороны отца? Как появился дядя Генри?

Фиона посмотрела вперед – отчасти ожидая увидеть еще один лимузин, отчасти надеясь, что за ними снова приедет дядя Генри. Может быть, на этот раз она решится сказать что‑то еще кроме «спасибо» его шоферу. Роберту. Почему‑то девочка была уверена в том, что этот молодой человек мог бы кое‑что рассказать ей о дяде Генри и остальных родственниках.

– Не думаю, – ответила она на вопрос брата. – Мне кажется, бабушка не даст им к нам подобраться.

Фиона остановилась и огляделась по сторонам. Ей вдруг показалось, будто от дома, в котором они живут, исходит какая‑то магнетическая сила, отталкивающая всякую опасность.

– Может быть, не так уж плохо выбраться из дома, – задумчиво сказала она. – У нас будет возможность поразмыслить.

– Значит, теперь ты тоже не до конца доверяешь бабушке?

Фиона сердито глянула на брата.

– Я до сих пор верю, что она желает нам только хорошего, но мне кажется, что стоит самим попробовать кое‑что выяснить насчет обоих семейств.

Она не собиралась сдаваться после того, что было сказано вчера ночью. Если сдастся – не сможет жить рядом с братом.

– А пока мы будем этим заниматься, – добавила девочка, – тебе бы лучше провериться – нет ли у тебя ринотеллексомании.

Это затейливое словечко она вычитала в «Журнале клинической психиатрии». Термин обозначал патологическую привычку ковырять в носу.

– Нет уж, спасибо. Я пользуюсь носовым платком. – Элиот сунул руку в задний карман брюк. – Показать?

Фиона поморщилась. Значит, он все‑таки знал, что корень «рино» имеет отношение к носу. Ну, это слишком просто.

– А тебе, я так думаю, пора перестать заниматься омфалоскепсисом, – съязвил Элиот.

Слово было незнакомо Фионе, но она могла попытаться его расшифровать. «Скепсис» означало «сомнение» или «взгляд». «Омфалос» – по‑гречески «начальник» или «центр»… нет‑нет, еще это слово означало «пупок». Следовательно, «омфалоскепсис» – «разглядывание собственного пупка». Хитро.

Здорово. Отличные дразнилки. Хорошая словарная разминка. Жизнь постепенно входила в обычное русло.

Но разум Фионы отказался работать в привычном ритме, она не смогла, как обычно, дать брату отпор.

Ноги вдруг сами понесли ее вперед – маленькими ритмичными шагами. Все ее тело вибрировало – в такт биению сердца, но это было приятнее сердцебиения. Мелодично, радостно и грустно одновременно.

Наконец слух Фионы уловил то, что уже ощутило тело. У подворотни, за полквартала от них, стоял старик, вытащивший вчера пиццу из мусорного бака. Он играл на скрипке.

 

Юный маэстро

 

Элиоту хотелось побежать навстречу музыке.

Теперь у старика был смычок, и он водил им по струнам вверх и вниз, извлекая чудесные звуки, достойные центральной части классической симфонии.

Каждый нерв в теле Элиота откликался на музыку. Но он не мог бежать. Он просто шагал в такт с музыкой.

Старик стоял, выпрямившись во весь рост. Скрипка свободно лежала на его плече, пальцы бегали по ладам, словно волны реки по камешкам. Его волосы цвета слоновой кости были зачесаны назад, обнажился лоб с залысинами, стали заметны темные пряди. Глаза старика горели, словно два синих уголька. Он играл и улыбался.

Элиот тоже не удержался от улыбки. Его неудержимо влекло к старику.

Мидуэй‑авеню, дома, пиццерия, даже шагавшая рядом Фиона – все это уменьшилось до размеров крошечной точки, и остался только старик со скрипкой, струны, а потом – только музыка.

Элиоту хотелось танцевать и петь. Ничего подобного он никогда в жизни не делал, поэтому сдержал волнение. Но все же ноги сами несли его вперед.

Он узнал мелодию. Правда, не сразу, поскольку она звучала непривычно. И все же это была та самая песенка, которую старик наигрывал вчера. Как он ее назвал? «Суета земная»?

Мелодия была настолько заразительна, что Элиот решил: это детская песенка, типа «Мерцай, мерцай, звездочка» или «У старого Макдональда была ферма». Правда, он чувствовал, что эта музыка древнее. Ему казалось: он когда‑то слышал эту песенку, кто‑то пел ее ему, когда он был совсем маленьким.

Его пальцы сами зашевелились, словно у него в руках была собственная скрипка. Глупо. Он не умел играть. И никогда не прикасался ни к одному музыкальному инструменту – благодаря правилу бабушки номер тридцать четыре.

И все же Элиот мог представить себе, что он играет. Только исполнял бы эту мелодию иначе, немного медленнее, и кое‑где использовал бы другие вариации. Он представил себе стайку ребятишек, скачущих вокруг него, и майский шест, украшенный разноцветными лентами, услышал радостный смех и пение хора:

 

Мальчики и девочки торопятся вперед.

Колесо жизни куда их приведет?

Быстро повзрослеют и познают грех.

Вот когда веселье ожидает всех!

 

Элиот очнулся, когда Фиона положила руку ему на плечо. Они стояли на пересечении переулка с Мидуэй‑авеню.

Элиот стряхнул бы руку сестры, но после вчерашней ссоры между ними возникло нечто вроде хрупкого перемирия. И если они собираются выдержать предстоящие испытания, узнать что‑то о своих родственниках, им нужно держаться друг друга. Кроме того, Элиот не мог себе позволить унестись мечтами вдаль, когда сестра была рядом.

Старик, эффектно взмахнув смычком, доиграл мелодию. И поклонился.

Элиот захлопал в ладоши. Фиона убрала руку с его плеча.

– Это была та самая песенка, которую вы играли вчера, верно? – спросил Элиот. – Но только вы ее здорово переделали.

Старик задумчиво побарабанил кончиками пальцев по нижней губе и перестал улыбаться.

– Да, да, верно. А у тебя хорошие уши, если ты все‑таки распознал мелодию.

«Не намекает ли он на мои торчащие уши?» – подумал Элиот, но решил, что вряд ли и старик попросту хотел отметить его хороший музыкальный слух.

Он потянулся к старику. Он не осознавал, что делает. Им руководил инстинкт. Так растение тянется к свету, так звери и люди не задумываются, когда дышат. Он потянулся к скрипке и смычку.

– Можно мне попробовать, сэр?

И покраснел. О чем он только думает? Ведь даже для того, чтобы извлекать из скрипки звуки, напоминающие хотя бы скрип кошачьих когтей по стеклу, нужно учиться несколько лет.

– Что ты делаешь? – прошипела у него за спиной Фиона. – Ты ведь раньше ни разу не пробовал играть!

Старик, похоже, разочаровался.

– Так ты не умеешь…

Верно, Элиот ни разу в жизни не держал в руках скрипку, но ему отчаянно хотелось прикоснуться к инструменту. И почему Фиона всегда все испортит?

– Я никогда не пробовал, – признался Элиот.

Старик прижал скрипку к груди.

– Поэтому и не знаю, умею я играть или нет, – поспешно добавил Элиот.

Старик фыркнул, и губы его тронула улыбка. Мальчику почему‑то стало не по себе. Старик перестал улыбаться и посмотрел на Элиота в упор, будто бы видя его насквозь – совсем как бабушка.

– Ну, если так, тогда стоит попробовать.

С этими словами он протянул Элиоту скрипку и смычок.

– Правила, – прошептала Фиона. – Бабушка тебя…

– Она ничего не узнает, – пробормотал Элиот, – если мы ей не расскажем.

И взял инструмент.

Скрипка показалась ему и тяжелой, и легкой, и слишком большой, и чересчур маленькой. Он держал ее неловко, но при этом чувствовал, что скрипка как бы срослась с ним.

– Ты с ней поосторожнее, – посоветовал старик. – Инструмент хороший.

Элиот внимательно рассмотрел скрипку.

Она была обшарпанная, местами лак с нее почти совсем сошел, и все же в ней что‑то было, только он не смог бы выразить это словами.

Элиот положил скрипку на плечо точно так же, как ее держал старик, и осторожно провел смычком по струнам. Инструмент издал звук, похожий на скрежет стекла или треск перерезанных электрических проводов.

Старик поморщился.

Неподалеку недовольно закаркали вороны.

Элиот немного слабее сжал струны и плотнее прижал к ним смычок. Получился звук наподобие жужжания рассерженных пчел, а потом полились плавные звуки.

– А‑га… – протянул старик. Эти звуки ему явно понравились больше.

Элиот взял смычок иначе и стал пощипывать струны. К его восторгу, зазвучали простые, но уверенные ноты. Взяв с десяток нот по отдельности, он воспроизвел в уме их порядок и сыграл мелодию детской песенки.

Старик захлопал в ладоши.

– Браво, юный маэстро! – Он наклонился к Элиоту. – Такой большой талант в таких нежных руках.

При обычных обстоятельствах Элиот покраснел бы от такого комплимента, ведь руки у него и вправду были нежные, слишком маленькие и тонкие. Хотя, возможно, для игры на этом инструменте именно такие и требовались.

Элиот крепче прижал скрипку к плечу и попробовал снова сыграть мелодию – на этот раз смычком. Сначала получалось не слишком хорошо – примешивались скрип и ненужные вибрации, но он продолжал играть, и мелодия зазвучала чище.

Он играл.

Он перестал видеть переулок, старика и Фиону. Он оказался где‑то в другом месте, и слушатели перед ним находились совсем другие: тысячи человек сидели в переполненном концертном зале, и все они затаили дыхание. А потом он услышал звонкий смех и топот ног детей, танцующих вокруг него. Воздух словно бы завертелся по кругу, подхватив мелодию. Каждая нота приносила аромат цветов.

Элиот закончил мелодию неуверенным коротким вибрато и отнял смычок от дрожащих струн.

Он тяжело дышал. Ни одна машина не проезжала в это мгновение по Мидуэй‑авеню, ни одна муха не жужжала над стоявшими неподалеку мусорными баками. Он мог слышать стук собственного сердца. И эхо затихающих внутри скрипки звуков.

– Великолепно! – воскликнул старик и похлопал Элиота по плечу.

Фиона стояла, раскрыв рот и вытаращив глаза. Прежде Элиот никогда не видел у сестры такого выражения лица. Изумление и гнев смешались в ее взгляде.

Или это была зависть? Раньше она ему никогда не завидовала. Она всегда была лучшей – во всем.

– Нам нужно идти. Мы и так уже опаздываем, – пришла в себя Фиона.

Если они опоздают, Ринго может позвонить бабушке. А если она узнает про эту музыку… Элиот даже представить себе не мог, что сделает бабушка.

Мальчик неохотно вернул старику скрипку и смычок.

– Спасибо, сэр. Большое спасибо.

– Это тебе спасибо. Для меня большая честь присутствовать при твоем первом выступлении. Надеюсь, их будет много.

Он сжал плечо Элиота и взял у него скрипку – но инструмент словно прирос к пальцам мальчика и не желал расставаться с ним.

Элиоту хотелось играть еще. Это было так не похоже на работу, на домашние задания. Он создал что‑то свое.

– Мне правда лучше уйти, – пробормотал он, не спуская глаз со скрипки. – На работу пора… Да еще бабушкины правила. Мне нельзя играть.

– Есть правило, запрещающее исполнять музыку? – удивился старик. – Неужели? Но даже в Темные века существовала музыка – не очень хорошая, конечно, но все же музыка. Даже нацисты любили музыку. Какое нелепое правило.

– Да, – прошептал Элиот. – Может быть.

Фиона первой двинулась в путь.

На проезжей части шесть ворон собрались вокруг какого‑то лакомства. Они подняли головы и уставились на Элиота. Он услышал, как старик шепчет ему вслед:

– Клятвы, правила, сердца – все это создано для того, чтобы нарушать и разбивать их, молодой человек… а особенно правила.

 

Под влиянием

 

Элиот попытался обогнать сестру, но не преуспел в этом, потому что ноги у нее были на три дюйма длиннее, чем у него. Пришлось до конца улицы идти рядом с ней.

– Нам нужно поговорить, – буркнула Фиона.

– О том, как я не умею играть на скрипке?

– Ты не должен был этого делать.

– Потому что у бабушки есть правило, согласно которому я не имею права не выполнить домашнее задание?

– Думаю, существует более веская причина – как у всего, из‑за чего она до сих пор прятала нас и не давала родственникам с нами встречаться.

– А я думаю, – заявил Элиот, – что она заставляет нас работать и придумывает всякие правила, чтобы мы не задавали ей никаких вопросов о наших родственниках.

– Конечно. И о родственниках она нам не рассказывала, чтобы нас уберечь.

Элиот замедлил шаг.

– Но разве не разумнее с ее стороны было бы рассказать нам о них? Она ведь научила нас правильно переходить улицу? И разве она не предупреждала, что надо остерегаться наркотиков?

– Может быть, – пробормотала Фиона и тоже пошла медленнее.

– А теперь мы ни от кого не защищены и ничего не знаем. Вот скажи, как эти люди – наши так называемые родственники – смогут убить нас, если мы не выдержим испытаний? Как такое сойдет им с рук? Они что – коза ностра?

– Сегодня нам обязательно нужно почитать записки Макиавелли. Возможно, мы найдем там что‑то полезное. – Фиона остановилась. – А пока я хочу, чтобы ты держался подальше от старика со скрипкой. Мы его совсем не знаем. Он меня пугает.

– Он великий музыкант, – тихо проговорил Элиот.

– Он старый бомж.

Элиоту надоело спорить с сестрой. Им надо разобраться, как быть с родственниками и предстоящими испытаниями, а Фиона явно завидует тому, что он умеет играть на скрипке. Только об этом и думает. У нее были способности к иностранным языкам, и бабушкины правила не запрещали Фионе заниматься этим. Что плохого в игре на скрипке? Миллионы людей играли на разных музыкальных инструментах – знаменитые, уважаемые люди. Они не хватали топор и не бежали кого‑нибудь убивать.

Элиот свернул к пиццерии Ринго. Машины около входа были припаркованы в два ряда. Над входом висел транспарант: «НОВЫЙ МЕНЕДЖМЕНТ. НОВОЕ УЛУЧШЕННОЕ МЕНЮ».

– Как быстро, – пробормотала Фиона.

– Может, Майк не вернется на работу? – предположил Элиот.

Шесть человек прошли мимо них и вошли в ресторан.

– Давай‑ка поторопимся, – сказала Фиона. – И вчера народу было полно, а сегодня, наверное, и того больше.

Они вошли в пиццерию.

Элиот заморгал от изумления. Неужели у него двоилось в глазах? Около стойки с кассой стояли две Линды и разговаривали с посетителями.

Но как только одна из девушек повернулась, он понял, что с глазами у него все в порядке. Просто другая девушка тоже была светловолосой и одного роста с Линдой. У Элиота имелось не так уж много знакомых девушек, и Линда всегда оставалась для него идеалом красоты – правда, он никогда не осмеливался смотреть на нее подолгу. А теперь он понял, что Линда – всего лишь предвестница настоящей красоты.

Новая девушка вся светилась, кожа у нее была бледной и чистой, как мрамор. Волнистые волосы красиво уложены, а губы, щеки, глаза – такие живые, что Элиот просто не мог отвести от нее взгляд. Его сердце часто забилось.

Девушка посмотрела на него и улыбнулась. Элиота словно ударили в солнечное сплетение.

– Вот они, – сказала Линда и ушла обслуживать посетителей.

– О, чудесно, – проговорила новая девушка и вышла из‑за стойки. – Меня зовут Джулия Маркс, я новый менеджер. Как хорошо, что вы пришли так рано. Нам понадобятся лишние руки.

Говорила она с южным акцентом, сладким, как мед. На ней было платье с кружевными оборками на подоле и вокруг выреза. Несколько старомодное и нисколько не вызывающее, но в движениях девушки чувствовалось что‑то гипнотическое. У Элиота даже голова закружилась.

– Нет проблем, – ответила Фиона.

Элиот кивнул. Только на это его и хватило, потому что во рту у него пересохло и он не в силах был вымолвить ни слова.

– Посуда уже собрана в кухне.

Элиот улыбнулся с таким видом, словно ему предложили прогуляться.

– Помоги сегодня Линде, – попросила Джулия Фиону. – Прими несколько заказов, хорошо?

Фиона хотела что‑то сказать, но тут вошли новые посетители, и Джулия повернулась к ним.

Фиона втащила Элиота в зал и прошептала:

– Она слишком молода, чтобы быть менеджером.

Элиот кашлянул.

– А по‑моему, она нормальная. Уж получше Майка, во всяком случае.

– Да, пожалуй, – напряглась Фиона.

Из банкетного зала донесся звон посуды.

– Я лучше пойду. А ты постарайся не утонуть в раковине, ладно?

Элиот, еле переставляя ноги, побрел на кухню.

Джонни стоял перед плитой, на которой были зажжены все горелки, и объяснял новому помощнику, как жарить курицу по‑пармски. Белая куртка, поварской колпак – Джонни выглядел как настоящий шеф‑повар.

– Привет, amigo, – сказал он и помахал Элиоту рукой. – Дела сегодня идут просто отлично, верно?

В кухне кое‑что изменилось. Фритюрница исчезла. Над плитой висели медные кастрюли, сковородки, пароварки. Все сверкало чистотой… кроме посудомоечной раковины.

Элиот в отчаянии посмотрел на горы грязных тарелок и покрытых копотью горшочков.

– Никто не говорил, как дела у Майка?

Джонни наморщил лоб с таким видом, будто впервые слышит о Майке, а потом его лоб разгладился – он словно бы вспомнил, о ком речь.

– О, с ним все в порядке, но лето он работать не будет. И кстати, у нас новые хозяйка и менеджер. Они собираются переделать кухню, все будет по‑другому.

– Это замечательно, – пробормотал Элиот с натянутой улыбкой. Ему показалось, что щербатая фаянсовая раковина и грязная посуда выглядят точно так же, как всегда.

Он вздохнул, надел фартук, натянул резиновые перчатки и принялся за работу. «Работа – краеугольный камень характера», – любила повторять бабушка.

Горячая вода и мыльная пена плескались, как озеро. А Элиот видел перед собой только снежно‑белое лицо Джулии Маркс и кружевные оборки на ее платье.

Ему хотелось помечтать о том, как они вдвоем плывут на шхуне по теплому, как кровь, Яванскому морю. Порой только мечты помогали Элиоту сохранить рассудок, но сейчас ему было о чем подумать.

К примеру, о родственниках, которые могли прикончить его и Фиону, если они не выдержат каких‑то там героических испытаний.

И о посуде весом с полтонны, которую следовало перемыть.

Он был взволнован, испуган, его раздражала возня с грязными тарелками. Мальчик начал сердито постукивать пальцами по краю раковины. У него из головы не выходила мелодия песенки.

Оставалось одно: схватить первую попавшуюся тарелку и начать ее мыть. Напевая себе под нос, отстукивая пальцами ритм, он сам не заметил, как вымыл ее.

Это первая, а еще нужно перемыть сотню. Значит, надо работать быстрее.

Элиот перешел на стаккато, темп музыки, звучавшей у него в голове, ускорился. И вода в раковине заплескалась веселее.

Он мыл посуду, наблюдая за мыльной водой. Пузыри собрались в десятки крошечных рук, которые махали ему в знак приветствия или прощания. Некоторые показывали ему кукиш. Элиот мыл тарелку, ополаскивал и брал следующую. Музыка зазвучала еще быстрее, и в мыльных разводах Элиот увидел стаю белых ворон, улыбки без лиц, крошечные галактики…

И вдруг он почувствовал, что у него за спиной кто‑то стоит.

– Я знаю, ты занят… тебя ведь Элиот зовут, верно? – прозвучал голос Джулии Маркс у самого его плеча, и он почувствовал на затылке ее дыхание.

– А‑га, – пробормотал Элиот. Ему хотелось обернуться и поговорить с Джулией, но его не отпускала музыка, он не мог сбиться с ритма.

– Тут произойдут кое‑какие перемены. Все станет лучше, и мне бы надо поговорить с тобой об этом. Может быть, позже?

– Конечно. Может быть.

– А прямо сейчас?

Ее голос утратил медовую сладость. Элиот продолжал мыть тарелки.

– Позже…

Это было просто эхо ее слов. Он вовсе не хотел ее оскорбить, хотя ответ прозвучал не слишком вежливо.

Джулия исчезла, остался только аромат ее духов.

Элиоту стало неловко, но он не мог остановиться. Он сосредоточился, и вдруг музыка у него в голове замерла.

Но осталась… и словно бы застыла в ожидании. А он уже стоял не перед раковиной, а за дирижерским пультом, и сотни музыкантов ожидали его команды. Элиот не смел медлить.

Он шевельнул руками, опустил их в воду и взмахнул тарелкой и губкой, словно в руке у него была дирижерская палочка. Запели валторны, ожили ряды виолончелей. К ним присоединились арфы и литавры.

Элиот превратил детскую песенку в настоящую симфонию, он управлял мелодией, как хотел, она стала принадлежать ему. Получалось не хуже, чем у старика. Конечно, тот был мастером, а Элиот всего лишь новичком, но лиха беда начало.

Подошла Фиона и заговорила с ним. Ей хотелось обсудить бабушку и остальных родственников.

Он что‑то ответил – что именно, сам не понял, и Фиона вскоре ушла.

Сейчас она для него существовала в другом мире.

Элиот не отрывал глаз от воды, от маленьких волн, бившихся о стенки раковины. Волны налетали друг на друга, пересекались, словно силовые линии, словно нити судьбы, из которых ткался ковер. Это была большая картина. Его жизнь предстала перед ним во всех своих возможностях: триумфы, тупики, рождение и смерть. Все было здесь, перед его глазами.

Музыка не покидала его. Звучные аккорды и гармонии, хоры голосов, громыхание ударных – мелодия то взмывала вверх, то падала. Это была громоподобная смесь божественного и дьявольского.

Наконец она стала неуправляемой… но в этом и состояло чудо созданного им произведения. Оно было похоже на погоду – то легкий ветерок, то ураган.

Темп замедлился, последняя нота прозвучала и стихла.

Мокрый от пота, Элиот стряхнул воду с усталых рук и огляделся.

Все до одной тарелки были вымыты, высушены и сложены в стопки.

Мало того: тарелки блестели, как новенькие. А ведь они были сделаны из глазурованного фаянса, потускневшего за годы. И кастрюльки – тусклые и исцарапанные – теперь сверкали, как хромированный буфер лимузина дяди Генри.

Пальцы Элиота снова начали выстукивать ритм.

Ему стало не по себе и захотелось, чтобы музыка прекратилась.

Джулия, самая прекрасная девушка, какую он когда‑либо видел в жизни, пришла сюда и заговорила с ним, а он ей так грубо ответил. Элиот добавил этот поступок к перечню глупостей, которые натворил за последние дни.

И Фиона тоже обратилась к нему, а он даже не мог вспомнить с чем. Хотя им непременно нужно было поговорить о жизненно важных вещах.

Элиот взглянул на воду в раковине. Она оставалась серой и неподвижной. Никаких звездочек и силовых линий. Неужели все это ему привиделось?

Мальчик посмотрел на свои «дирижерские» руки и сжал кулаки.

Он считал, что управляет музыкой… но, может быть, наоборот. Может быть, музыка управляла им.

Элиот вспомнил о правиле под номером тридцать четыре. Он‑то считал, что бабушка запрещает музыку просто так, нарочно, или для того, чтобы он не отвлекался от выполнения домашних заданий. А если запрет связан с чем‑то б о льшим? Может быть, музыка почему‑то опасна для него?

 

Тайный обожатель

 

– Давай поговорим, – прошептала Фиона.

Элиот не отозвался, продолжая мыть тарелки. Он уже перемыл половину посуды. Фиона даже не думала, что в пиццерии ее так много. Но ведь им с братом надо было обсудить гораздо более важные вещи.

– Смена почти окончена, – продолжала она. – У меня из‑за этой новой начальницы даже перерыва не было. Давай‑ка, прервись ненадолго, и мы составим план на вечер.

– А‑га.

Руки Элиота двигались в воде, на поверхности плясали мыльные пузыри. Он и не подумал отойти от раковины.

Фиона немного постояла рядом, обернулась и посмотрела на Джонни и его нового помощника. Эти тоже были заняты делом, вот только в их работе появилось нечто странное. Они артистично выкладывали еду на тарелки, подбрасывали пиццу, встряхивали медные сковородки над огнем и двигались так, словно танцевали под музыку. Но Фиона никакой музыки не слышала.

Она толкнула Элиота локтем.

– Пойдем.

– Позже, – пробормотал он и продолжал мыть посуду. Ясно. Что ж, она заслужила порцию холодного душа после того, как отругала его за дурацкую игру на скрипке, но ведь это было действительно глупо. У них столько важных дел, нужно поговорить о предстоящих испытаниях. О чем только думает Элиот. Неужели он решил по‑детски обидеться на нее, в то время когда им обоим грозит гибель?

Джулия Маркс вплыла в кухню. Под мышкой она держала плоскую коробку размером со среднюю пиццу.

Фионе новая начальница не понравилась. Сейчас она выглядела так же свежо, как утром, а ведь она весь день помогала им с Линдой обслуживать посетителей и убирать со столов.

Джонни и новый помощник оторвались от работы, улыбнулись и помахали Джулии. И почему только все вели себя с ней так, словно она какая‑нибудь пчелиная царица? Не настолько уж она хорошенькая. Может быть, из‑за южного акцента?

Джулия подошла к мойке.

– Я знаю, что ты занят… тебя ведь Элиот зовут, верно?

– А‑га, – пробормотал Элиот и продолжал работать, даже не обернувшись.

С чего это ее брат ведет себя так по‑идиотски? Конечно, Элиот был стеснительным, но сейчас его поведение граничило с хамством.